Далейль, Томас Томасович
| Томас Томасович Далейль | |
 Портрет генерала Далейля из Национальной галереи Шотландии | |
| Дата рождения | |
|---|---|
| Место рождения | |
| Дата смерти | |
| Принадлежность | |
| Звание | |
| Командовал |
|
| Сражения/войны |
Англо-французская война (1627—1629) |
Томас Томасович Далейль (англ. Tam Dalyell of the Binns; 1599 — 1685) — английский, шотландский и русский военный и государственный деятель.
Содержание
Происхождение
Томас Далейль происходил из шотландской дворянской семьи. Родился в 1599 году в родовом поместье своего отца — Биннсе (англ. The Binns), неподалёку от городка Линлитгоу в Западном Лотиане.
Служба в Англии
Военная карьера Томаса Далейля началась в Ла-Рошели. Он входил в состав экспедиционного корпуса герцога Бэкингема, отправленного на помощь гарнизону, оборонявшемуся от армии французского короля Людовика XIII. В 1642—1648 годах Далейль служил офицером в шотландской армии под командованием генерал-майора Роберта Монро, действовавшей против вооруженных формирований ирландских католиков в Ольстере. В 1649 году Далейль был назначен комендантом замка Каррикфергус в Северной Ирландии.
В 1649 году в Лондоне был обезглавлен король Англии Карл I. Это событие потрясло Далейля. Убежденный роялист, Далейль в знак скорби дал обет никогда не стричь своей бороды, обет, который он не нарушил до конца жизни. Вскоре и армия Монро была разбита. С остатками армии Далейль возвращается на родину.
В 1650 году он присоединился к войскам Карла Стюарта, собиравшего своих сторонников для борьбы с Кромвелем. 3 сентября 1651 года, командуя одним из трех пехотных полков, находившихся в авангарде роялистской армии в кровопролитной битве под Вустером, Далейль героически сражался с войсками Кромвеля, прикрывая переправы через реки Тим и Северн. В ходе боя шотландская армия потерпела сокрушительное поражение. Далейль вместе с другими предводителями роялистов попал в плен и был заключен в Лондонский Тауэр. Однако вскоре Далейль бежал из тюрьмы и прибыл в Нидерланды ко двору находившегося в эмиграции Карла Стюарта. За верность дому Стюартов Далейль был произведен в генерал-майоры.
В январе 1654 года Далейль вместе с генералом Уильямом Драммондом вернулся в Шотландию для подготовки восстания. В течение года горцы воевали с правительственными войсками. Генерал Джордж Монк, командовавший войсками Кромвеля, назначил специальное вознаграждение за голову Далейля. Но восстание было подавлено и Далейлю вновь пришлось бежать.
В эмиграции Далейль решил поступить на русскую службу, с ним поехал и его товарищ по «горной войне» Уильям Драммонд.
Служба в России
21 июля 1656 года генерал-лейтенант Томас Далейль и генерал-майор Друммонд приехали в Москву с рекомендательной грамотой от Карла Стюарта с просьбой принять их на русскую службу. В грамоте будущий король просил царя Алексея Михайловича принять на службу этих «весьма искусных людей в знании военных дел».
Служба в России для Далейля началась под стенами Риги. Он был назначен командовать одним из солдатских полков в армии князя Якова Черкасского. В 1657—1658 годах Далейль руководил подготовкой солдат для полков «нового строя». Весной 1659 года, когда возобновилась война с Польшей, полк Далейля был переброшен в Полоцк. Здесь волевой и независимый Далейль вступил в конфликт с другим волевым и независимым человеком — князем Иваном Андреевичем Хованским.
В ночь с 15 на 16 августа 1660 года три пьяных рейтара затеяли драку со стоявшими в карауле солдатами полка Далейля. В результате один из солдат был убит. Далейль потребовал от Хованского наказать виновных, но воевода отказался. Тогда Далейль поднял полк по тревоге, велев бить в барабаны. Он заявил князю, что «роздам де порох и свинец солдатам и велю по дворянам и рейтарам стрелять», а затем вывел своих солдат за город и отказался от командования, сказав, что «ему до полку дела нет», пока воевода не наведет порядок среди своих подчиненных. Хованский поспешил наказать виновных рейтар батогами, но пожаловался в Разрядный приказ, написав, что «генерал ни в чем меня не слушает и к полку не ходит».
