Данауэй, Фэй

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
Фэй Данауэй
Faye Dunaway

На 64-м Каннском кинофестивале, май 2011 года
Имя при рождении:

Дороти Фэй Данауэй

Место рождения:

Бэском, Флорида, США

Гражданство:

США США

Профессия:

актриса

Карьера:

1965 — наст. время

Награды:

Фэй Данауэй (англ. Faye Dunaway, род. 14 января 1941, Бэском) — американская актриса, лауреат премии «Оскар» (1977). Одна из наиболее популярных американских киноактрис 1960-х—1970-х годов, пик карьеры которой пришёлся на ключевые роли в знаковых картинах «Бонни и Клайд», «Китайский квартал», «Три дня Кондора» и «Телесеть».





Биография

Дороти Фэй Данауэй (англ. Dorothy Faye Dunaway) родилась 14 января 1941 года в Бэскоме, штат Флорида, в семье унтер-офицера Джона Макдауэлла Данауэя и домохозяйки Грейс Эйприл. Её отец погиб в годы Второй мировой войны во время американской кампании в Европе.

Данауэй училась на театральном отделении Бостонского, а затем Флоридского университета. В 1962 году она вступила в труппу американского национального театра, с чего и началась её актёрская карьера. В том же году она дебютировала на Бродвее в постановке «Человек на все времена».

Впервые на киноэкранах Фэй Данауэй появилась в 1967 году — сперва в малоприметных картинах «Поторопи закат» и «Происшествие», а затем в главной роли в гангстерском триллере Артура Пенна «Бонни и Клайд», которая принесла ей номинацию на «Оскар» и статус самой красивой женщины современности[1]. Спустя год актриса сыграла главную роль в культовом фильме-ограблении «Афера Томаса Крауна», став к тому времени одной из новых ярких звёзд Голливуда. Спустя тридцать лет Данауэй появилась и в ремейке данной картины, где исполнила небольшую роль психотерапевта.

В 1970-х Данауэй оставалась одной из ведущих американских актрис, что подкреплялась успешными ролями в фильмах «Маленький большой человек» (1970), «Оклахома, как она есть» (1973), «Китайский квартал» (1974), «Три дня Кондора» (1975) и «Телесеть», роль журналистки Дайаны Кристенсен в котором принесла ей премии «Оскар» и «Золотой глобус».

С началом 1980-х годов карьера Данауэй пошла на спад, во многом из-за провала и резкой критики картины «Дорогая мамочка» (1981), за роль Джоан Кроуфорд в котором актриса получила премию «Золотая малина». Самой заметной работой актрисы в кино в те годы стала роль Ванды в биографической драме Барбета Шрёдера «Пьянь» (1987), за которую она была номинирована на «Золотой глобус».

В 1990-х и 2000-х годах Фэй Данауэй довольно редко появлялась на большом экране, и то преимущественно в эпизодах малобюджетных картин. Исключением для неё стали роль Элейн Сталкер в фильме Эмира Кустурицы «Аризонская мечта», где её партнером был Джонни Депп, и роль Мэрилин Миклер, супруги персонажа Марлона Брандо, в романтической драме «Дон Жуан де Марко» с тем же Деппом в главной роли.

2 октября 1996 года на Голливудской аллее славы была заложена звезда Фэй Данауэй.

В отличие от своих «коллег по цеху», Данауэй ныне проживает в одном из беднейших районов Лос-Анджелеса, в скромном трёхспальном бунгало, и крайне редко появляется на публике. Согласно некоторой информации, после ряда пластических операций актриса, когда-то признававшаяся одной из самых красивых женщин XX века, стесняется своей внешности, из-за чего и ведёт затворный образ жизни[1].

Личная жизнь

В 1968 году Данауэй встретила звезду итальянского киноэкрана Марчелло Мастроянни, на тот момент официально женатого на актрисе Флоре Карабелле. Данауэй и Мастроянни встречались около трёх лет, но в конце концов решили расстаться из-за того, что актёр не решился оставить жену и детей ради Фэй[1].

Фэй Данауэй дважды была замужем. Первый муж (1974) — гитарист Питер Вулф из американской группы «Geils Band». От второго супруга, британского фотографа Терри О’Нила, она родила сына Лайама.

