Даниил Романович Галицкий

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
Даниил Романович<tr><td colspan="2" style="text-align: center; border-top: solid darkgray 1px;"></td></tr>
Князь Галицкий
1205 — 1206
Предшественник: Роман Мстиславич
Преемник: Владимир Игоревич
1211 — 1212
Предшественник: Владимир Игоревич
Преемник: Мстислав Ярославич Немой
1229 — 1231
Предшественник: Андрей Венгерский
Преемник: Андрей Венгерский
1233 — 1235
Предшественник: Андрей Венгерский
Преемник: Михаил Всеволодович
1238 — 1264
Предшественник: Ростислав Михайлович
Преемник: Лев Данилович
Князь Волынский
1215 — 1238
Предшественник: Александр Всеволодович
Преемник: Василько Романович
Великий князь Киевский
1240
Предшественник: Ростислав Мстиславич
Преемник: Михаил Всеволодович
Король Руси
1254 — 1264
Преемник: Юрий Львович[1]
 
Вероисповедание: Православие
Рождение: 1201(1201)
Галич
Смерть: 1264(1264)
Холм
Место погребения: Холм
Род: Романовичи (Рюриковичи)
Отец: Роман Мстиславич
Мать: Ефросинья-Анна, дочь византийского императора Исаака II Ангела и Ирины.
Супруга: 1-й брак: Анна Мстиславна, дочь князя Мстислава Удатного[2],
2 брак: племянница Литовского князя Миндовга

Дании́л Рома́нович (др. русск.[3] Данилъ Романовичь, укр. Данило Галицький, лат. Daniel Ruthenorum Rex[4]) (1201, по др. данным 1204[5] — 1264) — князь Галицкий в 12051206, 12111212, 12291231, 12331235 и 1238[6]1264 годах, князь волынский в 12151229, 12311233 и 12351238 годах, великий князь киевский (1240), король Руси с 1254 года, политический деятель, дипломат и полководец, сын Романа Мстиславича (из старшей ветви Мономаховичей).

После гибели отца в 1205 году стал галицким князем, но одновременно лишился престола.

С 1215 года княжил на Волыни и к 1231 году завершил объединение волынских земель.

В 1223 году участвовал в сражении на р. Калке против монголо-татар.

В 1230 году и окончательно в 1238 году Даниил Романович овладел Галичем, передав Волынь брату Васильку Романовичу, а затем занял Киев (1240 год). Ведя упорную борьбу против засилья крупных бояр-землевладельцев, Даниил опирался на мелких служилых людей и городское население. Он содействовал развитию городов, привлекая туда ремесленников и купцов. При нём были построены Холм, Львов, Угровеск, обновлён Дорогичин. В правление Даниила Галицко-Волынское княжество подверглось монгольскому нашествию (1240—1241).

В 1245 году в Ярославском сражении войска Даниила разгромили полки венгерских и польских феодалов, галицких бояр, что завершило его 40-летнюю борьбу за отцовское наследство. Даниил Галицкий вмешался в войну за австрийский герцогский престол и в начале 1250-х годов добился признания прав на него для своего сына Романа. Рассчитывая на западных союзников в противостоянии с Ордой, согласился принять от Папы Римского в 1253 году королевский титул. Время княжения Даниила Романовича было периодом наибольшего экономического и культурного подъёма и политического усиления Галицко-Волынской Руси.





Биография

Ранние годы

После гибели Романа в Галицко-Волынском княжестве началась война между великокняжеской властью, широкими массами населения (включая рядовое боярство) и сподвижниками Романа из волынских бояр, с одной стороны, и крупным галицким боярством, стремящимся сажать на галицкий престол незначительных князей, зависимых от их воли, с другой[7]. Часть историков рассматривают 40-летнюю борьбу за власть (1205—1245) как часть борьбы между различными ветвями Рюриковичей за Галицкое княжество, не имеющее собственной династии (1199—1245)[8]. Позиции сторонников сильной великокняжеской власти в первые 10 лет войны были осложнены малолетством Романовичей.

После гибели князя Галицкого и Волынского Романа в 1205 году в битве при Завихосте в Польше его вдова и Андраш II заключили соглашение в Саноке о размещении венгерского гарнизона в Галиче для защиты Романовичей. В 1205 году попытка Рюрика Ростиславича, Ольговичей и половцев овладеть Галичем провалилась, но в 1206 году в преддверии их нового похода княгиня увезла Романовичей во Владимир-Волынский, и избежать нападения союзников (к которым присоединились и поляки) на Волынь удалось только благодаря приходу Андраша с войском. Волынские бояре, в частности Вячеслав Толстый, Мирослав и Демьян, помогали княгине и Романовичам.

В Галиче, а затем и во Владимире по приглашению вернувшихся в Галич бояр Кормиличичей сели новгород-северские Игоревичи из Ольговичей (1206), а Романовичи с матерью нашли убежище в Кракове, у Лешека Белого, в борьбе с которым погиб Роман. Даниил был отправлен Лешеком к Андрашу и последовало принципиальное соглашение о союзе. Владимир Игоревич откупился, а Святослав Игоревич был захвачен ими во Владимире, после чего Волынь вернулась под власть Изяславичей (владимирский престол занял Александр Всеволодович белзский, младший двоюродный брат Романовичей, в нарушение их вотчинных прав, хотя и был старше их по возрасту). Василько Романович с матерью был принят на княжение в Берестье (1208), затем получил от Александра Белз, который тот отобрал обратно в спустя 4 года. Тогда Василько с матерью и боярами уехал в Каменец (1212 год).

После развёрнутых Игоревичами против галицких бояр репрессий венгры, поляки и волынские князья посадили на княжение в Галиче Даниила (1211 год), но вскоре после ухода покровителей княгиня была изгнана боярами, а 10-летний Даниил, плакавший о её отъезде, ранил мечом коня под тиуном, посланным вернуть его. В следующем году Андраш вернул в Галич княгиню и Даниила, но они вновь были вынуждены бежать в Венгрию после приведения боярами в Галич Мстислава пересопницкого, двоюродного дяди Романовичей. Тогда Андраш вступил в соглашение с захваченным им Владиславом Кормиличичем, и тот, будучи боярином, стал княжить в Галиче. Тогда княгиня с Даниилом уехала от Андраша к Лешеку, и тот провёл поход на Галич: Владислав с его венгерскими и чешскими контингентами был разбит, но смог отстоять сам Галич. В том сражении Даниил уже участвовал верхом на коне (1213 год). Тогда же к владениям Романовичей на Волыни добавились Тихомль и Перемиль.

