Дамасское дело

Дамасский кровавый навет — обвинение евреев Дамаска в ритуальном убийстве исчезнувшего христианского священника и его слуги в 1840 году.

Суть события и последовавшие аресты

15 февраля 1840 года произошло исчезновение монаха-капуцина с острова Сардиния отца Тома́ и его слуги-грека Ибрагима Амары.

Капуцины распространили слух, будто пропавшие убиты евреями с целью использования их крови для выпечки мацы. Поскольку католики Сирии находились под официальным покровительством Франции, расследование должно было производиться французским консулом, Ратти-Ментоном. Он решил использовать этот кровавый навет для укрепления позиций Франции на Ближнем Востоке, а монахи — для усиления французского влияния на христианские общинные учреждения Сирии. Дамасский губернатор принял сторону консула и монахов и потребовал от евреев найти пропавших в течение трёх дней.

Несколько евреев было арестовано. Двое из них них умерли под пытками, один (Моше Абулафия) перешёл в ислам, а еврейский парикмахер Соломон Негрин совершил под пытками вынужденное признание в убийстве и оговорил других евреев. Власти Дамаска объявили это признание и якобы обнаруженные останки жертв бесспорным доказательством вины евреев в двойном убийстве. Последовала новая серия арестов и жестоких пыток, дошедшая до того, что 63 еврейских ребёнка были взяты в заложники с целью выпытать у их родителей место, где спрятана кровь жертв.

Христианские и мусульманские толпы фанатиков нападали на еврейские общины по всему Ближнему Востоку. Многочисленная христианская похоронная процессия, посвящённая отцу Тома (без его тела), прошла по улицам Дамаска. На могильной плите было выбито: «…убит евреями 5-го февраля 1840 года». Табличка с арабским переводом этой надписи до сих пор висит на францисканской церкви в Дамаске.

Протесты и переговоры

Дело привлекло широкое международное внимание в первую очередь благодаря усилиям австрийского консула в Алеппо — Элиау Пикотто, являвшегося представителем египетского Ибрагима-паши, который дал указание провести расследование. 15 тыс. евреев в шести американских городах протестовали против произвола над своими собратьями в Сирии. Консул США в Египте выразил официальный протест от имени президента Мартина Ван Бюрена. Британский общественный деятель сэр Мозес Монтефиоре при поддержке влиятельных британцев лорда Пальмерстона, французского адвоката Адольфа (Исаака) Кремье, австрийского консула Мерлатто, миссионера Джона Николайсона и Соломона Мунка, главы делегации обратился к правившему в Сирии египетскому Мухаммеду Али.

Переговоры в Александрии продолжались с 4 по 28 августа 1840 года. Мухаммеду Али предложили передать дело на рассмотрение властям Александрии или европейским судьям в Дамаске. Делегации в этом было отказано, но Мухаммед Али, заинтересованный, как и французы, в избежании подробного расследования действий дамасских властей, уступил давлению европейских держав и издал указ о помиловании обвиненных и прекращении следствия. Результатом было обеспечение безоговорочного освобождения и признания невиновными девятерых оставшихся в живых заключённых (из тринадцати). В качестве компромисса, была принята формулировка «за отсутствием состава преступления», а не «помилованы правителем».

Позже в Стамбуле сэр Мозес Монтефиоре выхлопотал у султана Абдул-Меджида I указ (6 ноября 1840 года), объявлявший кровавый навет клеветой и запрещавший судебные преследования евреев по этому обвинению на всей территории Османской империи.

«… и во имя любви к нашим подданным, мы не можем допустить, чтобы еврейская нация, чья невиновность в предписываемых им преступлениях очевидна, подвергалась преследованиям и мукам в результате обвинений, не имеющих под собой и доли правды…».

