Дакворт, Джон Томас

Дакворт, Джон Томас
John Thomas Duckworth
Портрет вице-адмирала, сэра Джона Томаса Дакворта кисти худ. У. Бичи, 1810
Дата рождения	9 февраля 1748(1748-02-09)
Место рождения	Ледерхед, Сюррей
Дата смерти	31 августа 1817(1817-08-31) (69 лет)
Место смерти	Плимут
Принадлежность	Великобритания
Род войск	Королевский военно-морской флот Великобритании
Годы службы	1759−1817
Звание	Адмирал
Командовал	Эскадра Подветренных островов Ямайская эскадра Средиземноморский флот Ньюфаундлендская эскадра (как губернатор Ньюфаундленда) военно-морская база Плимут
Сражения/войны	Славное первое июня Феррольская экспедиция Бой при Сан-Доминго Дарданелльская операция 1807 Александрийская экспедиция 1807
Награды и премии
Связи	зять епископа Эксетерского, тесть вице-адмирала Ричарда Кинга

Сэр Дакворт, Джон Томас 1-й баронет (9 февраля 1748, Ледерхед, Суррей — 31 августа 1817, Плимут) — британский адмирал периода Революционных и Наполеоновских войн, рыцарь Большого креста ордена Бани. Командовал британской эскадрой при Сан-Доминго.

Ранние годы

Родился в Ледерхед, Сюррей, сын викария, обедневшего потомка землевладельцев. В семье было пять сыновей. Поступил в Итон, но по совету адмирала Боскавена в 1759 году пошёл на флот мичманом на HMS Namur. 5 апреля 1764 в Чатеме перевелся с HMS Prince of Orange на 50-пушечный HMS Guernsey, чтобы служить под началом вице-адмирала Хью Паллисера, тогдашнего губернатора Ньюфаундленда.

14 ноября 1771 на Вест-Индской станции, произведен в лейтенанты на борту HMS Princess Royal, где до этого был контужен в голову в бою.

Во время Американской революционной войны служил первым лейтенантом фрегата HMS Diamond. В июле 1776 года женился на Анне Уоллис. В 1779 получил в самостоятельное командование свой первый корабль, шлюп HMS Rover, а 16 июня 1780 произведен в полные капитаны, в каковом звании крейсировал у Мартиники и, после краткого возвращения на Princess Royal, назначен на HMS Grafton (74) с задачей сопровождения конвоев.

В мирные годы до Французской революционной войны был капитаном HMS Bombay Castle (74), стоявшего в Плимуте.

Революционные войны

На начало войны (1792) был флаг-капитаном у адмирала Родни, с которым вскоре перешёл на Princess Royal.

В войне с Францией отличился как в карибских водах, так и в европейских. С 1793 года командовал HMS Orion, а затем HMS Queen в составе Флота Канала лорда Хау. В составе адмиральского дивизиона принял участие в двух предварительных стычках и собственно Первом июня. Был в числе 18 командиров, награждённых за него золотой медалью с лентой и благодарностями обеих палат Парламента.

В 1796 был коммодором на Санто-Доминго, 19 сентября 1798 отправлен на захват Минорки, за который 14 февраля 1799 произведен в контр-адмиралы.

В 1800 году, в составе флота адмирала Уоррена из 109 кораблей, включая 20 линейных, командовал отрядом в 4 корабля во время экспедиции с целью захвата порта Ферроль. Держал флаг на 74-пушечном HMS Leviathan. После высадки, произведенной 25 августа отрядом сэра Эдварда Пеллью, по не вполне ясным причинам штурм города был отменен. Экспедиция своей цели не достигла.

В июле 1799 его отряд из 4 кораблей захватил французский Le Courageux. В 1800 году назначен командующим эскадры Барбадоса и Подветренных островов. В апреле, по пути к новому месту назначения, перехватил испанский конвой из Лимы в Кадис, состоявший из 2 фрегатов и 11 торговых судов. Его доля призовых денег от этого боя оценивалась в £75 000. В 1801 назначен главнокомандующим на Ямайке, занимал этот пост до 1805 года.

В 1801 представлен к ордену Бани и в 1803 утвержден кавалером ордена, за захват островов Сен-Бартельми, Сен-Мартен, Сент-Томас, Сент-Джон и Сен-Круа. В ходе этой экспедиции его силы 20 марта 1801 нанесли поражение датско-шведскому отряду и захватили 13 призов. Кроме ордена, Дакворт был награждён пенсией в £1000.

