Даллас/Лав-Филд (аэропорт)

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
Даллас / Лав-Филд
Dallas Love Field

Аэрофотосъёмка аэропорта
(май 2013 года; север — вверху справа)

ИАТА: DALИКАО: KDALФАА: DAL

Информация
Тип

муниципальный

Страна

США США

Расположение

Даллас (Техас)

Координаты: 32°50′50″ с. ш. 96°51′06″ з. д. / 32.84722° с. ш. 96.85167° з. д. / 32.84722; -96.85167 (G) [www.openstreetmap.org/?mlat=32.84722&mlon=-96.85167&zoom=12 (O)] (Я)

Дата открытия

1914 год

Владелец

город Даллас

Хаб для

Southwest Airlines,
Virgin America

Высота НУМ

487 фут (148 м)

Часовой пояс

UTC-6

 • Летом

UTC-5

Сайт

[www.dallas-lovefield.com/ Официальный сайт]

Карта
DAL
Взлётно-посадочные полосы
Номер Размеры (м) Покрытие
13L/31R 7752 фут (2363 м) бетон
13R/31L 8800 фут (2682 м) бетон
18/36 6147 фут (1874 м) асфальт
Статистика (2007, 2013)
Годовой пассажиропоток

8 470 586 человек (2013)

Взлётов/Посадок

693 (2007)

Даллас / Лав-Филд (англ. Dallas Love Field — Даллас—Поле Любви), (IATADAL, ICAOKDAL, FAA LIDDAL) — муниципальный аэропорт, расположенный в черте города Даллас (штат Техас) в 6 милях (10 км) к северо-западу от исторического центра, и являющийся одним из четырёх крупнейших аэропортов штата Техас. До 1974 года являлся основными воздушными воротами Далласа, пока эта функция не перешла к аэропорту Даллас—Форт-Уэрт.

Лав-Филд является базовым аэропортом для авиакомпании Southwest Airlines, а также хабом для авиакомпании Virgin America.





История

Создание авиабазы Лав-Филд

В 1914 году на месте будущего аэропорта был построен военный аэродром[1], который 19 октября 1917 года был назван Лав-Филд — в честь первого лейтенанта Мосса Ли Лава (англ. Moss Lee Love) из 11-го кавалерийского полка (англ.), который погиб 4 сентября 1913 года в Сан-Диего (Калифорния) в результате авиакатастрофы биплана Wright Model C (англ.), на котором совершал тренировочный полёт[2]. На новой авиабазе базировались 71-я, 121-я, 136-я и 197-я авиационные эскадрильи; здесь же располагалась лётная школа.

Появление гражданского аэропорта

В связи с окончанием военных событий, авиабаза Лав-Филд оказалась фактически не нужна и простаивала. Тогда 22 июня 1928 года власти Далласа за 325 000 долларов выкупают у военных эту авиабазу, площадь которой на тот момент составляла 167,1 акра (0,68 км2). 1 июня 1929 года авиакомпания Delta Air Service начала совершать в Даллас первые пассажирские рейсы из Джэксона (штат Миссисипи) через Шривпорт и Монро (англ.) (оба в Луизиане). 1 сентября того же года авиакомпания Paul R. Braniff, Inc., Airline начала выполнять в Лав-Филд почтовые рейсы. 9 апреля 1932 года на аэродроме было завершено строительство первых искусственных взлётно-посадочных полос. Стоит отметить, что 9 августа 1929 года на юго-западе Далласа был открыт ещё один аэродром — Хэнсли-Филд (англ.), но он принадлежал военным[2].

С 17 мая 1934 года оклахомская авиакомпания Braniff Airways начинает выполнять через Даллас почтовые рейсы из Чарлстона (Южная Каролина). В начале 1935 году Braniff благодаря покупке авиакомпании Long & Harmons Texas получила хаб в Лав-Филде, после чего в том же году переместила свою штаб-квартиру из Оклахома-Сити в Даллас; на протяжении 30 лет эта авиакомпания будет занимать основные площади аэропорта. Braniff в тот период выполняла полёты в средней части страны, но в Лав-Филде делали промежуточные посадки и самолёты авиакомпании American Airlines, совершающие трансконтинентальные рейсы. 1 июля 1935 года Delta начинает выполнять первые ночные рейсы в Даллас. 1 февраля 1937 года на аэродроме начал работать диспетчерский центр, а 6 октября 1940 года был открыт первый аэровокзал[2].

