Далмат Исетский

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
Далмат Исетский

Портрет XVIII века (?)
Имя в миру

Дмитрий Иванович Мокринский

Рождение

1594(1594)
Берёзов
(ныне Ханты-Мансийский автономный округ — Югра)

Смерть

25 июня (5 июля) 1697(1697-07-05)
Далматовский Успенский монастырь
(ныне Далматово, Курганская область)

Прославлен

в Русской православной церкви

Канонизирован

в 2004 году

В лике

преподобных

Главная святыня

мощи в Далматовском Свято-Успенском монастыре, г. Далматово, Курганская область

День памяти

10 (23) июня, 25 июня (8 июля)

Категория на Викискладе

Далмат Исетский (Далмат Пермский, в миру Дмитрий Иванович Мокринский; 1594, Берёзов — 25 июня (5 июля1697, Далматовский Успенский монастырь) — основатель Далматовского Свято-Успенского мужского монастыря. Возникшее рядом с монастырём поселение в 1781 году получило статус уездного города с названием Далматов в честь основателя[1].

Преподобный Русской православной церкви (канонизирован в 2004 году как местночтимый святой Курганской и Шадринской епархии), память совершается (по юлианскому календарю): 10 июня (Собор Сибирских святых) и 25 июня. Архиерейским собором 2013 года утверждено общецерковное почитание преподобного Далмата.

О жизнеописании преподобного Далмата сообщает «Известие об основании Далматовского монастыря», написанное в начале XVIII века его сыном архимандритом Исааком (Мокринским).





Биография

Дмитрий Мокринский родился в 1594 году в семье казачьего атамана Ивана Мокринского в Берёзове (ныне Ханты-Мансийский автономный округ — Югра). Его мать, предположительно, происходила из новокрещёных сибирских татар рода тюменского мурзы Илигея[2] или остяков. В семье было три сына: Дмитрий, Савватий (умер в 1643—44 окладном году) и Фёдор[3].

Из документов сибирского делопроизводства известно, что Дмитрий числился в детях боярских и около 1627—1628 годов вместе с семьёй был переведён из Берёзова в Тобольск. В документах 1628 года он упоминается как тобольский городничий, а в 1633 году — как приказчик в Вагайском остроге[4]. В период службы Дмитрия тобольским городничим в съезжей избе, где он ночевал, 9 декабря 1628 года произошел пожар, в котором сгорели городовая печать, воеводские дела и крупная сумма денег[5]. Было проведено следствие по подозрению в умышленном поджоге, по итогам которого с Дмитрия все обвинения были сняты. В 1633 году им были задержаны двое беглых колодников из Тобольска, взятых в плен во время Смоленской войны. По причине нехватки доходов (государево жалование — хлебный оклад в 11,5 четверти) для содержания своей семьи (у Дмитрия было пять детей) он завёл земельную запашку и, по словам его сына Исаака, был «не велми богат, но жительствуя вез великия скудости, дом свой строя во обилии, по своей вере вез нужды прилежа церкви»[5].

В 1642 (1643) году Дмитрий оставил службу, жену, детей[6]:4 и принял монашеский постриг с именем Далмат в Невьянском Спасо-Богоявленском монастыре. Вероятно, выбор этого монастыря для пострига был обусловлен тем, что в Невьянской слободе жил его брат Савватий[5]. Около 1644 года Далмат в поисках уединения оставил монастырь, где ему предлагали должность строителя, и стал жить отшельником в пещере в месте впадения реки Течи в реку Исеть, называемом Белое Городище. В том же году им была возведена деревянная часовня. Эта земля была собственностью татарина Илигея, который сдавал свои земли в аренду для промысла ирбитцам и невьянцам Королёвым и Шипицыным[7], и под влиянием арендатора он дважды пытался выгнать Далмата из его пещеры. По сообщению жития преподобного Далмата, в 1645 году, когда Илигей направился к пещере, чтобы выгнать Далмата, ему явилась Богородица и повелела отдать отшельнику эту землю. Весной 1646 года Илигей передал Белое Городище в собственность преподобному Далмату (позднее в 1659 году царской грамотой эти земли были закреплены за основанным Далматом монастырём)[4].

Вскоре вокруг Далмата образовалась группа последователей, была создана Исетская пустынь, ставшая первым русским поселением в долине реки Исети[4]. Первым сподвижником Далмата стал старец Иван из Нижнего Новгорода. С 1649 года в монастыре Далмата за вклад жил Тимофей Невежин, основатель города Кургана, который выполнял всякую монастырскую работу без денежного и хлебного жалования[8]. По благословению Тобольского архиепископа Герасима (Кремлёва) в монастыре была построена деревянная часовня. Главной святыней обители стала икона Успения Пресвятой Богородицы, принесённая Далматом из Невьянского монастыря. В сентябре 1651 года пустынь была сожжена войском сибирского царевича Девлет-Гирея[9]. Часть монахов была убита, остальных увели в плен[6]:5. Преподобный Далмат отсутствовал во время набега на пустынь и, придя на пепелище, нашёл неповреждённую икону Успения Богородицы[10]. После этих событий к Далмату вновь пришли сподвижники, и обитель была восстановлена. В начале 1650-х годов в пустынь к Далмату пришёл, стал его учеником и прожил в пустыни более 10 лет Афанасий (Любимов) — будущий первый Холмогорский и Важский архиепископ[4]. В Исетской пустыни по благословению архиепископа Тобольского Симеона была построена церковь Успения Пресвятой Богородицы с приделом Димитрия Прилуцкого и кельи, а саму обитель обнесли острогом.