Большую часть 1802 года он провел на Вест-Индской станции, командуя эскадрой из 15 линейных кораблей.

Наполеоновские войны

Вест-Индия

По смерти вице-адмирала лорда Хью Сеймура в 1801 году Дакворт принял обязанности главнокомандующего на Ямайке, и оставался на этом посту до 1805 года. 23 апреля 1804 произведен в вице-адмиралы. В 1805 году вызвался служить под командованием Нельсона. В Адмиралтействе решили, что он присоединится к Нельсону под Кадисом с HMS Royal George, но корабль не был подготовлен верфью в срок, и вместо этого ему было предписано поднять флаг на HMS Superb, во главе эскадры из семи линейных кораблей и двух фрегатов.

Соответственно, он не был при Трафальгаре, но в конце 1805 года, получив известие о прорыве французской эскадры из Бреста, решил что настал его час, покинул блокадную позицию и начал преследование. В результате цепь совпадений и случайностей привела 6 февраля 1806 к бою при Сан-Доминго, в котором эскадра вице-адмирала Лессега (часть прорвавшихся французов) была полностью разбита. Некоторые авторы, однако, критикуют Дакворта за излишнюю осторожность и относят успех больше на инициативу его капитанов. Так или иначе, эта победа стала его ярчайшим достижением как моряка, хотя карьерно он со временем поднялся выше.

Вышестоящие адмиралы также не отнеслись к оставлению позиции благосклонно. Хотя 5 ноября 1805 года он получил повышение до чина вице-адмирала белой эскадры, по возвращении в Англию он был вызван на военно-полевой суд (позже отмененный). Только полная победа оправдала его действия.

Средиземное море

В 1807 году Дакворт был назначен заместителем командующего Средиземноморским флотом Коллингвуда, в основном из соображений иметь для совместных действий с русской эскадрой адмирала чином выше Сенявина. Турецкий султан к тому времени перешёл на сторону Франции. Русская историография настаивает, что кампания против Турции была новой Русско-турецкой войной. С точки зрения Британии, этот эпизод был продолжением Наполеоновских войн.

Английская эскадра сосредоточилась на якоре у острова Тенедос. Здесь уже находился контр-адмирал Луис. Сюда же подошёл с мальтийской эскадрой Сидней Смит. Всего три адмирала собрали 8 линейных кораблей, включая HMS Royal George (100, наконец-то под флагом Дакворта) и HMS Windsor Castle (98). Инструкции Адмиралтейства гласили: не допустить присоединения к французскому флоту нового союзника, требовать его сдачи или передачи под английскую «защиту». Далее следовал прямой приказ поручить это «способному и решительному» Дакворту. Колингвуд напутствовал его не тянуть переговоры дольше получаса.

Хотя Дакворт знал, что турки продолжают укреплять проливы, он не предпринял никаких действий до 11 февраля 1807. В ходе ожидания эскадра потеряла HMS Ajax от пожара. Только 380 из 633 человек команды удалось спасти. Вице-адмирал потерял неделю, ожидая благоприятного ветра и составляя донесения Коллингвуду о встреченных трудностях. Наконец 19 февраля состоялся бой у мыса Песк (ныне Нагара-бурун) в узкости пролива. С турецкой стороны основную роль играли береговые батареи. Находившиеся у мыса турецкие корабли были принуждены выброситься на берег. Батареи были уничтожены десантными пратиями с дивизиона Смита. Рвение и навык, показанные матросами и морскими пехотинцами, больше не повторились во всю экспедицию.

Встав на якорь в Мраморном море в ночь на 21 февраля, Дакворт вступил в переговоры. Вместо требования подчиниться ультиматуму немедленно, он дал туркам время на ответ, и переговоры затянулись. Единственным результатом стало все растущее веселье в Топкапи, едкий выпуск Le Moniteur, любезно присланный французским послом Себастьяни, и насмешки над сэром Джоном Даквортом.

Тем временем дела обратились в фарс: мичман со шлюпкой и провизионной командой был взят в плен. Попытка отбить его провалилась перед лицом решительной обороны, под личным руководством Себастьяни. На следующий день турки сами очистили остров.

