Даллес, Аллен

Аллен Уэлш Даллес Allen Welsh Dulles<tr><td colspan="2" style="text-align: center; border-top: solid darkgray 1px;"></td></tr>
директор Центральной разведки
26 февраля 1953 — 29 ноября 1961
Президент:	Дуайт Эйзенхауэр Джон Ф. Кеннеди
Предшественник:	Уолтер Смит
Преемник:	Джон МакКоун
Рождение:	Уотертаун, Нью-Йорк (штат), США
Смерть:	Вашингтон (округ Колумбия), США
Место погребения:	Балтимор, Мэриленд, США
Супруга:	Марта Кловер Тодд (с 1920)
Образование:	Принстонский университет (1914)

Аллен Уэлш Даллес (англ. Allen Welsh Dulles; 7 апреля 1893, Уотертаун, Нью-Йорк — 29 января 1969, Вашингтон) — американский дипломат и разведчик, руководитель резидентуры Управления стратегических служб в Берне (Швейцария) во время Второй мировой войны, директор Центральной разведки (1953—1961).

Биография

Семья

Аллен Уэлш Даллес родился 7 апреля 1893 года в городке Уотертаун, штат Нью-Йорк, в семье, многие представители которой занимали важные посты в американской дипломатической службе. Дед по отцовской линии был миссионером, долгое время провел в Индии. Его дед по материнской линии генерал Джон Уотсон Фостер — участник гражданской войны, был Государственным секретарём при президенте Бенджамине Гаррисоне, позднее был послом США в Мексике, России и Испании. Муж его тёти, Роберт Лансинг, был Государственным секретарём в администрации Вудро Вильсона. Старший брат Аллена Уэлша, Джон Фостер Даллес, впоследствии был назначен Государственным секретарём при президенте Дуайте Эйзенхауэре. Мать выросла в Европе, отец получил европейское образование.

Детство

По воспоминаниям Даллеса он рос в атмосфере семейных споров по поводу происходящих в мире событий. В 1901 году, когда Аллену было 8 лет, под влиянием споров между его дедом и Лансингом об англо-бурской войне, изложил собственные мысли на этот счет на бумаге. Он в решительной форме выступил на стороне «обиженных». Записки ребёнка были замечены взрослыми и изданы в виде брошюры, которая стала «бестселлером» в районе Вашингтона.

Карьера

В 1914 году окончил Принстонский университет и отправился в путешествие. Работал школьным учителем в Индии, затем в Китае. Много ездил по Дальнему Востоку. В 1915 году вернулся в США и был принят на дипломатическую службу. Занимал различные посты в Европе — Вена (1916), Берн (1917), Берлин (1919), Константинополь (1920). По собственному признанию работа носила более разведывательный характер нежели дипломатический. Участвовал в переговорах об окончании Первой мировой войны в качестве члена американской делегации. В 1922 году стал главой отдела Ближнего Востока в Вашингтоне. Параллельно начал изучать право в университете Джорджа Вашингтона. В 1926 году оставил дипломатическую службу и занялся адвокатской практикой, став сотрудником адвокатской фирмы «Салливан и Кромвель», в которой его старший брат занимал один из руководящих постов. Его вклад состоял не столько в его юридических способностях, сколько в знании того, как работает государственная машина, и умении пробивать интересы своих клиентов. В 1928 году сдаёт экзамен на адвокатскую лицензию.

Работа в законодательной сфере привлекала его меньше, чем дипломатия, и Даллес продолжал выполнять различные дипломатические правительственные поручения. В 1927 году он провёл шесть месяцев в Европе как юридический советник Конференции по военно-морскому вооружению в Женеве. Был американским делегатом на Конференции по продаже оружия. В 1932—1933 гг. представлял США в Лиге Наций на Конференции по разоружению.

В 1930-е годы в соавторстве с Хамильтоном Фиш Армстронгом написал две книги — «Можем ли мы быть нейтральными» (1936) и «Может ли Америка оставаться нейтральной» (1939).

