Далюге, Курт

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
Курт Макс Франц Далюге
Kurt Max Franz Daluege

<tr><td colspan="2" style="text-align: center;">начальник полиции общественного порядка</td></tr>

заместитель (исполняющий обязанности) рейхспротектора Богемии и Моравии
4 июня 1942 года — 24 августа 1943 года
Предшественник: Рейнхард Гейдрих (и.о.)
Преемник: Вильгельм Фрик
1-й шеф полиции порядка
26 июня 1936 года — 31 августа 1943 года
Предшественник: должность учреждена
Преемник: Альфред Вюнненберг
 
Рождение: 15 сентября 1897(1897-09-15)
Кройцбург, Верхняя Силезия, Германская империя
Смерть: 23 октября 1946(1946-10-23) (49 лет)
Прага, Чехословакия
Партия: НСДАП
 
Награды:

Курт Далюге (нем. Kurt Daluege; 15 сентября 1897, Кройцбург, Верхняя Силезия, Германская империя — 23 октября 1946, Прага, Чехословакия) — государственный и политический деятель нацистской Германии, начальник полиции общественного порядка (нем. Ordnungspolizei) (19361943), и. о. имперского протектора Богемии и Моравии (19421943). Группенфюрер СА (15 марта 1932), Оберстгруппенфюрер СС и генерал-полковник полиции (с 1942). Один из первых членов НСДАП (№ 31 981). В СС с июля 1928 (№ 1119), первое звание — оберфюрер СС.





Биография

Курт Далюге родился 15 сентября 1897 года в Кройцбурге в семье чиновника. Получил образование в реальной гимназии и Высшей технической школе в Берлине-Шарлоттенбурге в 1924. Работал в добывающей промышленности, техническом и торговом отделах Имперского министерства сельского хозяйства, на строительстве каналов и железных дорог. В 1916 поступил добровольцем в 7-й гвардейский полк. В Первой мировой войне был солдатом (в 1918 году получил звание вице-фельдфебель), награждён Железным крестом 2-й степени, получил знак за ранение. Был тяжело ранен в голову. В 1918 был демобилизован в чине вице-фельдфебеля. В 1919 года входил в одну из организаций фрайкора — группу Россбаха. В 1921 году в составе фрайкора участвовал в подавлении польских восстаний в Верхней Силезии. Позже перебрался в Берлин, где работал инженером берлинского управления по вывозу мусора. В начале 1923 года вступил в НСДАП. Во время «Пивного путча» был представителем Адольфа Гитлера в Берлине. Здесь под его командованием был штурмовой отряд в 30 человек из числа бывших фрайкоровцев и хулиганствующих элементов, которые должны были охранять фюрера во время его поездок в столицу. После запрета НСДАП в декабре 1923 года вступил в созданный Эрнстом Рёмом «Фронтбанн».

В 1924- 27 работал инженером в Берлине. В начале 1926 года численность штурмовиков Далюге составила 500 человек, что превысило численность местной организации НСДАП. 12 марта 1926 повторно вступил в НСДАП (билет № 31 981). Затем перешёл в СС, а весной 1929 года был назначен шефом берлинских охранных отрядов, сразу же заняв независимую позицию по отношению к Гиммлеру.

Выполняя поручение Гитлера, организовал наблюдение за штабом штурмовиков. Кроме того, ценную информацию передавал ему старый приятель Герберт Пакебуш. После того, как штурмовики отказались охранять Геббельса, выставил посты эсэсовцев, однако со своей задачей они не справились, и Геббельсу для усмирения взбунтовавшихся штурмовиков пришлось вызвать полицию.

1 апреля 1931 года предупредил Рёма о готовящемся мятеже штурмовиков:
Я только что получил сообщение от адъютанта одного из штандартенфюреров СА, что этой ночью с двенадцати до трёх часов утра проходило закрытое совещание берлинского руководства штурмовиков под председательством группенфюрера СА Яна. На нём шёл разговор о предстоявшем смещении Штеннеса, о котором должен объявить Гитлер сегодня пополудни на заседании в Веймаре. Этот приказ Гитлера выполнен не будет, о чём заявили все присутствовавшие на совещании, высказавшись в поддержку Штеннеса.