Дакворт бездействовал до 1 марта когда, после целого дня демонстративных манёвров у Константинополя, с темнотой отошёл. 3 марта флот направился обратно. При проходе узкости он был обстрелян береговыми батареями. Потери, к счастью небольшие, понесли Standard и Meteor. К полудню флот был снова на якоре у о. Тенедос. Здесь к нему присоединалсь русская эскадра Сенявина. Тот предложил повторить попытку общими силами. Но Дакворт отказался: «Где не имела успеха британская эскадра, вряд ли преуспеет какая другая». В итоге он не достиг ничего, только понес потери 138 убитыми и 235 ранеными, а мичман и четыре боя так и остались в плену. Несмотря на провал, он не был призван к ответу. Падение кабинета месяцем позже заслонило экспедицию, а из газет у публики осталось впечатление героического форсирования проливов. Самым большим достижением Дакворта оказалось мастерское самооправдание в донесении Коллингвуду.

Сенявин, однако, был из другого теста. Он блокадой вынудил турок выйти в попытке прорваться с боем. 19 июня 1807 произошло Дарданелльское сражение, турецкий флот был рассеян. На борту турецкого флагмана русские обнаружили мичмана и команду шлюпки. Их отослали к Дакворту, на HMS Kent.

Пока Дакворт тщетно маневрировал у Дарданелл, британское правительство оптимистически решило ударить по Оттоманской империи в Александрии. Погрузив на Сицилии на 36 транспортов около 5000 пехоты во главе с генерал-майором Фрэзером (англ. Fraser), HMS Tigre (74) вместе с HMS Apollo (38) и HMS Wizard (18) отконвоировали их в Египет. На предложенные условия сдачи губернатор Александрии заявил, что будет обороняться. 17-18 марта 1000 человек высадились и штурмом взяли форт Абукир. Тогда Александрия вступила в переговоры и 21 марта сдалась.

22 марта прибыл Дакворт на HMS Kent. Это незначительное событие побудило армию предпринять штурм Розетты. Попытка была отброшена албанскими войсками на турецкой службе, с потерей 400 человек ранеными или, как сам Фрэзер, убитыми. Дакворт оставил командование эскадрой на Луиса, который умер 17 мая на борту HMS Canopus. Сидней Смит к тому времени уже вернулся в Англию. После этого оккупация Александрии обернулась новым несчастьем. Выяснилось, что удержать её невозможно; войска страдали от плохого снабжения и не были подготовлены к осаде; армия начала переговоры и в августе эвакуировалась.

К концу июля находившийся под Кадисом Коллингвуд начал подозревать худшее. В августе он с эскадрой сам появился у Дарданелл на HMS Ocean и убедился, что «…дела под Константинополем хуже, чем казалось». Продолжались переговоры, но вскоре Сенявин передал вежливое письмо, в котором уведомлял о соглашении, заключенном 25 июня 1807 между царем и Наполеоном в Тильзите. Формально уже противники, эскадры разошлись мирно. Коллингвуд задержался только до 16 сентября, затем ушёл, оставив один корабль в распоряжении посла. Позднее он писал:

Мы начали эту кампанию, чтобы прикрыть русскую несправедливость, и вот как они нас отблагодарили!

Оригинальный текст (англ.)  

It was undertaken in defence of Russian injustice; and behold how we are rewarded for it!

К этому времени Ocean занял позицию у мыса Матапан, образуя рубеж блокады против теперь уже враждебных русских, базировавшихся на Корфу.

Флот Канала

Вскоре после, 18 мая 1808, Дакворт женился во второй раз: на Сюзанне Катрине Буллер, дочери епископа Эксетерского.

Провалы в Средиземном море не повредили его карьере. Покинув театр уже вице-адмиралом синей эскадры, он в 1808 и 1810 годах занимал должность командующего Флотом Канала, держал флаг на HMS San Josef и HMS Hibernia, соответственно.

Ньюфаундленд

26 марта 1810 Дакворт получил назначение губернатором Ньюфаундленда и одновременно командиром базирующейся там эскадры из 3 фрегатов и восьми малых кораблей. Несмотря на удаленность и незначительность поста, он стал полным адмиралом (синей эскадры).