Разрыв между Андрашем и Лешеком сменился союзом, заключённым в Спиши, в результате которого был осуществлён известный призыв Лешека: «Не есть лепо боярину княжити в Галичи, но поими дщерь мою за сына своего Коломана и посади и в Галичи» (1214 год)[9]. 5-летний Коломан с согласия папы Иннокентия III стал «королём Галицким», Перемышль при этом достался Лешеку, а Любачев Пакославу, при содействии которого Лешек посадил Романовичей во Владимире-Волынском, выгнав оттуда Александра.

Княжение на Волыни

Однако после вокняжения на Волыни между Даниилом и Лешеком Белым вновь завязалось противостояние. В 1217 году Даниил, недовольный союзом между польским князем и Мстиславом Удатным, решился выступить против поляков — это действие стало первым самостоятельным политическим актом молодого Даниила Романовича[10].

Вскоре венгры лишили поляков владений в галицкой земле, и тогда Лешек предложил галицкое княжение Мстиславу новгородскому. Галичане же призвали на княжение Даниила, но тот предпочёл не вступать в конфликт с мощнейшей на тот момент на Руси княжеской группировкой смоленских Ростиславичей. Более того, Даниил женился на дочери Мстислава Анне и благодаря тестю, давшему гарантию своего нейтралитета, отбил у Лешека пограничные земли. Это способствовало восстановлению венгро-польского союза против союза Мстислава с Даниилом. В ходе борьбы, шедшей с переменным успехом, Даниил руководил обороной Галича. В 1221 году в ознаменование мира на другой дочери Мстислава женился венгерский королевич Андрей.

Постоянными союзниками Мстислава были половцы, в том числе участвовавший в 1205 году в походе на Галич против Романовичей Котян Сутоевич, на дочери которого был женат Мстислав. В 1223 году помощи запросил он и другие ханы, когда в причерноморские степи вторглись монголы. В печально известной битве на Калке Даниил первым перешёл реку, сражался в центре. После вступления в бой главных монгольских сил Даниилу и Мстиславу удалось оторваться от погони (Даниил останавливался и пил из реки, только после чего «почувствовал рану на теле своём»[9]), в отличие от двух других основных частей русского войска: преследуемой монголами до Днепра черниговской и вынужденной остаться в укреплённом лагере над Калкой киевской. Родство с Котяном помогло Даниилу и после смерти Мстислава, в 1228 году, когда он был осаждён в Каменце коалицией, состоявшей из Ростислава Пинского, Михаила Черниговского, Владимира Киевского. Сепаратные переговоры Котяна с Даниилом и уход половцев раскололи эту коалицию.

В середине 1220-х годов против Даниила, поддержанного поляками, дважды при поддержке Мстислава выступал Александр Белзский, но затем Мстислав признал, что был введён в заблуждение. В 1230 году, когда Даниил уже занял галицкий престол, был раскрыт боярский заговор, в котором участвовал и Александр. Тогда его княжество подверглось разгрому со стороны Романовичей, присоединено к их владениям[11]. Александр в 1233 году был призван галицкими боярами на княжение в обход Даниила, был захвачен в плен и, по одной из версий[12], умер в заточении.

Дальнейшие события летопись описывает таким образом, что Мстислав по причине недовольства им бояр отдал Галич венгерскому королевичу (1227 год) с перспективой забрать его назад при более благоприятной обстановке. Передача Галича Даниилу не рассматривалась именно по той причине, что исключала такую перспективу: «Княже, дай дщерь свою обрученую за королевича, и дай ему Галичь. Не можешь бо держати самъ, а бояре не хотять тебе…Аже даси королевичю, когда восхощеши, можеши ли взяти под нимь. Даси ли Данилови, в векы не твой будеть Галичь»[9]. В то же самое время Мстислав Немой завещал Луцкое княжество Даниилу в обход вотчинных прав своих племянников, старший из которых, Ярослав Ингваревич, овладел Луцком. По сообщению летописи, Даниил во время поездки в Жидичинский Николаевский монастырь, находящийся в 7 км от Луцка, отверг совет захватить Ярослава, но по возвращении из поездки послал на Луцк войска и перевёл Ярослава в Перемиль и Меджибож, но уже в качестве своего подручника[13]. В осаде Галича (1229 год), когда галичане призвали Даниила на княжение, в числе участников был Владимир Ингваревич. Королевича Андрея, потерявшего таким образом княжение, Даниил отпустил домой и проводил до Днестра.

После убийства Лешека Белого польской знатью Романовичи оказали его брату Конраду Мазовецкому помощь в междоусобной войне: вторглись в Великую Польшу, осадили город Калиш и взяли с него дань 1000 серебра (1229 год). Летописец отмечает, что «Иный бо князь не входилъ бе в землю Лядьску толь глубоко, проче Володимера Великаго, иже бе землю крестилъ»[9].

Борьба за Галич

В 1231 году, когда потерпевший неудачу в борьбе за Новгород Михаил черниговский стал претендовать на Киев, Владимир Рюрикович отдал Даниилу Поросье за помощь в защите Киева. Поросье Даниил отдал «шюрятам своим»[9], то есть сыновьям Мстислава Удатного, к числу которых, по одной из версий, относился и Изяслав.

В борьбе за Киев Даниил поддержал Владимира Рюриковича против Михаила черниговского и Изяслава, осаждал Чернигов, но был разбит под Торческом и лишился Галича, а Владимир Киева (1235 год). Крупнейшая междоусобица закончилась в 1236 году, когда Ярослав новгородский из суздальских Юрьевичей взял под свой контроль Киев, разорив по пути черниговские земли. Потеря Галича толкнула Даниила даже на то, чтобы 14 октября 1235 года в качестве вассала венгерской короны[14] участвовать в коронации Белы IV в Фехерваре, но это не принесло результатов: при описании дальнейшей борьбы за Галич в 1237 году летопись упоминает у Михаила венгерский гарнизон. Изяслав смог также ненадолго овладеть Галичем впоследствии, не получив помощи от монголов (1254 год). Тогда Даниил, не зная об отсутствии татар в отряде Изяслава, послал против него сына Романа со словами: «Аще сами будуть татарове, да не внидеть ужасъ во сердце ваше»[9].

Весной 1238 года Даниил вернул город Дорогичин, подаренный Конрадом Мазовецким Добринскому ордену: «Не лепо есть держати нашее отчины крижевникомь Тепличемь, рекомымь Соломоничемь»[9].

Галичем Даниил смог овладеть только в конце 1238 года, воспользовавшись уходом Ростислава Михайловича с боярами на Литву[15].

