Дамаскинаж
Дамаскинаж (фр. damasquinage), или неприжившееся название алл’агемина[1] (итал. all'agemina) — в ювелирном деле искусство делать насечки на металле другим металлом; среднее между скульптурой и гравированием[1]; насечка золотых, серебряных узоров на стальных изделиях[2]
Эта декоративно-художественная техника была завезена в Италию в XV веке из Персии[1], её столицы Дамаска; отсюда её французское название.
Аженкур представил образец итальянской алл’агемина («Живопись», лист. 168[3]) в изображении головки «эола» с взъерошенными волосами, на золотой пластинке; волосы были произведены серебряными нитями; в прочих частях рисунка золото. Описанный экземпляр составлял украшение чашечки и находился в собрании аббата Мауро Бони (Mauro Boni), подробно описавшего свою редкость в «Memorie per servire alla storia letteraria per l’anno 1799», семестр II, часть I.[1]
На эту тему была написана диссертация аббата Франческони (Daniele Francesconi) «Illustrazione di un’Urnetta lavorata All' Agemina» (Венеция, 1800)[1].
Содержание
См. также
Напишите отзыв о статье "Дамаскинаж"
Примечания
- ↑ 1 2 3 4 5 Алл' Агемина // Энциклопедический словарь
- ↑ Французско-русский словарь.
- ↑ «Histoire de l’art par les monuments depuis sa décadence au 4-e siècle jusqu’a son renouvellement au 16-e» (6 томов, Париж, 1812—23, с 325 гравюрами in fol.; немецкий перевод Кваста под заглавием: «Sammlung der vorzüglichsten Denkmäler der Malerei» и т. д.; 2 т. таблиц, 1 т. текста, Берлин, 1840)
Литература
- Алл' Агемина // Энциклопедический словарь, составленный русскими учеными и литераторами. — СПб., 1861.
Ссылки
- [slovari.yandex.ru/~книги/Словарь%20изобразительного%20искусства/Дамаскинаж/ Дамаскинаж // Словарь изобразительного искусства, 2004—2009](недоступная ссылка с 14-06-2016 (2866 дней))
Отрывок, характеризующий Дамаскинаж
– В какой же комитет передана записка? – спросил князь Андрей.– В комитет о воинском уставе, и мною представлено о зачислении вашего благородия в члены. Только без жалованья.
Князь Андрей улыбнулся.
– Я и не желаю.
– Без жалованья членом, – повторил Аракчеев. – Имею честь. Эй, зови! Кто еще? – крикнул он, кланяясь князю Андрею.
Ожидая уведомления о зачислении его в члены комитета, князь Андрей возобновил старые знакомства особенно с теми лицами, которые, он знал, были в силе и могли быть нужны ему. Он испытывал теперь в Петербурге чувство, подобное тому, какое он испытывал накануне сражения, когда его томило беспокойное любопытство и непреодолимо тянуло в высшие сферы, туда, где готовилось будущее, от которого зависели судьбы миллионов. Он чувствовал по озлоблению стариков, по любопытству непосвященных, по сдержанности посвященных, по торопливости, озабоченности всех, по бесчисленному количеству комитетов, комиссий, о существовании которых он вновь узнавал каждый день, что теперь, в 1809 м году, готовилось здесь, в Петербурге, какое то огромное гражданское сражение, которого главнокомандующим было неизвестное ему, таинственное и представлявшееся ему гениальным, лицо – Сперанский. И самое ему смутно известное дело преобразования, и Сперанский – главный деятель, начинали так страстно интересовать его, что дело воинского устава очень скоро стало переходить в сознании его на второстепенное место.
Князь Андрей находился в одном из самых выгодных положений для того, чтобы быть хорошо принятым во все самые разнообразные и высшие круги тогдашнего петербургского общества. Партия преобразователей радушно принимала и заманивала его, во первых потому, что он имел репутацию ума и большой начитанности, во вторых потому, что он своим отпущением крестьян на волю сделал уже себе репутацию либерала. Партия стариков недовольных, прямо как к сыну своего отца, обращалась к нему за сочувствием, осуждая преобразования. Женское общество, свет , радушно принимали его, потому что он был жених, богатый и знатный, и почти новое лицо с ореолом романической истории о его мнимой смерти и трагической кончине жены. Кроме того, общий голос о нем всех, которые знали его прежде, был тот, что он много переменился к лучшему в эти пять лет, смягчился и возмужал, что не было в нем прежнего притворства, гордости и насмешливости, и было то спокойствие, которое приобретается годами. О нем заговорили, им интересовались и все желали его видеть.