С началом войны наступает резкий поворот в карьере Даллеса. Он поступает на службу в только что созданное Управление стратегических служб (прообраз будущего ЦРУ), и с конца 1942 года по 1945 год возглавляет его разведывательный центр в Берне. Работа центра была успешной, Даллес смог получить ряд ценных сведений о нацистской Германии, в основном через Фрица Кольбе, высокопоставленного немецкого дипломата-антифашиста. В 1945 году Даллес сыграл важную роль в переговорах, приведших к капитуляции немецкой армии в Северной Италии.

С окончанием войны Управление стратегических служб было расформировано, и в 1947 году его создатель, Уильям Донован, добивается от президента Трумэна создания нового разведывательного органа, ЦРУ, подчинённого непосредственно президенту и проводящего как открытую разведывательную деятельность, так и тайные операции. В 1950 году Даллес назначается заместителем директора по планированию, становясь ответственным за тайные операции ЦРУ. В 1951 году он — второй по значимости человек в организации.

Сменивший Трумэна Дуайт Эйзенхауэр назначает Даллеса главой ЦРУ, и в этой должности последний остаётся с 1953 по 1961 годы. Именно Даллес во многом создал эту организацию в том виде, как мы её знаем сегодня, определил стиль её работы и место в системе разведывательных служб США. Во время его руководства ЦРУ занималось как сбором и анализом секретной информации, так и скрытыми операциями. Самыми известными успехами ЦРУ в области разведки под руководством Даллеса считается программа самолётов-шпионов У-2 и подключение к телефонной сети Восточного Берлина через тоннель под Берлинской стеной, которая с самого начала шла под контролем КГБ СССР.

Что касается секретных операций, то тут у ЦРУ удачи чередовались с провалами. К числу успешных операций ЦРУ стоит отнести свержение премьер-министра Ирана Моссадыка в 1953 году, свержение президента Гватемалы Арбенса в 1954 году. После неудачной попытки вторжения на Кубу в 1961 году Даллес вынужден был уйти в отставку с поста главы ЦРУ. Сам Даллес впоследствии возлагал вину в провале вторжения на президента, утверждая, что Кеннеди не выделил достаточно сил на проведение операции.

В 1963 году Даллес последний раз вернулся к государственной деятельности, став членом комиссии, расследовавшей убийство Кеннеди.

На пенсии Даллес написал несколько книг с воспоминаниями о своей дипломатической и разведывательной службе. Он был частым участником телевизионных программ, посвящённых вопросам внешней политики.

В 1969 году Даллес умер от воспаления лёгких. Похоронен на кладбище Балтимора. Его жена, урождённая Марта Кловер Тодд, с которой он сочетался браком в 1920 году, пережила его на 5 лет. У пары было трое детей.

Операция Санрайз (1945)

Аллен Даллес стал широко известен в Советском Союзе через 4 года после своей смерти, после того, как в 1973 году стал одним из героев культового сериала «Семнадцать мгновений весны». Его роль сыграл Вячеслав Шалевич, имевший в картине несомненное внешнее сходство с Даллесом. По сюжету фильма высшие немецкие чины (генерал Вольф в исполнении Василия Ланового) входят в контакт с Даллесом и ведут с ним секретные переговоры с целью заключения сепаратного мира с Западом, при этом Даллес действует за спиной президента Рузвельта. Советский разведчик Максим Исаев — Штирлиц (в исполнении Вячеслава Тихонова) раскрывает заговор и срывает продолжение переговоров, сообщая о заговорщиках немецким властям и информируя Москву о подробностях переговоров.

Сюжет основан на реальных событиях: в марте-апреле 1945 года Даллес действительно вёл тайные переговоры с командующим силами СС в Италии генералом Вольфом, однако они велись с ведома руководства и формально ограничивались вопросом сдачи группировки германских войск в Северной Италии. Союзники кратко информировали Сталина о переговорах, советские руководители также знали о них через своих разведчиков (среди них Ким Филби и Рудольф Расслер). Последовал резкий обмен телеграммами между Сталиным и Рузвельтом. Сталин потребовал допустить представителей СССР на следующие встречи, но не смог этого добиться. Германская группировка войск в Италии капитулировала 29 апреля 1945 года.