В 1651 году, старцы обратились с челобитной к царю Алексею Михайловичу и тобольскому воеводе Василию Борисовичу Шереметьеву с просьбой о пожаловании им этих земель. Царской грамотой от 17 мая 1659 года пустынь была утверждена в качестве монастыря, его охрана была поручена тобольскому воеводе[6]:9. Первым игуменом монастыря стал сын преподобного Далмата Исаак, принявший монашеский постриг в обители своего отца после 1651 года. В монастыре для Далмата была устроена отдельная келья, в которой он находился в затворе (в сенях для напоминания о смертном часе стоял приготовленный Далматом для себя гроб). Несмотря на это, в письме в Тобольск от 1664 года он сообщал, что без его указания «братия по своим волям до сего дни никакова дела духовнаго и телеснаго делать не начинали и не делали»[11]. Также Далмат писал, что он направляет в степь дозоры для информирования о приближении кочевников. В 1662—1664 годах монастырь неоднократно подвергался набегам кочевых племён, разорявших его (например, про набег отряда Сары Мергена в 1662 году архивные документы сообщают, что монастырь «варварами не оставлен даже в развалинах, но по сожжению сравнен с землею»[5]). В этот период Далмат несколько раз был при смерти, дважды его монастырь уничтожали до основания и дважды он восстанавливал его из руин[12]:181.

В монастыре Далматом поддерживался очень строгий монашеский устав. Так, в 1664 году Тобольской съезжей избой был рассмотрен донос на руководителей монастыря, гласивший, что в нём не отмечаются дни ангела царя Алексея Михайловича и членов его семьи[12]:182. В собственноручно написанных Далматом объяснениях он сообщает, что в его монастыре царские именины, приходящиеся на дни Великого поста, отмечают только совершением молебна, а празднование совершают уже после Светлой седмицы. Для распространения православия в Зауралье Далмат вместе со своим сыном Исааком в 1684 году основали рядом с Успенским монастырём женский Введенский монастырь, в котором проживало 27 сестёр[6]:11.

После проведения патриархом Никоном богослужебной реформы Далмат не сразу принял исправления богослужения[4]. Из-за связи Далматова монастыря со старообрядцами сын Далмата Исаак около 1668 года был отстранён от игуменства (все прещения с него были сняты только в 1685 году под условием, чтобы он «с раскольниками раскола не говорил»). О принадлежности преподобного Далмата и его сына к старообрядчеству писал в своём доносе бывший игумен невьянского Богоявленского монастыря Евсевий (Левонов), принявший монашеский постриг в Далматовом монастыре: «был злой расоколник и святыя тайн не приобщался, так и душу свою без покаяния, удалялся от святыя церкви, изверже»[13]. По одной из гипотез, зауральские старообрядцы в своих спорах о сущности антихриста апеллировали ко мнению Далмата (преподобному Далмату приписывается авторство адресованного староверам «Послания об антихристе и тайном царстве его»)[14]. О принадлежности Далмата к старообрядчеству пишет также В. Н. Татищев, сообщая, что он ушёл в раскол еще до монашеского пострига, прожил в пустыни 10 лет и был обращён в православие тобольским архиереем[15]. Данное сообщение считается основанным на недостоверных слухах[16].

Преподобный Далмат скончался 25 июня (5 июля1697 года в возрасте 103 лет[12]:183. Монастырская летопись сообщает об этом следующее[5]:

…в летах совершенных, созревший в добродетелях, как полная пшеница для небесной житницы, он преставился мирно во 24 день[sic] июня 1697 года. Игумен Исаак без сомнения, не без слез, в сем гробе сокрыв бренные останки его, предал земле при алтаре деревянного Успенского храма, в память, что Старец Далмат был виновником и первым основателем сего храма.

Почитание

Далмата погребли на месте первой монастырской Успенской церкви, в сделанном им для себя гробу. Захоронение было устроено в кирпичном склепе[12]:183, а в 1707 году над ним была возведена деревянная часовня. Могила Далмата была украшена деревянным надгробием, которое в 1793 году расписал художник И. Соколовский[4]. Росписи надгробия содержали сцены из жизни старца (конфликт с Илигеем, явление Богородицы Илигею и его покаяние перед Далматом), а также стихи о первоначальной истории Далматовского монастыря[6]:31-35.

Почитание Далмата как святого началось в народе, который приходил молиться на его могиле (особенно много паломников приходило в монастырь 15 августа и 9 мая[17]) и взять воды из родника на Белом Городище, которая почиталась целебной. В 1864 году в Далматове по просьбе жителей был установлен ежегодный крестный ход в день смерти старца Далмата для отвращения пожаров. Далмат в народе стал почитаться как покровитель воинов, и новобранцы перед отправкой в армию приходили к его гробнице, чтобы надеть на себя шлем и кольчугу Далмата (см. «Шлем Илигея») и получить этим для себя благословение[12]:184. При этом народное почитание Далмата не находило поддержки у духовных властей. Так, были отклонены предложения губернского секретаря П. Д. Пономарёва в 1836 году возвести над могилой Далмата церковь и крестьянина М. Ф. Зайцева в 1845 году — построить в Далматове часовню на месте подвижничества старца[4]. Впервые в официальных документах Далмат был назван преподобным в 1871 году — так о нём сообщает рапорт епископу Пермскому и Верхотурскому Антонию (Смолину)[12]:185. С этого же года в монастыре начали вести запись чудес по молитвам к преподобному Далмату (монастырский архив содержит около 30 подобных записей за XIX век)[4].

В 1871 году рядом с захоронением Далмата было начато строительство храма в честь иконы Богородицы «Всех скорбящих Радость» и во время земляных работ был обретён гроб старца[4]. Настоятель монастыря архимандрит Исаакий обратился с письмами об этом событии к правящему и викарному архиереям, склеп и гроб Далмата были освидетельствованы епископом Екатеринбургским Вассианом (Чудновским). После этого было принято решение изменить конфигурацию фундамента строящегося храма и оставить гроб Далмата на прежнем месте. В 1896 году над могилой Далмата возвели каменную усыпальницу, примыкающую к храму иконы «Всех скорбящих Радость». Её стены украсили изображениям со сценами из жизни преподобного Далмата, а на северной стене поместили его портрет, выполненный масляными красками, который считался прижизненным[18]. В 1918 году имя преподобного Далмата было включено в службу всем святым, в земле Российской просиявшим, составленную епископом Ковровским Афанасием (Сахаровым).

В 1923 году Далматовский монастырь был закрыт, в 1928 году прекратились богослужения в Скорбященской церкви, при которой находилась гробница. С 1933 года в помещении усыпальницы святого последовательно находились гардероб совхозного театра, госпиталь, производственные помещения завода молочного машиностроения «Старт», прачечная[4]. Вещи старца Далмата были переданы в местный краеведческий музей, надгробие выброшено на свалку, пол над местом захоронения старца неоднократно бетонировался, а росписи усыпальницы были закрашены[12]:186.

