Кон-Бендит, Даниэль

Даниэль Кон-Бендит

Даниэль Марк Кон-Бендит (Daniel Marc Cohn-Bendit, род. 4 апреля 1945, Монтобан, Франция) — европейский политический деятель. Один из лидеров студенческих волнений во Франции в мае 1968 года, позднее — деятель французской и германской зелёных партий. С 2002 г. является сопредседателем группы Зелёные — Европейский свободный альянс в Европарламенте. Один из немногих западноевропейских политиков, участвующих в политической жизни сразу двух стран (Германии и Франции).

Биография

Детство

Кон-Бендит родился в еврейской семье из Германии. Его отец — адвокат и идейный приверженец троцкизма Эрих Кон-Бендит — находился в переписке с такими философами и обществоведами, как Ханна Арендт, Макс Хоркхаймер, Теодор Адорно, Бертольд Брехт. Родители были атеистами.

В 1933 году семья была вынуждена бежать от нацистских преследований во Францию. Даниель своё детство провёл в Париже. В 1958 году семья вернулась в Германию. Закончил престижную школу Odenwaldschule в Хеппенхайме, в которой учились дети из семей верхнего среднего класса. Официально не имевший гражданства по рождению, Кон-Бендит в 18 лет получил гражданство ФРГ и Франции, однако отказался от последнего, чтобы избежать призыва в армию.

Май 1968

В 1966 году Кон-Бендит вернулся во Францию и поступил в Парижский университет на отделение социальных наук под руководство будущего теоретика информационного общества Мануэля Кастельса, старшего на три года. Вскоре после поступления в университет примкнул к крупной и влиятельной Анархистской федерации (фр. Fédération anarchiste), которую покинул в 1967 году ради небольшой местной анархистской группы Нантера (фр. Groupe anarchiste de Nanterre) и журнала «Нуар э руж» (фр. Noir et rouge). Проживая в Париже, Кон-Бендит часто ездил в Германию. Большое впечатление на Кон-Бендита произвели убийство западноберлинской полицией студента Бенно Онезорга во время разгона демонстрации против визита иранского шаха Мохаммеда Резы Пехлеви в 1967 году и покушение на Руди Дучке в апреле 1968. По приглашению Кон-Бендита в Париж приехал лидер Социалистического союза немецких студентов Карл Дитрих Вольф; он прочёл лекцию, оказавшую существенное влияние на последующие майские события.

В Нантере Кон-Бендит возглавлял движение за сексуальные свободы. Прославился тем, что во время торжественной речи министра образования по случаю открытия университетского бассейна в Нантере попросил у министра закурить, а затем потребовал свободного доступа в женское общежитие. Эти и другие акции привлекли к нему внимание студентов, с которыми он впоследствии организовал Движение 22 марта, группу преимущественно анархо-коммунистического толка, включавшую также троцкистов. В конце 1967 года слухи о том, что Кон-Бендита собираются отчислять из университета, привели к местным студенческим волнениям, после чего уже готовый приказ об отчислении был отозван. 22 марта 1968 года студенты заняли административные помещения, и после закрытия университета 2 мая студенческие акции протеста переместились в центр Парижа.

С 3 мая 1968 года в Париже начались массовые студенческие протесты против правительства Шарля де Голля, возглавляемые, в основном, леворадикальной молодёжью (анархистами, троцкистами, маоистами). Кон-Бендита французские СМИ преподнесли как одного из лидеров студенческого восстания наравне с Жаком Саважо, Аленом Гейсмаром и Аленом Кривином. Оппоненты студенческого движения часто напоминали про его «иностранные» корни, и студенты во время выступлений часто скандировали «Nous sommes tous les juifs allemands» («Мы все немецкие евреи»).

Лидер Французской Коммунистической Партии Жорж Марше назвал Кон-Бендита «немецким анархистом» и объявил студентов, участвующих в протестах, «буржуазными сынками» …, «которые быстро забудут про революционный задор, когда придёт их черёд управлять папочкиной фирмой и эксплуатировать там рабочих». Впрочем, жестокое подавление студенческих выступлений полицией вынудило профсоюзы и, впоследствии, Коммунистическую партию, поддержать студентов, и 13 мая во Франции началась всеобщая забастовка.