«План Даллеса»

Начиная с 1990-х годов в российских СМИ иногда упоминается так называемый «План Даллеса» — текст на русском языке, излагающий общие принципы подчинения СССР через идеологическое развращение населения, весьма откровенный по формулировкам. По одной версии, этот доклад был произнесён Даллесом в Конгрессе США в 1945 г., по другой — это отрывок из его книги, опубликованной то ли в 1945, то ли в 1953 году. Текст «Плана» восходит к отрывку из романа Анатолия Иванова «Вечный зов» в редакции 1981 года (в романе его произносит один из отрицательных героев — бывший белогвардеец на службе у нацистов). В виде, цитируемом сторонниками его подлинности, «План Даллеса» на русском языке нигде не был опубликован в документалистике, а английский оригинал этого текста никогда не был представлен не только общественности, но и экспертам.

Иногда «Планом Даллеса» называют меморандум 20/1 СНБ США от 18 августа 1948, представляющий из себя подготовленный по запросу министра обороны Джеймса Форрестола аналитический документ о долгосрочных целях политики США в отношении СССР.

Киновоплощения

• Герберт Тиде «Дело У-2» («Die U-2-Affäre») (ФРГ, 1970)
• Отто Буссе «Освобождение» (СССР, 1972)
• Вячеслав Шалевич «Семнадцать мгновений весны» (СССР, 1973)
• Йозеф Ветровец «Жизнь и смерть Фердинанда Люса» (СССР, 1976)
• Лев Эйрес «Francis Gary Powers: The True Story of the U-2 Spy Incident» (США, 1976)
• Джордж Хемлин «Кеннеди» («Kennedy») (США, 1983)
• Николай Засухин «Мы обвиняем» (СССР, 1985)
• Терренс Лабрус «День первый» («Day One») (США, 1989)
• Станислав Бичиско «Ветер с востока» (1993)
• Майк Кеннеди «Dark Skies» (США, 1996—1997)
• Джек Беттс «Комиссия» («The Commission») (США, 2003)
• Седрик Смит «Компания» («The Company») (США, 2007)
• Тим Эхерн The Real American — Joe McCarthy (США, 2011)
• Аллен Рояль «Кеннеди» («The Kennedys») (США, 2011)
• Петер Макробби «Шпионский мост» (США, 2015)

Ссылки и литература

• Юлиус Мадер. Гангстеры Аллена Даллеса. М: Воениздат, 1960. Пер. с нем.
• [hrono.ru/biograf/bio_d/dalles.html Даллес, Аллен Уэлш] на проекте [www.hrono.ru/ Хронос]
• Herman Finer. Dulles over Suez, the Theory and Practice of his Diplomacy (Аллен Даллес по вопросу Суэцкого канала: теория и практика его дипломатии). Heinemann: Лондон, 1964; Quadrangle Books: Чикаго, 1964.

