Дакия

Поделись знанием:
(перенаправлено с «Дакийское царство»)
Перейти к: навигация, поиск
Дакийское Царство
Regatul dacic
Царство
82 до н. э. — 106 н. э.



 

Дакийский Дракон

Во время правления Буребисты Дакийское царство занимало территорию от Чёрного до Адриатического моря и от Балканских гор до Богемии
Столица Сармизегетуза
Язык(и) Дакский
Религия Культ Залмоксиса
(возможно, Гебелейзиса)
Денежная единица Козон, Денарий
Население Даки
Форма правления Ненаследственная монархия, теократия
Династия выборность царя
Цари
 - начало II в. до н. э. Рубобост
 - п. п. II в. до н. э. Орол
 - 8244 до н. э. Буребиста
 - 4427 до н. э. Деценей
 - 27 до н. э. — 29 Комосик[1]
 - 2969 Скорило
 - 6987 Дурас
 - 87106 Децебал
История
 -  I в. до н. э. Основано
 -  8488 Война Домициана с даками
 -  101102 Первый дакийский поход Траяна
 -  105106 Второй дакийский поход Траяна
 -  106 Упразднено
К:Исчезли в 106 году
История Румынии

Древняя история

Доисторическая Румыния

Античная Румыния

Дакия

Княжества

Княжество Валахия Княжество Валахия

Молдавское княжество Молдавское княжество

Княжество Трансильвания Княжество Трансильвания

Объединённое княжество
Королевство Румыния
СР Румыния СР Румыния
Республика Румыния

Прочие образования

Цара-де-Жос
Цара-де-Сус
Государство Михая Храброго
Соединённые провинции
Республика Плоешти

Республика Банат
Портал «Румыния»

Да́кия может обозначать:

В древней географии, особенно в римских источниках, Дакия — земля, населённая даками (греки называли их гетами), которые были ветвью фракийцев и жили к северу от Балканских гор[2]. Дакийские племена имели с другими соседними племенами (сарматы, скифы и кельты) как мирные отношения, так и вступали с ними в военные столкновения. Однако в конечном итоге даки попали под влияние древних греков и римлян.
Южная граница Дакии примерно проходила по Дунаю (в римских источниках — Данубиус, в греческих — Истрос), а в годы расцвета Дакийского царства — Балканским горам. Мёзия (Добруджа), область к югу от Дуная, была одной из основных областей, где жили геты, которые контактировали там с древними греками. На востоке область была ограничена Чёрным морем и рекой Днестр (в греческих источниках — Тирас). Однако несколько дакийских поселений зафиксировано в междуречье Днестра и Южного Буга, а также Тисы на западе.
  • В узком смысле, Дакийское царство (рум. Regatul dacic) — рабовладельческое государство, которое возникло на территории Дакии (современная Румыния и республика Молдова) в результате объединения гето-дакийских племен.
Дакийское царство как независимое государство существовало с 82 г. до н. э. до римского завоевания в 106 году н. э., хоть его территория и постоянно изменялась. Столица Дакийского царства, Сармизегетуза, которая сегодня расположена на территории современной Румынии, была разрушена римлянами, но её имя было добавлено к имени нового города Ульпия Траяна Сармизегетуза, который был построен уже в качестве столицы римской провинции Дакия.
Некоторое время Дакийское царство включало в себя территории между Тисой и Средним Дунаем. В середине Дакии были расположены Карпатские горы. Таким образом, Дакия занимала территорию современных Румынии и Молдовы, а также частично Болгарии, Сербии, Венгрии и Украины.




Предыстория

Расцвет Дакийского царства

Дакия во времена Буребисты

Точная дата, когда Буребиста возглавил свой народ, неизвестна. По утверждению Иордана, это произошло около 82 г. до н. э., однако не нашло подтверждения. Тем не менее все историки, занимавшиеся данным вопросом, сходятся во мнении, что Буребиста был современником Гая Юлия Цезаря.

Организационные и военные деяния царя даков Страбон обобщил следующим образом:

«Встав во главе своего народа, гет Буребиста настолько способствовал усилению его духа, вводя всевозможные упражнения, приучая к воздержанию от винопития и повиновению приказам, что в течение нескольких лет создал огромную державу, подчинив гетам большую часть соседних народов. Его стали бояться даже римляне, потому что он, смело перейдя Дунай и ограбив Фракию вплоть до Македонии и Иллирии, опустошил владения кельтов, смешавшихся с фракийцами и иллирийцами, уничтожив полностью кельтские племена таврисков и бойев, сражавшихся под предводительством Критасира»

— Страбон. VII, 3, 11

Катастрофа, пережитая бойями и таврисками на Среднем Дунае, произошла, возможно, в 60 г. до н. э., поскольку, согласно Цезарю[3], те из бойев, что спаслись от даков и направились на запад, уже в 58 г. до н. э. объединились с гельветами и были готовы переместиться в Галлию. Некоторые историки считают, что сражения между даками и кельтами из Западной Дакии имели место в конце царствования Буребисты, а местность, где происходили эти столкновения, превращенная в «пустыню», служившую потом пастбищем соседним народам, нужно искать, согласно Страбону[4] и Плинию Старшему[5], где-то между Тисой и озером Балатон.

Изгнав бойев и таврисков, Буребиста совершил за короткое время целый ряд грабительских набегов на Фракию, дойдя до Македонии и Иллирии. Для проживавших на балканской территории даков, объединившихся со скордисками, подобные набеги являлись довольно привычными. Но на этот раз скордиски были покорены. Обеспечив мир на западных границах государства, Буребиста обратил взор на восток, поспешив воспользоваться смертью Митридата VI Евпатора и провалом похода римлян в эту область (Марк Антоний Гибрида, правитель Македонии, в 62 — 61 гг. до н. э. потерпел поражение под стенами Истрии от греков и варваров, объединившихся в коалицию). Из рассказов Диона Хрисостома и декрета в честь Акорниона из Дионисополя мы знаем, что между 55 и 48 гг. до н. э. дакийский царь подчинил себе греческие города на западном побережье Чёрного моря, от Ольвии до Аполлонии. Порой эти походы отличались большой жестокостью, о чём свидетельствуют найденные археологами следы пожаров, возникавших в ходе осады городов даками. Другие города, такие как Дионисополь, подчинились дакам добровольно и заручились покровительством Буребисты. Акорнион из Дионисополя стал советником и посланником дакийского царя. В декрете, в котором воздавались почести Акорниону, указывалось, что Буребиста, «став первым и самым великим царем Фракии» (своего рода «царем царей»), владел всеми территориями «по эту и по ту сторону» Дуная. Но наиболее важным результатом его господства над причерноморскими городами было появление в окрестностях расположенной в горах Орэштии, столицы Дакийского царства, военных, гражданских и культовых сооружений из обтёсанного камня, возведенных по греческому образцу греческими мастерами. С этого времени греческие мастера постоянно работают в столице Дакийского царства, что подтверждают и археологические находки — обработанные каменные блоки и керамические сосуды с надписями на греческом языке либо греческими буквами.

В 48 г. до н. э., после всех походов, царство Буребисты простиралось от Среднего Дуная (на западе) до западного побережья Чёрного моря между Ольвией и Аполлонией (на востоке) и от Северных Карпат до Балканских гор. Согласно Страбону[6], дакийский царь мог выставить армию, насчитывавшую 200 тыс. воинов. Располагая подобной силой, Буребиста вмешался в Гражданскую войну между Юлием Цезарем и Гнеем Помпеем, встав на сторону последнего. Акорнион из Дионисополя получил поручение вести переговоры и встречался с Помпеем в Гераклее. Однако вскоре в битве с войском Цезаря при Фарсале Помпей был разбит, а Цезарь, ставший непримиримым врагом Буребисты, замыслил большой поход против Дакии. Поход не состоялся из-за убийства Цезаря (44 г. до н. э.).

Точная дата смерти Буребисты неизвестна. Страбон лаконично сообщает:

«Что касается Буребисты, то он пал в результате восстания ещё до того, как римляне решили послать против него армию…»

— Страбон. VII, 3, 11

Некоторые историки утверждают, что свержение Буребисты произошло в 44 г. до н. э., вскоре после убийства Цезаря. Другие считают, что дакийский царь был устранён позднее, но ещё до паннонской войны Октавиана (35 — 33 гг. до н. э.). После смерти Буребисты Дакийское царство распалось сначала на четыре, а затем — во время правления в Риме Августа — на пять частей[7]. Невозможно с точностью установить, о каких именно частях говорит греческий географ и историк. Вполне возможно, что одной из таких областей, отколовшихся от Дакийского царства, была долина реки Сирет. Установлено что фортификационные сооружения, построенные в этих местах (Брад, Рэкэтэу) в правление Буребисты, были разрушены. Другие области, отделившиеся от Дакийского царства, скорее всего, находились в Добрудже (где утвердились местные царьки: Рол, Дапикс и Зиракс), между Дунаем и Балканами, а также на территориях в области Среднего Дуная. Правители, наследовавшие трон в Сармизегетузе-Регии, сохранили под своей властью области в Банате, Кришане, Марамуреше, Трансильвании, Олтении, прикарпатскую зону Мунтении и некоторые важные центры в Западной Молдове. Повсюду здесь обнаружены укрепленные поселения и крепости, датируемые I в. до н. э. — I в. н. э. Более того, в некоторых местах эти укрепления представляют собой подлинный limes dacicus[8]. Это можно сказать о территории у Железных Ворот, где крепости в Любкове, Пескаре, Дивиче и Соколе образуют настоящую фортификационную цепь вдоль левого берега Дуная.

В эпоху Буребисты даки впервые заявили о себе, и это закрепилось в сознании народов Средиземноморья. С этих пор Дакия все чаще оказывается в фокусе римской внешней политики на Нижнем Дунае.

Религиозно-жреческая реформа Декенея

Внутренние и внешние политические преобразования Буребиста проводил с помощью верховного жреца Декенея. Согласно Страбону, Буребиста воспитывал своих подданных

«упражнениями, приучая к воздержанию от винопития и к подчинению приказам… Чтобы держать народ в повиновении, он [Буребиста] взял себе в помощники Декенея, прорицателя, долгое время странствовавшего по Египту и научившегося там разным пророчествам, благодаря которым, как сам утверждал, мог толковать волю богов. Доказательством послушания гетов служит и тот факт, что они согласились вырубить виноградники и жить без вина…[7]»

— Страбон. VII, 3, 11

.

О Декенее упоминается и в более поздних источниках. В трудах готского историка Иордана находим следующие сведения, взятые, возможно, из сочинений Диона Хрисостома:

«…Дикиней [Декеней] прославился у них как чудодей и повелевал не только меньшими, но даже королями. Выбрал он тогда из них благороднейших и благоразумнейших мужей и, научив их теологии, убедил их почитать некоторых богов и святилища и сделал их жрецами, придав им название „пиллеатов“…»

— Иордан. О происхождении и деяниях гетов / Пер. Е. Ч. Скржинской. СПб., 1997

Эти пилаты (которых называли и тарабостами) были высшей «кастой» общества: из их рядов избирались, как отмечал Иордан[9], цари и священнослужители. Низшую «касту» составляли те, кого античные авторы называли капиллатами или коматами.

Выше упоминалось, что Декеней реформировал религиозную и жреческую систему даков. Вполне вероятно, что речь идет об усилении «власти» божества (или божеств), ответственного за магический и юридический суверенитет, стоявший на первом месте в религиозных представлениях индоевропейцев. Такая реформа вполне устраивала её инициаторов, то есть «касту» священнослужителей, отвечавших за сохранение некоторых догм и традиций. В то же время религия становилась инструментом официальной идеологии дакийских царей, предназначением которой было «держать народ в повиновении».

Эту мысль подтверждает и факт уничтожения виноградников. Страбон счел необходимым уточнить, что своими успехами Буребиста был обязан усилиям, направленным на «воспитание» подданных, в том числе «приучая их к воздержанию от винопития». Из приведенной цитаты видно, какой религиозной властью обладал Декеней. Что касается решения уничтожить виноградники, кажущегося сегодня крайне радикальным (вероятно, столь же неожиданным оно казалось и Страбону, если он позволил себе дважды упомянуть об этом эпизоде), то оно было реакцией против разнузданного культа Диониса, основой которого являлось неумеренное потребление вина, возможно, в сочетании с фруктами, а также с листьями плюща, обладающего психотропными свойствами. Все это приводило участников празднеств в честь Диониса (мужчин и женщин, аристократов и плебеев) в состояние экстаза и религиозного исступления. Подобные радикальные меры против дионисийского культа не раз предпринимались в Средиземноморье. В рамках религиозных реформ, проводимых Декенеем с целью установления дисциплины и «подчинения приказам», борьба с культом Диониса кажется вполне естественной.

Важным результатом реформаторской деятельности Декенея явилась концентрация политической, юридической и религиозной власти в руках царя. Иордан отмечает[10], что «после смерти Дикинея [Декенея] почти таким же почитанием пользовался у них Комозик [Комосик], потому что не был он неравен тому в искусстве». Благодаря его уму они считали его и царем, и верховным священнослужителем, и судьей, который «судил… народ с высшей справедливостью». Рассуждая о преемниках Комозика, Иордан больше не считает, что все властные прерогативы должны быть сосредоточены в одних руках, и это позволяет предположить, что восстановилась ситуация времен Буребисты, когда царь делил власть с верховным жрецом. Однако сведения о правлении Децебала, последнего царя Дакии, свидетельствуют, что тот обладал и религиозной властью. Речь идет о фрагменте из «Гетики» Критона (личного врача императора Траяна):

«Благодаря уму и дару прорицания цари гетов внушают своим подданным страх перед богами и благоразумие и добиваются многого».

— Критон. Гетика

Умело сочетая военно-политическую власть с религиозной и юридической, дакийские цари пользовались огромным авторитетом у своих подданных, и, возможно, им удалось подчинить их собственной «идеологической программе».

Связи между даками и римлянами

Дакийские правители

После свержения Буребисты власть ненадолго перешла к Декенею. Затем трон унаследовал, как рассказывает Иордан, Комозик, располагавший столь же сильной властью, что и его предшественник. Этот же историк отмечает, что

«после того как и этот ушел от человеческих дел, воцарился над готами король Корилл, и он правил своим племенем в Дакии в течение сорока лет».

— Иордан. Гетика

Имя Корилла не подтверждается другими источниками. Вполне возможно, что Иордан спутал его с царем Скорилоном, о котором упоминается в более поздних памятниках и который был современником Нерона. С другой стороны, не исключено, что после Комозика трон в Сармизегетузе действительно занимал царь, правивший очень долго. Другие источники называют некоего Котизона (Cotiso), царствовавшего в Дакии в последней трети I в. до н. э. и в начале следующего века. Так, в одной из од Горация, написанной в 29 г. до н. э., говорится о том, что «армия дака Котизона была разбита»[11]. В свою очередь, Светоний упоминает о Котизоне, рассказывая о конфликте между Октавианом и Марком Антонием. В древнейших рукописях сочинений Светония сохраняется написание Cosoni (Cosini) Getarum regi[12]. В окрестностях столицы Дакииского царства найдены многочисленные клады из золотых монет с надписью «Косон» греческими буквами. Поэтому не исключено, что царь Косон и есть тот самый Котизон, о котором упоминается в источниках. Более того, Котизон вновь упоминается в качестве противника Рима в контексте событий 1112 гг. н. э. Его власть распространялась на горную часть Дакии, что может совпадать с теми горами, где находилась столица Дакии Сармизегетуза[13]. Этот Косон-Котизон правил очень долго (около четырёх десятилетий), что соответствует данным Иордана, который, однако, вполне мог спутать имя царя даков с именем другого, более позднего правителя.