Однако сам Кон-Бендит не принимал участия в этих событиях: видя, что его группа в Нантере не имела никакого политического влияния, 10 мая он уехал с несколькими друзьями на Атлантическое побережье в город Сен-Назер, откуда был депортирован 22 мая в Германию. 30 мая после массовых демонстраций было объявлено о проведении выборов в Национальную Ассамблею: они состоялись в конце июня, и закончились победой сторонников Де Голля.

После 1968

Вернувшись во Франкфурт, Кон-Бендит становится одним из основателей автономистской группы «Революционная борьба» (нем. «Revolutionärer Kampf») в Рюссельсхайме. С этого момента его судьба связана с Йошкой Фишером, ещё одним лидером этой группы. Вместе они впоследствии возглавили крыло «Фунди» немецкой партии зелёных.

Бытовали предположения, что группа была замешана в насильственных акциях, которые в начале 70-х были свойственны немецким левого толка. Однако свидетельские показания были ненадёжны и противоречивы. Группировки левых зачастую селились рядом, и бывало, что миролюбивые политические активисты жили под одной крышей с террористам без каких-либо совместных акций. В 2003-м прокуратура Франкфурта направила в Европарламент запрос о снятии иммунитета с депутата Кон-Бендита, в связи с криминальным расследованием против Ганса-Иоахима Клейна, но получила отказ. Кон-Бендит признавал, что оказывал помощь Клейну в нескольких случаях, исключительно после того как Клейн сдался полиции.

В то время как Фишер концентрировался на демонстрациях, Кон-Бендит работал в книжном магазине «Karl-Marx-Buchhandlung», позже устроился в детский сад, с идеей радикально изменить менталитет немцев. В 2001 году его обвинили в педофилии. Тогда была развёрнута политическая кампания против министра иностранных дел, Йошки Фишера, и консерваторы старались пересмотреть и устранить последствия Мая 1968. Обвинение основывалось на фразе взятой из книги Кон-Бендита «Le grand bazar» («Большой базар»), выпущенной в 1976 году: "Со мной это было несколько раз. Определённые дети подходили ко мне, расстёгивали мне ширинку и начинали меня щекотать. Я реагировал по-разному, в зависимости от обстоятельств, но их желание создавало для меня проблему. Я их спрашивал:"Почему вы вместе не играете? Почему вы выбрали меня, а не других детей?". Но если они настаивали, то я их даже гладил". Кон-Бендит осознавал, что фраза написана небрежно и признавал её недопустимой. Он просил принимать текст в свете сексуальной революции 70-х и провокаций присущих тому времени. Никто из бывших родителей или детей франкфуртского детского сада жалоб или претензий не высказывал, более того, была создана группа в защиту Кон-Бендита.

В партии Зелёных

В конце 70-х, когда многие революционные движения сошли на нет, он становится редактором «Pflasterstrand», альтернативного журнала, принадлежащего анархической организации «Sponti-Szene» во Франкфурте. Там он принимает участие в экологических мероприятиях направленных на борьбу с ядерной энергией и против расширения франкфуртского аэропорта. А когда движение Sponti официально приняло идеи парламентской демократии в 1984, Кон-Бендит вступает в немецкую партию зелёных.

В 1988 году он выпускает книгу на французском языке «Nous l’avons tant aimée, la révolution» («Мы так её любили, Революцию»), наполненную ностальгией по контр-культуре 1968 года, и анонсирует изменение своих политических взглядов в сторону центристов.

В 1989 году он становится вице-мэром Франкфурта, ответственным за межкультурные связи. На тот период иммигранты составляли около 30 % населения города. Также он разработал более терпимую политику по отношению к наркозависимым.

Депутат Европарламента (с 1994)

В 1994 году Кон-Бендит был избран в европейский парламент от немецкой партии Зелёных, хотя и занимал лишь восьмую строчку в избирательном списке из-за своей позиции по Боснии, международное вторжение в которую он поддерживал, в отличие от своих коллег по партии.