В начале 1240 года монголы, разорив Черниговское княжество, расположились на левом берегу Днепра напротив Киева и потребовали сдачи города. Тогда Михаил уехал в Венгрию в поисках союза с королём Белой IV, а его семья, включая его жену (сестру Даниила), была захвачена в Каменце Ярославом[16], и тот отпустил пленников по просьбе Даниила. В Киеве Даниил посадил своего тысяцкого Дмитра, принял вернувшегося из Венгрии Михаила, обещал дать ему Киев (осуществлено в 1242 году, после нашествия и до передачи Киева монголами Ярославу Всеволодовичу в 1243 году), а Ростиславу Михайловичу дал Луцк. На протяжении 1240—1241 годов были захвачены и разорены города Киев, Владимир-Волынский, Галич и другие, разграблению подверглось почти всё Галицко-Волынское княжество[17].

В отличие от отца, Ростислав не отказался от борьбы, и ему удалось ещё однажды овладеть Галичем (1242 год), воспользовавшись боярской анархией из-за отъезда Романовичей в Венгрию и Польшу во время монгольского нашествия. Окончательно Ростислав, его венгерские, польские союзники и его сторонники из галицких бояр были разбиты Даниилом в Ярославском сражении (1245 год), ознаменовав окончание борьбы за восстановление единства Галицко-Волынского княжества[18][7].

Отношения с монголами и католическим миром

Такое резкое усиление позиций Даниила вызвало беспокойство в Золотой Орде. Даниил был вынужден в 12451246 годах поехать в Сарай, признать зависимость от ханов, чтобы сохранить государство. Хотя его приняли там довольно милостиво, но перенесённые унижения заставили южнорусского летописца заключить рассказ свой словами: «О злее зла честь татарская!»[9].

Теперь уже мирные отношения с татарами, в свою очередь, подтолкнули запад искать союза с Даниилом. Знаменитый Плано Карпини уже по дороге в Орду, заговорил с Васильком, а затем и с самим Даниилом о воссоединении церквей. Король Венгрии Бела IV, отказавшийся выдать свою дочь Констанцию за Льва Даниловича в 1240 году, во время взятия монголами Киева, теперь сам возобновил сватовство, и брак состоялся в 1247 году; эта родственная связь повела к тому, что Даниил принял участие в борьбе венгерского короля с чешским из-за австрийского наследства (походы 1248 и 1253 годов), причём сын его Роман женился на наследнице австрийского герцогства в 1252 году и заявил свои притязания на эту область.

Оба предложения римским папой Иннокентием IV Даниилу королевской короны и помощи против Орды в обмен на католизацию русских земель хронологически совпадают с вышеупомянутыми галицкими походами. Даниил согласился принять королевский венец и в январе 1254 году был коронован в Дорогичине; в том же году установился недолгий мир с Литвой. Уже в 1253 году Иннокентий IV объявил крестовый поход против Орды, призвав к участию в нём сначала христиан Богемии, Моравии, Сербии и Померании, а затем и католиков Прибалтики, в числе которых с начала 1251 года была, хотя и временно, Литва во главе с королём Миндовгом. Однако, Даниил уклонился от воссоединения церквей, и призыв к крестовому походу тоже остался лишь декларацией.

Даниил нашёл союзников и на Руси: в в 1250 году сподвижник Даниила митрополит Кирилл лично венчал во Владимире Андрея Ярославича владимирского с Устиньей (Анной) Даниловной, затем посетил Александра Невского в Новгороде, причём его приезд совпал с приездом папских послов. Но уже в 1252 году Андрей Ярославич был свергнут войском Сартака, а ярлык на великое княжение владимирское передан более лояльному брату Александру Невскому. В это время темником татарским в юго-западной Руси был Куремса, и первый эпизод его наступления на пограничные галицко-волынские земли — занятие Бакоты (в Подолии) — относится именно к этому времени. Затем он провёл ещё два похода (под Кременец и Холм), не принесших решительных результатов.

Не позднее 1248 года второй женой Даниила стала племянница великого князя литовского Миндовга (дочь неизвестного по имени брата Миндовга, сестра главного внутриполитического соперника Миндовга Товтивила), а в 1254 году утихла многолетняя борьба с литовцами, Шварн Данилович женился на дочери Миндовга, а вернувшийся из Австрии Роман Данилович получил Новогрудок.

В 1254—1255 годах Даниил очистил от татар Понизье и Киевскую землю, угрожая Киеву, которым по ярлыку владел Александр Невский[19]. Но литовцы атаковали окрестности Луцка за то, что военные действия были начаты до их подхода, и Василько разгромил их. В том же 1255 году новый римский папа Александр IV разрешил Миндовгу воевать Русскую землю, после чего Даниил прекратил отношения с папой, сохранив королевский титул для себя и право на этот титул для своих преемников, которые именовали себя «Rex Russiae» и «duces totius terrae Russiae, Galicie et Ladimirie» («король Руси» или «князь всей земли русской, галицкой и владимирской»)[1].

В 1257 году в Орде утвердился Берке, а в южную Русь в 1258 году был назначен Бурундай, который привёл на Волынь войско и заставил Романовичей сделать выбор между сопротивлением ему и совместным походом на Литву (1258 год[20][21]), в который Даниил отправил командовать войсками своего брата Василько. В 1258 году, то есть незадолго до или уже во время этого похода произошло убийство князя Чёрной Руси Романа Даниловича[22][23] Войшелком и Товтивилом. Даниил отправил с монголами брата и Литва испытала на себе все ужасы татарского нашествия. Год спустя ситуация повторилась, на этот раз Бурундай заставил Романовичей срыть укрепления нескольких городов, затем с Васильком проследовал в Польшу и взял Сандомир[24]. В 1260 году Даниил Романович отправил часть войска на помощь королю Венгрии Беле IV, так как последний вступил в очередной конфликт с богемским королём Пржемыслом Оттокаром.

Итоги правления

Даниил вёл борьбу с боярской олигархией и её ставленниками, стремящимися не допустить укрепление великокняжеской власти и распространения её на всё Галицко-Волынское княжество. Опирался на поддержку мелких и средних служилых феодалов и горожан, заинтересованных в укреплении княжеской власти. Даниил реформировал войско, сумел подавить боярские мятежи, один из которых мог закончиться для князя смертью, но его верный воевода Иоанн Михалкович (Михайлович) сумел разоблачить заговор и схватить 28 человек, большинство из которых было позже прощено. Несколько раз против Даниила вставали властные бояре Владислав, Судислав, Доброслав, присвоивший коломыйские соляные копи, и Судич.