Фильмография

Награды и номинации

Награда Год Категория Фильм/Телесериал Результат
Оскар 1968 Лучшая женская роль Бонни и Клайд Номинация
1975 Лучшая женская роль Китайский квартал Номинация
1977 Лучшая женская роль Телесеть Победа
BAFTA 1968 Лучший новичок Бонни и Клайд/Поторопи закат Победа
1975 Лучшая женская роль Китайский квартал Номинация
1978 Лучшая женская роль Телесеть Номинация
Золотой глобус 1968 Лучший новичок Поторопи закат Номинация
Лучшая женская роль в драме Бонни и Клайд Номинация
1971 Лучшая женская роль в драме Загадка незаконнорождённого Номинация
1975 Лучшая женская роль в драме Китайский квартал Номинация
1976 Лучшая женская роль в драме Три дня Кондора Номинация
1977 Лучшая женская роль в драме Телесеть Победа
1985 Лучшая женская роль второго плана в мини-сериале, телесериале или телефильме Остров Эллис Победа
1988 Лучшая женская роль в драме Пьянь Номинация
1994 Лучшая женская роль в мини-сериале или телефильме Коломбо Номинация
1999 Лучшая женская роль второго плана в мини-сериале, телесериале или телефильме Джиа Победа
2001 Лучшая женская роль второго плана в мини-сериале, телесериале или телефильме Кандидат и его женщины Номинация
Эмми 1994 Лучшая приглашённая актриса в драматическом телесериале Коломбо Победа
Премия Гильдии киноактёров США 1998 Лучшая женская роль в телефильме или мини-сериале Золотые сумерки Номинация

Напишите отзыв о статье "Данауэй, Фэй"

Примечания

  1. 1 2 3 Элисон Бошофф. [www.dailymail.co.uk/tvshowbiz/article-1351253/Will-Faye-Dunaway-EVER-final-close-up.html Will Faye Dunaway EVER get her final close up?] (англ.). Daily Mail (28 января 2011). Проверено 27 августа 2013.

Ссылки

Отрывок, характеризующий Данауэй, Фэй

Будут все враги у ног» и т.д.
Только что кончили певчие, как последовали новые и новые тосты, при которых всё больше и больше расчувствовался граф Илья Андреич, и еще больше билось посуды, и еще больше кричалось. Пили за здоровье Беклешова, Нарышкина, Уварова, Долгорукова, Апраксина, Валуева, за здоровье старшин, за здоровье распорядителя, за здоровье всех членов клуба, за здоровье всех гостей клуба и наконец отдельно за здоровье учредителя обеда графа Ильи Андреича. При этом тосте граф вынул платок и, закрыв им лицо, совершенно расплакался.