На следующих европейских выборах, в 1999 году, он вернулся во французскую политику в качестве лидера в списке французской партии зелёных. Здесь он встретил значительную поддержку со стороны французских СМИ, которые всегда выделяли его, даже если он не выражал или не соглашался с политикой партии. В результате партия набрала 9,72 % голосов.

В 2002-м он становится президентом парламентской группы зелёных вместе с итальянкой Моникой Фрассони. В 2009 был переизбран в Европарламент уже от французской партии зелёных.

На протяжении 90-х и в начале 2000-х Кон-Бендит регулярно вызывал разногласия и споры из-за своих независимых взглядов. Правые его критиковали за защиту свободной иммиграции, легализацию лёгких наркотиков и отказ от ядерной энергетики, левые — за политику свободного рынка, поддержку военных вторжений в Боснию и Афганистан, и частое сотрудничество с центристами (например с Бернаром Кушнером или с Франсуа Байру).

Такое пренебрежение к сформировавшимся политическим устоям правых и левых сделало его менее популярным во Франции, чем в Германии. Французские зелёные и французские левые в основном сохраняли такое отношение, тогда как в немецкой партии зелёных умеренное крыло «Фунди» уже одержало верх над бескомпромиссной частью, что делало возможным альянсы с консерваторами, и политические инициативы правительства Герхарда Шрёдера, вроде «Agenda 2010» или Харц I—IV, встречали определённую поддержку. Его также обвинили в неуплате французской партии процентных взносов, которые члены европарламента должны сдавать своим партиям, хотя во время его первых выборов во Франции партия официально освободила Кон-Бендита от этой процедуры. Это, наряду с его про-европейскими убеждениями, подтолкнуло его участвовать в европейских выборах на немецкой стороне, где он стал первым кандидатом в списке и был избран вновь.

В мае 2010 года подписал петицию группы «JCall» в Европарламент, призывающую, в том числе, оказать давление на Израиль. Петиция вызвала разноречивые отклики в Израиле, и в целом по миру.

Позиция по Европейской конституции

В 2003 году в ходе работы собрания по подготовке текста Европейской конституции Кон-Бендит выступил с предложением, чтобы страны, в которых референдумом евроконституция не была принята, были обязаны провести повторный референдум, и в случае повторной неудачи, были исключены из Европейского союза.

В феврале 2004 года, в рамках подготовки своей предвыборной кампании и в более широком контексте окончательного согласования текста правительственного законопроекта, он возглавил основание Европейской партии зелёных в Риме. Фишер принимал непосредственное участие в составлении законопроекта, как министр иностранных дел Германии, он считался одним из претендентов на роль «министра иностранных дел Европы» указанного в тексте, и его выступление стало ключевым во всём событии. Кон-Бендит охарактеризовал Европейскую партию зелёных как первый камень европейского гражданства, хотя другие комментаторы отметили, что новое образование скорее чистая адаптация бывшей Федерации европейских партий зелёных. Так же как и в предшествующей структуре, к голосованию были допущены только делегаты от национальных партий, частным представителям лишь предоставлялась информация о ходе голосования. Все остальные федерации европейских партий должны были преобразовать свои статусы в течение 2004 года в соответствии с нормативами Еврокомиссии о европейских политических партиях, чтобы продолжать получать государственные средства. И Кон-Бендит был привычно энергичен в представлении этих инноваций средствам массовой информации.

Также, во время этого конгресса в Риме, он выразил своё отношение к свободному программному обеспечению. Он публично признал, что не разбирается во многих компьютерных терминах, но поддерживает лицензирование «свободного софта», как составляющей рынка сильной экономики.

В 2005-м он принял активное участие в кампании в поддержку Европейской конституции во время французского референдума. Соглашение было расценено значительной частью левых сил как европейская версия глобализации, и Кон-Бендит для них становится объектом ненависти, как символ коллаборационизма лидеров левых центристов с неолибералистами, наряду с Паскалем Лами из социалистической партии. Он также отметился публичным появлением с лидерами правых сил, что считалось неприемлемым в течение этой кампании для французской партии зелёных и левых центристов.