Несмотря на то, что монголо-татарское иго было установлено и в Юго-Западной Руси, в ней оно носило более мягкие формы, чем в Северо-Восточной: галицко-волынские князья, хоть и платили дань и участвовали в походах Золотой Орды, но не посещали её (после поездки Даниила в 1245 году) и передавали власть в своих владениях по собственному порядку.

Выделение огромных владений Васильку Романовичу (в дополнение к Владимиру затем Луцка, Пересопницы, Белза, Берестья) не привело ни к одному конфликту между братьями, в том числе тогда, когда Даниил был вынужден возвращаться на Волынь после неудач в борьбе за Галич (в противоположность ситуации при их отце и дяде в 1188 году). Даниил и его сыновья не противились передаче Волыни наследникам Василька (за исключением инцидента в 1288 году, когда Юрий Львович занял Берестье «своим молодым умом», а затем вынужден был покинуть его «с великим соромом»), но и Василько, в свою очередь, не препятствовал передаче Луцка в кормление Михаилу черниговскому в 1240 году и не вспомнил по смерти Даниила о своём старинном праве на Галич и согласился на его наследование Львом Даниловичем, правившим совместно с братьями Шварном и Мстиславом (до 1269 года).

Основав в 1230-х годах город Данилов в качестве своей резиденции, Даниил в 1245 году всё же решил сделать своей резиденцией (т. н. излюбленным городом) вновь устроенный им город Холм, об украшении которого очень заботился (по одной из версий[18], перенёс в него столицу княжества из Галича).

Даниил умер в 1264 году и был похоронен в Холме. Летописец, оплакивая его смерть, называет его «вторым по Соломоне»[9].

Память о Данииле Галицком

Семья и дети

Отец

  • Роман Мстиславич (* около 1150 года, убит около г. Завихвоста 19 июня 1205 года), Новгородский князь (1168—1170), Волынский князь (1173—1187, 1188—1205), Галицкий князь (1187—1188), Галицко-Волынский князь (1199—1205), великий князь Киевский (1203—1205).

Мать

  • Анна (имя Анна княгиня приняла в монашестве, до этого в летописях известна как «княгиня Романова») (умерла после 1219 г.), Великая Княгиня киевская (1203—1205).

Жёны

  • Анна Мстиславна Смоленская († до 1248 г.), дочь Мстислава Удатного. Жена Даниила не позднее 1219 года.
  • Племянница (дочь брата) литовского короля Миндовга. Жена Даниила не позднее 1248 года.

Братья

Сёстры

Сыновья

Дочери

Предки

 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
Мстислав Владимирович Великий
 
 
 
 
 
 
 
Изяслав Мстиславич Владимиро-Волынский
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
Христина Ингесдоттер
 
 
 
 
 
 
 
Мстислав Изяславич (князь киевский)
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
Роман Мстиславич Владимиро-Волынский
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
Владислав I Герман
 
 
 
 
 
 
 
Болеслав III Кривоустый
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
Юдита, принцесса чешская
 
 
 
 
 
 
 
Агнешка Болеславовна
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
Генрих (граф Берг)
 
 
 
 
 
 
 
Саломея фон Берг
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
Даниил Галицкий
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 

См. также

Напишите отзыв о статье "Даниил Романович Галицкий"

Примечания

  1. 1 2 Лев Данилович назван «королём Руси» лишь в иностранных источниках дважды в связи с венгерскими событиями (1299).
    «Божьей милостью князья всей Русской земли, Галиции и Владимирии» — так именуют себя Андрей и Лев Юрьевичи в грамоте от 9 августа 1316 г. Их преемник Болеслав-Юрий II, хотя и пользовался печатью, изготовленной по образцу печати Юрия I Львовича, но королевский титул также не употреблял. Следовательно, в титулатуре Юрий Львович выступает прямым и единственным в последующем ряду галицко-волынских князей восприемником Даниила Галицкого…Если исходить из посылки, что Юрий Львович явился продолжателем политики своего деда, то следует признать, что наиболее весомыми причинами принятия им королевского титула могли быть лишь усиление великокняжеской власти и распространение её суверенитета на всю территорию, входившую в состав Галицко-Волынского княжества во времена его наибольшего могущества.
    Шабульдо Ф. М. [krotov.info/lib_sec/25_sh/sha/buldo_02.htm Земли Юго-Западной Руси в составе Великого княжества Литовского]. Владимир Львович известен только по польским хроникам в качестве «короля Руси».
    Після Юрія Галицько-Волинське князівство перейшло до його синів, Андрія і Льва. Вони виступали деякий час разом, як співправителі, звали себе «божою милістю князі всієї Русі, Галичини і Володимирії», але вже не вживали королівського титулу…У документах Юрій II називав себе «божою милістю князь і дідич королівства Русі» або «божою милістю уроджений князь всієї Малої Русі» та вживав королівської печатки Юрія I.
    [litopys.org.ua/krypgvol/krypgv13.htm Крип’якевич І. Галицько-волинське князівство. Київ, 1984].
  2. Анна (имя жен и дочерей русских князей и государей) // Малый энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 4 т. — СПб., 1907—1909.
  3. [lib.pushkinskijdom.ru/Default.aspx?tabid=4961 ГАЛИЦКО-ВОЛЫНСКАЯ ЛЕТОПИСЬ]. Электронные публикации Института русской литературы (Пушкинского Дома) РАН.
  4. Dariusz Dąbrowski, Daniel Romanowicz król Rusi (ok. 1201—1264). Biografia polityczna, Kraków 2012, ISBN 978-83-7730-069-5.
  5. Толочко А. П. Известен ли год рождения Даниила Романовича Галицкого? // Средневековая Русь. Вып.7. М.,2007. В источниках имеется два указания на возраст Даниила. По сообщению Галицко-Волынской летописи двум сыновьям Романа в момент смерти отца (6713/1205) было два и четыре года. Традиционно это сообщение трактуется так, что Даниил считается старшим сыном. Однако в Повести о битве на Калке в составе той же летописи сказано, что на момент битвы (6731/1223) Даниилу было 18 лет.
  6. В 1242 году Ростислав Михайлович и в 1254 году Изяслав ненадолго занимали Галич.
  7. 1 2 Іван Крип’якевич [litopys.org.ua/krypgvol/krypgv11.htm Галицько-Волинське князівство. Боротьба за Галицьку землю]
  8. Горский А. А. [www.slideshare.net/Kolovrat7520/xiiixiv Русские земли в XIII—XIV веках. Пути исторического развития.]
  9. 1 2 3 4 5 6 7 8 9 [www.bibliotekar.ru/rus/86.htm Галицко-Волынская летопись]; Грушевский М. С. [litopys.org.ua/hrs/hrs06.htm Хронологія подій Галицько-Волинського літопису]
  10. Bartnicki, M. Polityka zagraniczna księcia Daniela Halickiego w latach 1217—1264. — Lublin, 2005. — S. 8. — ISBN 8322724578.
  11. Толочко П. П. Князь Александр Белзский // Київ і Русь. Вибрані твори. 1998—2008. — К.: Академперіодика, 2008. — С. 292—296.
  12. Л.Войтович [litopys.org.ua/dynasty/dyn37.htm#tabl16 Князівські Династії Cхідної Європи]
  13. Костомаров Н. И. [www.magister.msk.ru/library/history/kostomar/kostom07.htm Русская история в жизнеописаниях её главнейших деятелей]
  14. Карамзин Н. М. История Государства Российского. Москва 1991, т. 2-3, с. 505.
  15. Котляр Н. Ф. Даниил, князь Галицкий. — СПб.: Алетейя; К.: Птах, 2008. — С. 218.
  16. По различным версиям, Ярославом Ингваревичем или Ярославом владимирским
  17. Хрусталёв Д. Г. Русь и монгольское нашествие (20-50-е гг. XIII в.). — СПб.: Евразия, 2015. — С. 216—231.
  18. 1 2 Даниил Романович Галицкий — статья из Большой советской энциклопедии.
  19. С 1249 года. [krotov.info/acts/12/pvl/lavr27.htm Лаврентьевская летопись]
  20. Воскресенская летопись
  21. [www.krotov.info/acts/12/pvl/novg07.htm Новгородская первая летопись]
  22. [litopys.org.ua/ipatlet/ipat.htm Літопис руський за Іпатським списком.]
  23. [viduramziu.istorija.net/socium/novogrudok-ru.htm Tomas Baranauskas Новогрудок. История и миф]
  24. Monumenta Poloniae hist. II с. 585, 807, III с. 73, 307
  25. [news.unipack.ru/21036/ Новое пиво в стеклянной бутылке от "Оболонь"]. ОСНОВА (25 декабря 2007).
  26. Лев Данилович // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1890—1907.
  27. [litopys.org.ua/hrs/hrs06.htm Михайло Грушевський. Хронологія подій Галицько-Волинського літопису]
  28. [www.hrono.info/biograf/bio_r/roman13dan.php Все монархи мира. Россия. 600 кратких жизнеописаний. Константин Рыжов. Москва, 1999 г.]