После эпохи Августа античные авторы больше не упоминают дакийских царей, поскольку большая часть первой половины I в. н. э. и первые десятилетия второй половины этого столетия были относительно спокойным периодом, без крупных столкновений между даками и римлянами. Поэтому следует иметь в виду, что имена нескольких правителей, следовавших друг за другом, могли просто не дойти до нас.

Во времена Нерона упоминается царь Скорилон. Даты его жизни неизвестны, но вполне вероятно, что трон унаследовал его брат Дурас, который зимой 85/86 г. напал на Мёзию. Вскоре после этого, согласно Диону Кассию,

«правивший ранее Дурас добровольно передал власть Децебалу, поскольку тот был искусным полководцем…»

— Дион Кассий. LXVII, 6, 1

.

Все правители Дакии вплоть до войн с Траяном были известны современникам главным образом из-за конфликтов, возникавших между даками и римлянами. Однако бывали относительно спокойные периоды, когда напряжённость ослабевала, а экономика Дакии бурно развивалась благодаря торговому обмену с Римской империей.

Дако-римские отношения

Как уже говорилось, после заключения союза между Буребистой и Помпеем Цезарь стал врагом даков и задумал против них большой поход. Убийство Цезаря отсрочило его начало, но Октавиан не отказался от этого плана, и после паннонской войны 35 — 33 гг. до н. э. город Сегест стал базой подготовки военной кампании против даков[14]. Однако решающее столкновение с даками было вновь отложено из-за разгоревшейся Гражданской войны.

В 29 г. до н. э. даки (под предводительством Косона-Котизона) и бастарны напали на римские владения к югу от Дуная, после чего наместник Македонии Марк Лициний Красс предпринял в 29 — 28 гг. два карательных похода. Даки и бастарны были разбиты, а римляне направились в Добруджу. Поддержанный царем гетов Ролом, владевшим областями на юге Добруджи, Красс одержал победу сначала над Дапиксом, овладев Центральной Добруджей, а затем над Зираксом, владения которого находились на севере этой области. После похода Красса в восточной части Нижнего Подунавья на некоторое время установился мир.

К концу I в. до н. э. и в начале следующего столетия театр военных действий между даками и римлянами переместился на запад и юго-запад Дакии. Во время войны, которую римляне вели против паннонских племен в 1311 гг. до н. э., даки напали на западные области Нижнего Подунавья. Марк Лициний отразил атаку и преследовал противника вплоть до Муреша. Из-за частых набегов даков, особенно на западном «фронте», в начале I в. н. э. Элий Кат совершил поход в области к северу от Дуная (вероятно, в Банат), откуда переселил в местности к югу от Дуная 50 тыс. даков. В это же время, в 11 — 12 гг. до н. э., даки Косона-Котизона потерпели новое поражение. Флор[15] повествует об этих фактах и рассказывает, как происходили эти грабительские набеги.

«Жизнь даков была тесно связана с горами. Оттуда под предводительством царя Котизона они спускались и опустошали соседние области, как только лёд сковывал Дунай и соединял его берега. Император Август решил покончить с этим народом, добраться до которого было нелегко. Он послал туда Лентула, который оттеснил их на противоположный берег, а на этом берегу оставил гарнизоны. Таким образом, тогда (11 — 12 гг.) даки были не разбиты, а лишь отброшены и рассеяны».

— Флор. И. 28, 18—19

Следы этих столкновений найдены археологами. Дакийские укрепления на левом берегу Дуная, у Железных Ворот (Любкова, Пескари, Дивич), были сожжены в начале I в. н. э. Некоторые позднее были восстановлены, но затем вновь разрушены во время дако-римских войн в конце I — начале II в.

После образования провинции Мёзия и строительства римской крепости на правом берегу Дуная (вероятно, в правление Тиберия) римляне смогли обеспечить эффективную защиту своих владений к югу от Дуная. В результате число набегов даков резко сократилось. Вплоть до войн Домициана и Траяна серьёзных конфликтов между даками и римлянами, за редкими исключениями, не возникало.

Дакийская война императора Домициана

В 66 или 67 г. наместник Мёзии Тит Плавций Сильван Элиан переселил в местности к югу от Дуная свыше 100 тыс. «задунайских жителей», о чём можно узнать из посвященной ему надписи на надгробии, обнаруженном в Тибуре. Эта новая «колонизация» правого берега была осуществлена с тем, чтобы принудительно переселенные обрабатывали землю и платили дань. Вскоре после этих событий, воспользовавшись волнениями, возникшими в Риме в связи со смертью Нерона, и тем, что крепость осталась без защиты, даки в первые месяцы 69 г. напали на Мёзию. Тацит писал:

«Возмущение захватило также и племя даков; они никогда не были по-настоящему верны Риму, а после ухода войск из Мёзии решили, что теперь им уж совсем нечего бояться. Сперва они хранили спокойствие и только наблюдали за происходящим, когда же война заполыхала по всей Италии и армии одна за другой стали втягиваться в борьбу, даки захватили зимние лагеря пеших когорт и конных отрядов, овладели обоими берегами Дуная и уже собирались напасть на лагеря легионов»

— Тацит. История, III, 46, 2[16]

Положение спас Муциан, наместник Сирии, войска которого быстро направлялись в Италию из восточных областей. Узнав о нашествии даков, он поспешил восстановить прежнее положение по всему течению Дуная. Этот набег даков стал предвестием целого ряда конфликтов в правление Домициана. Нашествие даков в Мёзию в период правления Дураса (зимой 85/86 г.) было ещё более опустошительным и стало своего рода прелюдией тех событий, которые в конце концов привели к покорению Дакии римлянами.

Культурно-экономические связи с римлянами

Несмотря на постоянные столкновения, на протяжении большей части этого периода экономические отношения между даками и римлянами развивались по восходящей линии. В правление Буребисты в Дакию попадают изделия римских мастерских; из них наиболее известны бронзовые сосуды позднего периода республики. В последней четверти I в. до н. э. в целом ряде поселений появились ювелирные украшения и металлические детали к одежде римского типа. Но особенно большое количество изделий, произведенных в Римской империи (бронзовые и керамические сосуды, изделия из стекла и железа, украшения, главным образом бронзовые, и т. д.), проникли в Дакию в течение I в. н. э., что объясняется относительно мирной обстановкой в период после правления Августа, а также образованием пограничных провинций Паннония и Мёзия.

Изделия из Римской империи распространились по всей Дакии. Но особенная их концентрация наблюдается в ряде хозяйственных и торговых центров (например, в крупных поселениях в долине Сирета в южнокарпатской области, в Окнице в Олтении, в Пьятра-Краивий в Трансильвании), главным образом в крепостях и поселениях вокруг столицы Дакийского царства. В Дакии в I в. н. э. уже работали римские ремесленники. Технологии, использовавшиеся в целом ряде мастерских по обработке металлов, и изделия этих мастерских ясно указывают на то, откуда родом были мастера. И наконец, вследствие интеграции Дакии в средиземноморскую экономику дакийские цари стали точно копировать римские монеты, отказавшись от чеканки монет, характерных для периода, предшествовавшего становлению царства Буребисты. Две монетные мастерские (одна обнаружена на месте крепости в Тилишке, а другая — в самой Сармизегетузе-Регии), а также ряд находок в других поселениях свидетельствуют о том, что дакийские цари с большой точностью воспроизводили серебряные римские денарии. Эти монеты чеканились вплоть до завоевания Дакии римлянами, и неслучайно, что на территории Древней Дакии было найдено около 30 тыс. таких монет, намного больше, чем в других соседствовавших с Римской империей «варварских» областях.

Культура даков во II в. до н. э. — I в. н. э.

Поселения и крепости

Многое указывает на то, что на территории Дакии существовало множество поселений сельского типа, однако число поселений, исследованных в ходе систематических раскопок, незначительно. По внешнему виду они напоминали поселения предыдущих веков и представляли собой маленькие деревушки с несколькими дворами и хозяйственными постройками. Эти поселения располагались по течению рек, на естественных террасах, в местах, не подвергавшихся затоплению.

Археологические исследования главным образом были сосредоточены в местностях, где находились укрепленные посёлки и крепости. Такие селения и крепости располагались на возвышенных местах (на холмах, высоких террасах, вершинах гор), откуда можно было наблюдать за ведущими из других областей дорогами. Укреплениями служили обычно земляные валы и деревянные стены, а после упрочения Дакийского царства в правление Буребисты появились оборонительные пояса стен и четырёхгранные бастионы из тёсаного камня, которые возводили мастера из западнопонтийских городов, придерживаясь греческой технологии строительства. Остатки подобных укреплений были найдены вокруг дакийской столицы. На периферии (Батка-Доам-ней, Четэцени, Дивич) стены возводились из нетёсаного камня, но и здесь очевидно стремление повторить великолепные столичные сооружения.

Люди в укрепленных посёлках селились в основном во внутренних дворах, но нередко и за стенами укреплений. Дома по внешнему виду напоминали сельские, однако появлялись и более внушительные сооружения (мастерские ремесленников, святилища и др.). Укрепленные поселения выполняли экономические, административные, военные и религиозные функции (обозначаемые термином dava), сходные с функциями кельтских oppida, внешне они заметно различались. Крепости имели прежде всего военное назначение (они занимали небольшую площадь, и в них находились постоянные гарнизоны), но не только. Они выполняли и религиозную функцию (в некоторых из них были обнаружены святилища). Обе категории фортификаций отличались от тех, что возводились в местностях, населённых кельтами. Скорее всего, тип укрепления зависел от личности правителя. Доказательством служит факт, что после завоевания Дакии и смерти последнего дакийского царя Децебала подобные крепости полностью прекратили своё существование, несмотря на то что не все области, где обнаружены такие сооружения, были включены в границы римской провинции. Такова, например, судьба укрепленных поселений в области Марамуреш на правом берегу Тисы. Уничтожение дакийской аристократии привело к разрушению структур, обеспечивавших функционирование укреплений в период существования царства.

Самые впечатляющие фортификационные сооружения были обнаружены вокруг столицы Дакии. Их начали строить в правление Буребисты, в дальнейшем они постоянно модифицировались. Религиозный центр даков, скорее всего священная гора Когайонон, упоминаемая Страбоном, где впоследствии, возможно в правление Декенея, выросла Сармизегетуза-Регия, находился на высоте 1000 м над уровнем моря. Все подступы к этому центру преграждали крепости с каменными укреплениями (Костешты-Четэцуе, Костешты-Блидару, Пьятра-Рошие, Вырфул-луй-Хулпе и др.). Недалеко от священного места возникло большое поселение с постройками на искусственных террасах, обнесенных каменными стенами. Вода подавалась по специально проложенным водопроводам. Сармизегетуза-Регия внешним видом напоминала средиземноморский город. Некоторые историки даже сравнивали её с Пергамом. Вблизи священной зоны находилось небольшое фортификационное сооружение, построенное накануне дако-римских войн времен Домициана. Во многих укрепленных поселениях были обнаружены ремесленные мастерские — гончарные и металлообрабатывающие. Работа в них кипела, что подтверждается многочисленными предметами, найденными во время раскопок на месте этих поселений. Речь идет прежде всего о керамических изделиях. Характерная для даков утварь представляла собой сосуды, украшенные ячеистым орнаментом (использовались для приготовления пищи), так называемые фруктовницы (миски на высокой ножке), и плошки в форме чашек. Даки делали и расписную керамику, которая формой и орнаментом отличалась от аналогичных предметов, произведенных в областях, населённых кельтами. В поселениях вокруг Сармизегетузы изготовляли сосуды, украшенные рисунками с изображениями животных, а также растительным и геометрическим орнаментом. Эти сосуды археологи относят к так называемой придворной керамике.

Святилища и места отправления культа у даков

Самые древние святилища представляли собой прямоугольные деревянные сооружения (размеры которых намного превышали обычные постройки гражданского назначения) с помещением в форме апсиды, ориентированной на северо-запад. Реформа, проведенная Декенеем, навязала «официальную» религию, результатом чего явилось появление новых святилищ. Как в священной области Сармизегетузы, так и в ряде поселений и крепостей были обнаружены круглые и четырёхугольные святилища. Вокруг святилищ круглой формы находились каменные или деревянные площадки, внутри которых располагалось четырёхстороннее помещение и апсида, ориентированная на северо-запад. Четырёхгранники поддерживались колоннами, опиравшимися на тамбуры из известняка или андезита, а сами сооружения напоминали храмы Средиземноморья.

В землях, населённых даками, обнаружен ряд священных мест, говорящих о своеобразии «народных» верований и обрядов. Так, например, в Концешти, на берегу озера, вероятно в священной роще, находилась площадка, на которой сжигались домашние животные. Большая часть найденных костей представляет собой фрагменты конечностей, что говорит об особом характере жертвоприношений.

В ряде колодцев обнаружены наслоения из ритуальных сосудов, предназначавшихся, скорее всего, водяным духам. Многочисленны и находки серебряных предметов. Как правило, речь идет о частных тайниках, которые находились за пределами поселений в специально вырытых ямах. В них прятали украшения для одежды (застежки, браслеты, ожерелья и др.). Имеются и случаи преднамеренной порчи изделий перед их помещением в клад. И наконец, во многих поселениях, главным образом вне карпатской зоны, отмечено совершение магических обрядов. Во время археологических раскопок найдены фигурки людей, сделанные из глины, со следами преднамеренных уколов или порчи. В некоторых местах обнаружены целые «комплекты» предметов для магических заклинаний. Нет сомнений, что это свидетельства «народных» обрядов, схожих с теми, существование которых у многих древних народов установлено этнологами. Святилища и другие места отправления культов подтверждают существование как «официальной» религии, о которой упоминают литературные источники, так и традиционных верований и обрядов.

Дакийская война императора Траяна

Дакийское царство и Римская империя в эпоху Флавиев

Первые контакты между жившими к северу от Дуная дако-гетами и Римом носили торговый характер и датируются II—I вв. до н. э. г когда римская политика в отношении Нижнего Подунавья ещё не вполне определилась.

В 11 г. до н. э. Август основал провинцию Паннония. Уже в этот период даки серьёзно угрожали безопасности римских владений. Трудность в установлении с даками мирных отношений типа amiciţia[17] вынудила Римскую империю принять решение о создании некоей буферной зоны между Паннонией и даками. С этой целью равнину между Дунаем и Тисой заселили сарматами-язигами. Вторжения даков опасались и в придунайских областях будущей провинции Мёзия. Так возникла идея политики «безопасного пространства», которую римляне проводили на северном берегу Нижнего Дуная в I в. н. э. Первый важный шаг в этом направлении сделал Элий Кат, переселив в области к югу от Дуная 50 тыс. гетов. В годы правления Тиберия, когда была образована провинция Мёзия, в Нижнем Подунавье стоял всего лишь один легион.