С началом войны 1812 года он отвечал за расширение и увеличение местного ополчения — переименованного по его инициативе в «Волонтеры-рейнджеры Сент-Джона». Он оказался в самой гуще войны, причины которой (с американской точки зрения) продолжал усугублять, направляя морскую блокаду Северной Америки, нарушая её торговлю и рыболовство на Ньюфаундлендской банке, и санкционируя принудительный набор американцев в Королевский флот. Основные события войны, впрочем, разворачивались южнее, и отвечала за них уже Североамериканская станция Уоррена.

Дакворт пробыл на своем посту только до конца года. По совпадению, 28 ноября 1812, в день его возвращения в Англию на 50-пушечном HMS Antelope, была выведена в резерв HMS Victory.

Квази-отставка и смерть

2 декабря 1812, вскоре после прибытия в Девоншир, он подал в отставку с поста губернатора, так как получил предложение парламентского мандата от Кента.

2 ноября 1813 был пожалован титулом баронета, а в январе 1815 стал суперинтендантом Плимутской верфи — в 45 милях от дома. Его преемник, лорд Эксмут рассматривал это назначение как «полу-пенсию». Однако 26 июня того же года верфь оказалась в центре внимания благодаря приходу HMS Bellerophon с пленным Наполеоном на борту.

Он умер в 1817 году, после многомесячной болезни, по-прежнему на посту суперинтенданта верфи. Похоронен в семейном склепе в Эксетере.

В его честь названы:

• HMS Duckworth (K351) — эскортный эсминец времен Второй Мировой войны
• Duckworth Street — улица в Сент-Джон, Ньюфаундленд

Отрывок, характеризующий Дакворт, Джон Томас

Князь опять засмеялся своим холодным смехом.
– Бонапарте в рубашке родился. Солдаты у него прекрасные. Да и на первых он на немцев напал. А немцев только ленивый не бил. С тех пор как мир стоит, немцев все били. А они никого. Только друг друга. Он на них свою славу сделал.
И князь начал разбирать все ошибки, которые, по его понятиям, делал Бонапарте во всех своих войнах и даже в государственных делах. Сын не возражал, но видно было, что какие бы доводы ему ни представляли, он так же мало способен был изменить свое мнение, как и старый князь. Князь Андрей слушал, удерживаясь от возражений и невольно удивляясь, как мог этот старый человек, сидя столько лет один безвыездно в деревне, в таких подробностях и с такою тонкостью знать и обсуживать все военные и политические обстоятельства Европы последних годов.
– Ты думаешь, я, старик, не понимаю настоящего положения дел? – заключил он. – А мне оно вот где! Я ночи не сплю. Ну, где же этот великий полководец твой то, где он показал себя?
– Это длинно было бы, – отвечал сын.
– Ступай же ты к Буонапарте своему. M lle Bourienne, voila encore un admirateur de votre goujat d'empereur! [вот еще поклонник вашего холопского императора…] – закричал он отличным французским языком.
– Vous savez, que je ne suis pas bonapartiste, mon prince. [Вы знаете, князь, что я не бонапартистка.]
– «Dieu sait quand reviendra»… [Бог знает, вернется когда!] – пропел князь фальшиво, еще фальшивее засмеялся и вышел из за стола.
Маленькая княгиня во всё время спора и остального обеда молчала и испуганно поглядывала то на княжну Марью, то на свекра. Когда они вышли из за стола, она взяла за руку золовку и отозвала ее в другую комнату.
– Сomme c'est un homme d'esprit votre pere, – сказала она, – c'est a cause de cela peut etre qu'il me fait peur. [Какой умный человек ваш батюшка. Может быть, от этого то я и боюсь его.]
– Ax, он так добр! – сказала княжна.