После подавления мятежа получил благодарственное письмо от Гитлера, одна из фраз которого: «Эсэсовец, твоя честь значит — верность!», — стала прообразом для девиза СС «Моя честь называется „верность“» (нем. «Meine Ehre heißt Treue»).

С 30 января 1933 Далюге министериальдиректор и руководитель отдела полиции в Министерстве внутренних дел Пруссии. С 13 сентября 1933 начальник земельной полиции Пруссии. 12 ноября 1933 избран депутатом рейхстага от Восточного Берлина.

После прихода НСДАП к власти, будучи протеже Геринга, 5 мая 1933 назначен правительственным комиссаром по особым поручениям, а 15 сентября 1933 назначен прусским государственным советником и получил чин генерал-лейтенанта полиции. С 11 мая 1934 руководитель отдела полиции Имперского министерства внутренних дел. После создания Главного управления полиции порядка (Ordnungspolizei), в ведении которого было сосредоточено руководство охранной полицией, местной полицией и жандармерией, 26 июня 1936 Далюге был назначен начальником Главного управления полиции порядка. Одновременно занимал пост имперского уполномоченного и статс-секретаря правительства Пруссии.

Во время Второй мировой войны Далюге лично обеспечивал охрану Гитлера и других руководителей НСДАП. Он достиг ранга оберстгруппенфюрера СС и генерал-полковника полиции. После убийства Рейнхарда Гейдриха в 1942 году Далюге был назначен рейхспротектором Богемии и Моравии, одновременно сохранив остальные посты. В должности протектора он, в частности, провёл операцию возмездия за убийство Гейдриха, частью которой стал расстрел на месте 173 из 494 жителей чешского посёлка Лидице. В ходе карательных акций в течение нескольких дней было арестовано около 15 тыс. человек, 700 из них расстреляны.

В мае 1943 года Далюге перенёс инфаркт миокарда, что тяжело отразилось на его здоровье. В августе того же года он был освобождён от всех должностей и до конца войны жил в своём имении.

Арест, суд и казнь

1 июля 1945 года арестован американскими войсками в Любеке, содержался в тюрьме в Нюрнберге. 30 января 1946 года Далюге был экстрадирован в Чехословакию. В октябре 1946 года Народным судом Чехословацкой республики в Праге был обвинён в военных преступлениях и приговорён к смертной казни. 23 октября 1946 года был повешен во дворе пражской тюрьмы Панкрац.

Награды

Напишите отзыв о статье "Далюге, Курт"

Примечания

Литература

Ссылки

  • [vimpel-v.com/besopasnost/special/germany/oficery_ss/daluge.shtml Краткая биографическая справка на сайте «Вымпел-В»]