При Нероне «безопасное пространство» к северу от Дуная укрепили, а Плавтий Сильван Элиан, возможно, даже расширил его, переселив в Мёзию ещё 100 тыс. «задунайцев». За этим переселением последовало размещение на Дунае — к востоку от Новы — других гарнизонов.

Политика «безопасного пространства» и переселения жителей на южный берег Дуная ещё со времен Августа осуществлялась параллельно с заключением дипломатических соглашений с разными дако-гетскими династиями. Такие отношения развивались на фоне политической ситуации, сложившейся в Дакии после распада царства Буребисты. При Августе в Буридаве (Окница), возможно, правил местный царь, обозначенный в одной надписи титулом basileus. Наличие римского импорта, в особенности вооружения и предметов военного римского снаряжения, датированных I в. н. э., подтверждает гипотезу о существовании amiciţia между Римской империей и политическим центром в Буридаве. Для времени правления Августа мы имеем также подтверждение о поддержании римлянами amiciţia с гетским царем Ролом.

Эта политика имела успех вплоть до года «четырёх императоров». В это время в Мёзию, ослабленную выводом войск для участия в Гражданской войне в Италии, вторглись роксоланы. Гето-даки также не преминули воспользоваться ситуацией. Они атаковали римские военные лагеря и завладели землями по обоим берегам Дуная. Стало ясно, что система, созданная Августом, себя изжила.

События на Дунае в 68—69 гг. н. э. вынудили императоров из династии Флавиев изменить политику на дунайской границе. Первым её начал осуществлять Веспасиан. В размещении римских легионов произошли значительные перемены, и постепенно были заложены основы новой стратегической концепции. Оккупационная армия из провинции была выведена к границе. Тогда же была образована и Classis Flavia Moesica[18] — дунайская флотилия.

Несмотря на эти изменения, результатом которых стало установление более четкой демаркационной линии по Дунаю между Мёзией и варварскими территориями, от политики «безопасного пространства» на северном берегу реки полностью отказываться не собирались. Провал римской дипломатии в отношении дакийского государства со всей очевидностью обозначился в 85 г., когда даки совершили нападение на Мёзию. Его опустошительные последствия показали неэффективность политики «безопасного пространства».

Начиная с правления Домициана ситуация радикально меняется. Первым шагом к преобразованиям стал раздел мёзийского «фронта» на два сектора — провинции Верхняя и Нижняя Мёзии. Важнейшими событиями последующих лет явились две экспедиции Корнелия Фуска и Теттия Юлиана, предпринятые против Дакийского царства Децебала в Трансильвании. Несмотря на разный масштаб и характер, результаты этих походов показали, как трудно будет завоевать Дакийское царство и превратить его впоследствии в римскую провинцию. В общем контексте политической и военной ситуации в Среднем Подунавье самым рациональным и быстрым решением для Римской империи стало бы превращение побежденного Децебала в дружественного царя (rex amicus). Это было вполне естественным, особенно если принять во внимание, что врагом Римской империи на севере выступал не племенной союз, а государство, сравнимое с такими царствами, как Македонское и Понтийское, а Децебал проявил себя не менее талантливым военачальником, чем Филипп V и даже Митридат. Договор, заключённый в 89 г. н. э. между Римской империей и Дакийским царством, переводил Децебала в категорию rex amicus populi Romani[19]. По всей видимости, с ним поступили так же, как с армянским царем Тиридатом во времена Нерона. Из рассказов Диона Кассия можно сделать вывод, что по отношению к дакийскому правителю римляне действовали по всем правилам, прибегнув к appelatio[20], и полностью соблюли все официальные формальности.

Первый поход Траяна

Причины, приведшие к возникновению конфликта между зависимым Дакийским царством и Траяном, недостаточно хорошо отражены в повествовательных источниках. В них можно обнаружить туманные упоминания о возрастании мощи даков и «постыдном, позорном» договоре, заключённом Домицианом. Современные историки выдвинули свои предположения о возможных причинах. К ним могут быть отнесены и богатства недр Дакийского царства, и экономический кризис в Италии, и желание Траяна добиться славы Александра Македонского. Позднее среди основных политических и военных мотивов стали выделять угрозу создания широкой антиримской коалиции варваров во главе с Децебалом, а также мнение Траяна, согласно которому, благодаря поддержке Римом своих политических «друзей», мощь Дакийского царства стала превосходить допустимые для зависимой страны пределы.

Сохранились свидетельства о двух войнах Траяна с даками. Основными историческими источниками, по которым можно восстановить события, считаются колонна Траяна в Риме и фрагменты сочинения Диона Кассия. На рельефах колонны обе войны представлены по-разному. Изображение первого конфликта начинается с воспроизведения десяти сцен, рассказывающих непосредственно о военной кампании. Вторая война отражена по-другому. В первых девяти сценах воссоздается путешествие по морю из Италии, которое является как бы введением в войну. К этому добавляется рассказ Аммиана Марцеллина о двух клятвах Траяна: «sic in provinciarum speciem redactam videam Daciam»[21] и «sic pontibus Histrum superem»[22]. Это главные цели императора, провозглашенные в период между войнами. К доказательствам о непосредственной связи двух войн добавляется сцена на колонне, изображающая два трофея и богиню Викторию. Все это побудило итальянского историка Санто Мадзарино высказать мысль, что следует говорить о единой дакийской войне, подразделённой на expeditio Dacica prima[23], удостоверенную эпиграфически надписью Луция Минуция Наталия, и о secundo expeditione[24], о которой сообщает надпись Гая Цецелия Марциала в Коринфе.

Предположительно, первая экспедиция началась в мае-июне 101 г. н. э., если учитывать, что Траян покинул Рим 25 марта. Римская армия во главе с самим Траяном перешла через Дунай в Верхней Мёзии и начала продвижение по Банату, вероятно, по тому же маршруту, которым следовал Теттий Юлиан в 88 г. н. э., в направлении резиденции дакийских царей на юго-западе Трансильвании. В то же время Маний Либерий Максим, наместник Нижней Мёзии, двигался на север вместе со своей армией по долине реки Алут (Олт). Его основной целью, судя по всему, был политический центр гетов в Буридаве, о чём свидетельствуют найденные там фрагменты черепицы с клеймами Первого Италийского и Пятого Македонского легионов. Так началась первая военная кампания.

Прибыв на юго-восток Трансильвании после победы в битве при Тапах, император добрался до низменности Хацег и продолжил путь к царской резиденции в горах Себеша. Трудно поверить, что Траян готовился начать самую тяжелую часть кампании — осаду горных крепостей даков — в преддверии наступления дождливого и холодного времени года. По всей вероятности, он подготовил зимние лагеря и запасся провизией, а последний бросок решил совершить следующей весной. Единственным объяснением рискованного поступка Децебала, оставившего свою резиденцию в горах, чтобы, перейдя через Карпаты и Дунай, атаковать Нижнюю Мёзию, служит то, что в этот момент царская столица Сармизегетуза не подвергалась опасности. Эта вылазка знаменует начало второй кампании. Траян был вынужден покинуть горы Юго-Западной Трансильвании и вместе с армией поспешить для оказания поддержки римским военным лагерям и городам Нижней Мёзии. Атака даков сочеталась с нападением их союзников с востока, с территории нынешней Молдовы. Это была смешанная коалиция варварских племен, самыми грозными из которых были роксоланские панцирные конники. Понеся большие потери, Траян разбил варварскую коалицию в ходе решающих битв под Никополем и крепостью Трофей Траяна (Адамклисси). На месте последней в 109 г. воздвигли памятник в честь победы и алтарь в память о 3 тыс. римских солдат, павших на поле боя.

Весной 102 г. началась третья кампания. В то время как Траян возвращался на юго-восток Трансильвании для подготовки решающего штурма политического центра даков, армия Нижней Мёзии вторглась на территорию, населённую варварами, преследуя восточных союзников Децебала. Дион Кассий приводит интересный эпизод: Маний Либерий Максим взял в плен сестру Децебала и одновременно захватил мощную крепость. Отчаяние Децебала, получившего дурную весть, можно объяснить лишь тем, что он терял важного союзника на востоке (Молдова), дружба с которым была подкреплена, по всей вероятности, политическим брачным союзом тамошнего правителя с сестрой царя даков. Такая гипотеза основывается на упоминании о браке между благородной дакийской девицей Зией и правителем костобоков Пиепором. Это известие исходит из Италии, где «царица» костобоков и два её внука, вероятно, находились в качестве obsides, то есть политических заложников. А поскольку костобоки жили на севере Молдовы, нельзя исключить, что этот эпизод связан именно с завоеванием их главного центра.

Продолжая военные действия, армия Нижней Мёзии заняла равнину Мунтении и перешла через горы на юго-востоке Трансильвании. Операция проводилась с целью установления контроля над основными путями, ведущими через горы из Трансильвании к Дунаю. На местах самых важных переправ и перевалов возводились мощные каменные военные лагеря, как, например, в Хогизе и Брецку в долине Олта в Трансильвании и Верхней Дражне, Рукэре и Тыргшоре в Южных Карпатах в Мунтении. Об этом говорят найденные в этих укреплениях фрагменты черепицы с клеймами легионов Нижней Мёзии. Восточная часть Олтении, Мунтения, юг Молдовы и юго-восточная часть Трансильвании в 102 г. становятся территориями, расположенными intra provinciam (Нижняя Мёзия). Это вытекает из текста так называемого папируса Ханта, в котором упоминаются римские гарнизоны Буридавы и Пироборидавы и уточняется, что они располагаются intra provinciam[25].

Между тем на главном направлении в Юго-Западной Трансильвании римская армия под командованием Траяна захватила укрепленные высоты на подступах к Сармизегетузе. Дион Кассий рассказывает, что после того как Децебал потерял всякую надежду остановить наступление Траяна, он, чтобы не потерять трон, согласился на все условия римлян и начал мирные переговоры. В конце концов дакийский царь предстал перед Траяном, отбросив оружие, преклонил колена и, исполнив требуемый церемониал, признал себя побежденным. Если бы Траян хотел уничтожить Дакийское царство в 102 г., он бы уже тогда мог взять в плен или убить Децебала. На рельефах колонны Траяна изображено, как Децебал выражает готовность к повиновению неподалеку от римского лагеря, где, по всей вероятности, располагался штаб Траяна. Это место должно было находиться недалеко от Сармизегетузы. Из близлежащих населённых пунктов, где археологи находят следы присутствия римлян, наиболее значительным является место, носящее название Суб-Кунуне. Здесь обнаружен клад из 500 римских серебряных монет, последние из которых относятся к периоду правления Траяна до присвоения ему титула Дакийский (то есть до 102 г.), а также найдены стены из камня, скрепленные раствором, римская черепица и кирпичи. Большой интерес представляют и две надписи. Одна сделана в 156157 гг. от имени наместника Верхней Дакии Марка Стация Приска и посвящена Виктории-Августе, а другую наместник-консул трёх Дакий Луций Эмилий Кар в 175 г. поставил в честь Аполлона-Августа. Эти люди жили много позже гибели Сармизегетузы и последнего дакийского правителя. Единственным объяснением следов римского присутствия в тех местах и появления упомянутых надписей служит алтарь, поставленный Траяном после поражения и капитуляции Децебала в 102 г. Эту версию подтверждают и письменные источники, упоминающие о сооружении Траяном во время первой войны алтаря, на котором он приказал совершать ежегодные жертвоприношения. В румынской историографии гипотетическим местом расположения алтаря считаются Тапы. Этот населённый пункт предположительно находился у горного перевала, ведшего из Баната в Трансильванию, — у Железных Ворот рядом с Карансебешем. Однако на этом месте не найдено следов поселений римской эпохи. Алтарь и святилище в честь богини Виктории, возведенные в 102 г., следует искать ближе к царской Сармизегетузе, а скорее всего, в местечке Суб-Кунуне, расположенном всего в нескольких километрах от неё. Впрочем, Дион Кассий мог говорить и о другом алтаре.

О победе над даками упоминается и в Fasti Ostienses[26]. Отмечается, что Траян «de Dacia triumphavit»[27]. Он отпраздновал в Риме триумф и принял титул «Дакийский» в конце 102 г., после 10 декабря.

Захват римлянами территорий к северу от Дуная в 102—105 гг. н. э.

К завоеванным римлянами в 102 г. территориям Дакийского царства относятся Банат, юго-запад Трансильвании, в том числе горный укрепленный регион в окрестностях царской Сармизегетузы, и запад Олтении. Восток Олтении, Мунтения, юг Молдовы и крайний юго-восток Трансильвании, не входившие в пределы Дакийского царства, отошли под управление наместника Нижней Мёзии. Территории между Дунаем и средним течением Муреша, завоеванные самим императором, также оставались заняты римлянами. Точные сведения об их административно-территориальном устройстве между 102 и 105 гг. (был ли это военный округ, провинция в стадии образования или новая территория Верхней Мёзии) отсутствуют. Известно только, что Траян назначил командующим оккупационными войсками Лонгина, vir consularis (о котором упоминает Дион Кассий). Он идентифицируется в просопографии империи как Cn. Pinarius Aemilius Cicatricula Pompeius Longinus, то есть Гней Пинарий Эмилий Цикатрикула Помпей Лонгин, бывший наместник провинций Верхняя Мёзия и Паннония. По своему статусу он должен был иметь под командованием по крайней мере два легиона, то есть обычную для провинции армию. Возможно, провинция ещё находилась в стадии образования. Граница региона, включавшего большую часть Южных Карпат, на севере проходила по реке Муреш и трансильванскому участку Олта. Эти естественные рубежи являлись одновременно южными пределами нового царства Децебала. Таким образом, Траян достиг основной цели экспедиции 101—102 гг. Центр управления в Сармизегетузе и каменные укрепления в горах Юго-Западной Трансильвании, то есть ядро дакийского государства, были разрушены и перешли под контроль римских войск. Отныне под властью Децебала находилось зависимое Дакийское царство, территория которого значительно уменьшилась.

Это Дакийское царство охватывало Центральную и Северо-Западную Трансильванию. Оно не имело достаточных военных сил. Новая стратегическая ситуация в Северном Подунавье и позиции, занятые римской армией, не позволяли Децебалу добиться сплочения северодунайских варваров вокруг своего царства и угрожать с их помощью римскому порядку на южном берегу Дуная, как то было раньше. Самым важным в римской политике по отношению к варварскому миру в эпоху принципата было поддержание его политической и военной стабильности, а также создание в нём таких властных структур, которые при необходимости можно было бы использовать в борьбе против других враждебных варварских племен, осмелившихся угрожать Римской империи. Именно этим объясняется сохранение за Децебалом царского титула. Он был опытным военачальником и пользовался большим уважением среди варваров. Такие его качества были чрезвычайно полезны для империи и отвечали римским интересам.