15 сентября из Москвы в Полоцк был послан царский указ об отстранении Далейля от командования полком «по неудовольствию» с воеводой князем Хованским. Полк было приказано передать подполковнику, но указ опоздал, а обстоятельства изменились. 22 сентября 1660 года полк Хованского, численность которого насчитывала около 5 тысяч человек, предпринял наступление для отвлечения польско-литовских сил с южного театра военных действий, где сражались полки князя Юрия Долгорукова. После успешного боя под Толочином отряд Хованского оказался в окружении вдвое превосходящих польско-литовских сил гетмана Сапеги и Чарнецкого под Череей.
Хованский решил «сесть в обозе» (занять оборону) в Черее и дожидаться подхода со стороны Могилёва армии князя Долгорукова, выдержавшей перед этим кровопролитную битву на реке Басе. Но войска едва не подняли мятеж, потребовав отступления к Полоцку. Князь согласился и войска выступили в направлении Чашников по лесной заболоченной дороге. Когда противник узнал об этом, он направил за ними литовский конный отряд численностью 3 тысячи человек под началом полковников Кшиштофа Сапеги и Самуэля Кмитича с заданием связать боем неприятеля до подхода главных сил. Литовские хоругви атаковали арьергард русской армии, но генерал-поручик Далейль сумел организовать отход, отбив все атаки врага. Фактически взяв на себя командование всей пехотой, он вместе с полками с боями прошел 50 верст, не допустив паники и развала армии. Ядром пехоты были солдаты Далейля, а также московские стрельцы приказов Василия Пушечникова и Тимофея Полтева. Князь Хованский писал царю: «А на отводе были переменяясь генерал-поручик и головы московских стрельцов, солдаты заонежские и новгородские стрельцы. А за ними шли для береженья от напуску литовских людей гусар 3 роты… а сотни шли по сторонам и рейтары».
В мае 1661 года Далейль разбил литовский отряд полковника Есмана, пытавшегося внезапно овладеть Полоцком. После этого 14 июня 1661 года последовала царская грамота: «великий государь указал боярину и воеводе князю Ивану Андреевичу Хованскому свой указ сказать, чтоб он к генералу Томасу Далейлю держал привет и ласку, и в ратном ученье воли у него не отнимал, и учинил бы его генералом над всею пехотою и над стрельцами, для того ведомо государю, что он Томас служит ему и радеет, и ратное ученье и всякий ратный строй ему за обычай».
В октябре 1661 года полк Далейля принял участие в битве на Кушликовых горах. После поражения армии Хованского Далейлю удалось организовать оборону Полоцка и защитить город от польско-литовских войск.
В 1663 году, в признание своих заслуг, Далейль был произведен в полные генералы и переведен в Смоленск. В 1664 году генерал Далейль участвовал в отражении наступления армии короля Яна Казимира.
В 1665 году Далейль оставил русскую службу и вернулся в Англию.
На родине
В 1666 году Далейль был принят при дворе английского короля Карла II и назначен главнокомандующим королевской армии в Шотландии. Здесь он стал настоящим проклятием для ковенантеров, которых яростно и жестоко преследовал, считая их виновниками казни короля. Среди сельских жителей ходили слухи, о том, что он был колдуном и сжигал людей, а ковенантеры называли его «зверем из Московии».
28 ноября 1666 года, Далейль разгромил под Руллион-Грин поднявших мятеж ковенантеров, не позволив восставшим захватить Эдинбург. В 1679 году на западе Шотландии вспыхнуло новое восстание ковенантеров против королевской власти. Далейль, являясь заместителем герцога Монмута, сыграл решающую роль в битве под Ботуэлл-Бриджем, окончившейся поражением мятежников.
В 1679—-1685 годах он был членом тайного совета короля, членом парламента от Линлитгоушира и членом Судебной комиссии по делу ковенантеров.
Томас Далейль в литературе
Генерал Далейль является одним из главных персонажей романа Вальтера Скотта «Пуритане».
Напишите отзыв о статье "Далейль, Томас Томасович"
Литература
- Бабулин И. Б. Генерал из Шотландии. // Армия и битвы. — 2004. — № 3.
Отрывок, характеризующий Далейль, Томас Томасович
У Ростовых, как и всегда по воскресениям, обедал кое кто из близких знакомых.Пьер приехал раньше, чтобы застать их одних.
Пьер за этот год так потолстел, что он был бы уродлив, ежели бы он не был так велик ростом, крупен членами и не был так силен, что, очевидно, легко носил свою толщину.
Он, пыхтя и что то бормоча про себя, вошел на лестницу. Кучер его уже не спрашивал, дожидаться ли. Он знал, что когда граф у Ростовых, то до двенадцатого часу. Лакеи Ростовых радостно бросились снимать с него плащ и принимать палку и шляпу. Пьер, по привычке клубной, и палку и шляпу оставлял в передней.