Сочинения

• Сегодня ночью я не сплю. Глава из книги «Большой базар». // Новая газета, 11 октября 1994.

Библиография

• [scepsis.ru/library/id_1984.html Встреча с бунтарём, продавшимся буржуям] // Забриски Rider, № 17. — комментарии Александра Тарасова
  к выступлению Даниэля Кон-Бендита 5 октября 2005 года в Москве.

Ссылки

• [www.cohn-bendit.de/ Daniel Cohn-Bendit, Официальный сайт.]  (нем.) (англ.) (фр.)
• [www.cohn-bendit.com/fr/dany/lebenslauf/index.html Детальная автобиография]  (фр.)
• [ru.euronews.net/2009/07/13/cohn-bendit-barroso-not-credible-as-president/ Интервью Д. Кон-Бендита каналу «Евроньюс»]
• [n-europe.eu/content/?p=2777 Решающий момент для Европы]
• [www.polit.ru/lectures/2005/10/11/cohn_bendit.html Выступление в ОГИ в 2005 г.]

Отрывок, характеризующий Кон-Бендит, Даниэль

– Готов, ваше сиятельство, – сказал адъютант.
Растопчин опять подошел к двери балкона.
– Да чего они хотят? – спросил он у полицеймейстера.
– Ваше сиятельство, они говорят, что собрались идти на французов по вашему приказанью, про измену что то кричали. Но буйная толпа, ваше сиятельство. Я насилу уехал. Ваше сиятельство, осмелюсь предложить…
– Извольте идти, я без вас знаю, что делать, – сердито крикнул Растопчин. Он стоял у двери балкона, глядя на толпу. «Вот что они сделали с Россией! Вот что они сделали со мной!» – думал Растопчин, чувствуя поднимающийся в своей душе неудержимый гнев против кого то того, кому можно было приписать причину всего случившегося. Как это часто бывает с горячими людьми, гнев уже владел им, но он искал еще для него предмета. «La voila la populace, la lie du peuple, – думал он, глядя на толпу, – la plebe qu'ils ont soulevee par leur sottise. Il leur faut une victime, [„Вот он, народец, эти подонки народонаселения, плебеи, которых они подняли своею глупостью! Им нужна жертва“.] – пришло ему в голову, глядя на размахивающего рукой высокого малого. И по тому самому это пришло ему в голову, что ему самому нужна была эта жертва, этот предмет для своего гнева.
– Готов экипаж? – в другой раз спросил он.
– Готов, ваше сиятельство. Что прикажете насчет Верещагина? Он ждет у крыльца, – отвечал адъютант.
– А! – вскрикнул Растопчин, как пораженный каким то неожиданным воспоминанием.
И, быстро отворив дверь, он вышел решительными шагами на балкон. Говор вдруг умолк, шапки и картузы снялись, и все глаза поднялись к вышедшему графу.
– Здравствуйте, ребята! – сказал граф быстро и громко. – Спасибо, что пришли. Я сейчас выйду к вам, но прежде всего нам надо управиться с злодеем. Нам надо наказать злодея, от которого погибла Москва. Подождите меня! – И граф так же быстро вернулся в покои, крепко хлопнув дверью.
По толпе пробежал одобрительный ропот удовольствия. «Он, значит, злодеев управит усех! А ты говоришь француз… он тебе всю дистанцию развяжет!» – говорили люди, как будто упрекая друг друга в своем маловерии.
Через несколько минут из парадных дверей поспешно вышел офицер, приказал что то, и драгуны вытянулись. Толпа от балкона жадно подвинулась к крыльцу. Выйдя гневно быстрыми шагами на крыльцо, Растопчин поспешно оглянулся вокруг себя, как бы отыскивая кого то.
– Где он? – сказал граф, и в ту же минуту, как он сказал это, он увидал из за угла дома выходившего между, двух драгун молодого человека с длинной тонкой шеей, с до половины выбритой и заросшей головой. Молодой человек этот был одет в когда то щегольской, крытый синим сукном, потертый лисий тулупчик и в грязные посконные арестантские шаровары, засунутые в нечищеные, стоптанные тонкие сапоги. На тонких, слабых ногах тяжело висели кандалы, затруднявшие нерешительную походку молодого человека.