Князь Андрей уезжал на другой день вечером. Старый князь, не отступая от своего порядка, после обеда ушел к себе. Маленькая княгиня была у золовки. Князь Андрей, одевшись в дорожный сюртук без эполет, в отведенных ему покоях укладывался с своим камердинером. Сам осмотрев коляску и укладку чемоданов, он велел закладывать. В комнате оставались только те вещи, которые князь Андрей всегда брал с собой: шкатулка, большой серебряный погребец, два турецких пистолета и шашка, подарок отца, привезенный из под Очакова. Все эти дорожные принадлежности были в большом порядке у князя Андрея: всё было ново, чисто, в суконных чехлах, старательно завязано тесемочками.
В минуты отъезда и перемены жизни на людей, способных обдумывать свои поступки, обыкновенно находит серьезное настроение мыслей. В эти минуты обыкновенно поверяется прошедшее и делаются планы будущего. Лицо князя Андрея было очень задумчиво и нежно. Он, заложив руки назад, быстро ходил по комнате из угла в угол, глядя вперед себя, и задумчиво покачивал головой. Страшно ли ему было итти на войну, грустно ли бросить жену, – может быть, и то и другое, только, видимо, не желая, чтоб его видели в таком положении, услыхав шаги в сенях, он торопливо высвободил руки, остановился у стола, как будто увязывал чехол шкатулки, и принял свое всегдашнее, спокойное и непроницаемое выражение. Это были тяжелые шаги княжны Марьи.
– Мне сказали, что ты велел закладывать, – сказала она, запыхавшись (она, видно, бежала), – а мне так хотелось еще поговорить с тобой наедине. Бог знает, на сколько времени опять расстаемся. Ты не сердишься, что я пришла? Ты очень переменился, Андрюша, – прибавила она как бы в объяснение такого вопроса.
Она улыбнулась, произнося слово «Андрюша». Видно, ей самой было странно подумать, что этот строгий, красивый мужчина был тот самый Андрюша, худой, шаловливый мальчик, товарищ детства.
– А где Lise? – спросил он, только улыбкой отвечая на ее вопрос.
– Она так устала, что заснула у меня в комнате на диване. Ax, Andre! Que! tresor de femme vous avez, [Ax, Андрей! Какое сокровище твоя жена,] – сказала она, усаживаясь на диван против брата. – Она совершенный ребенок, такой милый, веселый ребенок. Я так ее полюбила.
Князь Андрей молчал, но княжна заметила ироническое и презрительное выражение, появившееся на его лице.
– Но надо быть снисходительным к маленьким слабостям; у кого их нет, Аndre! Ты не забудь, что она воспитана и выросла в свете. И потом ее положение теперь не розовое. Надобно входить в положение каждого. Tout comprendre, c'est tout pardonner. [Кто всё поймет, тот всё и простит.] Ты подумай, каково ей, бедняжке, после жизни, к которой она привыкла, расстаться с мужем и остаться одной в деревне и в ее положении? Это очень тяжело.
Князь Андрей улыбался, глядя на сестру, как мы улыбаемся, слушая людей, которых, нам кажется, что мы насквозь видим.
– Ты живешь в деревне и не находишь эту жизнь ужасною, – сказал он.
– Я другое дело. Что обо мне говорить! Я не желаю другой жизни, да и не могу желать, потому что не знаю никакой другой жизни. А ты подумай, Andre, для молодой и светской женщины похорониться в лучшие годы жизни в деревне, одной, потому что папенька всегда занят, а я… ты меня знаешь… как я бедна en ressources, [интересами.] для женщины, привыкшей к лучшему обществу. M lle Bourienne одна…
– Она мне очень не нравится, ваша Bourienne, – сказал князь Андрей.
– О, нет! Она очень милая и добрая,а главное – жалкая девушка.У нее никого,никого нет. По правде сказать, мне она не только не нужна, но стеснительна. Я,ты знаешь,и всегда была дикарка, а теперь еще больше. Я люблю быть одна… Mon pere [Отец] ее очень любит. Она и Михаил Иваныч – два лица, к которым он всегда ласков и добр, потому что они оба облагодетельствованы им; как говорит Стерн: «мы не столько любим людей за то добро, которое они нам сделали, сколько за то добро, которое мы им сделали». Mon pеre взял ее сиротой sur le pavе, [на мостовой,] и она очень добрая. И mon pere любит ее манеру чтения. Она по вечерам читает ему вслух. Она прекрасно читает.
– Ну, а по правде, Marie, тебе, я думаю, тяжело иногда бывает от характера отца? – вдруг спросил князь Андрей.
