Данглис, Панайотис
| Панайотис Данглис | |
| греч. Παναγιώτης Δαγκλής | |
 Панайотис Данглис | |
| Дата рождения | |
|---|---|
| Место рождения | |
| Дата смерти | |
| Место смерти | |
| Принадлежность | |
| Род войск | |
| Годы службы |
1878—1918 |
| Звание | |
| Командовал | |
| Сражения/войны |
Греко-турецкая война |
Панайо́тис Дангли́с (греч. Παναγιώτης Δαγκλής; 1853, Агринион, Греция — 9 марта 1924, Афины, Греция) — греческий военный и политический деятель, главнокомандующий греческими войсками в Первой мировой войне.
Биография
Родился в 1853 году в городе Агринион[1].
В 1878 году окончил артиллерийскую академию, учился в Бельгии, по возвращении в Грецию, получил звание адъютанта французской военной миссии. Затем на различных должностях в артиллерии греческой армии[1].
В греко-турецкой войне 1897 года, был начальником штаба корпуса. С 1904 года на службе в генеральном штабе. В 1911 году получил звание генерал-майор и назначен начальником генштаба. Участвовал в Первой балканской войне, затем входил в греческую делегацию на мирных переговорах. В 1913 году получил звание генерал-лейтенант[1].
В 1914 году Данглис уходит в отставку и вступает в Либеральную партию Элефтериоса Венизелоса. В 1915 году становится военным министром и всячески поддерживает Венизелоса, (сторонника вступления в Первую мировую войну на стороне Антанты) в борьбе с королём Константином (который симпатизировал Германии). В итоге Константин отрекся от престола и бежал из страны. После вступления Греции в Первую мировую войну, Данглис был назначен командующим греческой армии. После войны вернулся к политической деятельности[1].
Умер в Афинах 9 марта 1924 года[1].
Напишите отзыв о статье "Данглис, Панайотис"
Примечания
Отрывок, характеризующий Данглис, Панайотис
Но Долохов не отошел; он развязал платок, дернул его и показал запекшуюся в волосах кровь.– Рана штыком, я остался во фронте. Попомните, ваше превосходительство.
Про батарею Тушина было забыто, и только в самом конце дела, продолжая слышать канонаду в центре, князь Багратион послал туда дежурного штаб офицера и потом князя Андрея, чтобы велеть батарее отступать как можно скорее. Прикрытие, стоявшее подле пушек Тушина, ушло, по чьему то приказанию, в середине дела; но батарея продолжала стрелять и не была взята французами только потому, что неприятель не мог предполагать дерзости стрельбы четырех никем не защищенных пушек. Напротив, по энергичному действию этой батареи он предполагал, что здесь, в центре, сосредоточены главные силы русских, и два раза пытался атаковать этот пункт и оба раза был прогоняем картечными выстрелами одиноко стоявших на этом возвышении четырех пушек.
Скоро после отъезда князя Багратиона Тушину удалось зажечь Шенграбен.
– Вишь, засумятились! Горит! Вишь, дым то! Ловко! Важно! Дым то, дым то! – заговорила прислуга, оживляясь.
Все орудия без приказания били в направлении пожара. Как будто подгоняя, подкрикивали солдаты к каждому выстрелу: «Ловко! Вот так так! Ишь, ты… Важно!» Пожар, разносимый ветром, быстро распространялся. Французские колонны, выступившие за деревню, ушли назад, но, как бы в наказание за эту неудачу, неприятель выставил правее деревни десять орудий и стал бить из них по Тушину.
Из за детской радости, возбужденной пожаром, и азарта удачной стрельбы по французам, наши артиллеристы заметили эту батарею только тогда, когда два ядра и вслед за ними еще четыре ударили между орудиями и одно повалило двух лошадей, а другое оторвало ногу ящичному вожатому. Оживление, раз установившееся, однако, не ослабело, а только переменило настроение. Лошади были заменены другими из запасного лафета, раненые убраны, и четыре орудия повернуты против десятипушечной батареи. Офицер, товарищ Тушина, был убит в начале дела, и в продолжение часа из сорока человек прислуги выбыли семнадцать, но артиллеристы всё так же были веселы и оживлены. Два раза они замечали, что внизу, близко от них, показывались французы, и тогда они били по них картечью.
Маленький человек, с слабыми, неловкими движениями, требовал себе беспрестанно у денщика еще трубочку за это , как он говорил, и, рассыпая из нее огонь, выбегал вперед и из под маленькой ручки смотрел на французов.
– Круши, ребята! – приговаривал он и сам подхватывал орудия за колеса и вывинчивал винты.
В дыму, оглушаемый беспрерывными выстрелами, заставлявшими его каждый раз вздрагивать, Тушин, не выпуская своей носогрелки, бегал от одного орудия к другому, то прицеливаясь, то считая заряды, то распоряжаясь переменой и перепряжкой убитых и раненых лошадей, и покрикивал своим слабым тоненьким, нерешительным голоском. Лицо его всё более и более оживлялось. Только когда убивали или ранили людей, он морщился и, отворачиваясь от убитого, сердито кричал на людей, как всегда, мешкавших поднять раненого или тело. Солдаты, большею частью красивые молодцы (как и всегда в батарейной роте, на две головы выше своего офицера и вдвое шире его), все, как дети в затруднительном положении, смотрели на своего командира, и то выражение, которое было на его лице, неизменно отражалось на их лицах.