– А ! – сказал Растопчин, поспешно отворачивая свой взгляд от молодого человека в лисьем тулупчике и указывая на нижнюю ступеньку крыльца. – Поставьте его сюда! – Молодой человек, брянча кандалами, тяжело переступил на указываемую ступеньку, придержав пальцем нажимавший воротник тулупчика, повернул два раза длинной шеей и, вздохнув, покорным жестом сложил перед животом тонкие, нерабочие руки.
Несколько секунд, пока молодой человек устанавливался на ступеньке, продолжалось молчание. Только в задних рядах сдавливающихся к одному месту людей слышались кряхтенье, стоны, толчки и топот переставляемых ног.
Растопчин, ожидая того, чтобы он остановился на указанном месте, хмурясь потирал рукою лицо.
– Ребята! – сказал Растопчин металлически звонким голосом, – этот человек, Верещагин – тот самый мерзавец, от которого погибла Москва.
Молодой человек в лисьем тулупчике стоял в покорной позе, сложив кисти рук вместе перед животом и немного согнувшись. Исхудалое, с безнадежным выражением, изуродованное бритою головой молодое лицо его было опущено вниз. При первых словах графа он медленно поднял голову и поглядел снизу на графа, как бы желая что то сказать ему или хоть встретить его взгляд. Но Растопчин не смотрел на него. На длинной тонкой шее молодого человека, как веревка, напружилась и посинела жила за ухом, и вдруг покраснело лицо.
Все глаза были устремлены на него. Он посмотрел на толпу, и, как бы обнадеженный тем выражением, которое он прочел на лицах людей, он печально и робко улыбнулся и, опять опустив голову, поправился ногами на ступеньке.
– Он изменил своему царю и отечеству, он передался Бонапарту, он один из всех русских осрамил имя русского, и от него погибает Москва, – говорил Растопчин ровным, резким голосом; но вдруг быстро взглянул вниз на Верещагина, продолжавшего стоять в той же покорной позе. Как будто взгляд этот взорвал его, он, подняв руку, закричал почти, обращаясь к народу: – Своим судом расправляйтесь с ним! отдаю его вам!
Народ молчал и только все теснее и теснее нажимал друг на друга. Держать друг друга, дышать в этой зараженной духоте, не иметь силы пошевелиться и ждать чего то неизвестного, непонятного и страшного становилось невыносимо. Люди, стоявшие в передних рядах, видевшие и слышавшие все то, что происходило перед ними, все с испуганно широко раскрытыми глазами и разинутыми ртами, напрягая все свои силы, удерживали на своих спинах напор задних.
– Бей его!.. Пускай погибнет изменник и не срамит имя русского! – закричал Растопчин. – Руби! Я приказываю! – Услыхав не слова, но гневные звуки голоса Растопчина, толпа застонала и надвинулась, но опять остановилась.
– Граф!.. – проговорил среди опять наступившей минутной тишины робкий и вместе театральный голос Верещагина. – Граф, один бог над нами… – сказал Верещагин, подняв голову, и опять налилась кровью толстая жила на его тонкой шее, и краска быстро выступила и сбежала с его лица. Он не договорил того, что хотел сказать.
– Руби его! Я приказываю!.. – прокричал Растопчин, вдруг побледнев так же, как Верещагин.
– Сабли вон! – крикнул офицер драгунам, сам вынимая саблю.
Другая еще сильнейшая волна взмыла по народу, и, добежав до передних рядов, волна эта сдвинула переднии, шатая, поднесла к самым ступеням крыльца. Высокий малый, с окаменелым выражением лица и с остановившейся поднятой рукой, стоял рядом с Верещагиным.
– Руби! – прошептал почти офицер драгунам, и один из солдат вдруг с исказившимся злобой лицом ударил Верещагина тупым палашом по голове.
«А!» – коротко и удивленно вскрикнул Верещагин, испуганно оглядываясь и как будто не понимая, зачем это было с ним сделано. Такой же стон удивления и ужаса пробежал по толпе.
«О господи!» – послышалось чье то печальное восклицание.
