Даларна (провинция)

Поделись знанием:
(перенаправлено с «Далекарлия»)
Перейти к: навигация, поиск
Историческая провинция Швеции

Ландскап Даларна
Landskap Dalarna


Герб провинции
 (описание)
Регион Свеаланд
Лены Даларна, Евлеборг, Емтланд, Вермланд, Эребру,
Вестманланд
Площадь 29 086 км²
Символы провинции

Растение

Колокольчик раскидистый

Животное

Филин

Птица

Филин

Рыба

Обыкновенный гольян

Даларна (устар. Далекарлия, швед. Dalarna) — историческая провинция в средней Швеции в регионе Свеаланд.





География

Западная граница Даларны примыкает к Норвегии, на севере от неё расположены Хельсингланд и Естрикланд, на юге — Вестманланд, на юго-западе — Вермланд. Площадь провинции составляет 29 086 км², численность населения — 275 715 человек (2007)[1].

Границы Даларны по большей части совпадают с границами Даларнского лена, однако приход Хамра принадлежит Евлеборгскому лену. Кроме того, небольшие области Даларны в административном отношении относятся к Емтландскому (часть Лилльхердальского прихода), Вермландскому (часть Ремменского прихода) и Вестманландскому (часть Вестанфорского прихода) ленам. К лену Эребру относится часть Рамсбергского прихода.

Название «Даларна» происходит от множественного числа слова «dal» (долина) и, вероятно, связано с двумя большими речными долинами, расположенными в провинции, а именно долинами рек Вестердалэльвен и Эстердалэльвен, образующими при слиянии реку Далэльвен.

В Даларне расположено седьмое по величине озеро Швеции — Сильян. Его площадь составляет 290 км².

История

В средние века Даларна являлась отдельным хундари. В судебном отношении она находилась в юрисдикции лагмана Вестманланда, хотя в провинции действовал местный закон — Далалаг, сложившийся в начале XIV в. Ещё со времён Средневековья в Даларне начало развиваться горное дело. Бергсманы[неизвестный термин] и даларнское население принимали активное участие во многих восстаниях, происходивших в XV—XVIII вв. Наиболее крупными из них были восстание Энгельбректа Энгельбректссона (1434—1436), Первое, Второе и Третье даларнские восстания («Колокольное восстание») (1524—1525, 1527—1528, 1531—1533), а также так называемая «Большая даларнская пляска» (1743)

Старейшим городом провинции является Хедемура, которая получила свои первые торговые привилегии в 1446 году. Фалун стал городом лишь в 1641 году, хотя он ещё со времён позднего средневековья был одним из крупнейших населённых пунктов Швеции.

Авеста и Сетер возникли благодаря начавшемуся в Швеции изготовлению монет из меди и получили городские привилегии в 1641 и 1642 годах соответственно. В Лудвике коронный брук[неизвестный термин] был основан ещё в 50-х годах XVI в. Густавом Васой и продолжительное время он был самым крупным в стране. Самым молодым из городов Даларны является Бурленге, который возник в 70-гг XIX в. благодаря индустриализации и получил статус города в 1944 году.

В XVII—XVIII вв. в Даларне велась активная закладка новых бруков, среди которых Шернсунд, основанный Кристофером Польхемом в 1699 году, Клостерский брук (прутковое железо, порох) и железоделательные заводы в Оге и Курсо.

В первой половине XVII в. в Даларне поселилось много финнов из Саволакса и Тавастланда, которые осели на юго-западе и северо-востоке провинции.

Индустриализация Даларны проходила одновременно с постройкой железнодорожной сети. В 1859 году была завершена дорога от Евле до Фалуна, тогда же началась укладка узкоколейки между Смедьебаккеном и Лудвикой.

Напишите отзыв о статье "Даларна (провинция)"

Примечания

  1. [www.scb.se/Pages/TableAndChart____246031.aspx Statistiska centralbyrån]

Литература

Отрывок, характеризующий Даларна (провинция)

Он воображал себе, что по его воле произошла война с Россией, и ужас совершившегося не поражал его душу. Он смело принимал на себя всю ответственность события, и его помраченный ум видел оправдание в том, что в числе сотен тысяч погибших людей было меньше французов, чем гессенцев и баварцев.