С 1941 по 1973 год

Во время Второй мировой войны аэродром Лав-Филд вновь начал использоваться военными, которые оставили его после окончания военных событий. В сентябре 1943 года были сооружены взлётно-посадочные полосы 13/31 северо-западного/юго-восточного направления и 18/36 северного/южного направления; длина каждой из них — 5200 фут (1585 м). Через месяц, с 15 октября Delta начала выполнять регулярные рейсы по маршруту «Даллас—Новый Орлеан». После окончания Второй мировой и перехода Лав-Филда под использование только гражданскими воздушными судами, 16 мая 1945 года администрация Далласа принимает план о реконструкции аэропорта. 9 марта 1947 года было завершено строительство восточного крыла терминала «Леммон-Авеню», а 10 августа 1948 года — северного крыла. 19 февраля 1947 года в Лав-Филде размещает свой хаб авиакомпания Pioneer Air Lines (англ.), которая 8 мая 1950 года переместила сюда из Хьюстона свою штаб-квартиру, а в сентябре 1949 года открыла свой хаб Central Airlines (англ.). В 1955 году Pioneer была поглощена Continental Airlines, которая таким образом получила хаб в Далласе[2]. 26 марта 1952 года полоса северо-западного/юго-восточного направления (13/31) удлиняется до 7750 фут (2360 м), а 1 июня 1954 года была закрыта полоса восточного/западного направления (7/25). 5 августа 1955 года было начато строительство нового терминала, который открылся 20 октября 1957 года. В декабре 1955 года Braniff и Delta, получают от Совета по гражданской авиации сертификаты на открытие новых маршрутов, после чего начинают выполнять полёты из Далласа в Вашингтон и Нью-Йорк. С 1 апреля 1959 года в аэропорт Лав-Филд начали выполнять полёты первые турбовинтовые самолёты — Vickers Viscount компании Continental Airlines, а с 12 июля того же года — первые турбореактивные — Boeing 707 компании American Airlines[2].

22 ноября 1963 года в аэропорту происходит одно из самых ключевых событий в мировой истории: утром этого дня в Даллас прибыл президент США Джон Кеннеди со своей супругой Жаклин. Однако по пути от аэропорта президент был убит. Тем же вечером вице-президент Линдон Джонсон на борту президентского самолёта, ещё перед вылетом из Лав-Филда, принёс присягу, тем самым приступив к исполнению президентских обязанностей.

18 августа 1964 года на аэродроме открывается новое пожарное депо, а 18 августа 1965 — двухэтажная парковка для автомобилей (строительство начато 20 апреля 1964 года). В сентябре 1965 года American открывает новый терминал для обслуживания реактивных самолётов, а 7 декабря 1968 года распахнул свои двери «Терминал будущего» компании Braniff, дизайн которого разрабатывал Джек Корган (англ. Jack Corgan). Также в 1968 году было завершено расширение билетного и багажного терминалов. В 1970 году автоматизированная монорельсовая система связала «терминал будущего» и автопарковку. 7 июля 1969 года была открыта ещё одна взлётно-посадочная полоса северо-западного/юго-восточного направления — 13R/31L, что позволило повысить пропускную способность аэропорта. Уже существующая полоса 13/31 теперь стала именоваться 13L/31R, а 29 января 1970 года завершилась её реконструкция, в результате которой толщина покрытия была увеличена на 17 дюймов (43 см), что позволяло принимать широкофюзеляжные самолёты[2].

В 1971 году в Лав-Филде разместила свою штаб-квартиру новообразованная бюджетная авиакомпания Southwest Airlines, которая начинает выполнять полёты в Хьюстон и Сан-Антонио. По данным на 1973 год пассажиропоток аэропорта Лав-Филд достигает максимума — 6 668 398 человек, что на тот момент выводило его на шестое место в стране[2][1].

После 1974 года

Два крупных города Техаса — Даллас и Форт-Уэрт, — расположены относительно рядом, но в 1960-х годах каждый обслуживался отдельным аэропортом (у Форт-Уэрта — Большой юго-западный аэропорт (англ.)). Администрация Форт-Уэрта ещё с середины XX века неоднократно предлагала Далласу создать единый аэропорт, который бы обслуживал оба города, но получала отказ. В 1964 году в этот спор наконец вмешалось Федеральное управление гражданской авиации, которому уже надоело обслуживать сразу два аэропорта, поэтому в апреле 1964 года Федеральное управление совместно с Советом по гражданской авиации поставили вопрос перед обоими городами, чтобы они выбрали место для строительства нового общего аэропорта[3].