Княжна Марья сначала удивилась, потом испугалась этого вопроса.
– МНЕ?… Мне?!… Мне тяжело?! – сказала она.
– Он и всегда был крут; а теперь тяжел становится, я думаю, – сказал князь Андрей, видимо, нарочно, чтоб озадачить или испытать сестру, так легко отзываясь об отце.
– Ты всем хорош, Andre, но у тебя есть какая то гордость мысли, – сказала княжна, больше следуя за своим ходом мыслей, чем за ходом разговора, – и это большой грех. Разве возможно судить об отце? Да ежели бы и возможно было, какое другое чувство, кроме veneration, [глубокого уважения,] может возбудить такой человек, как mon pere? И я так довольна и счастлива с ним. Я только желала бы, чтобы вы все были счастливы, как я.
Брат недоверчиво покачал головой.
– Одно, что тяжело для меня, – я тебе по правде скажу, Andre, – это образ мыслей отца в религиозном отношении. Я не понимаю, как человек с таким огромным умом не может видеть того, что ясно, как день, и может так заблуждаться? Вот это составляет одно мое несчастие. Но и тут в последнее время я вижу тень улучшения. В последнее время его насмешки не так язвительны, и есть один монах, которого он принимал и долго говорил с ним.
– Ну, мой друг, я боюсь, что вы с монахом даром растрачиваете свой порох, – насмешливо, но ласково сказал князь Андрей.
– Аh! mon ami. [А! Друг мой.] Я только молюсь Богу и надеюсь, что Он услышит меня. Andre, – сказала она робко после минуты молчания, – у меня к тебе есть большая просьба.
– Что, мой друг?
– Нет, обещай мне, что ты не откажешь. Это тебе не будет стоить никакого труда, и ничего недостойного тебя в этом не будет. Только ты меня утешишь. Обещай, Андрюша, – сказала она, сунув руку в ридикюль и в нем держа что то, но еще не показывая, как будто то, что она держала, и составляло предмет просьбы и будто прежде получения обещания в исполнении просьбы она не могла вынуть из ридикюля это что то.
Она робко, умоляющим взглядом смотрела на брата.
– Ежели бы это и стоило мне большого труда… – как будто догадываясь, в чем было дело, отвечал князь Андрей.
– Ты, что хочешь, думай! Я знаю, ты такой же, как и mon pere. Что хочешь думай, но для меня это сделай. Сделай, пожалуйста! Его еще отец моего отца, наш дедушка, носил во всех войнах… – Она всё еще не доставала того, что держала, из ридикюля. – Так ты обещаешь мне?
– Конечно, в чем дело?
– Andre, я тебя благословлю образом, и ты обещай мне, что никогда его не будешь снимать. Обещаешь?
– Ежели он не в два пуда и шеи не оттянет… Чтобы тебе сделать удовольствие… – сказал князь Андрей, но в ту же секунду, заметив огорченное выражение, которое приняло лицо сестры при этой шутке, он раскаялся. – Очень рад, право очень рад, мой друг, – прибавил он.
– Против твоей воли Он спасет и помилует тебя и обратит тебя к Себе, потому что в Нем одном и истина и успокоение, – сказала она дрожащим от волнения голосом, с торжественным жестом держа в обеих руках перед братом овальный старинный образок Спасителя с черным ликом в серебряной ризе на серебряной цепочке мелкой работы.
Она перекрестилась, поцеловала образок и подала его Андрею.
– Пожалуйста, Andre, для меня…
Из больших глаз ее светились лучи доброго и робкого света. Глаза эти освещали всё болезненное, худое лицо и делали его прекрасным. Брат хотел взять образок, но она остановила его. Андрей понял, перекрестился и поцеловал образок. Лицо его в одно и то же время было нежно (он был тронут) и насмешливо.
– Merci, mon ami. [Благодарю, мой друг.]
Она поцеловала его в лоб и опять села на диван. Они молчали.
– Так я тебе говорила, Andre, будь добр и великодушен, каким ты всегда был. Не суди строго Lise, – начала она. – Она так мила, так добра, и положение ее очень тяжело теперь.
– Кажется, я ничего не говорил тебе, Маша, чтоб я упрекал в чем нибудь свою жену или был недоволен ею. К чему ты всё это говоришь мне?
Княжна Марья покраснела пятнами и замолчала, как будто она чувствовала себя виноватою.
– Я ничего не говорил тебе, а тебе уж говорили . И мне это грустно.