Новый статус Дакийского царства был закреплен в договоре, который мог считаться заключением как мира, так и перемирия. По его условиям, Децебал обязывался сдать оружие, осадные машины и военных мастеров, выдать римских перебежчиков, срыть крепости, очистить захваченные римлянами территории, считать своими друзьями и врагами тех же лиц, что и римляне, то есть отказаться от проведения собственной внешней политики. Согласно терминологии римского права капитуляция Децебала определялась как deditio in fidem[28]. Он становился socius Imperii[29]. Конкретной формой реализации этого перехода являлся foedus[30], посредством которого Децебал становился дружественным царем и союзником империи (rex amicus et socius Imperii).

Особый интерес вызывает условие мирного договора, обязывающее Децебала и его двор очистить захваченные римлянами территории. Это означало: дакийский царь должен был покинуть свою царскую резиденцию в Сармизегетузе, что входило в противоречие с логикой. Царство, которым он правил, с этого момента находилось далеко от бывшей царской резиденции. В уже цитированном пассаже Дион Кассий говорит, что в 102 г. н. э. Траян оставил в Сармизегетузе некий «stratopedon». Эта книжная информация получила недавно блестящее эпиграфическое подтверждение. В стенах так называемой «крепости» Дяле-Грэдиште в Грэдиште-Мунчелулуй (место, гипотетически отождествляемое с Сармизегетузой дакийских царей) обнаружены блоки со строительными надписями с указанием названий строивших её легионов: IV Flavia Felix (Четвёртый Счастливый Флавиев), II Adiutrix (Второй Вспомогательный) и VI Ferrata (Шестой Железный). Очевидно, что эти блоки принадлежали римскому лагерю, а не дакийской крепости. Стены были возведены характерным для легионов образом в виде opus quadratum[31]. Это именно тот самый stratopedon — термин, многократно употреблявшийся Дионом Кассием для обозначения римского лагеря. С этого момента Сармизегетуза оказалась на римской территории. Смысл строительства такого лагеря полностью соответствовал римской традиции захвата центров управления побежденных племен. Таким образом, Децебал был вынужден искать для себя другую резиденцию на свободных территориях в Центральной Трансильвании. На севере от Муреша единственной каменной крепостью, расположенной в стратегически удачном месте и одновременно являвшейся торговым и промышленным центром, была Пятра-Крайви, стоявшая на скалистой вершине горы на высоте 1083 м. Децебал мог выбрать её в качестве новой резиденции, руководствуясь именно такими соображениями.

Второй поход Траяна

Децебал, будучи яркой и незаурядной личностью, не мог легко смириться со своим новым статусом. Римляне обвинили его в несоблюдении положений мирного договора. Отрывочные данные позволяют лишь предполагать, что произошло в реальности. Вероятно, эти обвинения и послужили главной причиной начала новой войны. Не исключено, что Траяну, главной целью которого являлся окончательный захват Дакийского царства и превращение его в римскую провинцию, было выгодно именно перемирие, а не прочный мир. Сенат во второй раз объявил Децебала врагом римского народа. 4 июня 105 г. Траян морским путём отправился из Италии в Мёзию, что отмечено в «Хронике Остии».

Поход начался летом 105 г. Децебал попытался вступить в переговоры с Траяном. Он заманил Гнея Помпея Лонгина, командующего римскими войсками к северу от Дуная, в западню и захватил его в плен. Учитывая выгоды своего положения, Децебал потребовал у Траяна вернуться к статус-кво, существовавшему до первого похода: возвратить ему территории до Дуная и возместить ущерб, нанесенный войной. В этом случае он обещал освободить Лонгина. Траян отверг его предложения и потребовал, чтобы Децебал сдался и сложил оружие. Лонгин покончил с собой; поход римлян продолжался. Его основной целью было пленение Децебала и захват его резиденции, полная ликвидация Дакийского царства и создание на его обломках римской провинции. В 105— 106 гг. военные операции римской армии сосредоточились в Трансильвании, к северу от Муреша.

Весть о новых успехах императора достигла Кирены после 30 июля 106 г. Вероятно, речь шла о падении царской столицы, которая не могла быть старая дакийская Сармизегетуза. Считается, что на рельефах колонны Траяна представлена последняя большая осада Сармизегетузы во время второй экспедиции. Известный толкователь рельефов колонны К. Цихориус заметил, однако, что в этой сцене изображается крепость, расположенная на труднодоступном скалистом плато, а это не соответствует топографии Сармизегетузы. На таком основании Цихориус выдвинул идею о существовании второй царской столицы. Стены осажденной крепости отличаются от других изображений Сармизегетузы на колонне. Они больше походят на обнаруженные при раскопках в крепости Пятра-Крайви, чем на стены старой столицы даков, не говоря о топографическом несоответствии.

Упоминание о провинции Дакия появляется уже 11 августа 106 г. Предположительно, территория между Пятра-Крайви и северой частью Дакийского царства была захвачена в течение месяца. И это ещё один аргумент в пользу того, что новая царская резиденция располагалась к северу от Сармизегетузы. Упомянутая надпись в Коринфе уточняет, как завершилась вторая экспедиция против Дакийского царства: «secunda expeditione qua universa Dacia devicta est»[32]. После падения столицы Децебал, преследуемый вспомогательными отрядами римской конницы, пытался спастись бегством. Знаменитая надпись в Филиппах (Греция) рассказывает о Тиберии Клавдии Максиме, который возглавлял отряд римлян и стал свидетелем самоубийства Децебала. Именно он принёс Траяну голову дакийского царя. Надпись указывает место, где это произошло: «Ranisstoro». Это было переведено как «в Ранистор», то есть туда, где якобы находился штаб Траяна на последнем этапе войны. По правилам латинской грамматики, однако, следует переводить скорее как «из Ранистора», что станет указанием на место самоубийства Децебала. Как бы то ни было, это место было гипотетически идентифицировано с местностью к северу от Муреша, то ли в Апуле (М. П. Шпайдель), то ли в Пятра-Крайви (Дж. Беннетт). К сожалению, трудно установить дату самоубийства Децебала: покончил ли он с собой до образования провинции Дакия или уже после. Некоторые историки (Ф. Леппер и С. С. Фрер) предполагают, что это могло случиться между 2 и 20 декабря 106 г.

Романизация

Римская Дакия процветала в конце II — начале III века н. э. и приобрела особенное значение благодаря золотым приискам в горах Трансильвании. Тем не менее, свободные нероманизированные даки удержались по периферии области (в восточных, северных и западных частях региона). С середины III столетия н. э. Дакию наводнили готы. Император Аврелиан в 271 эвакуировал римских колонистов на правый берег Дуная в средние части провинции Мёзии, где вскоре была образована провинция Дакия Аврелиана (лат. Dacia Aureliana); император Диоклетиан в 285 году из Дакии Аврелианы образовал две новые провинции: Dacia ripensis («Прибрежная Дакия») и Dacia mediterranea («Дакия Внутренняя»).

Несмотря на уход римских войск и упадок городов, довольно многочисленное романоязычное население (около 1 млн чел, но это лишь предположение, которое не подтверждается никакими письменными источниками поздней античности и средневековья), по-видимому, сохранилось и к северу от Дуная (это также лишь предположение, которое не подтверждается никакими письменными источниками поздней античности и средневековья). В последнее время ведутся оживлённые споры о происхождении теперешних румын, предки которых — валахи, как предполагают некоторые историки, являются потомками неких романизованных даков, о которых, впрочем, ничего не сообщают древние источники. В VI—X веках романоязычные валахи интенсивно контактировали со славянскими племенами на Балканах.

См. также

Напишите отзыв о статье "Дакия"

Примечания

  1. [www.dacia.co.ro/di.html Dacia Intre Burebista Si Decebal]
  2. [linguistlist.org/forms/langs/get-familyid.cfm?CFTREEITEMKEY=IEM Dacian, North Thracian Language]
  3. Гай Юлий Цезарь. De hello gallico, I, 5, 25, 28, 29
  4. Страбон. VII, 5, 2
  5. Плиний Старший. Естественная история, III, (27) 146
  6. Страбон. VII, 3, 13
  7. 1 2 Страбон. VII, 3, 11
  8. Дакийский лимес (лат.), то есть укреплённый рубеж (по аналогии с римским)
  9. Иордан. Гетика, 40
  10. Иордан. Гетика, 73
  11. Гораций. III, 8, 18
  12. Косону (Косину), царю гетов (лат.)
  13. Флор. 11, 28, 18—19
  14. Аппиан. Иллирика, 22, 65 — 66
  15. И. 28, 18—19
  16. (Цит. по:Корнелий Тацит. Т. И. История / Пер. Г.С. Кнабе. М., 1993.)
  17. Дружба (лат.)
  18. Мёзийский Флавиев флот (лат.)
  19. Царя, дружественного римскому народу (лат.)
  20. Обращение к общественному мнению за поддержкой (лат.)
  21. «Да увижу я, обозревая провинции, среди них Дакию» (лат.)
  22. «Перейду по мостам через Истр» (лат.)
  23. Первый поход в Дакию (лат.)
  24. Второй поход (лат.)
  25. В пределах провинции (лат.)
  26. «Хронике Остии» (лат.)
  27. «С триумфом вернулся из Дакии» (лат.)
  28. Здесь: переход под покровительство победителя (лат.)
  29. Союзником империи (лат.)
  30. Союз, союзный договор (лат.)
  31. Четырёхугольного укрепления (лат.)
  32. «Во втором походе, во время которого была покорена вся Дакия» (лат.)

Литература

  • История Румынии / И. Болован, И.-А. Поп (координаторы) и др. / Пер. с рум. — М.: Издательство «Весь мир», 2005. — 680 с. — (Национальная история)
  • Бондарь, Римма Дмитриевна — [liber.onu.edu.ua/opacunicode/index.php?url=/notices/index/IdNotice:567257/Source:default Из истории дакийских войн и сооружения Tropaeum Traiani в Нижней Мезии]
  • Бондарь, Римма Дмитриевна [liber.onu.edu.ua/opacunicode/index.php?url=/notices/index/IdNotice:566884/Source:default Из истории создания дунайского лимеса римской провинции Дакия]

Ссылки

  • Дакия // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1890—1907.
  • Загадка исчезновения даков. Информационный портал Baza.md [baza.md/index.php?newsid=673]
  • [baza.md/index.php?newsid=679 Кто построил мост Траяна?] — статья на информационном портале Baza.md
  • [www.trajan.ru/history.html Хронология двух войн Траяна в Дакии]

Отрывок, характеризующий Дакия

– Я думаю, не поздно ли соборовать? – прибавляя духовный титул, спрашивала дама, как будто не имея на этот счет никакого своего мнения.
– Таинство, матушка, великое, – отвечало духовное лицо, проводя рукою по лысине, по которой пролегало несколько прядей зачесанных полуседых волос.
– Это кто же? сам главнокомандующий был? – спрашивали в другом конце комнаты. – Какой моложавый!…
– А седьмой десяток! Что, говорят, граф то не узнает уж? Хотели соборовать?
– Я одного знал: семь раз соборовался.
Вторая княжна только вышла из комнаты больного с заплаканными глазами и села подле доктора Лоррена, который в грациозной позе сидел под портретом Екатерины, облокотившись на стол.
– Tres beau, – говорил доктор, отвечая на вопрос о погоде, – tres beau, princesse, et puis, a Moscou on se croit a la campagne. [прекрасная погода, княжна, и потом Москва так похожа на деревню.]
– N'est ce pas? [Не правда ли?] – сказала княжна, вздыхая. – Так можно ему пить?
Лоррен задумался.
– Он принял лекарство?
– Да.
Доктор посмотрел на брегет.
– Возьмите стакан отварной воды и положите une pincee (он своими тонкими пальцами показал, что значит une pincee) de cremortartari… [щепотку кремортартара…]
– Не пило слушай , – говорил немец доктор адъютанту, – чтопи с третий удар шивь оставался .
– А какой свежий был мужчина! – говорил адъютант. – И кому пойдет это богатство? – прибавил он шопотом.
– Окотник найдутся , – улыбаясь, отвечал немец.
Все опять оглянулись на дверь: она скрипнула, и вторая княжна, сделав питье, показанное Лорреном, понесла его больному. Немец доктор подошел к Лоррену.
– Еще, может, дотянется до завтрашнего утра? – спросил немец, дурно выговаривая по французски.
Лоррен, поджав губы, строго и отрицательно помахал пальцем перед своим носом.
– Сегодня ночью, не позже, – сказал он тихо, с приличною улыбкой самодовольства в том, что ясно умеет понимать и выражать положение больного, и отошел.