13 января 1974 года был открыт новый общий аэропорт — Даллас/Форт-Уэрт. В том же году туда по указанию городских властей Далласа и Форт-Уэрта переместили свои хабы и штаб-квартиры авиакомпании, до этого работающие в аэропортах обоих городов, включая American, Braniff, Continental, Delta и так далее. Однако Southwest Airlines изначально отказалась переезжать в новый аэропорт, посчитав, что клиентам будет неудобно добираться до более удалённого от Далласа аэропорта. В 1972 году суд разрешил этой авиакомпании остаться в Лав-Филде. Отток авиаперевозчиков привёл к значительному спаду пассажиропотока и в 1975 году аэропорт Лав-Филд обслужил «только» 467 212 пассажиров — в 14 раз меньше, по сравнению с 1973 годом. Хотя стоит отметить, в отличие от далласского аэропорта, который всё-таки продолжал работать, аэропорт Форт-Уэрта был закрыт[2][1].

В 1978 году, в связи с дерегулированием авиаперевозок в стране, Southwest Airlines открывает маршрут в Новый Орлеан. В 1981 году администрация Далласа вводит ограничения по уровню шума, что приводит к снижению возможностей аэропорта по приёму и выпуску самолётов в ночное время. В марте 1985 года были завершены мероприятия по снижению исходящего от аэропорта шума[2].

Близость аэропорта к городу начинает привлекать многих авиаперевозчиков использовать Лав-Филд для полётов на малые расстояния, так как их можно выполнять малыми, а соответственно более тихими самолётами. Но это не нравилось городу, так как увеличение числа рейсов приводило и к увеличению шума. 11 июня 1998 года, после многолетних судебных процессов с городскими властями, в Лав-Филде размещает свой хаб авиакомпания Continental Express, которая на самолётах Embraer ERJ 145 стала выполнять полёты в Хьюстон. 31 августа 1998 года полёты в Даллас из Остина начинает выполнять American Airlines. 22 декабря того же года Министерство транспорта США приходит к выводу, что город Даллас не может ограничивать использование аэродрома Лав-Филд. 1 февраля 2000 года Окружной апелляционный суд поддержал решение Министерства транспорта, постановив, что большие самолёты могут выполнять полёты из Лав-Филда максимум в семь городов за пределами Техаса, а малые, с пассажировместимостю от 56 мест и менее — куда угодно без ограничений[2].

5 апреля того же года авиакомпания Legend Airlines (англ.) начала выполнять полёты из Далласа в Лос-Анджелес (5 рейсов в день) и Вашингтон (Даллес, 4 рейса в день). Эти полёты выполнялись самолётами DC-9, у которых в результате конвертации пассажировместимость составляла 56 мест первого класса. Через два дня данная авиакомпания стала выполнять полёты в Лас-Вегас, но уже в декабре прекратила использовать Лав-Филд. 1 мая полёты из Далласа в Лос-Анджелес и Чикаго начинает совершать American Airlines, использующая Fokker 100 с пассажировместимостью 56 мест. 1 июля полёты в далласский аэропорт начала Atlantic Southeast Airlines, использующая небольшие самолёты производства Canadair. Пассажиропоток Лав-Филда вновь начал быстро расти, в связи с чем была проведена реконструкция аэропорта, в том числе глобальной перестройке подвергся «терминал будущего». В 2001 году открывается новый паркинг для автомобилей[2].

7 августа 2003 года аэропорт Лав-Филд официально поучает статус исторически значимого места штата Техас[2].

Напишите отзыв о статье "Даллас/Лав-Филд (аэропорт)"

Примечания

  1. 1 2 3 [tshaonline.org/handbook/online/articles/epl01 LOVE FIELD] (англ.). Texas State Historical Association. Проверено 4 марта 2016.
  2. 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 [www.dallas-lovefield.com/love-notes-chronology-of-events.html Love Notes - Chronology of Events] (англ.). Dallas, Texas Love Field Airport. Проверено 4 марта 2016.
  3. [query.nytimes.com/gst/abstract.html?res=9F01EED7153DEF32A25750C0A96E9C946591D6CF AIRPORT DISPUTE SEETHES IN TEXAS; Dallas and Fort Worth Fight Takes on New Urgency] (англ.), The New York Times (3 August 1964). Проверено 5 марта 2016.