В 1992 году в Далматовском монастыре была возрождена монашеская жизнь. По благословению епископа Курганского и Шадринского Михаила (Расковалова) были проведены раскопки в гробнице святого, и 6 августа 1994 года были обретены мощи преподобного Далмата[9]. Их поместили в деревянной раке в Скорбященской церкви монастыря. К 300-летию смерти Далмата ему были написаны служба и акафист.

В 2004 году Патриарх Московский и всея Руси Алексий II благословил[19]:

причислить основателя Свято-Успенского мужского монастыря Далмата Исетского к лику местночтимых святых Курганской епархии и включить имя преподобного Далмата Исетского в Собор Сибирских святых с установлением дня памяти 25 июня/8 июля.

В 2012 году учреждена медаль преподобного Далмата Исетского. 14 августа 2012 года архиепископ Курганский и Шадринский Константин (Горянов) вручил писателю Виктору Потанину удостоверение № 1 к только что учреждённой золотой медали преподобного Далмата Исетского I степени[20].

30 мая 2012 года Синодальная комиссия по канонизации святых признала наличие всех оснований для общецерковного почитания Далмата Исетского[21]. Священный синод на своём заседании 26 июля 2012 года заслушал рапорт епископа Троицкого Панкратия о результатах изучения материалов о почитании преподобного Далмата в епархиях Русской православной церкви и постановил включить вопрос об общецерковном прославлении преподобного Далмата Исетского в повестку дня Архиерейского собора[22]. 4 февраля 2013 года Архиерейский собор Русской православной церкви утвердил его общецерковное прославление в лике общероссийских святых[21].

«Шлем Илигея»

При гробнице преподобного Далмата как реликвии хранились шлем и кольчуга, считавшиеся подарком татарина Илигея в знак примирения[4]. Краевед А. И. Кривощёков отмечал следующую роль данных реликвий в почитании Далмата:

…каждый богомолец, приходящий на поклонение гробу Далмата, считает своим непременным долгом одеть эти вещи и помолиться в них, искренно веря, что одежды Далмата (Илигея) исцеляют от слабости, а шишак от головной боли… Как воина, его считают покровителем и защитником военных[23].

С этим аспектом почитания Далмата связана традиция — перед отправкой в армию рекруты у гробницы святого надевали шлем и кольчугу как оберег[12]:184.

После закрытия монастыря реликвии попали в Свердловский областной краеведческий музей[9]. В 2015 году глава Курганской области А. Г. Кокорин посетил Далматовский Успенский монастырь и высказал готовность оказать необходимую поддержку в возвращении реликвий в монастырь[24].

Шлем Илигея относится к западноевропейским кавалерийским шлемам[25]. Он имеет железную полусферическую тулью со следами боевых повреждений. Появление шлема в монастыре связывается с пребыванием на Исети отряда полковника Д. Полуектова, когда Далматовский монастырь в период Башкирского восстания 1662—1664 годов принял удары с юга и был перевалочной базой для походов на южный Урал. Это мог быть шлем раненого или убитого воина, который был оставлен в монастыре на помин души[25]. Предание о происхождении шлема и кольчуги от татарина Илигея относится ко во второй половине XVIII—XIX вв., с этого же периода начинается их почитание в монастыре[25].

Иконография

Самым ранним изображением преподобного Далмата является его портрет, находившийся на северной стене его усыпальницы: «…хранятся два портрета, написанные с натуры; один монаха Далмата, при коем его келейная мантия и клобук, а другой сына его архимандрита Исаака, при котором находится его посох…»[18]:75. Портрет не сохранился и известен по фотоснимкам С. М. Прокудина-Горского и архивам Далматовского монастыря[5]:256-257. Портрет длительное время считался прижизненным, но по сохранившимся снимкам его датируют XVIII веком и предполагают, что он относится к одному из 8 живописных портретов, заказанных для монастыря архимандритом Иоакинфом в 1760—1770 годах у тобольского иконописца Матвея Морозова[18]:105. На данном портрете Далмат изображен по пояс, вполоборота. На нём мантия, клобук, в правой руке чётки, в левой — посох. Черты лица старца переданы условно — длинная борода, большие глаза, прямой нос, впалые щёки и несколько морщин. В нижней части портрета помещён текст с пространной биографией Далмата. Данный портрет в упрощённой иконографии воспроизведен на литографии конца XIX века[5]:231.

В 1740-е годы была создана деревянная скульптура преподобного Далмата, которая находилась в трапезной нижней церкви Успенского собора монастыря: «…выкладена печера, в ней двери, против оных, в печере патрет в человеческий рост, резной, начального здешней обители монаха Далмата, размалеван по приличности красками»[5]:256. В 1770-е годы вокруг этой скульптуры был создан живописный цикл, рассказывающий об истории Далматовского монастыря. В числе прочих персонажей в него вошли Далмат и его сын Исаак, стоящие по сторонам от каменного Успенского собора. Скульптура и живописный цикл не сохранились.

В 1793 году иконописцем Иваном Соколовским была расписана гробница святого Далмата. На трёх её сторонах были помещены сцены из его жития, связанные с основанием монастыря, а на четвёртой — история монастыря в силлабических стихах.

Иконописные изображения Далмата известны с 1770-х годов: икона святых Исаакия, Далмата и Фавста из монастырской церкви Рождества Христова, росписи усыпальницы (1896 год), образ святого с нимбом конца XIX — начала XX веков, выполненный в технике хромолитографии и другие[4]. К канонизации преподобного Далмата в 1994 году московским иконописцем И. Исаковым был написан поясной образ святого.