Между тем князь Василий отворил дверь в комнату княжны.
В комнате было полутемно; только две лампадки горели перед образами, и хорошо пахло куреньем и цветами. Вся комната была установлена мелкою мебелью шифоньерок, шкапчиков, столиков. Из за ширм виднелись белые покрывала высокой пуховой кровати. Собачка залаяла.
– Ах, это вы, mon cousin?
Она встала и оправила волосы, которые у нее всегда, даже и теперь, были так необыкновенно гладки, как будто они были сделаны из одного куска с головой и покрыты лаком.
– Что, случилось что нибудь? – спросила она. – Я уже так напугалась.
– Ничего, всё то же; я только пришел поговорить с тобой, Катишь, о деле, – проговорил князь, устало садясь на кресло, с которого она встала. – Как ты нагрела, однако, – сказал он, – ну, садись сюда, causons. [поговорим.]
– Я думала, не случилось ли что? – сказала княжна и с своим неизменным, каменно строгим выражением лица села против князя, готовясь слушать.
– Хотела уснуть, mon cousin, и не могу.
– Ну, что, моя милая? – сказал князь Василий, взяв руку княжны и пригибая ее по своей привычке книзу.
Видно было, что это «ну, что» относилось ко многому такому, что, не называя, они понимали оба.
Княжна, с своею несообразно длинною по ногам, сухою и прямою талией, прямо и бесстрастно смотрела на князя выпуклыми серыми глазами. Она покачала головой и, вздохнув, посмотрела на образа. Жест ее можно было объяснить и как выражение печали и преданности, и как выражение усталости и надежды на скорый отдых. Князь Василий объяснил этот жест как выражение усталости.
– А мне то, – сказал он, – ты думаешь, легче? Je suis ereinte, comme un cheval de poste; [Я заморен, как почтовая лошадь;] а всё таки мне надо с тобой поговорить, Катишь, и очень серьезно.
Князь Василий замолчал, и щеки его начинали нервически подергиваться то на одну, то на другую сторону, придавая его лицу неприятное выражение, какое никогда не показывалось на лице князя Василия, когда он бывал в гостиных. Глаза его тоже были не такие, как всегда: то они смотрели нагло шутливо, то испуганно оглядывались.
Княжна, своими сухими, худыми руками придерживая на коленях собачку, внимательно смотрела в глаза князю Василию; но видно было, что она не прервет молчания вопросом, хотя бы ей пришлось молчать до утра.
– Вот видите ли, моя милая княжна и кузина, Катерина Семеновна, – продолжал князь Василий, видимо, не без внутренней борьбы приступая к продолжению своей речи, – в такие минуты, как теперь, обо всём надо подумать. Надо подумать о будущем, о вас… Я вас всех люблю, как своих детей, ты это знаешь.
Княжна так же тускло и неподвижно смотрела на него.
– Наконец, надо подумать и о моем семействе, – сердито отталкивая от себя столик и не глядя на нее, продолжал князь Василий, – ты знаешь, Катишь, что вы, три сестры Мамонтовы, да еще моя жена, мы одни прямые наследники графа. Знаю, знаю, как тебе тяжело говорить и думать о таких вещах. И мне не легче; но, друг мой, мне шестой десяток, надо быть ко всему готовым. Ты знаешь ли, что я послал за Пьером, и что граф, прямо указывая на его портрет, требовал его к себе?
Князь Василий вопросительно посмотрел на княжну, но не мог понять, соображала ли она то, что он ей сказал, или просто смотрела на него…
– Я об одном не перестаю молить Бога, mon cousin, – отвечала она, – чтоб он помиловал его и дал бы его прекрасной душе спокойно покинуть эту…
– Да, это так, – нетерпеливо продолжал князь Василий, потирая лысину и опять с злобой придвигая к себе отодвинутый столик, – но, наконец…наконец дело в том, ты сама знаешь, что прошлою зимой граф написал завещание, по которому он всё имение, помимо прямых наследников и нас, отдавал Пьеру.
– Мало ли он писал завещаний! – спокойно сказала княжна. – Но Пьеру он не мог завещать. Пьер незаконный.
– Ma chere, – сказал вдруг князь Василий, прижав к себе столик, оживившись и начав говорить скорей, – но что, ежели письмо написано государю, и граф просит усыновить Пьера? Понимаешь, по заслугам графа его просьба будет уважена…
Княжна улыбнулась, как улыбаются люди, которые думают что знают дело больше, чем те, с кем разговаривают.
– Я тебе скажу больше, – продолжал князь Василий, хватая ее за руку, – письмо было написано, хотя и не отослано, и государь знал о нем. Вопрос только в том, уничтожено ли оно, или нет. Ежели нет, то как скоро всё кончится , – князь Василий вздохнул, давая этим понять, что он разумел под словами всё кончится , – и вскроют бумаги графа, завещание с письмом будет передано государю, и просьба его, наверно, будет уважена. Пьер, как законный сын, получит всё.
– А наша часть? – спросила княжна, иронически улыбаясь так, как будто всё, но только не это, могло случиться.
– Mais, ma pauvre Catiche, c'est clair, comme le jour. [Но, моя дорогая Катишь, это ясно, как день.] Он один тогда законный наследник всего, а вы не получите ни вот этого. Ты должна знать, моя милая, были ли написаны завещание и письмо, и уничтожены ли они. И ежели почему нибудь они забыты, то ты должна знать, где они, и найти их, потому что…
– Этого только недоставало! – перебила его княжна, сардонически улыбаясь и не изменяя выражения глаз. – Я женщина; по вашему мы все глупы; но я настолько знаю, что незаконный сын не может наследовать… Un batard, [Незаконный,] – прибавила она, полагая этим переводом окончательно показать князю его неосновательность.
– Как ты не понимаешь, наконец, Катишь! Ты так умна: как ты не понимаешь, – ежели граф написал письмо государю, в котором просит его признать сына законным, стало быть, Пьер уж будет не Пьер, а граф Безухой, и тогда он по завещанию получит всё? И ежели завещание с письмом не уничтожены, то тебе, кроме утешения, что ты была добродетельна et tout ce qui s'en suit, [и всего, что отсюда вытекает,] ничего не останется. Это верно.
– Я знаю, что завещание написано; но знаю тоже, что оно недействительно, и вы меня, кажется, считаете за совершенную дуру, mon cousin, – сказала княжна с тем выражением, с которым говорят женщины, полагающие, что они сказали нечто остроумное и оскорбительное.
– Милая ты моя княжна Катерина Семеновна, – нетерпеливо заговорил князь Василий. – Я пришел к тебе не за тем, чтобы пикироваться с тобой, а за тем, чтобы как с родной, хорошею, доброю, истинною родной, поговорить о твоих же интересах. Я тебе говорю десятый раз, что ежели письмо к государю и завещание в пользу Пьера есть в бумагах графа, то ты, моя голубушка, и с сестрами, не наследница. Ежели ты мне не веришь, то поверь людям знающим: я сейчас говорил с Дмитрием Онуфриичем (это был адвокат дома), он то же сказал.
Видимо, что то вдруг изменилось в мыслях княжны; тонкие губы побледнели (глаза остались те же), и голос, в то время как она заговорила, прорывался такими раскатами, каких она, видимо, сама не ожидала.
– Это было бы хорошо, – сказала она. – Я ничего не хотела и не хочу.
Она сбросила свою собачку с колен и оправила складки платья.
– Вот благодарность, вот признательность людям, которые всем пожертвовали для него, – сказала она. – Прекрасно! Очень хорошо! Мне ничего не нужно, князь.
– Да, но ты не одна, у тебя сестры, – ответил князь Василий.
Но княжна не слушала его.
– Да, я это давно знала, но забыла, что, кроме низости, обмана, зависти, интриг, кроме неблагодарности, самой черной неблагодарности, я ничего не могла ожидать в этом доме…
– Знаешь ли ты или не знаешь, где это завещание? – спрашивал князь Василий еще с большим, чем прежде, подергиванием щек.
– Да, я была глупа, я еще верила в людей и любила их и жертвовала собой. А успевают только те, которые подлы и гадки. Я знаю, чьи это интриги.
Княжна хотела встать, но князь удержал ее за руку. Княжна имела вид человека, вдруг разочаровавшегося во всем человеческом роде; она злобно смотрела на своего собеседника.
– Еще есть время, мой друг. Ты помни, Катишь, что всё это сделалось нечаянно, в минуту гнева, болезни, и потом забыто. Наша обязанность, моя милая, исправить его ошибку, облегчить его последние минуты тем, чтобы не допустить его сделать этой несправедливости, не дать ему умереть в мыслях, что он сделал несчастными тех людей…
– Тех людей, которые всем пожертвовали для него, – подхватила княжна, порываясь опять встать, но князь не пустил ее, – чего он никогда не умел ценить. Нет, mon cousin, – прибавила она со вздохом, – я буду помнить, что на этом свете нельзя ждать награды, что на этом свете нет ни чести, ни справедливости. На этом свете надо быть хитрою и злою.
– Ну, voyons, [послушай,] успокойся; я знаю твое прекрасное сердце.
– Нет, у меня злое сердце.
– Я знаю твое сердце, – повторил князь, – ценю твою дружбу и желал бы, чтобы ты была обо мне того же мнения. Успокойся и parlons raison, [поговорим толком,] пока есть время – может, сутки, может, час; расскажи мне всё, что ты знаешь о завещании, и, главное, где оно: ты должна знать. Мы теперь же возьмем его и покажем графу. Он, верно, забыл уже про него и захочет его уничтожить. Ты понимаешь, что мое одно желание – свято исполнить его волю; я затем только и приехал сюда. Я здесь только затем, чтобы помогать ему и вам.
– Теперь я всё поняла. Я знаю, чьи это интриги. Я знаю, – говорила княжна.
– Hе в том дело, моя душа.
– Это ваша protegee, [любимица,] ваша милая княгиня Друбецкая, Анна Михайловна, которую я не желала бы иметь горничной, эту мерзкую, гадкую женщину.
– Ne perdons point de temps. [Не будем терять время.]
– Ax, не говорите! Прошлую зиму она втерлась сюда и такие гадости, такие скверности наговорила графу на всех нас, особенно Sophie, – я повторить не могу, – что граф сделался болен и две недели не хотел нас видеть. В это время, я знаю, что он написал эту гадкую, мерзкую бумагу; но я думала, что эта бумага ничего не значит.
– Nous у voila, [В этом то и дело.] отчего же ты прежде ничего не сказала мне?
– В мозаиковом портфеле, который он держит под подушкой. Теперь я знаю, – сказала княжна, не отвечая. – Да, ежели есть за мной грех, большой грех, то это ненависть к этой мерзавке, – почти прокричала княжна, совершенно изменившись. – И зачем она втирается сюда? Но я ей выскажу всё, всё. Придет время!


В то время как такие разговоры происходили в приемной и в княжниной комнатах, карета с Пьером (за которым было послано) и с Анной Михайловной (которая нашла нужным ехать с ним) въезжала во двор графа Безухого. Когда колеса кареты мягко зазвучали по соломе, настланной под окнами, Анна Михайловна, обратившись к своему спутнику с утешительными словами, убедилась в том, что он спит в углу кареты, и разбудила его. Очнувшись, Пьер за Анною Михайловной вышел из кареты и тут только подумал о том свидании с умирающим отцом, которое его ожидало. Он заметил, что они подъехали не к парадному, а к заднему подъезду. В то время как он сходил с подножки, два человека в мещанской одежде торопливо отбежали от подъезда в тень стены. Приостановившись, Пьер разглядел в тени дома с обеих сторон еще несколько таких же людей. Но ни Анна Михайловна, ни лакей, ни кучер, которые не могли не видеть этих людей, не обратили на них внимания. Стало быть, это так нужно, решил сам с собой Пьер и прошел за Анною Михайловной. Анна Михайловна поспешными шагами шла вверх по слабо освещенной узкой каменной лестнице, подзывая отстававшего за ней Пьера, который, хотя и не понимал, для чего ему надо было вообще итти к графу, и еще меньше, зачем ему надо было итти по задней лестнице, но, судя по уверенности и поспешности Анны Михайловны, решил про себя, что это было необходимо нужно. На половине лестницы чуть не сбили их с ног какие то люди с ведрами, которые, стуча сапогами, сбегали им навстречу. Люди эти прижались к стене, чтобы пропустить Пьера с Анной Михайловной, и не показали ни малейшего удивления при виде их.
– Здесь на половину княжен? – спросила Анна Михайловна одного из них…
– Здесь, – отвечал лакей смелым, громким голосом, как будто теперь всё уже было можно, – дверь налево, матушка.
– Может быть, граф не звал меня, – сказал Пьер в то время, как он вышел на площадку, – я пошел бы к себе.
Анна Михайловна остановилась, чтобы поровняться с Пьером.
– Ah, mon ami! – сказала она с тем же жестом, как утром с сыном, дотрогиваясь до его руки: – croyez, que je souffre autant, que vous, mais soyez homme. [Поверьте, я страдаю не меньше вас, но будьте мужчиной.]
– Право, я пойду? – спросил Пьер, ласково чрез очки глядя на Анну Михайловну.
– Ah, mon ami, oubliez les torts qu'on a pu avoir envers vous, pensez que c'est votre pere… peut etre a l'agonie. – Она вздохнула. – Je vous ai tout de suite aime comme mon fils. Fiez vous a moi, Pierre. Je n'oublirai pas vos interets. [Забудьте, друг мой, в чем были против вас неправы. Вспомните, что это ваш отец… Может быть, в агонии. Я тотчас полюбила вас, как сына. Доверьтесь мне, Пьер. Я не забуду ваших интересов.]
Пьер ничего не понимал; опять ему еще сильнее показалось, что всё это так должно быть, и он покорно последовал за Анною Михайловной, уже отворявшею дверь.
Дверь выходила в переднюю заднего хода. В углу сидел старик слуга княжен и вязал чулок. Пьер никогда не был на этой половине, даже не предполагал существования таких покоев. Анна Михайловна спросила у обгонявшей их, с графином на подносе, девушки (назвав ее милой и голубушкой) о здоровье княжен и повлекла Пьера дальше по каменному коридору. Из коридора первая дверь налево вела в жилые комнаты княжен. Горничная, с графином, второпях (как и всё делалось второпях в эту минуту в этом доме) не затворила двери, и Пьер с Анною Михайловной, проходя мимо, невольно заглянули в ту комнату, где, разговаривая, сидели близко друг от друга старшая княжна с князем Васильем. Увидав проходящих, князь Василий сделал нетерпеливое движение и откинулся назад; княжна вскочила и отчаянным жестом изо всей силы хлопнула дверью, затворяя ее.
Жест этот был так не похож на всегдашнее спокойствие княжны, страх, выразившийся на лице князя Василья, был так несвойствен его важности, что Пьер, остановившись, вопросительно, через очки, посмотрел на свою руководительницу.
Анна Михайловна не выразила удивления, она только слегка улыбнулась и вздохнула, как будто показывая, что всего этого она ожидала.
– Soyez homme, mon ami, c'est moi qui veillerai a vos interets, [Будьте мужчиною, друг мой, я же стану блюсти за вашими интересами.] – сказала она в ответ на его взгляд и еще скорее пошла по коридору.
Пьер не понимал, в чем дело, и еще меньше, что значило veiller a vos interets, [блюсти ваши интересы,] но он понимал, что всё это так должно быть. Коридором они вышли в полуосвещенную залу, примыкавшую к приемной графа. Это была одна из тех холодных и роскошных комнат, которые знал Пьер с парадного крыльца. Но и в этой комнате, посередине, стояла пустая ванна и была пролита вода по ковру. Навстречу им вышли на цыпочках, не обращая на них внимания, слуга и причетник с кадилом. Они вошли в знакомую Пьеру приемную с двумя итальянскими окнами, выходом в зимний сад, с большим бюстом и во весь рост портретом Екатерины. Все те же люди, почти в тех же положениях, сидели, перешептываясь, в приемной. Все, смолкнув, оглянулись на вошедшую Анну Михайловну, с ее исплаканным, бледным лицом, и на толстого, большого Пьера, который, опустив голову, покорно следовал за нею.
На лице Анны Михайловны выразилось сознание того, что решительная минута наступила; она, с приемами деловой петербургской дамы, вошла в комнату, не отпуская от себя Пьера, еще смелее, чем утром. Она чувствовала, что так как она ведет за собою того, кого желал видеть умирающий, то прием ее был обеспечен. Быстрым взглядом оглядев всех, бывших в комнате, и заметив графова духовника, она, не то что согнувшись, но сделавшись вдруг меньше ростом, мелкою иноходью подплыла к духовнику и почтительно приняла благословение одного, потом другого духовного лица.
– Слава Богу, что успели, – сказала она духовному лицу, – мы все, родные, так боялись. Вот этот молодой человек – сын графа, – прибавила она тише. – Ужасная минута!
Проговорив эти слова, она подошла к доктору.
– Cher docteur, – сказала она ему, – ce jeune homme est le fils du comte… y a t il de l'espoir? [этот молодой человек – сын графа… Есть ли надежда?]
Доктор молча, быстрым движением возвел кверху глаза и плечи. Анна Михайловна точно таким же движением возвела плечи и глаза, почти закрыв их, вздохнула и отошла от доктора к Пьеру. Она особенно почтительно и нежно грустно обратилась к Пьеру.
– Ayez confiance en Sa misericorde, [Доверьтесь Его милосердию,] – сказала она ему, указав ему диванчик, чтобы сесть подождать ее, сама неслышно направилась к двери, на которую все смотрели, и вслед за чуть слышным звуком этой двери скрылась за нею.
Пьер, решившись во всем повиноваться своей руководительнице, направился к диванчику, который она ему указала. Как только Анна Михайловна скрылась, он заметил, что взгляды всех, бывших в комнате, больше чем с любопытством и с участием устремились на него. Он заметил, что все перешептывались, указывая на него глазами, как будто со страхом и даже с подобострастием. Ему оказывали уважение, какого прежде никогда не оказывали: неизвестная ему дама, которая говорила с духовными лицами, встала с своего места и предложила ему сесть, адъютант поднял уроненную Пьером перчатку и подал ему; доктора почтительно замолкли, когда он проходил мимо их, и посторонились, чтобы дать ему место. Пьер хотел сначала сесть на другое место, чтобы не стеснять даму, хотел сам поднять перчатку и обойти докторов, которые вовсе и не стояли на дороге; но он вдруг почувствовал, что это было бы неприлично, он почувствовал, что он в нынешнюю ночь есть лицо, которое обязано совершить какой то страшный и ожидаемый всеми обряд, и что поэтому он должен был принимать от всех услуги. Он принял молча перчатку от адъютанта, сел на место дамы, положив свои большие руки на симметрично выставленные колени, в наивной позе египетской статуи, и решил про себя, что всё это так именно должно быть и что ему в нынешний вечер, для того чтобы не потеряться и не наделать глупостей, не следует действовать по своим соображениям, а надобно предоставить себя вполне на волю тех, которые руководили им.
Не прошло и двух минут, как князь Василий, в своем кафтане с тремя звездами, величественно, высоко неся голову, вошел в комнату. Он казался похудевшим с утра; глаза его были больше обыкновенного, когда он оглянул комнату и увидал Пьера. Он подошел к нему, взял руку (чего он прежде никогда не делал) и потянул ее книзу, как будто он хотел испытать, крепко ли она держится.
– Courage, courage, mon ami. Il a demande a vous voir. C'est bien… [Не унывать, не унывать, мой друг. Он пожелал вас видеть. Это хорошо…] – и он хотел итти.
Но Пьер почел нужным спросить:
– Как здоровье…
Он замялся, не зная, прилично ли назвать умирающего графом; назвать же отцом ему было совестно.
– Il a eu encore un coup, il y a une demi heure. Еще был удар. Courage, mon аmi… [Полчаса назад у него был еще удар. Не унывать, мой друг…]
Пьер был в таком состоянии неясности мысли, что при слове «удар» ему представился удар какого нибудь тела. Он, недоумевая, посмотрел на князя Василия и уже потом сообразил, что ударом называется болезнь. Князь Василий на ходу сказал несколько слов Лоррену и прошел в дверь на цыпочках. Он не умел ходить на цыпочках и неловко подпрыгивал всем телом. Вслед за ним прошла старшая княжна, потом прошли духовные лица и причетники, люди (прислуга) тоже прошли в дверь. За этою дверью послышалось передвиженье, и наконец, всё с тем же бледным, но твердым в исполнении долга лицом, выбежала Анна Михайловна и, дотронувшись до руки Пьера, сказала:
– La bonte divine est inepuisable. C'est la ceremonie de l'extreme onction qui va commencer. Venez. [Милосердие Божие неисчерпаемо. Соборование сейчас начнется. Пойдемте.]
Пьер прошел в дверь, ступая по мягкому ковру, и заметил, что и адъютант, и незнакомая дама, и еще кто то из прислуги – все прошли за ним, как будто теперь уж не надо было спрашивать разрешения входить в эту комнату.