Литература

  • Бестужев-Рюмин К. Н. Даниил Романович // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1890—1907.
  • Летописи русские (преимущественно Ипат., дополняемая Лавр., Новг., Ник. и Воскр.)
  • Летописи польские (важнее других Длугош, пользовавшийся неизвестным источником, и Стрыйковский)
  • Летописи венгерские и австрийские;
  • Летописи литовски, так назыв. Быховца, издан. Нарбутом.
  • Акты сохранились только папские, в «Hist. Ros. Mon.». Важно также путешествие Плано-Карпини (русский перевод издан Языковым: «Пут. к татарам»).
  • Пособия по общей истории России и Галиции (Зубрицкий, Шараневич)
  • Н. П. Дашкевич, «Княжение Даниила Галицкого», (Киев 1873 и в «Учен. Зап.»)
  • Соловьев, «Д. Галицкий» («Соврем.» 1847)
  • Каргалов, В. В. Полководцы X—XVI вв. — М.: Изд-во ДОСААФ СССР, 1989. — 332 с. — 100 000 экз.
  • Гайдай, Л. Історія України в особах, термінах, назвах і поняттях. — Луцьк: Вежа, 2000.
  • Пауткин, А. А. [drevnyaya.ru/vyp/stat/s1_7_110.pdf Летописный портрет Даниила Галицкого: литературные заимствования, влияние живописной традиции или взгляд очевидца?] // Древняя Русь. Вопросы медиевистики. — 2002. — № 1 (7). — С. 69-73.
  • Иванова, Е. Е. [www.drevnyaya.ru/vyp/2013_2/part_4.pdf К вопросу об ордынской политике князя Даниила Романовича Галицкого] // Древняя Русь. Вопросы медиевистики. — 2013. — № 2. — С. 37-48.
  • Чернявский, С. Н. Даниил Галицкий. Король, погубивший королевство. — М.: "Вече", 2016. — 318 с. — 2700 экз. — ISBN 978-5-4444-4325-5.

Ссылки

  • [ru.rodovid.org/wk/Запись:30235 Даниил Романович Галицкий] на «Родоводе». Дерево предков и потомков
  • [www.spsl.nsc.ru/history/descr/daniil2.htm «Жизнеописание Даниила Галицкого»] (с комментариями).
  • Черникова Т. В. [100.histrf.ru/commanders/daniil-romanovich-galitskiy/ Даниил Романович Галицкий]. Проект РВИО и ВГТРК [100.histrf.ru «100 великих полководцев»]. [www.webcitation.org/6HuZgar3N Архивировано из первоисточника 6 июля 2013].
  • [web.archive.org/web/20070316003913/topclass.narod.ru/genealogy/data/0/355.html Генеалогия]
  • Михайло Грушевський. [litopys.org.ua/hrs/hrs06.htm Хронологія подій Галицко-Волинського літопису]
  • [history.franko.lviv.ua/dovidnyk.htm Довідник з історії України. За ред. І.Підкови та Р.Шуста.- К.: Генеза, 1993.]
  • [www.drevnyaya.ru/vyp/stat/s1_31_6.pdf Котляр Н. Ф. Двор Галицких Романовичей (XIII в.) ] //Древняя Русь. Вопросы медиевистики. 2008. № 1 (31). С. 60-71.
  • Котляр Н. Ф. Церемониал, этикет и развлечения княжеского двора Романовичей //Древняя Русь. Вопросы медиевистики. 2007. № 2 (28). С. 23-33.