Отрывок, характеризующий Даллес, Аллен

– A vos places! [По местам!] – вдруг закричал голос.
Между пленными и конвойными произошло радостное смятение и ожидание чего то счастливого и торжественного. Со всех сторон послышались крики команды, и с левой стороны, рысью объезжая пленных, показались кавалеристы, хорошо одетые, на хороших лошадях. На всех лицах было выражение напряженности, которая бывает у людей при близости высших властей. Пленные сбились в кучу, их столкнули с дороги; конвойные построились.
– L'Empereur! L'Empereur! Le marechal! Le duc! [Император! Император! Маршал! Герцог!] – и только что проехали сытые конвойные, как прогремела карета цугом, на серых лошадях. Пьер мельком увидал спокойное, красивое, толстое и белое лицо человека в треугольной шляпе. Это был один из маршалов. Взгляд маршала обратился на крупную, заметную фигуру Пьера, и в том выражении, с которым маршал этот нахмурился и отвернул лицо, Пьеру показалось сострадание и желание скрыть его.
Генерал, который вел депо, с красным испуганным лицом, погоняя свою худую лошадь, скакал за каретой. Несколько офицеров сошлось вместе, солдаты окружили их. У всех были взволнованно напряженные лица.
– Qu'est ce qu'il a dit? Qu'est ce qu'il a dit?.. [Что он сказал? Что? Что?..] – слышал Пьер.
Во время проезда маршала пленные сбились в кучу, и Пьер увидал Каратаева, которого он не видал еще в нынешнее утро. Каратаев в своей шинельке сидел, прислонившись к березе. В лице его, кроме выражения вчерашнего радостного умиления при рассказе о безвинном страдании купца, светилось еще выражение тихой торжественности.
Каратаев смотрел на Пьера своими добрыми, круглыми глазами, подернутыми теперь слезою, и, видимо, подзывал его к себе, хотел сказать что то. Но Пьеру слишком страшно было за себя. Он сделал так, как будто не видал его взгляда, и поспешно отошел.
Когда пленные опять тронулись, Пьер оглянулся назад. Каратаев сидел на краю дороги, у березы; и два француза что то говорили над ним. Пьер не оглядывался больше. Он шел, прихрамывая, в гору.
Сзади, с того места, где сидел Каратаев, послышался выстрел. Пьер слышал явственно этот выстрел, но в то же мгновение, как он услыхал его, Пьер вспомнил, что он не кончил еще начатое перед проездом маршала вычисление о том, сколько переходов оставалось до Смоленска. И он стал считать. Два французские солдата, из которых один держал в руке снятое, дымящееся ружье, пробежали мимо Пьера. Они оба были бледны, и в выражении их лиц – один из них робко взглянул на Пьера – было что то похожее на то, что он видел в молодом солдате на казни. Пьер посмотрел на солдата и вспомнил о том, как этот солдат третьего дня сжег, высушивая на костре, свою рубаху и как смеялись над ним.
Собака завыла сзади, с того места, где сидел Каратаев. «Экая дура, о чем она воет?» – подумал Пьер.
Солдаты товарищи, шедшие рядом с Пьером, не оглядывались, так же как и он, на то место, с которого послышался выстрел и потом вой собаки; но строгое выражение лежало на всех лицах.