Пьер сидел против Долохова и Николая Ростова. Он много и жадно ел и много пил, как и всегда. Но те, которые его знали коротко, видели, что в нем произошла в нынешний день какая то большая перемена. Он молчал всё время обеда и, щурясь и морщась, глядел кругом себя или остановив глаза, с видом совершенной рассеянности, потирал пальцем переносицу. Лицо его было уныло и мрачно. Он, казалось, не видел и не слышал ничего, происходящего вокруг него, и думал о чем то одном, тяжелом и неразрешенном.
Этот неразрешенный, мучивший его вопрос, были намеки княжны в Москве на близость Долохова к его жене и в нынешнее утро полученное им анонимное письмо, в котором было сказано с той подлой шутливостью, которая свойственна всем анонимным письмам, что он плохо видит сквозь свои очки, и что связь его жены с Долоховым есть тайна только для одного него. Пьер решительно не поверил ни намекам княжны, ни письму, но ему страшно было теперь смотреть на Долохова, сидевшего перед ним. Всякий раз, как нечаянно взгляд его встречался с прекрасными, наглыми глазами Долохова, Пьер чувствовал, как что то ужасное, безобразное поднималось в его душе, и он скорее отворачивался. Невольно вспоминая всё прошедшее своей жены и ее отношения с Долоховым, Пьер видел ясно, что то, что сказано было в письме, могло быть правда, могло по крайней мере казаться правдой, ежели бы это касалось не его жены. Пьер вспоминал невольно, как Долохов, которому было возвращено всё после кампании, вернулся в Петербург и приехал к нему. Пользуясь своими кутежными отношениями дружбы с Пьером, Долохов прямо приехал к нему в дом, и Пьер поместил его и дал ему взаймы денег. Пьер вспоминал, как Элен улыбаясь выражала свое неудовольствие за то, что Долохов живет в их доме, и как Долохов цинически хвалил ему красоту его жены, и как он с того времени до приезда в Москву ни на минуту не разлучался с ними.
«Да, он очень красив, думал Пьер, я знаю его. Для него была бы особенная прелесть в том, чтобы осрамить мое имя и посмеяться надо мной, именно потому, что я хлопотал за него и призрел его, помог ему. Я знаю, я понимаю, какую соль это в его глазах должно бы придавать его обману, ежели бы это была правда. Да, ежели бы это была правда; но я не верю, не имею права и не могу верить». Он вспоминал то выражение, которое принимало лицо Долохова, когда на него находили минуты жестокости, как те, в которые он связывал квартального с медведем и пускал его на воду, или когда он вызывал без всякой причины на дуэль человека, или убивал из пистолета лошадь ямщика. Это выражение часто было на лице Долохова, когда он смотрел на него. «Да, он бретёр, думал Пьер, ему ничего не значит убить человека, ему должно казаться, что все боятся его, ему должно быть приятно это. Он должен думать, что и я боюсь его. И действительно я боюсь его», думал Пьер, и опять при этих мыслях он чувствовал, как что то страшное и безобразное поднималось в его душе. Долохов, Денисов и Ростов сидели теперь против Пьера и казались очень веселы. Ростов весело переговаривался с своими двумя приятелями, из которых один был лихой гусар, другой известный бретёр и повеса, и изредка насмешливо поглядывал на Пьера, который на этом обеде поражал своей сосредоточенной, рассеянной, массивной фигурой. Ростов недоброжелательно смотрел на Пьера, во первых, потому, что Пьер в его гусарских глазах был штатский богач, муж красавицы, вообще баба; во вторых, потому, что Пьер в сосредоточенности и рассеянности своего настроения не узнал Ростова и не ответил на его поклон. Когда стали пить здоровье государя, Пьер задумавшись не встал и не взял бокала.
– Что ж вы? – закричал ему Ростов, восторженно озлобленными глазами глядя на него. – Разве вы не слышите; здоровье государя императора! – Пьер, вздохнув, покорно встал, выпил свой бокал и, дождавшись, когда все сели, с своей доброй улыбкой обратился к Ростову.
– А я вас и не узнал, – сказал он. – Но Ростову было не до этого, он кричал ура!
– Что ж ты не возобновишь знакомство, – сказал Долохов Ростову.
– Бог с ним, дурак, – сказал Ростов.
– Надо лелеять мужей хорошеньких женщин, – сказал Денисов. Пьер не слышал, что они говорили, но знал, что говорят про него. Он покраснел и отвернулся.
– Ну, теперь за здоровье красивых женщин, – сказал Долохов, и с серьезным выражением, но с улыбающимся в углах ртом, с бокалом обратился к Пьеру.
– За здоровье красивых женщин, Петруша, и их любовников, – сказал он.
Пьер, опустив глаза, пил из своего бокала, не глядя на Долохова и не отвечая ему. Лакей, раздававший кантату Кутузова, положил листок Пьеру, как более почетному гостю. Он хотел взять его, но Долохов перегнулся, выхватил листок из его руки и стал читать. Пьер взглянул на Долохова, зрачки его опустились: что то страшное и безобразное, мутившее его во всё время обеда, поднялось и овладело им. Он нагнулся всем тучным телом через стол: – Не смейте брать! – крикнул он.