Но вслед за восклицанием удивления, вырвавшимся У Верещагина, он жалобно вскрикнул от боли, и этот крик погубил его. Та натянутая до высшей степени преграда человеческого чувства, которая держала еще толпу, прорвалось мгновенно. Преступление было начато, необходимо было довершить его. Жалобный стон упрека был заглушен грозным и гневным ревом толпы. Как последний седьмой вал, разбивающий корабли, взмыла из задних рядов эта последняя неудержимая волна, донеслась до передних, сбила их и поглотила все. Ударивший драгун хотел повторить свой удар. Верещагин с криком ужаса, заслонясь руками, бросился к народу. Высокий малый, на которого он наткнулся, вцепился руками в тонкую шею Верещагина и с диким криком, с ним вместе, упал под ноги навалившегося ревущего народа.
Одни били и рвали Верещагина, другие высокого малого. И крики задавленных людей и тех, которые старались спасти высокого малого, только возбуждали ярость толпы. Долго драгуны не могли освободить окровавленного, до полусмерти избитого фабричного. И долго, несмотря на всю горячечную поспешность, с которою толпа старалась довершить раз начатое дело, те люди, которые били, душили и рвали Верещагина, не могли убить его; но толпа давила их со всех сторон, с ними в середине, как одна масса, колыхалась из стороны в сторону и не давала им возможности ни добить, ни бросить его.
«Топором то бей, что ли?.. задавили… Изменщик, Христа продал!.. жив… живущ… по делам вору мука. Запором то!.. Али жив?»
Только когда уже перестала бороться жертва и вскрики ее заменились равномерным протяжным хрипеньем, толпа стала торопливо перемещаться около лежащего, окровавленного трупа. Каждый подходил, взглядывал на то, что было сделано, и с ужасом, упреком и удивлением теснился назад.
«О господи, народ то что зверь, где же живому быть!» – слышалось в толпе. – И малый то молодой… должно, из купцов, то то народ!.. сказывают, не тот… как же не тот… О господи… Другого избили, говорят, чуть жив… Эх, народ… Кто греха не боится… – говорили теперь те же люди, с болезненно жалостным выражением глядя на мертвое тело с посиневшим, измазанным кровью и пылью лицом и с разрубленной длинной тонкой шеей.
Полицейский старательный чиновник, найдя неприличным присутствие трупа на дворе его сиятельства, приказал драгунам вытащить тело на улицу. Два драгуна взялись за изуродованные ноги и поволокли тело. Окровавленная, измазанная в пыли, мертвая бритая голова на длинной шее, подворачиваясь, волочилась по земле. Народ жался прочь от трупа.
В то время как Верещагин упал и толпа с диким ревом стеснилась и заколыхалась над ним, Растопчин вдруг побледнел, и вместо того чтобы идти к заднему крыльцу, у которого ждали его лошади, он, сам не зная куда и зачем, опустив голову, быстрыми шагами пошел по коридору, ведущему в комнаты нижнего этажа. Лицо графа было бледно, и он не мог остановить трясущуюся, как в лихорадке, нижнюю челюсть.
– Ваше сиятельство, сюда… куда изволите?.. сюда пожалуйте, – проговорил сзади его дрожащий, испуганный голос. Граф Растопчин не в силах был ничего отвечать и, послушно повернувшись, пошел туда, куда ему указывали. У заднего крыльца стояла коляска. Далекий гул ревущей толпы слышался и здесь. Граф Растопчин торопливо сел в коляску и велел ехать в свой загородный дом в Сокольниках. Выехав на Мясницкую и не слыша больше криков толпы, граф стал раскаиваться. Он с неудовольствием вспомнил теперь волнение и испуг, которые он выказал перед своими подчиненными. «La populace est terrible, elle est hideuse, – думал он по французски. – Ils sont сошше les loups qu'on ne peut apaiser qu'avec de la chair. [Народная толпа страшна, она отвратительна. Они как волки: их ничем не удовлетворишь, кроме мяса.] „Граф! один бог над нами!