Отрывок, характеризующий Даллас/Лав-Филд (аэропорт)

– Нет, ты знаешь, что еще не могло притти известие, но mon реrе беспокоится, и мне страшно.
– Так ничего?
– Ничего, – сказала княжна Марья, лучистыми глазами твердо глядя на невестку. Она решилась не говорить ей и уговорила отца скрыть получение страшного известия от невестки до ее разрешения, которое должно было быть на днях. Княжна Марья и старый князь, каждый по своему, носили и скрывали свое горе. Старый князь не хотел надеяться: он решил, что князь Андрей убит, и не смотря на то, что он послал чиновника в Австрию розыскивать след сына, он заказал ему в Москве памятник, который намерен был поставить в своем саду, и всем говорил, что сын его убит. Он старался не изменяя вести прежний образ жизни, но силы изменяли ему: он меньше ходил, меньше ел, меньше спал, и с каждым днем делался слабее. Княжна Марья надеялась. Она молилась за брата, как за живого и каждую минуту ждала известия о его возвращении.


– Ma bonne amie, [Мой добрый друг,] – сказала маленькая княгиня утром 19 го марта после завтрака, и губка ее с усиками поднялась по старой привычке; но как и во всех не только улыбках, но звуках речей, даже походках в этом доме со дня получения страшного известия была печаль, то и теперь улыбка маленькой княгини, поддавшейся общему настроению, хотя и не знавшей его причины, – была такая, что она еще более напоминала об общей печали.
– Ma bonne amie, je crains que le fruschtique (comme dit Фока – повар) de ce matin ne m'aie pas fait du mal. [Дружочек, боюсь, чтоб от нынешнего фриштика (как называет его повар Фока) мне не было дурно.]
– А что с тобой, моя душа? Ты бледна. Ах, ты очень бледна, – испуганно сказала княжна Марья, своими тяжелыми, мягкими шагами подбегая к невестке.
– Ваше сиятельство, не послать ли за Марьей Богдановной? – сказала одна из бывших тут горничных. (Марья Богдановна была акушерка из уездного города, жившая в Лысых Горах уже другую неделю.)
– И в самом деле, – подхватила княжна Марья, – может быть, точно. Я пойду. Courage, mon ange! [Не бойся, мой ангел.] Она поцеловала Лизу и хотела выйти из комнаты.
– Ах, нет, нет! – И кроме бледности, на лице маленькой княгини выразился детский страх неотвратимого физического страдания.
– Non, c'est l'estomac… dites que c'est l'estomac, dites, Marie, dites…, [Нет это желудок… скажи, Маша, что это желудок…] – и княгиня заплакала детски страдальчески, капризно и даже несколько притворно, ломая свои маленькие ручки. Княжна выбежала из комнаты за Марьей Богдановной.
– Mon Dieu! Mon Dieu! [Боже мой! Боже мой!] Oh! – слышала она сзади себя.
Потирая полные, небольшие, белые руки, ей навстречу, с значительно спокойным лицом, уже шла акушерка.
– Марья Богдановна! Кажется началось, – сказала княжна Марья, испуганно раскрытыми глазами глядя на бабушку.
– Ну и слава Богу, княжна, – не прибавляя шага, сказала Марья Богдановна. – Вам девицам про это знать не следует.
– Но как же из Москвы доктор еще не приехал? – сказала княжна. (По желанию Лизы и князя Андрея к сроку было послано в Москву за акушером, и его ждали каждую минуту.)
– Ничего, княжна, не беспокойтесь, – сказала Марья Богдановна, – и без доктора всё хорошо будет.
Через пять минут княжна из своей комнаты услыхала, что несут что то тяжелое. Она выглянула – официанты несли для чего то в спальню кожаный диван, стоявший в кабинете князя Андрея. На лицах несших людей было что то торжественное и тихое.
Княжна Марья сидела одна в своей комнате, прислушиваясь к звукам дома, изредка отворяя дверь, когда проходили мимо, и приглядываясь к тому, что происходило в коридоре. Несколько женщин тихими шагами проходили туда и оттуда, оглядывались на княжну и отворачивались от нее. Она не смела спрашивать, затворяла дверь, возвращалась к себе, и то садилась в свое кресло, то бралась за молитвенник, то становилась на колена пред киотом. К несчастию и удивлению своему, она чувствовала, что молитва не утишала ее волнения. Вдруг дверь ее комнаты тихо отворилась и на пороге ее показалась повязанная платком ее старая няня Прасковья Савишна, почти никогда, вследствие запрещения князя,не входившая к ней в комнату.
– С тобой, Машенька, пришла посидеть, – сказала няня, – да вот княжовы свечи венчальные перед угодником зажечь принесла, мой ангел, – сказала она вздохнув.
– Ах как я рада, няня.
– Бог милостив, голубка. – Няня зажгла перед киотом обвитые золотом свечи и с чулком села у двери. Княжна Марья взяла книгу и стала читать. Только когда слышались шаги или голоса, княжна испуганно, вопросительно, а няня успокоительно смотрели друг на друга. Во всех концах дома было разлито и владело всеми то же чувство, которое испытывала княжна Марья, сидя в своей комнате. По поверью, что чем меньше людей знает о страданиях родильницы, тем меньше она страдает, все старались притвориться незнающими; никто не говорил об этом, но во всех людях, кроме обычной степенности и почтительности хороших манер, царствовавших в доме князя, видна была одна какая то общая забота, смягченность сердца и сознание чего то великого, непостижимого, совершающегося в эту минуту.
В большой девичьей не слышно было смеха. В официантской все люди сидели и молчали, на готове чего то. На дворне жгли лучины и свечи и не спали. Старый князь, ступая на пятку, ходил по кабинету и послал Тихона к Марье Богдановне спросить: что? – Только скажи: князь приказал спросить что? и приди скажи, что она скажет.
– Доложи князю, что роды начались, – сказала Марья Богдановна, значительно посмотрев на посланного. Тихон пошел и доложил князю.
– Хорошо, – сказал князь, затворяя за собою дверь, и Тихон не слыхал более ни малейшего звука в кабинете. Немного погодя, Тихон вошел в кабинет, как будто для того, чтобы поправить свечи. Увидав, что князь лежал на диване, Тихон посмотрел на князя, на его расстроенное лицо, покачал головой, молча приблизился к нему и, поцеловав его в плечо, вышел, не поправив свечей и не сказав, зачем он приходил. Таинство торжественнейшее в мире продолжало совершаться. Прошел вечер, наступила ночь. И чувство ожидания и смягчения сердечного перед непостижимым не падало, а возвышалось. Никто не спал.