Первое лицо, которое он увидал у Ростовых, была Наташа. Еще прежде, чем он увидал ее, он, снимая плащ в передней, услыхал ее. Она пела солфеджи в зале. Он внал, что она не пела со времени своей болезни, и потому звук ее голоса удивил и обрадовал его. Он тихо отворил дверь и увидал Наташу в ее лиловом платье, в котором она была у обедни, прохаживающуюся по комнате и поющую. Она шла задом к нему, когда он отворил дверь, но когда она круто повернулась и увидала его толстое, удивленное лицо, она покраснела и быстро подошла к нему.
– Я хочу попробовать опять петь, – сказала она. – Все таки это занятие, – прибавила она, как будто извиняясь.
– И прекрасно.
– Как я рада, что вы приехали! Я нынче так счастлива! – сказала она с тем прежним оживлением, которого уже давно не видел в ней Пьер. – Вы знаете, Nicolas получил Георгиевский крест. Я так горда за него.
– Как же, я прислал приказ. Ну, я вам не хочу мешать, – прибавил он и хотел пройти в гостиную.
Наташа остановила его.
– Граф, что это, дурно, что я пою? – сказала она, покраснев, но, не спуская глаз, вопросительно глядя на Пьера.
– Нет… Отчего же? Напротив… Но отчего вы меня спрашиваете?
– Я сама не знаю, – быстро отвечала Наташа, – но я ничего бы не хотела сделать, что бы вам не нравилось. Я вам верю во всем. Вы не знаете, как вы для меля важны и как вы много для меня сделали!.. – Она говорила быстро и не замечая того, как Пьер покраснел при этих словах. – Я видела в том же приказе он, Болконский (быстро, шепотом проговорила она это слово), он в России и опять служит. Как вы думаете, – сказала она быстро, видимо, торопясь говорить, потому что она боялась за свои силы, – простит он меня когда нибудь? Не будет он иметь против меня злого чувства? Как вы думаете? Как вы думаете?
– Я думаю… – сказал Пьер. – Ему нечего прощать… Ежели бы я был на его месте… – По связи воспоминаний, Пьер мгновенно перенесся воображением к тому времени, когда он, утешая ее, сказал ей, что ежели бы он был не он, а лучший человек в мире и свободен, то он на коленях просил бы ее руки, и то же чувство жалости, нежности, любви охватило его, и те же слова были у него на устах. Но она не дала ему времени сказать их.
– Да вы – вы, – сказала она, с восторгом произнося это слово вы, – другое дело. Добрее, великодушнее, лучше вас я не знаю человека, и не может быть. Ежели бы вас не было тогда, да и теперь, я не знаю, что бы было со мною, потому что… – Слезы вдруг полились ей в глаза; она повернулась, подняла ноты к глазам, запела и пошла опять ходить по зале.
В это же время из гостиной выбежал Петя.
Петя был теперь красивый, румяный пятнадцатилетний мальчик с толстыми, красными губами, похожий на Наташу. Он готовился в университет, но в последнее время, с товарищем своим Оболенским, тайно решил, что пойдет в гусары.
Петя выскочил к своему тезке, чтобы переговорить о деле.
Он просил его узнать, примут ли его в гусары.
Пьер шел по гостиной, не слушая Петю.
Петя дернул его за руку, чтоб обратить на себя его вниманье.
– Ну что мое дело, Петр Кирилыч. Ради бога! Одна надежда на вас, – говорил Петя.
– Ах да, твое дело. В гусары то? Скажу, скажу. Нынче скажу все.
– Ну что, mon cher, ну что, достали манифест? – спросил старый граф. – А графинюшка была у обедни у Разумовских, молитву новую слышала. Очень хорошая, говорит.
– Достал, – отвечал Пьер. – Завтра государь будет… Необычайное дворянское собрание и, говорят, по десяти с тысячи набор. Да, поздравляю вас.
– Да, да, слава богу. Ну, а из армии что?
– Наши опять отступили. Под Смоленском уже, говорят, – отвечал Пьер.
– Боже мой, боже мой! – сказал граф. – Где же манифест?
– Воззвание! Ах, да! – Пьер стал в карманах искать бумаг и не мог найти их. Продолжая охлопывать карманы, он поцеловал руку у вошедшей графини и беспокойно оглядывался, очевидно, ожидая Наташу, которая не пела больше, но и не приходила в гостиную.
– Ей богу, не знаю, куда я его дел, – сказал он.
– Ну уж, вечно растеряет все, – сказала графиня. Наташа вошла с размягченным, взволнованным лицом и села, молча глядя на Пьера. Как только она вошла в комнату, лицо Пьера, до этого пасмурное, просияло, и он, продолжая отыскивать бумаги, несколько раз взглядывал на нее.