Волна погромов

Погромы прокатились по всему Ближнему Востоку и Северной Африке: Халеб (тж. Алеппо — Сирия) (1850, 1875), Дамаск (1840, 1848, 1890), Бейрут (1862, 1874), Dayr al-Qamar (1847), Иерусалим (1847), Каир (1844, 1890, 1901-02), Эль-Мансура (Египет) (1877), Александрия (Египет) (1870, 1882, 1901-07), Порт-Саид (Египет) (1903, 1908), Даманхур (Египет) (1871, 1873, 1877, 1891), Стамбул (1870, 1874), Бююкдере (Турция) (1864), Кузгунджук (Турция) (1866), Эюп (1868), Эдирне (также Адрианополь — Турция) (1872), Измир (Турция) (1872, 1874) — это лишь наиболее известные случаи погромов.

Последствия в Европе

Согласно Даниэлю Пайпсу,

…в действительности, Дамаское дело имело ужасающие последствия в Европе, где оно вызвало страшные преследования евреев, наиболее масштабные за все годы. Евреи были совершенно не подготовлены к бедствиям, которые им пришлось пережить, но вынесли из этой трагедии, что им надо организовать своё лобби и новое движение еврейской солидарности, положивших основу будущим еврейским организациям.

Этот случай привёл к активному росту новой еврейской газетной прессы.

В результате возникло чувство солидарности между еврейскими общинами Европы, которого никогда до сих пор не было. Таким образом, Дамасское дело привело к появлению новой еврейской газетной прессы, особенно в Западной Европе, как известная парижская газета Les Archives Israélites de France (1840—1935) и лондонская The Jewish Chronicle (1841 до наст.вр.).

Дамасское дело стимулировало французских евреев заложить основу Всемирного израильского союза в 1860 году.

Современные отголоски

Махмуд Аль-Саид Аль-Курди написал две статьи в египетской ежедневной газете «Аль Акбар», повторяющие традиционные обвинения в Дамасском деле. Первая статья вышла в печать 20 октября 2000 года. Вторая — под заголовком «Последний миг в жизни отца Фомы» — 25 марта 2001 года.

В 2002 году было отмечено повторное обвинение по делу 1840 года в книге сирийского государственного деятеля, министра обороны Мустафы Тласса «Маца Сионизма».. Во введении к книге, он пишет: «Моя цель — пролить свет на несколько секретов еврейских сект… их отвратительный фанатизм и претворение в жизнь учений Талмуда.» Эта книга стала бестселлером в арабском мире.

В своём интервью, вышедшим в эфир ливанского телевидения «TeleLiban» 30 января 2007 года, ливанский поэт Марван Шамон утверждает: «…убийство священника Фомы… в 1840 году… в присутствии двух раввинов, в самом центре Дамаска, в доме близкого друга священника Дауда Аль-Харари, главы еврейской общины Дамаска. После того, как он был убит, его кровь была выцежена, и два раввина унесли её.»

См. также

• Кровавый навет на Родосе
• Гавриил Белостокский
• Обвинения иудеев в ритуальных убийствах
• Кровавый навет в Тисаэсларе
• Антисемитизм

Литература

• Frankel, Jonathan: The Damascus Affair: 'Ritual Murder', Politics, and the Jews in 1840 (Cambridge University Press, 1997) ISBN 0-521-48396-4 ([www.meforum.org/article/413 Review])
• Florence, Ronald: Blood Libel. The Damascus Affair of 1840 (University of Wisconsin Press, 2004) ISBN 0-299-20280-1 ([www.wisc.edu/wisconsinpress/books/2849.htm Review])
• [www.jewishencyclopedia.com/view.jsp?artid=22&letter=D Damascus affair] article by Gotthard Deutsch and M. Franco in the Jewish Encyclopedia (1911 ed.)
• [www.jewishgates.com/file.asp?File_ID=58 The Infamous Damascus Affair] (jewishgates.com)
• [toldot.ru/rus/articles/art/1618 И.Чериковер «Дамасское дело», 18 янв.2007]
• [jhist.org/lessons10/10-11.htm История антисемитизма и Катастрофы. Кровавые наветы]
• [www.eleven.co.il/article/11362 Дамасское дело] — статья из Электронной еврейской энциклопедии