Отрывок, характеризующий Далюге, Курт

В деревне Гостиерадеке были хотя и спутанные, но в большем порядке русские войска, шедшие прочь с поля сражения. Сюда уже не доставали французские ядра, и звуки стрельбы казались далекими. Здесь все уже ясно видели и говорили, что сражение проиграно. К кому ни обращался Ростов, никто не мог сказать ему, ни где был государь, ни где был Кутузов. Одни говорили, что слух о ране государя справедлив, другие говорили, что нет, и объясняли этот ложный распространившийся слух тем, что, действительно, в карете государя проскакал назад с поля сражения бледный и испуганный обер гофмаршал граф Толстой, выехавший с другими в свите императора на поле сражения. Один офицер сказал Ростову, что за деревней, налево, он видел кого то из высшего начальства, и Ростов поехал туда, уже не надеясь найти кого нибудь, но для того только, чтобы перед самим собою очистить свою совесть. Проехав версты три и миновав последние русские войска, около огорода, окопанного канавой, Ростов увидал двух стоявших против канавы всадников. Один, с белым султаном на шляпе, показался почему то знакомым Ростову; другой, незнакомый всадник, на прекрасной рыжей лошади (лошадь эта показалась знакомою Ростову) подъехал к канаве, толкнул лошадь шпорами и, выпустив поводья, легко перепрыгнул через канаву огорода. Только земля осыпалась с насыпи от задних копыт лошади. Круто повернув лошадь, он опять назад перепрыгнул канаву и почтительно обратился к всаднику с белым султаном, очевидно, предлагая ему сделать то же. Всадник, которого фигура показалась знакома Ростову и почему то невольно приковала к себе его внимание, сделал отрицательный жест головой и рукой, и по этому жесту Ростов мгновенно узнал своего оплакиваемого, обожаемого государя.
«Но это не мог быть он, один посреди этого пустого поля», подумал Ростов. В это время Александр повернул голову, и Ростов увидал так живо врезавшиеся в его памяти любимые черты. Государь был бледен, щеки его впали и глаза ввалились; но тем больше прелести, кротости было в его чертах. Ростов был счастлив, убедившись в том, что слух о ране государя был несправедлив. Он был счастлив, что видел его. Он знал, что мог, даже должен был прямо обратиться к нему и передать то, что приказано было ему передать от Долгорукова.
Но как влюбленный юноша дрожит и млеет, не смея сказать того, о чем он мечтает ночи, и испуганно оглядывается, ища помощи или возможности отсрочки и бегства, когда наступила желанная минута, и он стоит наедине с ней, так и Ростов теперь, достигнув того, чего он желал больше всего на свете, не знал, как подступить к государю, и ему представлялись тысячи соображений, почему это было неудобно, неприлично и невозможно.
«Как! Я как будто рад случаю воспользоваться тем, что он один и в унынии. Ему неприятно и тяжело может показаться неизвестное лицо в эту минуту печали; потом, что я могу сказать ему теперь, когда при одном взгляде на него у меня замирает сердце и пересыхает во рту?» Ни одна из тех бесчисленных речей, которые он, обращая к государю, слагал в своем воображении, не приходила ему теперь в голову. Те речи большею частию держались совсем при других условиях, те говорились большею частию в минуту побед и торжеств и преимущественно на смертном одре от полученных ран, в то время как государь благодарил его за геройские поступки, и он, умирая, высказывал ему подтвержденную на деле любовь свою.
«Потом, что же я буду спрашивать государя об его приказаниях на правый фланг, когда уже теперь 4 й час вечера, и сражение проиграно? Нет, решительно я не должен подъезжать к нему. Не должен нарушать его задумчивость. Лучше умереть тысячу раз, чем получить от него дурной взгляд, дурное мнение», решил Ростов и с грустью и с отчаянием в сердце поехал прочь, беспрестанно оглядываясь на всё еще стоявшего в том же положении нерешительности государя.
В то время как Ростов делал эти соображения и печально отъезжал от государя, капитан фон Толь случайно наехал на то же место и, увидав государя, прямо подъехал к нему, предложил ему свои услуги и помог перейти пешком через канаву. Государь, желая отдохнуть и чувствуя себя нездоровым, сел под яблочное дерево, и Толь остановился подле него. Ростов издалека с завистью и раскаянием видел, как фон Толь что то долго и с жаром говорил государю, как государь, видимо, заплакав, закрыл глаза рукой и пожал руку Толю.
«И это я мог бы быть на его месте?» подумал про себя Ростов и, едва удерживая слезы сожаления об участи государя, в совершенном отчаянии поехал дальше, не зная, куда и зачем он теперь едет.
Его отчаяние было тем сильнее, что он чувствовал, что его собственная слабость была причиной его горя.