Депо, и пленные, и обоз маршала остановились в деревне Шамшеве. Все сбилось в кучу у костров. Пьер подошел к костру, поел жареного лошадиного мяса, лег спиной к огню и тотчас же заснул. Он спал опять тем же сном, каким он спал в Можайске после Бородина.
Опять события действительности соединялись с сновидениями, и опять кто то, сам ли он или кто другой, говорил ему мысли, и даже те же мысли, которые ему говорились в Можайске.
«Жизнь есть всё. Жизнь есть бог. Все перемещается и движется, и это движение есть бог. И пока есть жизнь, есть наслаждение самосознания божества. Любить жизнь, любить бога. Труднее и блаженнее всего любить эту жизнь в своих страданиях, в безвинности страданий».
«Каратаев» – вспомнилось Пьеру.
И вдруг Пьеру представился, как живой, давно забытый, кроткий старичок учитель, который в Швейцарии преподавал Пьеру географию. «Постой», – сказал старичок. И он показал Пьеру глобус. Глобус этот был живой, колеблющийся шар, не имеющий размеров. Вся поверхность шара состояла из капель, плотно сжатых между собой. И капли эти все двигались, перемещались и то сливались из нескольких в одну, то из одной разделялись на многие. Каждая капля стремилась разлиться, захватить наибольшее пространство, но другие, стремясь к тому же, сжимали ее, иногда уничтожали, иногда сливались с нею.
– Вот жизнь, – сказал старичок учитель.
«Как это просто и ясно, – подумал Пьер. – Как я мог не знать этого прежде».
– В середине бог, и каждая капля стремится расшириться, чтобы в наибольших размерах отражать его. И растет, сливается, и сжимается, и уничтожается на поверхности, уходит в глубину и опять всплывает. Вот он, Каратаев, вот разлился и исчез. – Vous avez compris, mon enfant, [Понимаешь ты.] – сказал учитель.
– Vous avez compris, sacre nom, [Понимаешь ты, черт тебя дери.] – закричал голос, и Пьер проснулся.
Он приподнялся и сел. У костра, присев на корточках, сидел француз, только что оттолкнувший русского солдата, и жарил надетое на шомпол мясо. Жилистые, засученные, обросшие волосами, красные руки с короткими пальцами ловко поворачивали шомпол. Коричневое мрачное лицо с насупленными бровями ясно виднелось в свете угольев.
– Ca lui est bien egal, – проворчал он, быстро обращаясь к солдату, стоявшему за ним. – …brigand. Va! [Ему все равно… разбойник, право!]
И солдат, вертя шомпол, мрачно взглянул на Пьера. Пьер отвернулся, вглядываясь в тени. Один русский солдат пленный, тот, которого оттолкнул француз, сидел у костра и трепал по чем то рукой. Вглядевшись ближе, Пьер узнал лиловую собачонку, которая, виляя хвостом, сидела подле солдата.
– А, пришла? – сказал Пьер. – А, Пла… – начал он и не договорил. В его воображении вдруг, одновременно, связываясь между собой, возникло воспоминание о взгляде, которым смотрел на него Платон, сидя под деревом, о выстреле, слышанном на том месте, о вое собаки, о преступных лицах двух французов, пробежавших мимо его, о снятом дымящемся ружье, об отсутствии Каратаева на этом привале, и он готов уже был понять, что Каратаев убит, но в то же самое мгновенье в его душе, взявшись бог знает откуда, возникло воспоминание о вечере, проведенном им с красавицей полькой, летом, на балконе своего киевского дома. И все таки не связав воспоминаний нынешнего дня и не сделав о них вывода, Пьер закрыл глаза, и картина летней природы смешалась с воспоминанием о купанье, о жидком колеблющемся шаре, и он опустился куда то в воду, так что вода сошлась над его головой.
Перед восходом солнца его разбудили громкие частые выстрелы и крики. Мимо Пьера пробежали французы.
– Les cosaques! [Казаки!] – прокричал один из них, и через минуту толпа русских лиц окружила Пьера.
Долго не мог понять Пьер того, что с ним было. Со всех сторон он слышал вопли радости товарищей.
– Братцы! Родимые мои, голубчики! – плача, кричали старые солдаты, обнимая казаков и гусар. Гусары и казаки окружали пленных и торопливо предлагали кто платья, кто сапоги, кто хлеба. Пьер рыдал, сидя посреди их, и не мог выговорить ни слова; он обнял первого подошедшего к нему солдата и, плача, целовал его.
Долохов стоял у ворот разваленного дома, пропуская мимо себя толпу обезоруженных французов. Французы, взволнованные всем происшедшим, громко говорили между собой; но когда они проходили мимо Долохова, который слегка хлестал себя по сапогам нагайкой и глядел на них своим холодным, стеклянным, ничего доброго не обещающим взглядом, говор их замолкал. С другой стороны стоял казак Долохова и считал пленных, отмечая сотни чертой мела на воротах.
– Сколько? – спросил Долохов у казака, считавшего пленных.
– На вторую сотню, – отвечал казак.
– Filez, filez, [Проходи, проходи.] – приговаривал Долохов, выучившись этому выражению у французов, и, встречаясь глазами с проходившими пленными, взгляд его вспыхивал жестоким блеском.
Денисов, с мрачным лицом, сняв папаху, шел позади казаков, несших к вырытой в саду яме тело Пети Ростова.