Несколько десятков тысяч человек лежало мертвыми в разных положениях и мундирах на полях и лугах, принадлежавших господам Давыдовым и казенным крестьянам, на тех полях и лугах, на которых сотни лет одновременно сбирали урожаи и пасли скот крестьяне деревень Бородина, Горок, Шевардина и Семеновского. На перевязочных пунктах на десятину места трава и земля были пропитаны кровью. Толпы раненых и нераненых разных команд людей, с испуганными лицами, с одной стороны брели назад к Можайску, с другой стороны – назад к Валуеву. Другие толпы, измученные и голодные, ведомые начальниками, шли вперед. Третьи стояли на местах и продолжали стрелять.
Над всем полем, прежде столь весело красивым, с его блестками штыков и дымами в утреннем солнце, стояла теперь мгла сырости и дыма и пахло странной кислотой селитры и крови. Собрались тучки, и стал накрапывать дождик на убитых, на раненых, на испуганных, и на изнуренных, и на сомневающихся людей. Как будто он говорил: «Довольно, довольно, люди. Перестаньте… Опомнитесь. Что вы делаете?»
Измученным, без пищи и без отдыха, людям той и другой стороны начинало одинаково приходить сомнение о том, следует ли им еще истреблять друг друга, и на всех лицах было заметно колебанье, и в каждой душе одинаково поднимался вопрос: «Зачем, для кого мне убивать и быть убитому? Убивайте, кого хотите, делайте, что хотите, а я не хочу больше!» Мысль эта к вечеру одинаково созрела в душе каждого. Всякую минуту могли все эти люди ужаснуться того, что они делали, бросить всо и побежать куда попало.
Но хотя уже к концу сражения люди чувствовали весь ужас своего поступка, хотя они и рады бы были перестать, какая то непонятная, таинственная сила еще продолжала руководить ими, и, запотелые, в порохе и крови, оставшиеся по одному на три, артиллеристы, хотя и спотыкаясь и задыхаясь от усталости, приносили заряды, заряжали, наводили, прикладывали фитили; и ядра так же быстро и жестоко перелетали с обеих сторон и расплюскивали человеческое тело, и продолжало совершаться то страшное дело, которое совершается не по воле людей, а по воле того, кто руководит людьми и мирами.
Тот, кто посмотрел бы на расстроенные зады русской армии, сказал бы, что французам стоит сделать еще одно маленькое усилие, и русская армия исчезнет; и тот, кто посмотрел бы на зады французов, сказал бы, что русским стоит сделать еще одно маленькое усилие, и французы погибнут. Но ни французы, ни русские не делали этого усилия, и пламя сражения медленно догорало.
Русские не делали этого усилия, потому что не они атаковали французов. В начале сражения они только стояли по дороге в Москву, загораживая ее, и точно так же они продолжали стоять при конце сражения, как они стояли при начале его. Но ежели бы даже цель русских состояла бы в том, чтобы сбить французов, они не могли сделать это последнее усилие, потому что все войска русских были разбиты, не было ни одной части войск, не пострадавшей в сражении, и русские, оставаясь на своих местах, потеряли половину своего войска.
Французам, с воспоминанием всех прежних пятнадцатилетних побед, с уверенностью в непобедимости Наполеона, с сознанием того, что они завладели частью поля сраженья, что они потеряли только одну четверть людей и что у них еще есть двадцатитысячная нетронутая гвардия, легко было сделать это усилие. Французам, атаковавшим русскую армию с целью сбить ее с позиции, должно было сделать это усилие, потому что до тех пор, пока русские, точно так же как и до сражения, загораживали дорогу в Москву, цель французов не была достигнута и все их усилия и потери пропали даром. Но французы не сделали этого усилия. Некоторые историки говорят, что Наполеону стоило дать свою нетронутую старую гвардию для того, чтобы сражение было выиграно. Говорить о том, что бы было, если бы Наполеон дал свою гвардию, все равно что говорить о том, что бы было, если б осенью сделалась весна. Этого не могло быть. Не Наполеон не дал своей гвардии, потому что он не захотел этого, но этого нельзя было сделать. Все генералы, офицеры, солдаты французской армии знали, что этого нельзя было сделать, потому что упадший дух войска не позволял этого.