Пьер хорошо знал эту большую, разделенную колоннами и аркой комнату, всю обитую персидскими коврами. Часть комнаты за колоннами, где с одной стороны стояла высокая красного дерева кровать, под шелковыми занавесами, а с другой – огромный киот с образами, была красно и ярко освещена, как бывают освещены церкви во время вечерней службы. Под освещенными ризами киота стояло длинное вольтеровское кресло, и на кресле, обложенном вверху снежно белыми, не смятыми, видимо, только – что перемененными подушками, укрытая до пояса ярко зеленым одеялом, лежала знакомая Пьеру величественная фигура его отца, графа Безухого, с тою же седою гривой волос, напоминавших льва, над широким лбом и с теми же характерно благородными крупными морщинами на красивом красно желтом лице. Он лежал прямо под образами; обе толстые, большие руки его были выпростаны из под одеяла и лежали на нем. В правую руку, лежавшую ладонью книзу, между большим и указательным пальцами вставлена была восковая свеча, которую, нагибаясь из за кресла, придерживал в ней старый слуга. Над креслом стояли духовные лица в своих величественных блестящих одеждах, с выпростанными на них длинными волосами, с зажженными свечами в руках, и медленно торжественно служили. Немного позади их стояли две младшие княжны, с платком в руках и у глаз, и впереди их старшая, Катишь, с злобным и решительным видом, ни на мгновение не спуская глаз с икон, как будто говорила всем, что не отвечает за себя, если оглянется. Анна Михайловна, с кроткою печалью и всепрощением на лице, и неизвестная дама стояли у двери. Князь Василий стоял с другой стороны двери, близко к креслу, за резным бархатным стулом, который он поворотил к себе спинкой, и, облокотив на нее левую руку со свечой, крестился правою, каждый раз поднимая глаза кверху, когда приставлял персты ко лбу. Лицо его выражало спокойную набожность и преданность воле Божией. «Ежели вы не понимаете этих чувств, то тем хуже для вас», казалось, говорило его лицо.
Сзади его стоял адъютант, доктора и мужская прислуга; как бы в церкви, мужчины и женщины разделились. Всё молчало, крестилось, только слышны были церковное чтение, сдержанное, густое басовое пение и в минуты молчания перестановка ног и вздохи. Анна Михайловна, с тем значительным видом, который показывал, что она знает, что делает, перешла через всю комнату к Пьеру и подала ему свечу. Он зажег ее и, развлеченный наблюдениями над окружающими, стал креститься тою же рукой, в которой была свеча.
Младшая, румяная и смешливая княжна Софи, с родинкою, смотрела на него. Она улыбнулась, спрятала свое лицо в платок и долго не открывала его; но, посмотрев на Пьера, опять засмеялась. Она, видимо, чувствовала себя не в силах глядеть на него без смеха, но не могла удержаться, чтобы не смотреть на него, и во избежание искушений тихо перешла за колонну. В середине службы голоса духовенства вдруг замолкли; духовные лица шопотом сказали что то друг другу; старый слуга, державший руку графа, поднялся и обратился к дамам. Анна Михайловна выступила вперед и, нагнувшись над больным, из за спины пальцем поманила к себе Лоррена. Француз доктор, – стоявший без зажженной свечи, прислонившись к колонне, в той почтительной позе иностранца, которая показывает, что, несмотря на различие веры, он понимает всю важность совершающегося обряда и даже одобряет его, – неслышными шагами человека во всей силе возраста подошел к больному, взял своими белыми тонкими пальцами его свободную руку с зеленого одеяла и, отвернувшись, стал щупать пульс и задумался. Больному дали чего то выпить, зашевелились около него, потом опять расступились по местам, и богослужение возобновилось. Во время этого перерыва Пьер заметил, что князь Василий вышел из за своей спинки стула и, с тем же видом, который показывал, что он знает, что делает, и что тем хуже для других, ежели они не понимают его, не подошел к больному, а, пройдя мимо его, присоединился к старшей княжне и с нею вместе направился в глубь спальни, к высокой кровати под шелковыми занавесами. От кровати и князь и княжна оба скрылись в заднюю дверь, но перед концом службы один за другим возвратились на свои места. Пьер обратил на это обстоятельство не более внимания, как и на все другие, раз навсегда решив в своем уме, что всё, что совершалось перед ним нынешний вечер, было так необходимо нужно.
Звуки церковного пения прекратились, и послышался голос духовного лица, которое почтительно поздравляло больного с принятием таинства. Больной лежал всё так же безжизненно и неподвижно. Вокруг него всё зашевелилось, послышались шаги и шопоты, из которых шопот Анны Михайловны выдавался резче всех.
Пьер слышал, как она сказала:
– Непременно надо перенести на кровать, здесь никак нельзя будет…
Больного так обступили доктора, княжны и слуги, что Пьер уже не видал той красно желтой головы с седою гривой, которая, несмотря на то, что он видел и другие лица, ни на мгновение не выходила у него из вида во всё время службы. Пьер догадался по осторожному движению людей, обступивших кресло, что умирающего поднимали и переносили.
– За мою руку держись, уронишь так, – послышался ему испуганный шопот одного из слуг, – снизу… еще один, – говорили голоса, и тяжелые дыхания и переступанья ногами людей стали торопливее, как будто тяжесть, которую они несли, была сверх сил их.
Несущие, в числе которых была и Анна Михайловна, поровнялись с молодым человеком, и ему на мгновение из за спин и затылков людей показалась высокая, жирная, открытая грудь, тучные плечи больного, приподнятые кверху людьми, державшими его под мышки, и седая курчавая, львиная голова. Голова эта, с необычайно широким лбом и скулами, красивым чувственным ртом и величественным холодным взглядом, была не обезображена близостью смерти. Она была такая же, какою знал ее Пьер назад тому три месяца, когда граф отпускал его в Петербург. Но голова эта беспомощно покачивалась от неровных шагов несущих, и холодный, безучастный взгляд не знал, на чем остановиться.
Прошло несколько минут суетни около высокой кровати; люди, несшие больного, разошлись. Анна Михайловна дотронулась до руки Пьера и сказала ему: «Venez». [Идите.] Пьер вместе с нею подошел к кровати, на которой, в праздничной позе, видимо, имевшей отношение к только что совершенному таинству, был положен больной. Он лежал, высоко опираясь головой на подушки. Руки его были симметрично выложены на зеленом шелковом одеяле ладонями вниз. Когда Пьер подошел, граф глядел прямо на него, но глядел тем взглядом, которого смысл и значение нельзя понять человеку. Или этот взгляд ровно ничего не говорил, как только то, что, покуда есть глаза, надо же глядеть куда нибудь, или он говорил слишком многое. Пьер остановился, не зная, что ему делать, и вопросительно оглянулся на свою руководительницу Анну Михайловну. Анна Михайловна сделала ему торопливый жест глазами, указывая на руку больного и губами посылая ей воздушный поцелуй. Пьер, старательно вытягивая шею, чтоб не зацепить за одеяло, исполнил ее совет и приложился к ширококостной и мясистой руке. Ни рука, ни один мускул лица графа не дрогнули. Пьер опять вопросительно посмотрел на Анну Михайловну, спрашивая теперь, что ему делать. Анна Михайловна глазами указала ему на кресло, стоявшее подле кровати. Пьер покорно стал садиться на кресло, глазами продолжая спрашивать, то ли он сделал, что нужно. Анна Михайловна одобрительно кивнула головой. Пьер принял опять симметрично наивное положение египетской статуи, видимо, соболезнуя о том, что неуклюжее и толстое тело его занимало такое большое пространство, и употребляя все душевные силы, чтобы казаться как можно меньше. Он смотрел на графа. Граф смотрел на то место, где находилось лицо Пьера, в то время как он стоял. Анна Михайловна являла в своем положении сознание трогательной важности этой последней минуты свидания отца с сыном. Это продолжалось две минуты, которые показались Пьеру часом. Вдруг в крупных мускулах и морщинах лица графа появилось содрогание. Содрогание усиливалось, красивый рот покривился (тут только Пьер понял, до какой степени отец его был близок к смерти), из перекривленного рта послышался неясный хриплый звук. Анна Михайловна старательно смотрела в глаза больному и, стараясь угадать, чего было нужно ему, указывала то на Пьера, то на питье, то шопотом вопросительно называла князя Василия, то указывала на одеяло. Глаза и лицо больного выказывали нетерпение. Он сделал усилие, чтобы взглянуть на слугу, который безотходно стоял у изголовья постели.
– На другой бочок перевернуться хотят, – прошептал слуга и поднялся, чтобы переворотить лицом к стене тяжелое тело графа.
Пьер встал, чтобы помочь слуге.
В то время как графа переворачивали, одна рука его беспомощно завалилась назад, и он сделал напрасное усилие, чтобы перетащить ее. Заметил ли граф тот взгляд ужаса, с которым Пьер смотрел на эту безжизненную руку, или какая другая мысль промелькнула в его умирающей голове в эту минуту, но он посмотрел на непослушную руку, на выражение ужаса в лице Пьера, опять на руку, и на лице его явилась так не шедшая к его чертам слабая, страдальческая улыбка, выражавшая как бы насмешку над своим собственным бессилием. Неожиданно, при виде этой улыбки, Пьер почувствовал содрогание в груди, щипанье в носу, и слезы затуманили его зрение. Больного перевернули на бок к стене. Он вздохнул.
– Il est assoupi, [Он задремал,] – сказала Анна Михайловна, заметив приходившую на смену княжну. – Аllons. [Пойдем.]
Пьер вышел.