Отрывок, характеризующий Даниил Романович Галицкий

Из представлявшихся ему деятельностей военная служба была самая простая и знакомая ему. Состоя в должности дежурного генерала при штабе Кутузова, он упорно и усердно занимался делами, удивляя Кутузова своей охотой к работе и аккуратностью. Не найдя Курагина в Турции, князь Андрей не считал необходимым скакать за ним опять в Россию; но при всем том он знал, что, сколько бы ни прошло времени, он не мог, встретив Курагина, несмотря на все презрение, которое он имел к нему, несмотря на все доказательства, которые он делал себе, что ему не стоит унижаться до столкновения с ним, он знал, что, встретив его, он не мог не вызвать его, как не мог голодный человек не броситься на пищу. И это сознание того, что оскорбление еще не вымещено, что злоба не излита, а лежит на сердце, отравляло то искусственное спокойствие, которое в виде озабоченно хлопотливой и несколько честолюбивой и тщеславной деятельности устроил себе князь Андрей в Турции.
В 12 м году, когда до Букарешта (где два месяца жил Кутузов, проводя дни и ночи у своей валашки) дошла весть о войне с Наполеоном, князь Андрей попросил у Кутузова перевода в Западную армию. Кутузов, которому уже надоел Болконский своей деятельностью, служившей ему упреком в праздности, Кутузов весьма охотно отпустил его и дал ему поручение к Барклаю де Толли.
Прежде чем ехать в армию, находившуюся в мае в Дрисском лагере, князь Андрей заехал в Лысые Горы, которые были на самой его дороге, находясь в трех верстах от Смоленского большака. Последние три года и жизни князя Андрея было так много переворотов, так много он передумал, перечувствовал, перевидел (он объехал и запад и восток), что его странно и неожиданно поразило при въезде в Лысые Горы все точно то же, до малейших подробностей, – точно то же течение жизни. Он, как в заколдованный, заснувший замок, въехал в аллею и в каменные ворота лысогорского дома. Та же степенность, та же чистота, та же тишина были в этом доме, те же мебели, те же стены, те же звуки, тот же запах и те же робкие лица, только несколько постаревшие. Княжна Марья была все та же робкая, некрасивая, стареющаяся девушка, в страхе и вечных нравственных страданиях, без пользы и радости проживающая лучшие годы своей жизни. Bourienne была та же радостно пользующаяся каждой минутой своей жизни и исполненная самых для себя радостных надежд, довольная собой, кокетливая девушка. Она только стала увереннее, как показалось князю Андрею. Привезенный им из Швейцарии воспитатель Десаль был одет в сюртук русского покроя, коверкая язык, говорил по русски со слугами, но был все тот же ограниченно умный, образованный, добродетельный и педантический воспитатель. Старый князь переменился физически только тем, что с боку рта у него стал заметен недостаток одного зуба; нравственно он был все такой же, как и прежде, только с еще большим озлоблением и недоверием к действительности того, что происходило в мире. Один только Николушка вырос, переменился, разрумянился, оброс курчавыми темными волосами и, сам не зная того, смеясь и веселясь, поднимал верхнюю губку хорошенького ротика точно так же, как ее поднимала покойница маленькая княгиня. Он один не слушался закона неизменности в этом заколдованном, спящем замке. Но хотя по внешности все оставалось по старому, внутренние отношения всех этих лиц изменились, с тех пор как князь Андрей не видал их. Члены семейства были разделены на два лагеря, чуждые и враждебные между собой, которые сходились теперь только при нем, – для него изменяя свой обычный образ жизни. К одному принадлежали старый князь, m lle Bourienne и архитектор, к другому – княжна Марья, Десаль, Николушка и все няньки и мамки.
Во время его пребывания в Лысых Горах все домашние обедали вместе, но всем было неловко, и князь Андрей чувствовал, что он гость, для которого делают исключение, что он стесняет всех своим присутствием. Во время обеда первого дня князь Андрей, невольно чувствуя это, был молчалив, и старый князь, заметив неестественность его состояния, тоже угрюмо замолчал и сейчас после обеда ушел к себе. Когда ввечеру князь Андрей пришел к нему и, стараясь расшевелить его, стал рассказывать ему о кампании молодого графа Каменского, старый князь неожиданно начал с ним разговор о княжне Марье, осуждая ее за ее суеверие, за ее нелюбовь к m lle Bourienne, которая, по его словам, была одна истинно предана ему.
Старый князь говорил, что ежели он болен, то только от княжны Марьи; что она нарочно мучает и раздражает его; что она баловством и глупыми речами портит маленького князя Николая. Старый князь знал очень хорошо, что он мучает свою дочь, что жизнь ее очень тяжела, но знал тоже, что он не может не мучить ее и что она заслуживает этого. «Почему же князь Андрей, который видит это, мне ничего не говорит про сестру? – думал старый князь. – Что же он думает, что я злодей или старый дурак, без причины отдалился от дочери и приблизил к себе француженку? Он не понимает, и потому надо объяснить ему, надо, чтоб он выслушал», – думал старый князь. И он стал объяснять причины, по которым он не мог переносить бестолкового характера дочери.
– Ежели вы спрашиваете меня, – сказал князь Андрей, не глядя на отца (он в первый раз в жизни осуждал своего отца), – я не хотел говорить; но ежели вы меня спрашиваете, то я скажу вам откровенно свое мнение насчет всего этого. Ежели есть недоразумения и разлад между вами и Машей, то я никак не могу винить ее – я знаю, как она вас любит и уважает. Ежели уж вы спрашиваете меня, – продолжал князь Андрей, раздражаясь, потому что он всегда был готов на раздражение в последнее время, – то я одно могу сказать: ежели есть недоразумения, то причиной их ничтожная женщина, которая бы не должна была быть подругой сестры.
Старик сначала остановившимися глазами смотрел на сына и ненатурально открыл улыбкой новый недостаток зуба, к которому князь Андрей не мог привыкнуть.
– Какая же подруга, голубчик? А? Уж переговорил! А?
– Батюшка, я не хотел быть судьей, – сказал князь Андрей желчным и жестким тоном, – но вы вызвали меня, и я сказал и всегда скажу, что княжна Марья ни виновата, а виноваты… виновата эта француженка…
– А присудил!.. присудил!.. – сказал старик тихим голосом и, как показалось князю Андрею, с смущением, но потом вдруг он вскочил и закричал: – Вон, вон! Чтоб духу твоего тут не было!..