Услыхав этот крик и увидав, к кому он относился, Несвицкий и сосед с правой стороны испуганно и поспешно обратились к Безухову.
– Полноте, полно, что вы? – шептали испуганные голоса. Долохов посмотрел на Пьера светлыми, веселыми, жестокими глазами, с той же улыбкой, как будто он говорил: «А вот это я люблю». – Не дам, – проговорил он отчетливо.
Бледный, с трясущейся губой, Пьер рванул лист. – Вы… вы… негодяй!.. я вас вызываю, – проговорил он, и двинув стул, встал из за стола. В ту самую секунду, как Пьер сделал это и произнес эти слова, он почувствовал, что вопрос о виновности его жены, мучивший его эти последние сутки, был окончательно и несомненно решен утвердительно. Он ненавидел ее и навсегда был разорван с нею. Несмотря на просьбы Денисова, чтобы Ростов не вмешивался в это дело, Ростов согласился быть секундантом Долохова, и после стола переговорил с Несвицким, секундантом Безухова, об условиях дуэли. Пьер уехал домой, а Ростов с Долоховым и Денисовым до позднего вечера просидели в клубе, слушая цыган и песенников.
– Так до завтра, в Сокольниках, – сказал Долохов, прощаясь с Ростовым на крыльце клуба.
– И ты спокоен? – спросил Ростов…
Долохов остановился. – Вот видишь ли, я тебе в двух словах открою всю тайну дуэли. Ежели ты идешь на дуэль и пишешь завещания да нежные письма родителям, ежели ты думаешь о том, что тебя могут убить, ты – дурак и наверно пропал; а ты иди с твердым намерением его убить, как можно поскорее и повернее, тогда всё исправно. Как мне говаривал наш костромской медвежатник: медведя то, говорит, как не бояться? да как увидишь его, и страх прошел, как бы только не ушел! Ну так то и я. A demain, mon cher! [До завтра, мой милый!]
На другой день, в 8 часов утра, Пьер с Несвицким приехали в Сокольницкий лес и нашли там уже Долохова, Денисова и Ростова. Пьер имел вид человека, занятого какими то соображениями, вовсе не касающимися до предстоящего дела. Осунувшееся лицо его было желто. Он видимо не спал ту ночь. Он рассеянно оглядывался вокруг себя и морщился, как будто от яркого солнца. Два соображения исключительно занимали его: виновность его жены, в которой после бессонной ночи уже не оставалось ни малейшего сомнения, и невинность Долохова, не имевшего никакой причины беречь честь чужого для него человека. «Может быть, я бы то же самое сделал бы на его месте, думал Пьер. Даже наверное я бы сделал то же самое; к чему же эта дуэль, это убийство? Или я убью его, или он попадет мне в голову, в локоть, в коленку. Уйти отсюда, бежать, зарыться куда нибудь», приходило ему в голову. Но именно в те минуты, когда ему приходили такие мысли. он с особенно спокойным и рассеянным видом, внушавшим уважение смотревшим на него, спрашивал: «Скоро ли, и готово ли?»
Когда всё было готово, сабли воткнуты в снег, означая барьер, до которого следовало сходиться, и пистолеты заряжены, Несвицкий подошел к Пьеру.
– Я бы не исполнил своей обязанности, граф, – сказал он робким голосом, – и не оправдал бы того доверия и чести, которые вы мне сделали, выбрав меня своим секундантом, ежели бы я в эту важную минуту, очень важную минуту, не сказал вам всю правду. Я полагаю, что дело это не имеет достаточно причин, и что не стоит того, чтобы за него проливать кровь… Вы были неправы, не совсем правы, вы погорячились…
– Ах да, ужасно глупо… – сказал Пьер.
– Так позвольте мне передать ваше сожаление, и я уверен, что наши противники согласятся принять ваше извинение, – сказал Несвицкий (так же как и другие участники дела и как и все в подобных делах, не веря еще, чтобы дело дошло до действительной дуэли). – Вы знаете, граф, гораздо благороднее сознать свою ошибку, чем довести дело до непоправимого. Обиды ни с одной стороны не было. Позвольте мне переговорить…
– Нет, об чем же говорить! – сказал Пьер, – всё равно… Так готово? – прибавил он. – Вы мне скажите только, как куда ходить, и стрелять куда? – сказал он, неестественно кротко улыбаясь. – Он взял в руки пистолет, стал расспрашивать о способе спуска, так как он до сих пор не держал в руках пистолета, в чем он не хотел сознаваться. – Ах да, вот так, я знаю, я забыл только, – говорил он.
– Никаких извинений, ничего решительно, – говорил Долохов Денисову, который с своей стороны тоже сделал попытку примирения, и тоже подошел к назначенному месту.
Место для поединка было выбрано шагах в 80 ти от дороги, на которой остались сани, на небольшой полянке соснового леса, покрытой истаявшим от стоявших последние дни оттепелей снегом. Противники стояли шагах в 40 ка друг от друга, у краев поляны. Секунданты, размеряя шаги, проложили, отпечатавшиеся по мокрому, глубокому снегу, следы от того места, где они стояли, до сабель Несвицкого и Денисова, означавших барьер и воткнутых в 10 ти шагах друг от друга. Оттепель и туман продолжались; за 40 шагов ничего не было видно. Минуты три всё было уже готово, и всё таки медлили начинать, все молчали.