– Ей богу, я съезжу, я дома забыл. Непременно…
– Ну, к обеду опоздаете.
– Ах, и кучер уехал.
Но Соня, пошедшая в переднюю искать бумаги, нашла их в шляпе Пьера, куда он их старательно заложил за подкладку. Пьер было хотел читать.
– Нет, после обеда, – сказал старый граф, видимо, в этом чтении предвидевший большое удовольствие.
За обедом, за которым пили шампанское за здоровье нового Георгиевского кавалера, Шиншин рассказывал городские новости о болезни старой грузинской княгини, о том, что Метивье исчез из Москвы, и о том, что к Растопчину привели какого то немца и объявили ему, что это шампиньон (так рассказывал сам граф Растопчин), и как граф Растопчин велел шампиньона отпустить, сказав народу, что это не шампиньон, а просто старый гриб немец.
– Хватают, хватают, – сказал граф, – я графине и то говорю, чтобы поменьше говорила по французски. Теперь не время.
– А слышали? – сказал Шиншин. – Князь Голицын русского учителя взял, по русски учится – il commence a devenir dangereux de parler francais dans les rues. [становится опасным говорить по французски на улицах.]
– Ну что ж, граф Петр Кирилыч, как ополченье то собирать будут, и вам придется на коня? – сказал старый граф, обращаясь к Пьеру.
Пьер был молчалив и задумчив во все время этого обеда. Он, как бы не понимая, посмотрел на графа при этом обращении.
– Да, да, на войну, – сказал он, – нет! Какой я воин! А впрочем, все так странно, так странно! Да я и сам не понимаю. Я не знаю, я так далек от военных вкусов, но в теперешние времена никто за себя отвечать не может.
После обеда граф уселся покойно в кресло и с серьезным лицом попросил Соню, славившуюся мастерством чтения, читать.
– «Первопрестольной столице нашей Москве.
Неприятель вошел с великими силами в пределы России. Он идет разорять любезное наше отечество», – старательно читала Соня своим тоненьким голоском. Граф, закрыв глаза, слушал, порывисто вздыхая в некоторых местах.
Наташа сидела вытянувшись, испытующе и прямо глядя то на отца, то на Пьера.
Пьер чувствовал на себе ее взгляд и старался не оглядываться. Графиня неодобрительно и сердито покачивала головой против каждого торжественного выражения манифеста. Она во всех этих словах видела только то, что опасности, угрожающие ее сыну, еще не скоро прекратятся. Шиншин, сложив рот в насмешливую улыбку, очевидно приготовился насмехаться над тем, что первое представится для насмешки: над чтением Сони, над тем, что скажет граф, даже над самым воззванием, ежели не представится лучше предлога.
Прочтя об опасностях, угрожающих России, о надеждах, возлагаемых государем на Москву, и в особенности на знаменитое дворянство, Соня с дрожанием голоса, происходившим преимущественно от внимания, с которым ее слушали, прочла последние слова: «Мы не умедлим сами стать посреди народа своего в сей столице и в других государства нашего местах для совещания и руководствования всеми нашими ополчениями, как ныне преграждающими пути врагу, так и вновь устроенными на поражение оного, везде, где только появится. Да обратится погибель, в которую он мнит низринуть нас, на главу его, и освобожденная от рабства Европа да возвеличит имя России!»
– Вот это так! – вскрикнул граф, открывая мокрые глаза и несколько раз прерываясь от сопенья, как будто к носу ему подносили склянку с крепкой уксусной солью. – Только скажи государь, мы всем пожертвуем и ничего не пожалеем.
Шиншин еще не успел сказать приготовленную им шутку на патриотизм графа, как Наташа вскочила с своего места и подбежала к отцу.
– Что за прелесть, этот папа! – проговорила она, целуя его, и она опять взглянула на Пьера с тем бессознательным кокетством, которое вернулось к ней вместе с ее оживлением.
– Вот так патриотка! – сказал Шиншин.
– Совсем не патриотка, а просто… – обиженно отвечала Наташа. – Вам все смешно, а это совсем не шутка…
– Какие шутки! – повторил граф. – Только скажи он слово, мы все пойдем… Мы не немцы какие нибудь…
– А заметили вы, – сказал Пьер, – что сказало: «для совещания».
– Ну уж там для чего бы ни было…
В это время Петя, на которого никто не обращал внимания, подошел к отцу и, весь красный, ломающимся, то грубым, то тонким голосом, сказал:
– Ну теперь, папенька, я решительно скажу – и маменька тоже, как хотите, – я решительно скажу, что вы пустите меня в военную службу, потому что я не могу… вот и всё…