Отрывок, характеризующий Дамасское дело

– Andre, об одном я прошу, я умоляю тебя, – сказала она, дотрогиваясь до его локтя и сияющими сквозь слезы глазами глядя на него. – Я понимаю тебя (княжна Марья опустила глаза). Не думай, что горе сделали люди. Люди – орудие его. – Она взглянула немного повыше головы князя Андрея тем уверенным, привычным взглядом, с которым смотрят на знакомое место портрета. – Горе послано им, а не людьми. Люди – его орудия, они не виноваты. Ежели тебе кажется, что кто нибудь виноват перед тобой, забудь это и прости. Мы не имеем права наказывать. И ты поймешь счастье прощать.
– Ежели бы я был женщина, я бы это делал, Marie. Это добродетель женщины. Но мужчина не должен и не может забывать и прощать, – сказал он, и, хотя он до этой минуты не думал о Курагине, вся невымещенная злоба вдруг поднялась в его сердце. «Ежели княжна Марья уже уговаривает меня простить, то, значит, давно мне надо было наказать», – подумал он. И, не отвечая более княжне Марье, он стал думать теперь о той радостной, злобной минуте, когда он встретит Курагина, который (он знал) находится в армии.
Княжна Марья умоляла брата подождать еще день, говорила о том, что она знает, как будет несчастлив отец, ежели Андрей уедет, не помирившись с ним; но князь Андрей отвечал, что он, вероятно, скоро приедет опять из армии, что непременно напишет отцу и что теперь чем дольше оставаться, тем больше растравится этот раздор.
– Adieu, Andre! Rappelez vous que les malheurs viennent de Dieu, et que les hommes ne sont jamais coupables, [Прощай, Андрей! Помни, что несчастия происходят от бога и что люди никогда не бывают виноваты.] – были последние слова, которые он слышал от сестры, когда прощался с нею.
«Так это должно быть! – думал князь Андрей, выезжая из аллеи лысогорского дома. – Она, жалкое невинное существо, остается на съедение выжившему из ума старику. Старик чувствует, что виноват, но не может изменить себя. Мальчик мой растет и радуется жизни, в которой он будет таким же, как и все, обманутым или обманывающим. Я еду в армию, зачем? – сам не знаю, и желаю встретить того человека, которого презираю, для того чтобы дать ему случай убить меня и посмеяться надо мной!И прежде были все те же условия жизни, но прежде они все вязались между собой, а теперь все рассыпалось. Одни бессмысленные явления, без всякой связи, одно за другим представлялись князю Андрею.