Была одна из тех мартовских ночей, когда зима как будто хочет взять свое и высыпает с отчаянной злобой свои последние снега и бураны. Навстречу немца доктора из Москвы, которого ждали каждую минуту и за которым была выслана подстава на большую дорогу, к повороту на проселок, были высланы верховые с фонарями, чтобы проводить его по ухабам и зажорам.
Княжна Марья уже давно оставила книгу: она сидела молча, устремив лучистые глаза на сморщенное, до малейших подробностей знакомое, лицо няни: на прядку седых волос, выбившуюся из под платка, на висящий мешочек кожи под подбородком.
Няня Савишна, с чулком в руках, тихим голосом рассказывала, сама не слыша и не понимая своих слов, сотни раз рассказанное о том, как покойница княгиня в Кишиневе рожала княжну Марью, с крестьянской бабой молдаванкой, вместо бабушки.
– Бог помилует, никогда дохтура не нужны, – говорила она. Вдруг порыв ветра налег на одну из выставленных рам комнаты (по воле князя всегда с жаворонками выставлялось по одной раме в каждой комнате) и, отбив плохо задвинутую задвижку, затрепал штофной гардиной, и пахнув холодом, снегом, задул свечу. Княжна Марья вздрогнула; няня, положив чулок, подошла к окну и высунувшись стала ловить откинутую раму. Холодный ветер трепал концами ее платка и седыми, выбившимися прядями волос.
– Княжна, матушка, едут по прешпекту кто то! – сказала она, держа раму и не затворяя ее. – С фонарями, должно, дохтур…
– Ах Боже мой! Слава Богу! – сказала княжна Марья, – надо пойти встретить его: он не знает по русски.
Княжна Марья накинула шаль и побежала навстречу ехавшим. Когда она проходила переднюю, она в окно видела, что какой то экипаж и фонари стояли у подъезда. Она вышла на лестницу. На столбике перил стояла сальная свеча и текла от ветра. Официант Филипп, с испуганным лицом и с другой свечей в руке, стоял ниже, на первой площадке лестницы. Еще пониже, за поворотом, по лестнице, слышны были подвигавшиеся шаги в теплых сапогах. И какой то знакомый, как показалось княжне Марье, голос, говорил что то.
– Слава Богу! – сказал голос. – А батюшка?
– Почивать легли, – отвечал голос дворецкого Демьяна, бывшего уже внизу.
Потом еще что то сказал голос, что то ответил Демьян, и шаги в теплых сапогах стали быстрее приближаться по невидному повороту лестницы. «Это Андрей! – подумала княжна Марья. Нет, это не может быть, это было бы слишком необыкновенно», подумала она, и в ту же минуту, как она думала это, на площадке, на которой стоял официант со свечой, показались лицо и фигура князя Андрея в шубе с воротником, обсыпанным снегом. Да, это был он, но бледный и худой, и с измененным, странно смягченным, но тревожным выражением лица. Он вошел на лестницу и обнял сестру.
– Вы не получили моего письма? – спросил он, и не дожидаясь ответа, которого бы он и не получил, потому что княжна не могла говорить, он вернулся, и с акушером, который вошел вслед за ним (он съехался с ним на последней станции), быстрыми шагами опять вошел на лестницу и опять обнял сестру. – Какая судьба! – проговорил он, – Маша милая – и, скинув шубу и сапоги, пошел на половину княгини.