Князь Андрей хотел тотчас же уехать, но княжна Марья упросила остаться еще день. В этот день князь Андрей не виделся с отцом, который не выходил и никого не пускал к себе, кроме m lle Bourienne и Тихона, и спрашивал несколько раз о том, уехал ли его сын. На другой день, перед отъездом, князь Андрей пошел на половину сына. Здоровый, по матери кудрявый мальчик сел ему на колени. Князь Андрей начал сказывать ему сказку о Синей Бороде, но, не досказав, задумался. Он думал не об этом хорошеньком мальчике сыне в то время, как он его держал на коленях, а думал о себе. Он с ужасом искал и не находил в себе ни раскаяния в том, что он раздражил отца, ни сожаления о том, что он (в ссоре в первый раз в жизни) уезжает от него. Главнее всего ему было то, что он искал и не находил той прежней нежности к сыну, которую он надеялся возбудить в себе, приласкав мальчика и посадив его к себе на колени.
– Ну, рассказывай же, – говорил сын. Князь Андрей, не отвечая ему, снял его с колон и пошел из комнаты.
Как только князь Андрей оставил свои ежедневные занятия, в особенности как только он вступил в прежние условия жизни, в которых он был еще тогда, когда он был счастлив, тоска жизни охватила его с прежней силой, и он спешил поскорее уйти от этих воспоминаний и найти поскорее какое нибудь дело.
– Ты решительно едешь, Andre? – сказала ему сестра.
– Слава богу, что могу ехать, – сказал князь Андрей, – очень жалею, что ты не можешь.
– Зачем ты это говоришь! – сказала княжна Марья. – Зачем ты это говоришь теперь, когда ты едешь на эту страшную войну и он так стар! M lle Bourienne говорила, что он спрашивал про тебя… – Как только она начала говорить об этом, губы ее задрожали и слезы закапали. Князь Андрей отвернулся от нее и стал ходить по комнате.
– Ах, боже мой! Боже мой! – сказал он. – И как подумаешь, что и кто – какое ничтожество может быть причиной несчастья людей! – сказал он со злобою, испугавшею княжну Марью.
Она поняла, что, говоря про людей, которых он называл ничтожеством, он разумел не только m lle Bourienne, делавшую его несчастие, но и того человека, который погубил его счастие.
– Andre, об одном я прошу, я умоляю тебя, – сказала она, дотрогиваясь до его локтя и сияющими сквозь слезы глазами глядя на него. – Я понимаю тебя (княжна Марья опустила глаза). Не думай, что горе сделали люди. Люди – орудие его. – Она взглянула немного повыше головы князя Андрея тем уверенным, привычным взглядом, с которым смотрят на знакомое место портрета. – Горе послано им, а не людьми. Люди – его орудия, они не виноваты. Ежели тебе кажется, что кто нибудь виноват перед тобой, забудь это и прости. Мы не имеем права наказывать. И ты поймешь счастье прощать.
– Ежели бы я был женщина, я бы это делал, Marie. Это добродетель женщины. Но мужчина не должен и не может забывать и прощать, – сказал он, и, хотя он до этой минуты не думал о Курагине, вся невымещенная злоба вдруг поднялась в его сердце. «Ежели княжна Марья уже уговаривает меня простить, то, значит, давно мне надо было наказать», – подумал он. И, не отвечая более княжне Марье, он стал думать теперь о той радостной, злобной минуте, когда он встретит Курагина, который (он знал) находится в армии.
Княжна Марья умоляла брата подождать еще день, говорила о том, что она знает, как будет несчастлив отец, ежели Андрей уедет, не помирившись с ним; но князь Андрей отвечал, что он, вероятно, скоро приедет опять из армии, что непременно напишет отцу и что теперь чем дольше оставаться, тем больше растравится этот раздор.
– Adieu, Andre! Rappelez vous que les malheurs viennent de Dieu, et que les hommes ne sont jamais coupables, [Прощай, Андрей! Помни, что несчастия происходят от бога и что люди никогда не бывают виноваты.] – были последние слова, которые он слышал от сестры, когда прощался с нею.
«Так это должно быть! – думал князь Андрей, выезжая из аллеи лысогорского дома. – Она, жалкое невинное существо, остается на съедение выжившему из ума старику. Старик чувствует, что виноват, но не может изменить себя. Мальчик мой растет и радуется жизни, в которой он будет таким же, как и все, обманутым или обманывающим. Я еду в армию, зачем? – сам не знаю, и желаю встретить того человека, которого презираю, для того чтобы дать ему случай убить меня и посмеяться надо мной!И прежде были все те же условия жизни, но прежде они все вязались между собой, а теперь все рассыпалось. Одни бессмысленные явления, без всякой связи, одно за другим представлялись князю Андрею.