Он мог бы… не только мог бы, но он должен был подъехать к государю. И это был единственный случай показать государю свою преданность. И он не воспользовался им… «Что я наделал?» подумал он. И он повернул лошадь и поскакал назад к тому месту, где видел императора; но никого уже не было за канавой. Только ехали повозки и экипажи. От одного фурмана Ростов узнал, что Кутузовский штаб находится неподалеку в деревне, куда шли обозы. Ростов поехал за ними.
Впереди его шел берейтор Кутузова, ведя лошадей в попонах. За берейтором ехала повозка, и за повозкой шел старик дворовый, в картузе, полушубке и с кривыми ногами.
– Тит, а Тит! – сказал берейтор.
– Чего? – рассеянно отвечал старик.
– Тит! Ступай молотить.
– Э, дурак, тьфу! – сердито плюнув, сказал старик. Прошло несколько времени молчаливого движения, и повторилась опять та же шутка.
В пятом часу вечера сражение было проиграно на всех пунктах. Более ста орудий находилось уже во власти французов.
Пржебышевский с своим корпусом положил оружие. Другие колонны, растеряв около половины людей, отступали расстроенными, перемешанными толпами.
Остатки войск Ланжерона и Дохтурова, смешавшись, теснились около прудов на плотинах и берегах у деревни Аугеста.
В 6 м часу только у плотины Аугеста еще слышалась жаркая канонада одних французов, выстроивших многочисленные батареи на спуске Праценских высот и бивших по нашим отступающим войскам.
В арьергарде Дохтуров и другие, собирая батальоны, отстреливались от французской кавалерии, преследовавшей наших. Начинало смеркаться. На узкой плотине Аугеста, на которой столько лет мирно сиживал в колпаке старичок мельник с удочками, в то время как внук его, засучив рукава рубашки, перебирал в лейке серебряную трепещущую рыбу; на этой плотине, по которой столько лет мирно проезжали на своих парных возах, нагруженных пшеницей, в мохнатых шапках и синих куртках моравы и, запыленные мукой, с белыми возами уезжали по той же плотине, – на этой узкой плотине теперь между фурами и пушками, под лошадьми и между колес толпились обезображенные страхом смерти люди, давя друг друга, умирая, шагая через умирающих и убивая друг друга для того только, чтобы, пройдя несколько шагов, быть точно. так же убитыми.
Каждые десять секунд, нагнетая воздух, шлепало ядро или разрывалась граната в средине этой густой толпы, убивая и обрызгивая кровью тех, которые стояли близко. Долохов, раненый в руку, пешком с десятком солдат своей роты (он был уже офицер) и его полковой командир, верхом, представляли из себя остатки всего полка. Влекомые толпой, они втеснились во вход к плотине и, сжатые со всех сторон, остановились, потому что впереди упала лошадь под пушкой, и толпа вытаскивала ее. Одно ядро убило кого то сзади их, другое ударилось впереди и забрызгало кровью Долохова. Толпа отчаянно надвинулась, сжалась, тронулась несколько шагов и опять остановилась.
Пройти эти сто шагов, и, наверное, спасен; простоять еще две минуты, и погиб, наверное, думал каждый. Долохов, стоявший в середине толпы, рванулся к краю плотины, сбив с ног двух солдат, и сбежал на скользкий лед, покрывший пруд.
– Сворачивай, – закричал он, подпрыгивая по льду, который трещал под ним, – сворачивай! – кричал он на орудие. – Держит!…
Лед держал его, но гнулся и трещал, и очевидно было, что не только под орудием или толпой народа, но под ним одним он сейчас рухнется. На него смотрели и жались к берегу, не решаясь еще ступить на лед. Командир полка, стоявший верхом у въезда, поднял руку и раскрыл рот, обращаясь к Долохову. Вдруг одно из ядер так низко засвистело над толпой, что все нагнулись. Что то шлепнулось в мокрое, и генерал упал с лошадью в лужу крови. Никто не взглянул на генерала, не подумал поднять его.
– Пошел на лед! пошел по льду! Пошел! вороти! аль не слышишь! Пошел! – вдруг после ядра, попавшего в генерала, послышались бесчисленные голоса, сами не зная, что и зачем кричавшие.
Одно из задних орудий, вступавшее на плотину, своротило на лед. Толпы солдат с плотины стали сбегать на замерзший пруд. Под одним из передних солдат треснул лед, и одна нога ушла в воду; он хотел оправиться и провалился по пояс.
Ближайшие солдаты замялись, орудийный ездовой остановил свою лошадь, но сзади всё еще слышались крики: «Пошел на лед, что стал, пошел! пошел!» И крики ужаса послышались в толпе. Солдаты, окружавшие орудие, махали на лошадей и били их, чтобы они сворачивали и подвигались. Лошади тронулись с берега. Лед, державший пеших, рухнулся огромным куском, и человек сорок, бывших на льду, бросились кто вперед, кто назад, потопляя один другого.
Ядра всё так же равномерно свистели и шлепались на лед, в воду и чаще всего в толпу, покрывавшую плотину, пруды и берег.