Маленькая княгиня лежала на подушках, в белом чепчике. (Страдания только что отпустили ее.) Черные волосы прядями вились у ее воспаленных, вспотевших щек; румяный, прелестный ротик с губкой, покрытой черными волосиками, был раскрыт, и она радостно улыбалась. Князь Андрей вошел в комнату и остановился перед ней, у изножья дивана, на котором она лежала. Блестящие глаза, смотревшие детски, испуганно и взволнованно, остановились на нем, не изменяя выражения. «Я вас всех люблю, я никому зла не делала, за что я страдаю? помогите мне», говорило ее выражение. Она видела мужа, но не понимала значения его появления теперь перед нею. Князь Андрей обошел диван и в лоб поцеловал ее.
– Душенька моя, – сказал он: слово, которое никогда не говорил ей. – Бог милостив. – Она вопросительно, детски укоризненно посмотрела на него.
– Я от тебя ждала помощи, и ничего, ничего, и ты тоже! – сказали ее глаза. Она не удивилась, что он приехал; она не поняла того, что он приехал. Его приезд не имел никакого отношения до ее страданий и облегчения их. Муки вновь начались, и Марья Богдановна посоветовала князю Андрею выйти из комнаты.
Акушер вошел в комнату. Князь Андрей вышел и, встретив княжну Марью, опять подошел к ней. Они шопотом заговорили, но всякую минуту разговор замолкал. Они ждали и прислушивались.
– Allez, mon ami, [Иди, мой друг,] – сказала княжна Марья. Князь Андрей опять пошел к жене, и в соседней комнате сел дожидаясь. Какая то женщина вышла из ее комнаты с испуганным лицом и смутилась, увидав князя Андрея. Он закрыл лицо руками и просидел так несколько минут. Жалкие, беспомощно животные стоны слышались из за двери. Князь Андрей встал, подошел к двери и хотел отворить ее. Дверь держал кто то.
– Нельзя, нельзя! – проговорил оттуда испуганный голос. – Он стал ходить по комнате. Крики замолкли, еще прошло несколько секунд. Вдруг страшный крик – не ее крик, она не могла так кричать, – раздался в соседней комнате. Князь Андрей подбежал к двери; крик замолк, послышался крик ребенка.
«Зачем принесли туда ребенка? подумал в первую секунду князь Андрей. Ребенок? Какой?… Зачем там ребенок? Или это родился ребенок?» Когда он вдруг понял всё радостное значение этого крика, слезы задушили его, и он, облокотившись обеими руками на подоконник, всхлипывая, заплакал, как плачут дети. Дверь отворилась. Доктор, с засученными рукавами рубашки, без сюртука, бледный и с трясущейся челюстью, вышел из комнаты. Князь Андрей обратился к нему, но доктор растерянно взглянул на него и, ни слова не сказав, прошел мимо. Женщина выбежала и, увидав князя Андрея, замялась на пороге. Он вошел в комнату жены. Она мертвая лежала в том же положении, в котором он видел ее пять минут тому назад, и то же выражение, несмотря на остановившиеся глаза и на бледность щек, было на этом прелестном, детском личике с губкой, покрытой черными волосиками.
«Я вас всех люблю и никому дурного не делала, и что вы со мной сделали?» говорило ее прелестное, жалкое, мертвое лицо. В углу комнаты хрюкнуло и пискнуло что то маленькое, красное в белых трясущихся руках Марьи Богдановны.