Напишите отзыв о статье "Далмат Исетский"

Примечания

  1. Витевский В. Н. И. И. Неплюев и Оренбургский край в прежнем его составе до 1758 года. — Казань, 1897. — Т. 2. — С. 453.
  2. Курганская область. — М., 1993. — С.51.
  3. [www.ruist.ru/index.php/kurganskaya-obl/83-ob1/1171 Святыни России — Далматовский Успенский мужской монастырь]. Проверено 10 апреля 2016.
  4. 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 [www.pravenc.ru/text/168654.html Далмат] // Православная энциклопедия. Том XIII. — М.: Церковно-научный центр «Православная энциклопедия», 2006. — С. 650—653. — 752 с. — 39 000 экз. — ISBN 5-89572-022-6
  5. 1 2 3 4 5 6 7 8 Пашков А. А. [dalmat.su/istoriya-monastyrya/kniga-o-monastyre-a-a-pashkova Свято-Успенский Далматовский мужской монастырь] / под редакцией Емельянова Н. Ф.. — Шадринск: Исеть, 2000. — 415 с. — ISBN 5-7142-0330-5.
  6. 1 2 3 4 5 Самойлов Н.С. Историческое описание Далматовского Успенского мужеского монастыря, состоящего в Пермской губернии. — М., 1830. — 35 с.
  7. [www.religruss.info/3933-prepodobnyy-dalmat-isetskiy-starec-kazachego-rodu.html Религия России. Преподобный Далмат Исетский — старец казачьего роду]. Проверено 10 апреля 2016.
  8. [persona.kurganobl.ru/lyudi-udivitelnoj-sudby1/148-lyudi-udivitelnoj-sudby/1594-nevezhin-timofej Тимофей Невежин]. Проверено 10 апреля 2016.
  9. 1 2 3 Манькова И. Л., Нечаева М. Ю. [www.pravenc.ru/text/168668.html Далматовский в честь Успения Пресвятой Богородицы мужской монастырь] // Православная энциклопедия. Том XIII. — М.: Церковно-научный центр «Православная энциклопедия», 2006. — С. 659—664. — 752 с. — 39 000 экз. — ISBN 5-89572-022-6
  10. [www.pravenc.ru/text/168670.html Далматская икона Успения Пресвятой Богородицы] // Православная энциклопедия. Том XIII. — М.: Церковно-научный центр «Православная энциклопедия», 2006. — С. 664—665. — 752 с. — 39 000 экз. — ISBN 5-89572-022-6
  11. РГАДА. Ф. 214. Оп. 3. Д. 663. Л. 318а. — цитируется по [www.pravenc.ru/text/168654.html Далмат] // Православная энциклопедия. Том XIII. — М.: Церковно-научный центр «Православная энциклопедия», 2006. — С. 650—653. — 752 с. — 39 000 экз. — ISBN 5-89572-022-6
  12. 1 2 3 4 5 6 7 8 Карсонов Б. Н., Манькова И. Л. Старец Далмат: Человек и святой // Христианское миссионерство как феномен истории и культуры (600-летию памяти свт. Стефана Великопермского): Материалы международной научно-практической конференции. — Пермь, 1997. — Т. 1. — С. 178—189.
  13. РГИА. Ф. 796. Оп. 7. Д. 40. Л. 91 об. — 92. — цитируется по Словарь книжников и книжности Древней Руси. Выпуск 3 (XVII в.) Часть 2: И — О / Отв. ред. Д.С. Лихачев. — СПб., 1993. — С. 141—142.
  14. Шашков А. Т. [elar.urfu.ru/handle/10995/24045 «Мы же святых отец предание держим неизменно…»: (Влияние дониконовских книг на идейные воззрения урало-сибирских старообрядцев 70-80-х гг. XVII в.)] // Известия Уральского государственного университета. — 2005. — Вып. 10. — С. 36—47.
  15. Татищев В. Н. Избранные произведения. — М., 1979. — С. 252.
  16. Словарь книжников и книжности Древней Руси. Выпуск 3 (XVII в.) Часть 2: И — О / Отв. ред. Д.С. Лихачев. — СПб., 1993. — С. 141.
  17. Даты по юлианскому календарю
  18. 1 2 3 Плотников Г. Описание мужскаго Далматовскаго Успенскаго общежительнаго третьекласснаго монастыря и бывшаго приписным к нему женскаго Введенскаго монастыря. — Екатеринбург, 1906.
  19. Варнава (Аверьянов) Почитание прп. Далмата Исетского и его попечение о нас // Четыре века православного монашества на Восточном Урале: Материалы церковно-исторической конференции. — Екатеринбург, 2004. — С. 68.
  20. [kurgan.er.ru/news/2012/8/14/viktor-potanin-ya-ves-v-literaturnyh-grehah/ Виктор Потанин: я весь в литературных грехах…] (рус.). Единая Россия официальный сайт партии. Проверено 4 января 2016.
  21. 1 2 [www.patriarchia.ru/db/text/2775755.html Архиерейский Собор утвердил общецерковное прославление преподобного Далмата Исетского] (рус.). Патриархия.Ru. Проверено 4 января 2016.
  22. [www.patriarchia.ru/db/text/2367549.html Журналы заседания Священного Синода от 26 июля 2012 года] (рус.). Патриархия.Ru. Проверено 4 января 2016.
  23. Кривощёков А. Далматовский монастырь как оплот русского владычества и православия в Исетском крае и его достопримечательности // Вестник Оренбургского ученого округа. — Уфа, 1914. — № 6—7. — С. 268.
  24. [kurganobl.ru/content/aleksey-kokorin-ocenil-raboty-po-vosstanovleniyu-dalmatovskogo-monastyrya Алексей Кокорин оценил работы по восстановлению Далматовского монастыря]. Пресс-служба губернатора Курганской области (27 августа 2015). Проверено 28 февраля 2016.
  25. 1 2 3 Зыков А. П., Манькова И. Л. “Шлем Илигея” – реликвия Далматовского Успенского монастыря (к вопросу о формировании культа праведного Далмата) // История церкви: изучение и преподавание. — Екатеринбург, 1999. — С. 110—116.

Литература

  • [www.pravenc.ru/text/168654.html Далмат] // Православная энциклопедия. Том XIII. — М.: Церковно-научный центр «Православная энциклопедия», 2006. — С. 650—653. — 752 с. — 39 000 экз. — ISBN 5-89572-022-6
  • Горных К. Краткое сказание об основателе Далматовского Успенского монастыря, иноке Далматове. — Екатеринбург, 1897. — 8 с.
  • Карсонов Б. Н., Манькова И. Л. Старец Далмат: Человек и святой // Христианское миссионерство как феномен истории и культуры (600-летию памяти свт. Стефана Великопермского): Материалы международной научно-практической конференции. — Пермь, 1997. — Т. 1. — С. 178—189.