В приемной никого уже не было, кроме князя Василия и старшей княжны, которые, сидя под портретом Екатерины, о чем то оживленно говорили. Как только они увидали Пьера с его руководительницей, они замолчали. Княжна что то спрятала, как показалось Пьеру, и прошептала:
– Не могу видеть эту женщину.
– Catiche a fait donner du the dans le petit salon, – сказал князь Василий Анне Михайловне. – Allez, ma pauvre Анна Михайловна, prenez quelque сhose, autrement vous ne suffirez pas. [Катишь велела подать чаю в маленькой гостиной. Вы бы пошли, бедная Анна Михайловна, подкрепили себя, а то вас не хватит.]
Пьеру он ничего не сказал, только пожал с чувством его руку пониже плеча. Пьер с Анной Михайловной прошли в petit salon. [маленькую гостиную.]
– II n'y a rien qui restaure, comme une tasse de cet excellent the russe apres une nuit blanche, [Ничто так не восстановляет после бессонной ночи, как чашка этого превосходного русского чаю.] – говорил Лоррен с выражением сдержанной оживленности, отхлебывая из тонкой, без ручки, китайской чашки, стоя в маленькой круглой гостиной перед столом, на котором стоял чайный прибор и холодный ужин. Около стола собрались, чтобы подкрепить свои силы, все бывшие в эту ночь в доме графа Безухого. Пьер хорошо помнил эту маленькую круглую гостиную, с зеркалами и маленькими столиками. Во время балов в доме графа, Пьер, не умевший танцовать, любил сидеть в этой маленькой зеркальной и наблюдать, как дамы в бальных туалетах, брильянтах и жемчугах на голых плечах, проходя через эту комнату, оглядывали себя в ярко освещенные зеркала, несколько раз повторявшие их отражения. Теперь та же комната была едва освещена двумя свечами, и среди ночи на одном маленьком столике беспорядочно стояли чайный прибор и блюда, и разнообразные, непраздничные люди, шопотом переговариваясь, сидели в ней, каждым движением, каждым словом показывая, что никто не забывает и того, что делается теперь и имеет еще совершиться в спальне. Пьер не стал есть, хотя ему и очень хотелось. Он оглянулся вопросительно на свою руководительницу и увидел, что она на цыпочках выходила опять в приемную, где остался князь Василий с старшею княжной. Пьер полагал, что и это было так нужно, и, помедлив немного, пошел за ней. Анна Михайловна стояла подле княжны, и обе они в одно время говорили взволнованным шопотом:
– Позвольте мне, княгиня, знать, что нужно и что ненужно, – говорила княжна, видимо, находясь в том же взволнованном состоянии, в каком она была в то время, как захлопывала дверь своей комнаты.
– Но, милая княжна, – кротко и убедительно говорила Анна Михайловна, заступая дорогу от спальни и не пуская княжну, – не будет ли это слишком тяжело для бедного дядюшки в такие минуты, когда ему нужен отдых? В такие минуты разговор о мирском, когда его душа уже приготовлена…
Князь Василий сидел на кресле, в своей фамильярной позе, высоко заложив ногу на ногу. Щеки его сильно перепрыгивали и, опустившись, казались толще внизу; но он имел вид человека, мало занятого разговором двух дам.
– Voyons, ma bonne Анна Михайловна, laissez faire Catiche. [Оставьте Катю делать, что она знает.] Вы знаете, как граф ее любит.
– Я и не знаю, что в этой бумаге, – говорила княжна, обращаясь к князю Василью и указывая на мозаиковый портфель, который она держала в руках. – Я знаю только, что настоящее завещание у него в бюро, а это забытая бумага…
Она хотела обойти Анну Михайловну, но Анна Михайловна, подпрыгнув, опять загородила ей дорогу.
– Я знаю, милая, добрая княжна, – сказала Анна Михайловна, хватаясь рукой за портфель и так крепко, что видно было, она не скоро его пустит. – Милая княжна, я вас прошу, я вас умоляю, пожалейте его. Je vous en conjure… [Умоляю вас…]
Княжна молчала. Слышны были только звуки усилий борьбы зa портфель. Видно было, что ежели она заговорит, то заговорит не лестно для Анны Михайловны. Анна Михайловна держала крепко, но, несмотря на то, голос ее удерживал всю свою сладкую тягучесть и мягкость.
– Пьер, подойдите сюда, мой друг. Я думаю, что он не лишний в родственном совете: не правда ли, князь?
– Что же вы молчите, mon cousin? – вдруг вскрикнула княжна так громко, что в гостиной услыхали и испугались ее голоса. – Что вы молчите, когда здесь Бог знает кто позволяет себе вмешиваться и делать сцены на пороге комнаты умирающего. Интриганка! – прошептала она злобно и дернула портфель изо всей силы.
Но Анна Михайловна сделала несколько шагов, чтобы не отстать от портфеля, и перехватила руку.
– Oh! – сказал князь Василий укоризненно и удивленно. Он встал. – C'est ridicule. Voyons, [Это смешно. Ну, же,] пустите. Я вам говорю.
Княжна пустила.
– И вы!
Анна Михайловна не послушалась его.
– Пустите, я вам говорю. Я беру всё на себя. Я пойду и спрошу его. Я… довольно вам этого.
– Mais, mon prince, [Но, князь,] – говорила Анна Михайловна, – после такого великого таинства дайте ему минуту покоя. Вот, Пьер, скажите ваше мнение, – обратилась она к молодому человеку, который, вплоть подойдя к ним, удивленно смотрел на озлобленное, потерявшее всё приличие лицо княжны и на перепрыгивающие щеки князя Василья.
– Помните, что вы будете отвечать за все последствия, – строго сказал князь Василий, – вы не знаете, что вы делаете.
– Мерзкая женщина! – вскрикнула княжна, неожиданно бросаясь на Анну Михайловну и вырывая портфель.
Князь Василий опустил голову и развел руками.
В эту минуту дверь, та страшная дверь, на которую так долго смотрел Пьер и которая так тихо отворялась, быстро, с шумом откинулась, стукнув об стену, и средняя княжна выбежала оттуда и всплеснула руками.
– Что вы делаете! – отчаянно проговорила она. – II s'en va et vous me laissez seule. [Он умирает, а вы меня оставляете одну.]
Старшая княжна выронила портфель. Анна Михайловна быстро нагнулась и, подхватив спорную вещь, побежала в спальню. Старшая княжна и князь Василий, опомнившись, пошли за ней. Через несколько минут первая вышла оттуда старшая княжна с бледным и сухим лицом и прикушенною нижнею губой. При виде Пьера лицо ее выразило неудержимую злобу.
– Да, радуйтесь теперь, – сказала она, – вы этого ждали.
И, зарыдав, она закрыла лицо платком и выбежала из комнаты.
За княжной вышел князь Василий. Он, шатаясь, дошел до дивана, на котором сидел Пьер, и упал на него, закрыв глаза рукой. Пьер заметил, что он был бледен и что нижняя челюсть его прыгала и тряслась, как в лихорадочной дрожи.
– Ах, мой друг! – сказал он, взяв Пьера за локоть; и в голосе его была искренность и слабость, которых Пьер никогда прежде не замечал в нем. – Сколько мы грешим, сколько мы обманываем, и всё для чего? Мне шестой десяток, мой друг… Ведь мне… Всё кончится смертью, всё. Смерть ужасна. – Он заплакал.
Анна Михайловна вышла последняя. Она подошла к Пьеру тихими, медленными шагами.
– Пьер!… – сказала она.
Пьер вопросительно смотрел на нее. Она поцеловала в лоб молодого человека, увлажая его слезами. Она помолчала.
– II n'est plus… [Его не стало…]
Пьер смотрел на нее через очки.
– Allons, je vous reconduirai. Tachez de pleurer. Rien ne soulage, comme les larmes. [Пойдемте, я вас провожу. Старайтесь плакать: ничто так не облегчает, как слезы.]
Она провела его в темную гостиную и Пьер рад был, что никто там не видел его лица. Анна Михайловна ушла от него, и когда она вернулась, он, подложив под голову руку, спал крепким сном.
На другое утро Анна Михайловна говорила Пьеру:
– Oui, mon cher, c'est une grande perte pour nous tous. Je ne parle pas de vous. Mais Dieu vous soutndra, vous etes jeune et vous voila a la tete d'une immense fortune, je l'espere. Le testament n'a pas ete encore ouvert. Je vous connais assez pour savoir que cela ne vous tourienera pas la tete, mais cela vous impose des devoirs, et il faut etre homme. [Да, мой друг, это великая потеря для всех нас, не говоря о вас. Но Бог вас поддержит, вы молоды, и вот вы теперь, надеюсь, обладатель огромного богатства. Завещание еще не вскрыто. Я довольно вас знаю и уверена, что это не вскружит вам голову; но это налагает на вас обязанности; и надо быть мужчиной.]
Пьер молчал.
– Peut etre plus tard je vous dirai, mon cher, que si je n'avais pas ete la, Dieu sait ce qui serait arrive. Vous savez, mon oncle avant hier encore me promettait de ne pas oublier Boris. Mais il n'a pas eu le temps. J'espere, mon cher ami, que vous remplirez le desir de votre pere. [После я, может быть, расскажу вам, что если б я не была там, то Бог знает, что бы случилось. Вы знаете, что дядюшка третьего дня обещал мне не забыть Бориса, но не успел. Надеюсь, мой друг, вы исполните желание отца.]
Пьер, ничего не понимая и молча, застенчиво краснея, смотрел на княгиню Анну Михайловну. Переговорив с Пьером, Анна Михайловна уехала к Ростовым и легла спать. Проснувшись утром, она рассказывала Ростовым и всем знакомым подробности смерти графа Безухого. Она говорила, что граф умер так, как и она желала бы умереть, что конец его был не только трогателен, но и назидателен; последнее же свидание отца с сыном было до того трогательно, что она не могла вспомнить его без слез, и что она не знает, – кто лучше вел себя в эти страшные минуты: отец ли, который так всё и всех вспомнил в последние минуты и такие трогательные слова сказал сыну, или Пьер, на которого жалко было смотреть, как он был убит и как, несмотря на это, старался скрыть свою печаль, чтобы не огорчить умирающего отца. «C'est penible, mais cela fait du bien; ca eleve l'ame de voir des hommes, comme le vieux comte et son digne fils», [Это тяжело, но это спасительно; душа возвышается, когда видишь таких людей, как старый граф и его достойный сын,] говорила она. О поступках княжны и князя Василья она, не одобряя их, тоже рассказывала, но под большим секретом и шопотом.