Красные пятна еще сильнее выступили на лбу, шее и щеках княжны Марьи. Она хотела сказать что то и не могла выговорить. Брат угадал: маленькая княгиня после обеда плакала, говорила, что предчувствует несчастные роды, боится их, и жаловалась на свою судьбу, на свекра и на мужа. После слёз она заснула. Князю Андрею жалко стало сестру.
– Знай одно, Маша, я ни в чем не могу упрекнуть, не упрекал и никогда не упрекну мою жену , и сам ни в чем себя не могу упрекнуть в отношении к ней; и это всегда так будет, в каких бы я ни был обстоятельствах. Но ежели ты хочешь знать правду… хочешь знать, счастлив ли я? Нет. Счастлива ли она? Нет. Отчего это? Не знаю…
Говоря это, он встал, подошел к сестре и, нагнувшись, поцеловал ее в лоб. Прекрасные глаза его светились умным и добрым, непривычным блеском, но он смотрел не на сестру, а в темноту отворенной двери, через ее голову.
– Пойдем к ней, надо проститься. Или иди одна, разбуди ее, а я сейчас приду. Петрушка! – крикнул он камердинеру, – поди сюда, убирай. Это в сиденье, это на правую сторону.
Княжна Марья встала и направилась к двери. Она остановилась.
– Andre, si vous avez. la foi, vous vous seriez adresse a Dieu, pour qu'il vous donne l'amour, que vous ne sentez pas et votre priere aurait ete exaucee. [Если бы ты имел веру, то обратился бы к Богу с молитвою, чтоб Он даровал тебе любовь, которую ты не чувствуешь, и молитва твоя была бы услышана.]
– Да, разве это! – сказал князь Андрей. – Иди, Маша, я сейчас приду.
По дороге к комнате сестры, в галлерее, соединявшей один дом с другим, князь Андрей встретил мило улыбавшуюся m lle Bourienne, уже в третий раз в этот день с восторженною и наивною улыбкой попадавшуюся ему в уединенных переходах.
– Ah! je vous croyais chez vous, [Ах, я думала, вы у себя,] – сказала она, почему то краснея и опуская глаза.
Князь Андрей строго посмотрел на нее. На лице князя Андрея вдруг выразилось озлобление. Он ничего не сказал ей, но посмотрел на ее лоб и волосы, не глядя в глаза, так презрительно, что француженка покраснела и ушла, ничего не сказав.
Когда он подошел к комнате сестры, княгиня уже проснулась, и ее веселый голосок, торопивший одно слово за другим, послышался из отворенной двери. Она говорила, как будто после долгого воздержания ей хотелось вознаградить потерянное время.
– Non, mais figurez vous, la vieille comtesse Zouboff avec de fausses boucles et la bouche pleine de fausses dents, comme si elle voulait defier les annees… [Нет, представьте себе, старая графиня Зубова, с фальшивыми локонами, с фальшивыми зубами, как будто издеваясь над годами…] Xa, xa, xa, Marieie!
Точно ту же фразу о графине Зубовой и тот же смех уже раз пять слышал при посторонних князь Андрей от своей жены.
Он тихо вошел в комнату. Княгиня, толстенькая, румяная, с работой в руках, сидела на кресле и без умолку говорила, перебирая петербургские воспоминания и даже фразы. Князь Андрей подошел, погладил ее по голове и спросил, отдохнула ли она от дороги. Она ответила и продолжала тот же разговор.
Коляска шестериком стояла у подъезда. На дворе была темная осенняя ночь. Кучер не видел дышла коляски. На крыльце суетились люди с фонарями. Огромный дом горел огнями сквозь свои большие окна. В передней толпились дворовые, желавшие проститься с молодым князем; в зале стояли все домашние: Михаил Иванович, m lle Bourienne, княжна Марья и княгиня.
Князь Андрей был позван в кабинет к отцу, который с глазу на глаз хотел проститься с ним. Все ждали их выхода.
Когда князь Андрей вошел в кабинет, старый князь в стариковских очках и в своем белом халате, в котором он никого не принимал, кроме сына, сидел за столом и писал. Он оглянулся.
– Едешь? – И он опять стал писать.
– Пришел проститься.
– Целуй сюда, – он показал щеку, – спасибо, спасибо!
– За что вы меня благодарите?
– За то, что не просрочиваешь, за бабью юбку не держишься. Служба прежде всего. Спасибо, спасибо! – И он продолжал писать, так что брызги летели с трещавшего пера. – Ежели нужно сказать что, говори. Эти два дела могу делать вместе, – прибавил он.
– О жене… Мне и так совестно, что я вам ее на руки оставляю…
– Что врешь? Говори, что нужно.
– Когда жене будет время родить, пошлите в Москву за акушером… Чтоб он тут был.
Старый князь остановился и, как бы не понимая, уставился строгими глазами на сына.