Отрывок, характеризующий Далмат Исетский

Воззрение это, сильно распространенное в высших сферах армии, находило себе поддержку и в Петербурге, и в канцлере Румянцеве, по другим государственным причинам стоявшем тоже за мир.
Пятые были приверженцы Барклая де Толли, не столько как человека, сколько как военного министра и главнокомандующего. Они говорили: «Какой он ни есть (всегда так начинали), но он честный, дельный человек, и лучше его нет. Дайте ему настоящую власть, потому что война не может идти успешно без единства начальствования, и он покажет то, что он может сделать, как он показал себя в Финляндии. Ежели армия наша устроена и сильна и отступила до Дриссы, не понесши никаких поражений, то мы обязаны этим только Барклаю. Ежели теперь заменят Барклая Бенигсеном, то все погибнет, потому что Бенигсен уже показал свою неспособность в 1807 году», – говорили люди этой партии.
Шестые, бенигсенисты, говорили, напротив, что все таки не было никого дельнее и опытнее Бенигсена, и, как ни вертись, все таки придешь к нему. И люди этой партии доказывали, что все наше отступление до Дриссы было постыднейшее поражение и беспрерывный ряд ошибок. «Чем больше наделают ошибок, – говорили они, – тем лучше: по крайней мере, скорее поймут, что так не может идти. А нужен не какой нибудь Барклай, а человек, как Бенигсен, который показал уже себя в 1807 м году, которому отдал справедливость сам Наполеон, и такой человек, за которым бы охотно признавали власть, – и таковой есть только один Бенигсен».
Седьмые – были лица, которые всегда есть, в особенности при молодых государях, и которых особенно много было при императоре Александре, – лица генералов и флигель адъютантов, страстно преданные государю не как императору, но как человека обожающие его искренно и бескорыстно, как его обожал Ростов в 1805 м году, и видящие в нем не только все добродетели, но и все качества человеческие. Эти лица хотя и восхищались скромностью государя, отказывавшегося от командования войсками, но осуждали эту излишнюю скромность и желали только одного и настаивали на том, чтобы обожаемый государь, оставив излишнее недоверие к себе, объявил открыто, что он становится во главе войска, составил бы при себе штаб квартиру главнокомандующего и, советуясь, где нужно, с опытными теоретиками и практиками, сам бы вел свои войска, которых одно это довело бы до высшего состояния воодушевления.
Восьмая, самая большая группа людей, которая по своему огромному количеству относилась к другим, как 99 к 1 му, состояла из людей, не желавших ни мира, ни войны, ни наступательных движений, ни оборонительного лагеря ни при Дриссе, ни где бы то ни было, ни Барклая, ни государя, ни Пфуля, ни Бенигсена, но желающих только одного, и самого существенного: наибольших для себя выгод и удовольствий. В той мутной воде перекрещивающихся и перепутывающихся интриг, которые кишели при главной квартире государя, в весьма многом можно было успеть в таком, что немыслимо бы было в другое время. Один, не желая только потерять своего выгодного положения, нынче соглашался с Пфулем, завтра с противником его, послезавтра утверждал, что не имеет никакого мнения об известном предмете, только для того, чтобы избежать ответственности и угодить государю. Другой, желающий приобрести выгоды, обращал на себя внимание государя, громко крича то самое, на что намекнул государь накануне, спорил и кричал в совете, ударяя себя в грудь и вызывая несоглашающихся на дуэль и тем показывая, что он готов быть жертвою общей пользы. Третий просто выпрашивал себе, между двух советов и в отсутствие врагов, единовременное пособие за свою верную службу, зная, что теперь некогда будет отказать ему. Четвертый нечаянно все попадался на глаза государю, отягченный работой. Пятый, для того чтобы достигнуть давно желанной цели – обеда у государя, ожесточенно доказывал правоту или неправоту вновь выступившего мнения и для этого приводил более или менее сильные и справедливые доказательства.
Все люди этой партии ловили рубли, кресты, чины и в этом ловлении следили только за направлением флюгера царской милости, и только что замечали, что флюгер обратился в одну сторону, как все это трутневое население армии начинало дуть в ту же сторону, так что государю тем труднее было повернуть его в другую. Среди неопределенности положения, при угрожающей, серьезной опасности, придававшей всему особенно тревожный характер, среди этого вихря интриг, самолюбий, столкновений различных воззрений и чувств, при разноплеменности всех этих лиц, эта восьмая, самая большая партия людей, нанятых личными интересами, придавала большую запутанность и смутность общему делу. Какой бы ни поднимался вопрос, а уж рой этих трутней, не оттрубив еще над прежней темой, перелетал на новую и своим жужжанием заглушал и затемнял искренние, спорящие голоса.
Из всех этих партий, в то самое время, как князь Андрей приехал к армии, собралась еще одна, девятая партия, начинавшая поднимать свой голос. Это была партия людей старых, разумных, государственно опытных и умевших, не разделяя ни одного из противоречащих мнений, отвлеченно посмотреть на все, что делалось при штабе главной квартиры, и обдумать средства к выходу из этой неопределенности, нерешительности, запутанности и слабости.
Люди этой партии говорили и думали, что все дурное происходит преимущественно от присутствия государя с военным двором при армии; что в армию перенесена та неопределенная, условная и колеблющаяся шаткость отношений, которая удобна при дворе, но вредна в армии; что государю нужно царствовать, а не управлять войском; что единственный выход из этого положения есть отъезд государя с его двором из армии; что одно присутствие государя парализует пятьдесят тысяч войска, нужных для обеспечения его личной безопасности; что самый плохой, но независимый главнокомандующий будет лучше самого лучшего, но связанного присутствием и властью государя.
В то самое время как князь Андрей жил без дела при Дриссе, Шишков, государственный секретарь, бывший одним из главных представителей этой партии, написал государю письмо, которое согласились подписать Балашев и Аракчеев. В письме этом, пользуясь данным ему от государя позволением рассуждать об общем ходе дел, он почтительно и под предлогом необходимости для государя воодушевить к войне народ в столице, предлагал государю оставить войско.
Одушевление государем народа и воззвание к нему для защиты отечества – то самое (насколько оно произведено было личным присутствием государя в Москве) одушевление народа, которое было главной причиной торжества России, было представлено государю и принято им как предлог для оставления армии.