С 28 го октября, когда начались морозы, бегство французов получило только более трагический характер замерзающих и изжаривающихся насмерть у костров людей и продолжающих в шубах и колясках ехать с награбленным добром императора, королей и герцогов; но в сущности своей процесс бегства и разложения французской армии со времени выступления из Москвы нисколько не изменился.
От Москвы до Вязьмы из семидесятитрехтысячной французской армии, не считая гвардии (которая во всю войну ничего не делала, кроме грабежа), из семидесяти трех тысяч осталось тридцать шесть тысяч (из этого числа не более пяти тысяч выбыло в сражениях). Вот первый член прогрессии, которым математически верно определяются последующие.
Французская армия в той же пропорции таяла и уничтожалась от Москвы до Вязьмы, от Вязьмы до Смоленска, от Смоленска до Березины, от Березины до Вильны, независимо от большей или меньшей степени холода, преследования, заграждения пути и всех других условий, взятых отдельно. После Вязьмы войска французские вместо трех колонн сбились в одну кучу и так шли до конца. Бертье писал своему государю (известно, как отдаленно от истины позволяют себе начальники описывать положение армии). Он писал:
«Je crois devoir faire connaitre a Votre Majeste l'etat de ses troupes dans les differents corps d'annee que j'ai ete a meme d'observer depuis deux ou trois jours dans differents passages. Elles sont presque debandees. Le nombre des soldats qui suivent les drapeaux est en proportion du quart au plus dans presque tous les regiments, les autres marchent isolement dans differentes directions et pour leur compte, dans l'esperance de trouver des subsistances et pour se debarrasser de la discipline. En general ils regardent Smolensk comme le point ou ils doivent se refaire. Ces derniers jours on a remarque que beaucoup de soldats jettent leurs cartouches et leurs armes. Dans cet etat de choses, l'interet du service de Votre Majeste exige, quelles que soient ses vues ulterieures qu'on rallie l'armee a Smolensk en commencant a la debarrasser des non combattans, tels que hommes demontes et des bagages inutiles et du materiel de l'artillerie qui n'est plus en proportion avec les forces actuelles. En outre les jours de repos, des subsistances sont necessaires aux soldats qui sont extenues par la faim et la fatigue; beaucoup sont morts ces derniers jours sur la route et dans les bivacs. Cet etat de choses va toujours en augmentant et donne lieu de craindre que si l'on n'y prete un prompt remede, on ne soit plus maitre des troupes dans un combat. Le 9 November, a 30 verstes de Smolensk».
[Долгом поставляю донести вашему величеству о состоянии корпусов, осмотренных мною на марше в последние три дня. Они почти в совершенном разброде. Только четвертая часть солдат остается при знаменах, прочие идут сами по себе разными направлениями, стараясь сыскать пропитание и избавиться от службы. Все думают только о Смоленске, где надеются отдохнуть. В последние дни много солдат побросали патроны и ружья. Какие бы ни были ваши дальнейшие намерения, но польза службы вашего величества требует собрать корпуса в Смоленске и отделить от них спешенных кавалеристов, безоружных, лишние обозы и часть артиллерии, ибо она теперь не в соразмерности с числом войск. Необходимо продовольствие и несколько дней покоя; солдаты изнурены голодом и усталостью; в последние дни многие умерли на дороге и на биваках. Такое бедственное положение беспрестанно усиливается и заставляет опасаться, что, если не будут приняты быстрые меры для предотвращения зла, мы скоро не будем иметь войска в своей власти в случае сражения. 9 ноября, в 30 верстах от Смоленка.]
Ввалившись в Смоленск, представлявшийся им обетованной землей, французы убивали друг друга за провиант, ограбили свои же магазины и, когда все было разграблено, побежали дальше.
Все шли, сами не зная, куда и зачем они идут. Еще менее других знал это гений Наполеона, так как никто ему не приказывал. Но все таки он и его окружающие соблюдали свои давнишние привычки: писались приказы, письма, рапорты, ordre du jour [распорядок дня]; называли друг друга:
«Sire, Mon Cousin, Prince d'Ekmuhl, roi de Naples» [Ваше величество, брат мой, принц Экмюльский, король Неаполитанский.] и т.д. Но приказы и рапорты были только на бумаге, ничто по ним не исполнялось, потому что не могло исполняться, и, несмотря на именование друг друга величествами, высочествами и двоюродными братьями, все они чувствовали, что они жалкие и гадкие люди, наделавшие много зла, за которое теперь приходилось расплачиваться. И, несмотря на то, что они притворялись, будто заботятся об армии, они думали только каждый о себе и о том, как бы поскорее уйти и спастись.