Князь Андрей приехал в главную квартиру армии в конце июня. Войска первой армии, той, при которой находился государь, были расположены в укрепленном лагере у Дриссы; войска второй армии отступали, стремясь соединиться с первой армией, от которой – как говорили – они были отрезаны большими силами французов. Все были недовольны общим ходом военных дел в русской армии; но об опасности нашествия в русские губернии никто и не думал, никто и не предполагал, чтобы война могла быть перенесена далее западных польских губерний.
Князь Андрей нашел Барклая де Толли, к которому он был назначен, на берегу Дриссы. Так как не было ни одного большого села или местечка в окрестностях лагеря, то все огромное количество генералов и придворных, бывших при армии, располагалось в окружности десяти верст по лучшим домам деревень, по сю и по ту сторону реки. Барклай де Толли стоял в четырех верстах от государя. Он сухо и холодно принял Болконского и сказал своим немецким выговором, что он доложит о нем государю для определения ему назначения, а покамест просит его состоять при его штабе. Анатоля Курагина, которого князь Андрей надеялся найти в армии, не было здесь: он был в Петербурге, и это известие было приятно Болконскому. Интерес центра производящейся огромной войны занял князя Андрея, и он рад был на некоторое время освободиться от раздражения, которое производила в нем мысль о Курагине. В продолжение первых четырех дней, во время которых он не был никуда требуем, князь Андрей объездил весь укрепленный лагерь и с помощью своих знаний и разговоров с сведущими людьми старался составить себе о нем определенное понятие. Но вопрос о том, выгоден или невыгоден этот лагерь, остался нерешенным для князя Андрея. Он уже успел вывести из своего военного опыта то убеждение, что в военном деле ничего не значат самые глубокомысленно обдуманные планы (как он видел это в Аустерлицком походе), что все зависит от того, как отвечают на неожиданные и не могущие быть предвиденными действия неприятеля, что все зависит от того, как и кем ведется все дело. Для того чтобы уяснить себе этот последний вопрос, князь Андрей, пользуясь своим положением и знакомствами, старался вникнуть в характер управления армией, лиц и партий, участвовавших в оном, и вывел для себя следующее понятие о положении дел.
Когда еще государь был в Вильне, армия была разделена натрое: 1 я армия находилась под начальством Барклая де Толли, 2 я под начальством Багратиона, 3 я под начальством Тормасова. Государь находился при первой армии, но не в качестве главнокомандующего. В приказе не было сказано, что государь будет командовать, сказано только, что государь будет при армии. Кроме того, при государе лично не было штаба главнокомандующего, а был штаб императорской главной квартиры. При нем был начальник императорского штаба генерал квартирмейстер князь Волконский, генералы, флигель адъютанты, дипломатические чиновники и большое количество иностранцев, но не было штаба армии. Кроме того, без должности при государе находились: Аракчеев – бывший военный министр, граф Бенигсен – по чину старший из генералов, великий князь цесаревич Константин Павлович, граф Румянцев – канцлер, Штейн – бывший прусский министр, Армфельд – шведский генерал, Пфуль – главный составитель плана кампании, генерал адъютант Паулучи – сардинский выходец, Вольцоген и многие другие. Хотя эти лица и находились без военных должностей при армии, но по своему положению имели влияние, и часто корпусный начальник и даже главнокомандующий не знал, в качестве чего спрашивает или советует то или другое Бенигсен, или великий князь, или Аракчеев, или князь Волконский, и не знал, от его ли лица или от государя истекает такое то приказание в форме совета и нужно или не нужно исполнять его. Но это была внешняя обстановка, существенный же смысл присутствия государя и всех этих лиц, с придворной точки (а в присутствии государя все делаются придворными), всем был ясен. Он был следующий: государь не принимал на себя звания главнокомандующего, но распоряжался всеми армиями; люди, окружавшие его, были его помощники. Аракчеев был верный исполнитель блюститель порядка и телохранитель государя; Бенигсен был помещик Виленской губернии, который как будто делал les honneurs [был занят делом приема государя] края, а в сущности был хороший генерал, полезный для совета и для того, чтобы иметь его всегда наготове на смену Барклая. Великий князь был тут потому, что это было ему угодно. Бывший министр Штейн был тут потому, что он был полезен для совета, и потому, что император Александр высоко ценил его личные качества. Армфельд был злой ненавистник Наполеона и генерал, уверенный в себе, что имело всегда влияние на Александра. Паулучи был тут потому, что он был смел и решителен в речах, Генерал адъютанты были тут потому, что они везде были, где государь, и, наконец, – главное – Пфуль был тут потому, что он, составив план войны против Наполеона и заставив Александра поверить в целесообразность этого плана, руководил всем делом войны. При Пфуле был Вольцоген, передававший мысли Пфуля в более доступной форме, чем сам Пфуль, резкий, самоуверенный до презрения ко всему, кабинетный теоретик.
Кроме этих поименованных лиц, русских и иностранных (в особенности иностранцев, которые с смелостью, свойственной людям в деятельности среди чужой среды, каждый день предлагали новые неожиданные мысли), было еще много лиц второстепенных, находившихся при армии потому, что тут были их принципалы.