Х
Письмо это еще не было подано государю, когда Барклай за обедом передал Болконскому, что государю лично угодно видеть князя Андрея, для того чтобы расспросить его о Турции, и что князь Андрей имеет явиться в квартиру Бенигсена в шесть часов вечера.
В этот же день в квартире государя было получено известие о новом движении Наполеона, могущем быть опасным для армии, – известие, впоследствии оказавшееся несправедливым. И в это же утро полковник Мишо, объезжая с государем дрисские укрепления, доказывал государю, что укрепленный лагерь этот, устроенный Пфулем и считавшийся до сих пор chef d'?uvr'ом тактики, долженствующим погубить Наполеона, – что лагерь этот есть бессмыслица и погибель русской армии.
Князь Андрей приехал в квартиру генерала Бенигсена, занимавшего небольшой помещичий дом на самом берегу реки. Ни Бенигсена, ни государя не было там, но Чернышев, флигель адъютант государя, принял Болконского и объявил ему, что государь поехал с генералом Бенигсеном и с маркизом Паулучи другой раз в нынешний день для объезда укреплений Дрисского лагеря, в удобности которого начинали сильно сомневаться.
Чернышев сидел с книгой французского романа у окна первой комнаты. Комната эта, вероятно, была прежде залой; в ней еще стоял орган, на который навалены были какие то ковры, и в одном углу стояла складная кровать адъютанта Бенигсена. Этот адъютант был тут. Он, видно, замученный пирушкой или делом, сидел на свернутой постеле и дремал. Из залы вели две двери: одна прямо в бывшую гостиную, другая направо в кабинет. Из первой двери слышались голоса разговаривающих по немецки и изредка по французски. Там, в бывшей гостиной, были собраны, по желанию государя, не военный совет (государь любил неопределенность), но некоторые лица, которых мнение о предстоящих затруднениях он желал знать. Это не был военный совет, но как бы совет избранных для уяснения некоторых вопросов лично для государя. На этот полусовет были приглашены: шведский генерал Армфельд, генерал адъютант Вольцоген, Винцингероде, которого Наполеон называл беглым французским подданным, Мишо, Толь, вовсе не военный человек – граф Штейн и, наконец, сам Пфуль, который, как слышал князь Андрей, был la cheville ouvriere [основою] всего дела. Князь Андрей имел случай хорошо рассмотреть его, так как Пфуль вскоре после него приехал и прошел в гостиную, остановившись на минуту поговорить с Чернышевым.
Пфуль с первого взгляда, в своем русском генеральском дурно сшитом мундире, который нескладно, как на наряженном, сидел на нем, показался князю Андрею как будто знакомым, хотя он никогда не видал его. В нем был и Вейротер, и Мак, и Шмидт, и много других немецких теоретиков генералов, которых князю Андрею удалось видеть в 1805 м году; но он был типичнее всех их. Такого немца теоретика, соединявшего в себе все, что было в тех немцах, еще никогда не видал князь Андрей.
Пфуль был невысок ростом, очень худ, но ширококост, грубого, здорового сложения, с широким тазом и костлявыми лопатками. Лицо у него было очень морщинисто, с глубоко вставленными глазами. Волоса его спереди у висков, очевидно, торопливо были приглажены щеткой, сзади наивно торчали кисточками. Он, беспокойно и сердито оглядываясь, вошел в комнату, как будто он всего боялся в большой комнате, куда он вошел. Он, неловким движением придерживая шпагу, обратился к Чернышеву, спрашивая по немецки, где государь. Ему, видно, как можно скорее хотелось пройти комнаты, окончить поклоны и приветствия и сесть за дело перед картой, где он чувствовал себя на месте. Он поспешно кивал головой на слова Чернышева и иронически улыбался, слушая его слова о том, что государь осматривает укрепления, которые он, сам Пфуль, заложил по своей теории. Он что то басисто и круто, как говорят самоуверенные немцы, проворчал про себя: Dummkopf… или: zu Grunde die ganze Geschichte… или: s'wird was gescheites d'raus werden… [глупости… к черту все дело… (нем.) ] Князь Андрей не расслышал и хотел пройти, но Чернышев познакомил князя Андрея с Пфулем, заметив, что князь Андрей приехал из Турции, где так счастливо кончена война. Пфуль чуть взглянул не столько на князя Андрея, сколько через него, и проговорил смеясь: «Da muss ein schoner taktischcr Krieg gewesen sein». [«То то, должно быть, правильно тактическая была война.» (нем.) ] – И, засмеявшись презрительно, прошел в комнату, из которой слышались голоса.
Видно, Пфуль, уже всегда готовый на ироническое раздражение, нынче был особенно возбужден тем, что осмелились без него осматривать его лагерь и судить о нем. Князь Андрей по одному короткому этому свиданию с Пфулем благодаря своим аустерлицким воспоминаниям составил себе ясную характеристику этого человека. Пфуль был один из тех безнадежно, неизменно, до мученичества самоуверенных людей, которыми только бывают немцы, и именно потому, что только немцы бывают самоуверенными на основании отвлеченной идеи – науки, то есть мнимого знания совершенной истины. Француз бывает самоуверен потому, что он почитает себя лично, как умом, так и телом, непреодолимо обворожительным как для мужчин, так и для женщин. Англичанин самоуверен на том основании, что он есть гражданин благоустроеннейшего в мире государства, и потому, как англичанин, знает всегда, что ему делать нужно, и знает, что все, что он делает как англичанин, несомненно хорошо. Итальянец самоуверен потому, что он взволнован и забывает легко и себя и других. Русский самоуверен именно потому, что он ничего не знает и знать не хочет, потому что не верит, чтобы можно было вполне знать что нибудь. Немец самоуверен хуже всех, и тверже всех, и противнее всех, потому что он воображает, что знает истину, науку, которую он сам выдумал, но которая для него есть абсолютная истина. Таков, очевидно, был Пфуль. У него была наука – теория облического движения, выведенная им из истории войн Фридриха Великого, и все, что встречалось ему в новейшей истории войн Фридриха Великого, и все, что встречалось ему в новейшей военной истории, казалось ему бессмыслицей, варварством, безобразным столкновением, в котором с обеих сторон было сделано столько ошибок, что войны эти не могли быть названы войнами: они не подходили под теорию и не могли служить предметом науки.
В 1806 м году Пфуль был одним из составителей плана войны, кончившейся Иеной и Ауерштетом; но в исходе этой войны он не видел ни малейшего доказательства неправильности своей теории. Напротив, сделанные отступления от его теории, по его понятиям, были единственной причиной всей неудачи, и он с свойственной ему радостной иронией говорил: «Ich sagte ja, daji die ganze Geschichte zum Teufel gehen wird». [Ведь я же говорил, что все дело пойдет к черту (нем.) ] Пфуль был один из тех теоретиков, которые так любят свою теорию, что забывают цель теории – приложение ее к практике; он в любви к теории ненавидел всякую практику и знать ее не хотел. Он даже радовался неуспеху, потому что неуспех, происходивший от отступления в практике от теории, доказывал ему только справедливость его теории.
Он сказал несколько слов с князем Андреем и Чернышевым о настоящей войне с выражением человека, который знает вперед, что все будет скверно и что даже не недоволен этим. Торчавшие на затылке непричесанные кисточки волос и торопливо прилизанные височки особенно красноречиво подтверждали это.
Он прошел в другую комнату, и оттуда тотчас же послышались басистые и ворчливые звуки его голоса.