В Лысых Горах, имении князя Николая Андреевича Болконского, ожидали с каждым днем приезда молодого князя Андрея с княгиней; но ожидание не нарушало стройного порядка, по которому шла жизнь в доме старого князя. Генерал аншеф князь Николай Андреевич, по прозванию в обществе le roi de Prusse, [король прусский,] с того времени, как при Павле был сослан в деревню, жил безвыездно в своих Лысых Горах с дочерью, княжною Марьей, и при ней компаньонкой, m lle Bourienne. [мадмуазель Бурьен.] И в новое царствование, хотя ему и был разрешен въезд в столицы, он также продолжал безвыездно жить в деревне, говоря, что ежели кому его нужно, то тот и от Москвы полтораста верст доедет до Лысых Гор, а что ему никого и ничего не нужно. Он говорил, что есть только два источника людских пороков: праздность и суеверие, и что есть только две добродетели: деятельность и ум. Он сам занимался воспитанием своей дочери и, чтобы развивать в ней обе главные добродетели, до двадцати лет давал ей уроки алгебры и геометрии и распределял всю ее жизнь в беспрерывных занятиях. Сам он постоянно был занят то писанием своих мемуаров, то выкладками из высшей математики, то точением табакерок на станке, то работой в саду и наблюдением над постройками, которые не прекращались в его имении. Так как главное условие для деятельности есть порядок, то и порядок в его образе жизни был доведен до последней степени точности. Его выходы к столу совершались при одних и тех же неизменных условиях, и не только в один и тот же час, но и минуту. С людьми, окружавшими его, от дочери до слуг, князь был резок и неизменно требователен, и потому, не быв жестоким, он возбуждал к себе страх и почтительность, каких не легко мог бы добиться самый жестокий человек. Несмотря на то, что он был в отставке и не имел теперь никакого значения в государственных делах, каждый начальник той губернии, где было имение князя, считал своим долгом являться к нему и точно так же, как архитектор, садовник или княжна Марья, дожидался назначенного часа выхода князя в высокой официантской. И каждый в этой официантской испытывал то же чувство почтительности и даже страха, в то время как отворялась громадно высокая дверь кабинета и показывалась в напудренном парике невысокая фигурка старика, с маленькими сухими ручками и серыми висячими бровями, иногда, как он насупливался, застилавшими блеск умных и точно молодых блестящих глаз.
В день приезда молодых, утром, по обыкновению, княжна Марья в урочный час входила для утреннего приветствия в официантскую и со страхом крестилась и читала внутренно молитву. Каждый день она входила и каждый день молилась о том, чтобы это ежедневное свидание сошло благополучно.
Сидевший в официантской пудреный старик слуга тихим движением встал и шопотом доложил: «Пожалуйте».
Из за двери слышались равномерные звуки станка. Княжна робко потянула за легко и плавно отворяющуюся дверь и остановилась у входа. Князь работал за станком и, оглянувшись, продолжал свое дело.
Огромный кабинет был наполнен вещами, очевидно, беспрестанно употребляемыми. Большой стол, на котором лежали книги и планы, высокие стеклянные шкафы библиотеки с ключами в дверцах, высокий стол для писания в стоячем положении, на котором лежала открытая тетрадь, токарный станок, с разложенными инструментами и с рассыпанными кругом стружками, – всё выказывало постоянную, разнообразную и порядочную деятельность. По движениям небольшой ноги, обутой в татарский, шитый серебром, сапожок, по твердому налеганию жилистой, сухощавой руки видна была в князе еще упорная и много выдерживающая сила свежей старости. Сделав несколько кругов, он снял ногу с педали станка, обтер стамеску, кинул ее в кожаный карман, приделанный к станку, и, подойдя к столу, подозвал дочь. Он никогда не благословлял своих детей и только, подставив ей щетинистую, еще небритую нынче щеку, сказал, строго и вместе с тем внимательно нежно оглядев ее:
– Здорова?… ну, так садись!
Он взял тетрадь геометрии, писанную его рукой, и подвинул ногой свое кресло.
– На завтра! – сказал он, быстро отыскивая страницу и от параграфа до другого отмечая жестким ногтем.
Княжна пригнулась к столу над тетрадью.
– Постой, письмо тебе, – вдруг сказал старик, доставая из приделанного над столом кармана конверт, надписанный женскою рукой, и кидая его на стол.
Лицо княжны покрылось красными пятнами при виде письма. Она торопливо взяла его и пригнулась к нему.
– От Элоизы? – спросил князь, холодною улыбкой выказывая еще крепкие и желтоватые зубы.
– Да, от Жюли, – сказала княжна, робко взглядывая и робко улыбаясь.
– Еще два письма пропущу, а третье прочту, – строго сказал князь, – боюсь, много вздору пишете. Третье прочту.
– Прочтите хоть это, mon pere, [батюшка,] – отвечала княжна, краснея еще более и подавая ему письмо.
– Третье, я сказал, третье, – коротко крикнул князь, отталкивая письмо, и, облокотившись на стол, пододвинул тетрадь с чертежами геометрии.
– Ну, сударыня, – начал старик, пригнувшись близко к дочери над тетрадью и положив одну руку на спинку кресла, на котором сидела княжна, так что княжна чувствовала себя со всех сторон окруженною тем табачным и старчески едким запахом отца, который она так давно знала. – Ну, сударыня, треугольники эти подобны; изволишь видеть, угол abc…
Княжна испуганно взглядывала на близко от нее блестящие глаза отца; красные пятна переливались по ее лицу, и видно было, что она ничего не понимает и так боится, что страх помешает ей понять все дальнейшие толкования отца, как бы ясны они ни были. Виноват ли был учитель или виновата была ученица, но каждый день повторялось одно и то же: у княжны мутилось в глазах, она ничего не видела, не слышала, только чувствовала близко подле себя сухое лицо строгого отца, чувствовала его дыхание и запах и только думала о том, как бы ей уйти поскорее из кабинета и у себя на просторе понять задачу.
Старик выходил из себя: с грохотом отодвигал и придвигал кресло, на котором сам сидел, делал усилия над собой, чтобы не разгорячиться, и почти всякий раз горячился, бранился, а иногда швырял тетрадью.
Княжна ошиблась ответом.
– Ну, как же не дура! – крикнул князь, оттолкнув тетрадь и быстро отвернувшись, но тотчас же встал, прошелся, дотронулся руками до волос княжны и снова сел.
Он придвинулся и продолжал толкование.
– Нельзя, княжна, нельзя, – сказал он, когда княжна, взяв и закрыв тетрадь с заданными уроками, уже готовилась уходить, – математика великое дело, моя сударыня. А чтобы ты была похожа на наших глупых барынь, я не хочу. Стерпится слюбится. – Он потрепал ее рукой по щеке. – Дурь из головы выскочит.
Она хотела выйти, он остановил ее жестом и достал с высокого стола новую неразрезанную книгу.
– Вот еще какой то Ключ таинства тебе твоя Элоиза посылает. Религиозная. А я ни в чью веру не вмешиваюсь… Просмотрел. Возьми. Ну, ступай, ступай!
Он потрепал ее по плечу и сам запер за нею дверь.
Княжна Марья возвратилась в свою комнату с грустным, испуганным выражением, которое редко покидало ее и делало ее некрасивое, болезненное лицо еще более некрасивым, села за свой письменный стол, уставленный миниатюрными портретами и заваленный тетрадями и книгами. Княжна была столь же беспорядочная, как отец ее порядочен. Она положила тетрадь геометрии и нетерпеливо распечатала письмо. Письмо было от ближайшего с детства друга княжны; друг этот была та самая Жюли Карагина, которая была на именинах у Ростовых:
Жюли писала:
«Chere et excellente amie, quelle chose terrible et effrayante que l'absence! J'ai beau me dire que la moitie de mon existence et de mon bonheur est en vous, que malgre la distance qui nous separe, nos coeurs sont unis par des liens indissolubles; le mien se revolte contre la destinee, et je ne puis, malgre les plaisirs et les distractions qui m'entourent, vaincre une certaine tristesse cachee que je ressens au fond du coeur depuis notre separation. Pourquoi ne sommes nous pas reunies, comme cet ete dans votre grand cabinet sur le canape bleu, le canape a confidences? Pourquoi ne puis je, comme il y a trois mois, puiser de nouvelles forces morales dans votre regard si doux, si calme et si penetrant, regard que j'aimais tant et que je crois voir devant moi, quand je vous ecris».
[Милый и бесценный друг, какая страшная и ужасная вещь разлука! Сколько ни твержу себе, что половина моего существования и моего счастия в вас, что, несмотря на расстояние, которое нас разлучает, сердца наши соединены неразрывными узами, мое сердце возмущается против судьбы, и, несмотря на удовольствия и рассеяния, которые меня окружают, я не могу подавить некоторую скрытую грусть, которую испытываю в глубине сердца со времени нашей разлуки. Отчего мы не вместе, как в прошлое лето, в вашем большом кабинете, на голубом диване, на диване «признаний»? Отчего я не могу, как три месяца тому назад, почерпать новые нравственные силы в вашем взгляде, кротком, спокойном и проницательном, который я так любила и который я вижу перед собой в ту минуту, как пишу вам?]
Прочтя до этого места, княжна Марья вздохнула и оглянулась в трюмо, которое стояло направо от нее. Зеркало отразило некрасивое слабое тело и худое лицо. Глаза, всегда грустные, теперь особенно безнадежно смотрели на себя в зеркало. «Она мне льстит», подумала княжна, отвернулась и продолжала читать. Жюли, однако, не льстила своему другу: действительно, и глаза княжны, большие, глубокие и лучистые (как будто лучи теплого света иногда снопами выходили из них), были так хороши, что очень часто, несмотря на некрасивость всего лица, глаза эти делались привлекательнее красоты. Но княжна никогда не видала хорошего выражения своих глаз, того выражения, которое они принимали в те минуты, когда она не думала о себе. Как и у всех людей, лицо ее принимало натянуто неестественное, дурное выражение, как скоро она смотрелась в зеркало. Она продолжала читать: 211
«Tout Moscou ne parle que guerre. L'un de mes deux freres est deja a l'etranger, l'autre est avec la garde, qui se met en Marieche vers la frontiere. Notre cher еmpereur a quitte Petersbourg et, a ce qu'on pretend, compte lui meme exposer sa precieuse existence aux chances de la guerre. Du veuille que le monstre corsicain, qui detruit le repos de l'Europe, soit terrasse par l'ange que le Tout Рuissant, dans Sa misericorde, nous a donnee pour souverain. Sans parler de mes freres, cette guerre m'a privee d'une relation des plus cheres a mon coeur. Je parle du jeune Nicolas Rostoff, qui avec son enthousiasme n'a pu supporter l'inaction et a quitte l'universite pour aller s'enroler dans l'armee. Eh bien, chere Marieie, je vous avouerai, que, malgre son extreme jeunesse, son depart pour l'armee a ete un grand chagrin pour moi. Le jeune homme, dont je vous parlais cet ete, a tant de noblesse, de veritable jeunesse qu'on rencontre si rarement dans le siecle оu nous vivons parmi nos villards de vingt ans. Il a surtout tant de franchise et de coeur. Il est tellement pur et poetique, que mes relations avec lui, quelque passageres qu'elles fussent, ont ete l'une des plus douees jouissances de mon pauvre coeur, qui a deja tant souffert. Je vous raconterai un jour nos adieux et tout ce qui s'est dit en partant. Tout cela est encore trop frais. Ah! chere amie, vous etes heureuse de ne pas connaitre ces jouissances et ces peines si poignantes. Vous etes heureuse, puisque les derienieres sont ordinairement les plus fortes! Je sais fort bien, que le comte Nicolas est trop jeune pour pouvoir jamais devenir pour moi quelque chose de plus qu'un ami, mais cette douee amitie, ces relations si poetiques et si pures ont ete un besoin pour mon coeur. Mais n'en parlons plus. La grande nouvelle du jour qui occupe tout Moscou est la mort du vieux comte Безухой et son heritage. Figurez vous que les trois princesses n'ont recu que tres peu de chose, le prince Basile rien, est que c'est M. Pierre qui a tout herite, et qui par dessus le Marieche a ete reconnu pour fils legitime, par consequent comte Безухой est possesseur de la plus belle fortune de la Russie. On pretend que le prince Basile a joue un tres vilain role dans toute cette histoire et qu'il est reparti tout penaud pour Petersbourg.
«Je vous avoue, que je comprends tres peu toutes ces affaires de legs et de testament; ce que je sais, c'est que depuis que le jeune homme que nous connaissions tous sous le nom de M. Pierre les tout court est devenu comte Безухой et possesseur de l'une des plus grandes fortunes de la Russie, je m'amuse fort a observer les changements de ton et des manieres des mamans accablees de filles a Marieier et des demoiselles elles memes a l'egard de cet individu, qui, par parenthese, m'a paru toujours etre un pauvre, sire. Comme on s'amuse depuis deux ans a me donner des promis que je ne connais pas le plus souvent, la chronique matrimoniale de Moscou me fait comtesse Безухой. Mais vous sentez bien que je ne me souc nullement de le devenir. A propos de Marieiage, savez vous que tout derienierement la tante en general Анна Михайловна, m'a confie sous le sceau du plus grand secret un projet de Marieiage pour vous. Ce n'est ni plus, ni moins, que le fils du prince Basile, Anatole, qu'on voudrait ranger en le Marieiant a une personne riche et distinguee, et c'est sur vous qu'est tombe le choix des parents. Je ne sais comment vous envisagerez la chose, mais j'ai cru de mon devoir de vous en avertir. On le dit tres beau et tres mauvais sujet; c'est tout ce que j'ai pu savoir sur son compte.
«Mais assez de bavardage comme cela. Je finis mon second feuillet, et maman me fait chercher pour aller diner chez les Apraksines. Lisez le livre mystique que je vous envoie et qui fait fureur chez nous. Quoiqu'il y ait des choses dans ce livre difficiles a atteindre avec la faible conception humaine, c'est un livre admirable dont la lecture calme et eleve l'ame. Adieu. Mes respects a monsieur votre pere et mes compliments a m elle Bourienne. Je vous embrasse comme je vous aime. Julie».
«P.S.Donnez moi des nouvelles de votre frere et de sa charmante petite femme».
[Вся Москва только и говорит что о войне. Один из моих двух братьев уже за границей, другой с гвардией, которая выступает в поход к границе. Наш милый государь оставляет Петербург и, как предполагают, намерен сам подвергнуть свое драгоценное существование случайностям войны. Дай Бог, чтобы корсиканское чудовище, которое возмущает спокойствие Европы, было низвергнуто ангелом, которого Всемогущий в Своей благости поставил над нами повелителем. Не говоря уже о моих братьях, эта война лишила меня одного из отношений самых близких моему сердцу. Я говорю о молодом Николае Ростове; который, при своем энтузиазме, не мог переносить бездействия и оставил университет, чтобы поступить в армию. Признаюсь вам, милая Мари, что, несмотря на его чрезвычайную молодость, отъезд его в армию был для меня большим горем. В молодом человеке, о котором я говорила вам прошлым летом, столько благородства, истинной молодости, которую встречаешь так редко в наш век между двадцатилетними стариками! У него особенно так много откровенности и сердца. Он так чист и полон поэзии, что мои отношения к нему, при всей мимолетности своей, были одною из самых сладостных отрад моего бедного сердца, которое уже так много страдало. Я вам расскажу когда нибудь наше прощанье и всё, что говорилось при прощании. Всё это еще слишком свежо… Ах! милый друг, вы счастливы, что не знаете этих жгучих наслаждений, этих жгучих горестей. Вы счастливы, потому что последние обыкновенно сильнее первых. Я очень хорошо знаю, что граф Николай слишком молод для того, чтобы сделаться для меня чем нибудь кроме как другом. Но эта сладкая дружба, эти столь поэтические и столь чистые отношения были потребностью моего сердца. Но довольно об этом.
«Главная новость, занимающая всю Москву, – смерть старого графа Безухого и его наследство. Представьте себе, три княжны получили какую то малость, князь Василий ничего, а Пьер – наследник всего и, сверх того, признан законным сыном и потому графом Безухим и владельцем самого огромного состояния в России. Говорят, что князь Василий играл очень гадкую роль во всей этой истории, и что он уехал в Петербург очень сконфуженный. Признаюсь вам, я очень плохо понимаю все эти дела по духовным завещаниям; знаю только, что с тех пор как молодой человек, которого мы все знали под именем просто Пьера, сделался графом Безухим и владельцем одного из лучших состояний России, – я забавляюсь наблюдениями над переменой тона маменек, у которых есть дочери невесты, и самих барышень в отношении к этому господину, который (в скобках будь сказано) всегда казался мне очень ничтожным. Так как уже два года все забавляются тем, чтобы приискивать мне женихов, которых я большею частью не знаю, то брачная хроника Москвы делает меня графинею Безуховой. Но вы понимаете, что я нисколько этого не желаю. Кстати о браках. Знаете ли вы, что недавно всеобщая тетушка Анна Михайловна доверила мне, под величайшим секретом, замысел устроить ваше супружество. Это ни более ни менее как сын князя Василья, Анатоль, которого хотят пристроить, женив его на богатой и знатной девице, и на вас пал выбор родителей. Я не знаю, как вы посмотрите на это дело, но я сочла своим долгом предуведомить вас. Он, говорят, очень хорош и большой повеса. Вот всё, что я могла узнать о нем.
Но будет болтать. Кончаю мой второй листок, а маменька прислала за мной, чтобы ехать обедать к Апраксиным.
Прочитайте мистическую книгу, которую я вам посылаю; она имеет у нас огромный успех. Хотя в ней есть вещи, которые трудно понять слабому уму человеческому, но это превосходная книга; чтение ее успокоивает и возвышает душу. Прощайте. Мое почтение вашему батюшке и мои приветствия m lle Бурьен. Обнимаю вас от всего сердца. Юлия.
PS. Известите меня о вашем брате и о его прелестной жене.]
Княжна подумала, задумчиво улыбаясь (при чем лицо ее, освещенное ее лучистыми глазами, совершенно преобразилось), и, вдруг поднявшись, тяжело ступая, перешла к столу. Она достала бумагу, и рука ее быстро начала ходить по ней. Так писала она в ответ:
«Chere et excellente ami. Votre lettre du 13 m'a cause une grande joie. Vous m'aimez donc toujours, ma poetique Julie.
L'absence, dont vous dites tant de mal, n'a donc pas eu son influenсе habituelle sur vous. Vous vous plaignez de l'absence – que devrai je dire moi, si j'osais me plaindre, privee de tous ceux qui me sont chers? Ah l si nous n'avions pas la religion pour nous consoler, la vie serait bien triste. Pourquoi me supposez vous un regard severe, quand vous me parlez de votre affection pour le jeune homme? Sous ce rapport je ne suis rigide que pour moi. Je comprends ces sentiments chez les autres et si je ne puis approuver ne les ayant jamais ressentis, je ne les condamiene pas. Me parait seulement que l'amour chretien, l'amour du prochain, l'amour pour ses ennemis est plus meritoire, plus doux et plus beau, que ne le sont les sentiments que peuvent inspire les beaux yeux d'un jeune homme a une jeune fille poetique et aimante comme vous.
«La nouvelle de la mort du comte Безухой nous est parvenue avant votre lettre, et mon pere en a ete tres affecte. Il dit que c'etait avant derienier representant du grand siecle, et qu'a present c'est son tour; mais qu'il fera son possible pour que son tour vienne le plus tard possible. Que Dieu nous garde de ce terrible malheur! Je ne puis partager votre opinion sur Pierre que j'ai connu enfant. Il me paraissait toujours avoir un coeur excellent, et c'est la qualite que j'estime le plus dans les gens. Quant a son heritage et au role qu'y a joue le prince Basile, c'est bien triste pour tous les deux. Ah! chere amie, la parole de notre divin Sauveur qu'il est plus aise a un hameau de passer par le trou d'une aiguille, qu'il ne l'est a un riche d'entrer dans le royaume de Dieu, cette parole est terriblement vraie; je plains le prince Basile et je regrette encore davantage Pierre. Si jeune et accable de cette richesse, que de tentations n'aura t il pas a subir! Si on me demandait ce que je desirerais le plus au monde, ce serait d'etre plus pauvre que le plus pauvre des mendiants. Mille graces, chere amie, pour l'ouvrage que vous m'envoyez, et qui fait si grande fureur chez vous. Cependant, puisque vous me dites qu'au milieu de plusurs bonnes choses il y en a d'autres que la faible conception humaine ne peut atteindre, il me parait assez inutile de s'occuper d'une lecture inintelligible, qui par la meme ne pourrait etre d'aucun fruit. Je n'ai jamais pu comprendre la passion qu'ont certaines personnes de s'embrouiller l'entendement, en s'attachant a des livres mystiques, qui n'elevent que des doutes dans leurs esprits, exaltant leur imagination et leur donnent un caractere d'exageration tout a fait contraire a la simplicite chretnne. Lisons les Apotres et l'Evangile. Ne cherchons pas a penetrer ce que ceux la renferment de mysterux, car, comment oserions nous, miserables pecheurs que nous sommes, pretendre a nous initier dans les secrets terribles et sacres de la Providence, tant que nous portons cette depouille charienelle, qui eleve entre nous et l'Eterienel un voile impenetrable? Borienons nous donc a etudr les principes sublimes que notre divin Sauveur nous a laisse pour notre conduite ici bas; cherchons a nous y conformer et a les suivre, persuadons nous que moins nous donnons d'essor a notre faible esprit humain et plus il est agreable a Dieu, Qui rejette toute science ne venant pas de Lui;que moins nous cherchons a approfondir ce qu'il Lui a plu de derober a notre connaissance,et plutot II nous en accordera la decouverte par Son divin esprit.