“ – вдруг вспомнились ему слова Верещагина, и неприятное чувство холода пробежало по спине графа Растопчина. Но чувство это было мгновенно, и граф Растопчин презрительно улыбнулся сам над собою. „J'avais d'autres devoirs, – подумал он. – Il fallait apaiser le peuple. Bien d'autres victimes ont peri et perissent pour le bien publique“, [У меня были другие обязанности. Следовало удовлетворить народ. Много других жертв погибло и гибнет для общественного блага.] – и он стал думать о тех общих обязанностях, которые он имел в отношении своего семейства, своей (порученной ему) столице и о самом себе, – не как о Федоре Васильевиче Растопчине (он полагал, что Федор Васильевич Растопчин жертвует собою для bien publique [общественного блага]), но о себе как о главнокомандующем, о представителе власти и уполномоченном царя. „Ежели бы я был только Федор Васильевич, ma ligne de conduite aurait ete tout autrement tracee, [путь мой был бы совсем иначе начертан,] но я должен был сохранить и жизнь и достоинство главнокомандующего“.
Слегка покачиваясь на мягких рессорах экипажа и не слыша более страшных звуков толпы, Растопчин физически успокоился, и, как это всегда бывает, одновременно с физическим успокоением ум подделал для него и причины нравственного успокоения. Мысль, успокоившая Растопчина, была не новая. С тех пор как существует мир и люди убивают друг друга, никогда ни один человек не совершил преступления над себе подобным, не успокоивая себя этой самой мыслью. Мысль эта есть le bien publique [общественное благо], предполагаемое благо других людей.
Для человека, не одержимого страстью, благо это никогда не известно; но человек, совершающий преступление, всегда верно знает, в чем состоит это благо. И Растопчин теперь знал это.
Он не только в рассуждениях своих не упрекал себя в сделанном им поступке, но находил причины самодовольства в том, что он так удачно умел воспользоваться этим a propos [удобным случаем] – наказать преступника и вместе с тем успокоить толпу.
«Верещагин был судим и приговорен к смертной казни, – думал Растопчин (хотя Верещагин сенатом был только приговорен к каторжной работе). – Он был предатель и изменник; я не мог оставить его безнаказанным, и потом je faisais d'une pierre deux coups [одним камнем делал два удара]; я для успокоения отдавал жертву народу и казнил злодея».
Приехав в свой загородный дом и занявшись домашними распоряжениями, граф совершенно успокоился.
Через полчаса граф ехал на быстрых лошадях через Сокольничье поле, уже не вспоминая о том, что было, и думая и соображая только о том, что будет. Он ехал теперь к Яузскому мосту, где, ему сказали, был Кутузов. Граф Растопчин готовил в своем воображении те гневные в колкие упреки, которые он выскажет Кутузову за его обман. Он даст почувствовать этой старой придворной лисице, что ответственность за все несчастия, имеющие произойти от оставления столицы, от погибели России (как думал Растопчин), ляжет на одну его выжившую из ума старую голову. Обдумывая вперед то, что он скажет ему, Растопчин гневно поворачивался в коляске и сердито оглядывался по сторонам.
Сокольничье поле было пустынно. Только в конце его, у богадельни и желтого дома, виднелась кучки людей в белых одеждах и несколько одиноких, таких же людей, которые шли по полю, что то крича и размахивая руками.
Один вз них бежал наперерез коляске графа Растопчина. И сам граф Растопчин, и его кучер, и драгуны, все смотрели с смутным чувством ужаса и любопытства на этих выпущенных сумасшедших и в особенности на того, который подбегал к вим.
Шатаясь на своих длинных худых ногах, в развевающемся халате, сумасшедший этот стремительно бежал, не спуская глаз с Растопчина, крича ему что то хриплым голосом и делая знаки, чтобы он остановился. Обросшее неровными клочками бороды, сумрачное и торжественное лицо сумасшедшего было худо и желто. Черные агатовые зрачки его бегали низко и тревожно по шафранно желтым белкам.