Не успел князь Андрей проводить глазами Пфуля, как в комнату поспешно вошел граф Бенигсен и, кивнув головой Болконскому, не останавливаясь, прошел в кабинет, отдавая какие то приказания своему адъютанту. Государь ехал за ним, и Бенигсен поспешил вперед, чтобы приготовить кое что и успеть встретить государя. Чернышев и князь Андрей вышли на крыльцо. Государь с усталым видом слезал с лошади. Маркиз Паулучи что то говорил государю. Государь, склонив голову налево, с недовольным видом слушал Паулучи, говорившего с особенным жаром. Государь тронулся вперед, видимо, желая окончить разговор, но раскрасневшийся, взволнованный итальянец, забывая приличия, шел за ним, продолжая говорить:
– Quant a celui qui a conseille ce camp, le camp de Drissa, [Что же касается того, кто присоветовал Дрисский лагерь,] – говорил Паулучи, в то время как государь, входя на ступеньки и заметив князя Андрея, вглядывался в незнакомое ему лицо.
– Quant a celui. Sire, – продолжал Паулучи с отчаянностью, как будто не в силах удержаться, – qui a conseille le camp de Drissa, je ne vois pas d'autre alternative que la maison jaune ou le gibet. [Что же касается, государь, до того человека, который присоветовал лагерь при Дрисее, то для него, по моему мнению, есть только два места: желтый дом или виселица.] – Не дослушав и как будто не слыхав слов итальянца, государь, узнав Болконского, милостиво обратился к нему:
– Очень рад тебя видеть, пройди туда, где они собрались, и подожди меня. – Государь прошел в кабинет. За ним прошел князь Петр Михайлович Волконский, барон Штейн, и за ними затворились двери. Князь Андрей, пользуясь разрешением государя, прошел с Паулучи, которого он знал еще в Турции, в гостиную, где собрался совет.
Князь Петр Михайлович Волконский занимал должность как бы начальника штаба государя. Волконский вышел из кабинета и, принеся в гостиную карты и разложив их на столе, передал вопросы, на которые он желал слышать мнение собранных господ. Дело было в том, что в ночь было получено известие (впоследствии оказавшееся ложным) о движении французов в обход Дрисского лагеря.
Первый начал говорить генерал Армфельд, неожиданно, во избежание представившегося затруднения, предложив совершенно новую, ничем (кроме как желанием показать, что он тоже может иметь мнение) не объяснимую позицию в стороне от Петербургской и Московской дорог, на которой, по его мнению, армия должна была, соединившись, ожидать неприятеля. Видно было, что этот план давно был составлен Армфельдом и что он теперь изложил его не столько с целью отвечать на предлагаемые вопросы, на которые план этот не отвечал, сколько с целью воспользоваться случаем высказать его. Это было одно из миллионов предположений, которые так же основательно, как и другие, можно было делать, не имея понятия о том, какой характер примет война. Некоторые оспаривали его мнение, некоторые защищали его. Молодой полковник Толь горячее других оспаривал мнение шведского генерала и во время спора достал из бокового кармана исписанную тетрадь, которую он попросил позволения прочесть. В пространно составленной записке Толь предлагал другой – совершенно противный и плану Армфельда и плану Пфуля – план кампании. Паулучи, возражая Толю, предложил план движения вперед и атаки, которая одна, по его словам, могла вывести нас из неизвестности и западни, как он называл Дрисский лагерь, в которой мы находились. Пфуль во время этих споров и его переводчик Вольцоген (его мост в придворном отношении) молчали. Пфуль только презрительно фыркал и отворачивался, показывая, что он никогда не унизится до возражения против того вздора, который он теперь слышит. Но когда князь Волконский, руководивший прениями, вызвал его на изложение своего мнения, он только сказал:
– Что же меня спрашивать? Генерал Армфельд предложил прекрасную позицию с открытым тылом. Или атаку von diesem italienischen Herrn, sehr schon! [этого итальянского господина, очень хорошо! (нем.) ] Или отступление. Auch gut. [Тоже хорошо (нем.) ] Что ж меня спрашивать? – сказал он. – Ведь вы сами знаете все лучше меня. – Но когда Волконский, нахмурившись, сказал, что он спрашивает его мнение от имени государя, то Пфуль встал и, вдруг одушевившись, начал говорить:
– Все испортили, все спутали, все хотели знать лучше меня, а теперь пришли ко мне: как поправить? Нечего поправлять. Надо исполнять все в точности по основаниям, изложенным мною, – говорил он, стуча костлявыми пальцами по столу. – В чем затруднение? Вздор, Kinder spiel. [детские игрушки (нем.) ] – Он подошел к карте и стал быстро говорить, тыкая сухим пальцем по карте и доказывая, что никакая случайность не может изменить целесообразности Дрисского лагеря, что все предвидено и что ежели неприятель действительно пойдет в обход, то неприятель должен быть неминуемо уничтожен.
Паулучи, не знавший по немецки, стал спрашивать его по французски. Вольцоген подошел на помощь своему принципалу, плохо говорившему по французски, и стал переводить его слова, едва поспевая за Пфулем, который быстро доказывал, что все, все, не только то, что случилось, но все, что только могло случиться, все было предвидено в его плане, и что ежели теперь были затруднения, то вся вина была только в том, что не в точности все исполнено. Он беспрестанно иронически смеялся, доказывал и, наконец, презрительно бросил доказывать, как бросает математик поверять различными способами раз доказанную верность задачи. Вольцоген заменил его, продолжая излагать по французски его мысли и изредка говоря Пфулю: «Nicht wahr, Exellenz?» [Не правда ли, ваше превосходительство? (нем.) ] Пфуль, как в бою разгоряченный человек бьет по своим, сердито кричал на Вольцогена:
– Nun ja, was soll denn da noch expliziert werden? [Ну да, что еще тут толковать? (нем.) ] – Паулучи и Мишо в два голоса нападали на Вольцогена по французски. Армфельд по немецки обращался к Пфулю. Толь по русски объяснял князю Волконскому. Князь Андрей молча слушал и наблюдал.
Из всех этих лиц более всех возбуждал участие в князе Андрее озлобленный, решительный и бестолково самоуверенный Пфуль. Он один из всех здесь присутствовавших лиц, очевидно, ничего не желал для себя, ни к кому не питал вражды, а желал только одного – приведения в действие плана, составленного по теории, выведенной им годами трудов. Он был смешон, был неприятен своей ироничностью, но вместе с тем он внушал невольное уважение своей беспредельной преданностью идее. Кроме того, во всех речах всех говоривших была, за исключением Пфуля, одна общая черта, которой не было на военном совете в 1805 м году, – это был теперь хотя и скрываемый, но панический страх перед гением Наполеона, страх, который высказывался в каждом возражении. Предполагали для Наполеона всё возможным, ждали его со всех сторон и его страшным именем разрушали предположения один другого. Один Пфуль, казалось, и его, Наполеона, считал таким же варваром, как и всех оппонентов своей теории. Но, кроме чувства уважения, Пфуль внушал князю Андрею и чувство жалости. По тому тону, с которым с ним обращались придворные, по тому, что позволил себе сказать Паулучи императору, но главное по некоторой отчаянности выражении самого Пфуля, видно было, что другие знали и он сам чувствовал, что падение его близко. И, несмотря на свою самоуверенность и немецкую ворчливую ироничность, он был жалок с своими приглаженными волосами на височках и торчавшими на затылке кисточками. Он, видимо, хотя и скрывал это под видом раздражения и презрения, он был в отчаянии оттого, что единственный теперь случай проверить на огромном опыте и доказать всему миру верность своей теории ускользал от него.
Прения продолжались долго, и чем дольше они продолжались, тем больше разгорались споры, доходившие до криков и личностей, и тем менее было возможно вывести какое нибудь общее заключение из всего сказанного. Князь Андрей, слушая этот разноязычный говор и эти предположения, планы и опровержения и крики, только удивлялся тому, что они все говорили. Те, давно и часто приходившие ему во время его военной деятельности, мысли, что нет и не может быть никакой военной науки и поэтому не может быть никакого так называемого военного гения, теперь получили для него совершенную очевидность истины. «Какая же могла быть теория и наука в деле, которого условия и обстоятельства неизвестны и не могут быть определены, в котором сила деятелей войны еще менее может быть определена? Никто не мог и не может знать, в каком будет положении наша и неприятельская армия через день, и никто не может знать, какая сила этого или того отряда. Иногда, когда нет труса впереди, который закричит: „Мы отрезаны! – и побежит, а есть веселый, смелый человек впереди, который крикнет: «Ура! – отряд в пять тысяч стоит тридцати тысяч, как под Шепграбеном, а иногда пятьдесят тысяч бегут перед восемью, как под Аустерлицем. Какая же может быть наука в таком деле, в котором, как во всяком практическом деле, ничто не может быть определено и все зависит от бесчисленных условий, значение которых определяется в одну минуту, про которую никто не знает, когда она наступит. Армфельд говорит, что наша армия отрезана, а Паулучи говорит, что мы поставили французскую армию между двух огней; Мишо говорит, что негодность Дрисского лагеря состоит в том, что река позади, а Пфуль говорит, что в этом его сила. Толь предлагает один план, Армфельд предлагает другой; и все хороши, и все дурны, и выгоды всякого положения могут быть очевидны только в тот момент, когда совершится событие. И отчего все говорят: гений военный? Разве гений тот человек, который вовремя успеет велеть подвезти сухари и идти тому направо, тому налево? Оттого только, что военные люди облечены блеском и властью и массы подлецов льстят власти, придавая ей несвойственные качества гения, их называют гениями. Напротив, лучшие генералы, которых я знал, – глупые или рассеянные люди. Лучший Багратион, – сам Наполеон признал это. А сам Бонапарте! Я помню самодовольное и ограниченное его лицо на Аустерлицком поле. Не только гения и каких нибудь качеств особенных не нужно хорошему полководцу, но, напротив, ему нужно отсутствие самых лучших высших, человеческих качеств – любви, поэзии, нежности, философского пытливого сомнения. Он должен быть ограничен, твердо уверен в том, что то, что он делает, очень важно (иначе у него недостанет терпения), и тогда только он будет храбрый полководец. Избави бог, коли он человек, полюбит кого нибудь, пожалеет, подумает о том, что справедливо и что нет. Понятно, что исстари еще для них подделали теорию гениев, потому что они – власть. Заслуга в успехе военного дела зависит не от них, а от того человека, который в рядах закричит: пропали, или закричит: ура! И только в этих рядах можно служить с уверенностью, что ты полезен!“