Князь Андрей приехал в главную квартиру армии в конце июня. Войска первой армии, той, при которой находился государь, были расположены в укрепленном лагере у Дриссы; войска второй армии отступали, стремясь соединиться с первой армией, от которой – как говорили – они были отрезаны большими силами французов. Все были недовольны общим ходом военных дел в русской армии; но об опасности нашествия в русские губернии никто и не думал, никто и не предполагал, чтобы война могла быть перенесена далее западных польских губерний.
Князь Андрей нашел Барклая де Толли, к которому он был назначен, на берегу Дриссы. Так как не было ни одного большого села или местечка в окрестностях лагеря, то все огромное количество генералов и придворных, бывших при армии, располагалось в окружности десяти верст по лучшим домам деревень, по сю и по ту сторону реки. Барклай де Толли стоял в четырех верстах от государя. Он сухо и холодно принял Болконского и сказал своим немецким выговором, что он доложит о нем государю для определения ему назначения, а покамест просит его состоять при его штабе. Анатоля Курагина, которого князь Андрей надеялся найти в армии, не было здесь: он был в Петербурге, и это известие было приятно Болконскому. Интерес центра производящейся огромной войны занял князя Андрея, и он рад был на некоторое время освободиться от раздражения, которое производила в нем мысль о Курагине. В продолжение первых четырех дней, во время которых он не был никуда требуем, князь Андрей объездил весь укрепленный лагерь и с помощью своих знаний и разговоров с сведущими людьми старался составить себе о нем определенное понятие. Но вопрос о том, выгоден или невыгоден этот лагерь, остался нерешенным для князя Андрея. Он уже успел вывести из своего военного опыта то убеждение, что в военном деле ничего не значат самые глубокомысленно обдуманные планы (как он видел это в Аустерлицком походе), что все зависит от того, как отвечают на неожиданные и не могущие быть предвиденными действия неприятеля, что все зависит от того, как и кем ведется все дело. Для того чтобы уяснить себе этот последний вопрос, князь Андрей, пользуясь своим положением и знакомствами, старался вникнуть в характер управления армией, лиц и партий, участвовавших в оном, и вывел для себя следующее понятие о положении дел.
Когда еще государь был в Вильне, армия была разделена натрое: 1 я армия находилась под начальством Барклая де Толли, 2 я под начальством Багратиона, 3 я под начальством Тормасова. Государь находился при первой армии, но не в качестве главнокомандующего. В приказе не было сказано, что государь будет командовать, сказано только, что государь будет при армии. Кроме того, при государе лично не было штаба главнокомандующего, а был штаб императорской главной квартиры. При нем был начальник императорского штаба генерал квартирмейстер князь Волконский, генералы, флигель адъютанты, дипломатические чиновники и большое количество иностранцев, но не было штаба армии. Кроме того, без должности при государе находились: Аракчеев – бывший военный министр, граф Бенигсен – по чину старший из генералов, великий князь цесаревич Константин Павлович, граф Румянцев – канцлер, Штейн – бывший прусский министр, Армфельд – шведский генерал, Пфуль – главный составитель плана кампании, генерал адъютант Паулучи – сардинский выходец, Вольцоген и многие другие. Хотя эти лица и находились без военных должностей при армии, но по своему положению имели влияние, и часто корпусный начальник и даже главнокомандующий не знал, в качестве чего спрашивает или советует то или другое Бенигсен, или великий князь, или Аракчеев, или князь Волконский, и не знал, от его ли лица или от государя истекает такое то приказание в форме совета и нужно или не нужно исполнять его. Но это была внешняя обстановка, существенный же смысл присутствия государя и всех этих лиц, с придворной точки (а в присутствии государя все делаются придворными), всем был ясен. Он был следующий: государь не принимал на себя звания главнокомандующего, но распоряжался всеми армиями; люди, окружавшие его, были его помощники. Аракчеев был верный исполнитель блюститель порядка и телохранитель государя; Бенигсен был помещик Виленской губернии, который как будто делал les honneurs [был занят делом приема государя] края, а в сущности был хороший генерал, полезный для совета и для того, чтобы иметь его всегда наготове на смену Барклая. Великий князь был тут потому, что это было ему угодно. Бывший министр Штейн был тут потому, что он был полезен для совета, и потому, что император Александр высоко ценил его личные качества. Армфельд был злой ненавистник Наполеона и генерал, уверенный в себе, что имело всегда влияние на Александра. Паулучи был тут потому, что он был смел и решителен в речах, Генерал адъютанты были тут потому, что они везде были, где государь, и, наконец, – главное – Пфуль был тут потому, что он, составив план войны против Наполеона и заставив Александра поверить в целесообразность этого плана, руководил всем делом войны. При Пфуле был Вольцоген, передававший мысли Пфуля в более доступной форме, чем сам Пфуль, резкий, самоуверенный до презрения ко всему, кабинетный теоретик.
Кроме этих поименованных лиц, русских и иностранных (в особенности иностранцев, которые с смелостью, свойственной людям в деятельности среди чужой среды, каждый день предлагали новые неожиданные мысли), было еще много лиц второстепенных, находившихся при армии потому, что тут были их принципалы.
В числе всех мыслей и голосов в этом огромном, беспокойном, блестящем и гордом мире князь Андрей видел следующие, более резкие, подразделения направлений и партий.
Первая партия была: Пфуль и его последователи, теоретики войны, верящие в то, что есть наука войны и что в этой науке есть свои неизменные законы, законы облического движения, обхода и т. п. Пфуль и последователи его требовали отступления в глубь страны, отступления по точным законам, предписанным мнимой теорией войны, и во всяком отступлении от этой теории видели только варварство, необразованность или злонамеренность. К этой партии принадлежали немецкие принцы, Вольцоген, Винцингероде и другие, преимущественно немцы.
Вторая партия была противуположная первой. Как и всегда бывает, при одной крайности были представители другой крайности. Люди этой партии были те, которые еще с Вильны требовали наступления в Польшу и свободы от всяких вперед составленных планов. Кроме того, что представители этой партии были представители смелых действий, они вместе с тем и были представителями национальности, вследствие чего становились еще одностороннее в споре. Эти были русские: Багратион, начинавший возвышаться Ермолов и другие. В это время была распространена известная шутка Ермолова, будто бы просившего государя об одной милости – производства его в немцы. Люди этой партии говорили, вспоминая Суворова, что надо не думать, не накалывать иголками карту, а драться, бить неприятеля, не впускать его в Россию и не давать унывать войску.
К третьей партии, к которой более всего имел доверия государь, принадлежали придворные делатели сделок между обоими направлениями. Люди этой партии, большей частью не военные и к которой принадлежал Аракчеев, думали и говорили, что говорят обыкновенно люди, не имеющие убеждений, но желающие казаться за таковых. Они говорили, что, без сомнения, война, особенно с таким гением, как Бонапарте (его опять называли Бонапарте), требует глубокомысленнейших соображений, глубокого знания науки, и в этом деле Пфуль гениален; но вместе с тем нельзя не признать того, что теоретики часто односторонни, и потому не надо вполне доверять им, надо прислушиваться и к тому, что говорят противники Пфуля, и к тому, что говорят люди практические, опытные в военном деле, и изо всего взять среднее. Люди этой партии настояли на том, чтобы, удержав Дрисский лагерь по плану Пфуля, изменить движения других армий. Хотя этим образом действий не достигалась ни та, ни другая цель, но людям этой партии казалось так лучше.
Четвертое направление было направление, которого самым видным представителем был великий князь, наследник цесаревич, не могший забыть своего аустерлицкого разочарования, где он, как на смотр, выехал перед гвардиею в каске и колете, рассчитывая молодецки раздавить французов, и, попав неожиданно в первую линию, насилу ушел в общем смятении. Люди этой партии имели в своих суждениях и качество и недостаток искренности. Они боялись Наполеона, видели в нем силу, в себе слабость и прямо высказывали это. Они говорили: «Ничего, кроме горя, срама и погибели, из всего этого не выйдет! Вот мы оставили Вильну, оставили Витебск, оставим и Дриссу. Одно, что нам остается умного сделать, это заключить мир, и как можно скорее, пока не выгнали нас из Петербурга!»
Воззрение это, сильно распространенное в высших сферах армии, находило себе поддержку и в Петербурге, и в канцлере Румянцеве, по другим государственным причинам стоявшем тоже за мир.
Пятые были приверженцы Барклая де Толли, не столько как человека, сколько как военного министра и главнокомандующего. Они говорили: «Какой он ни есть (всегда так начинали), но он честный, дельный человек, и лучше его нет. Дайте ему настоящую власть, потому что война не может идти успешно без единства начальствования, и он покажет то, что он может сделать, как он показал себя в Финляндии. Ежели армия наша устроена и сильна и отступила до Дриссы, не понесши никаких поражений, то мы обязаны этим только Барклаю. Ежели теперь заменят Барклая Бенигсеном, то все погибнет, потому что Бенигсен уже показал свою неспособность в 1807 году», – говорили люди этой партии.
Шестые, бенигсенисты, говорили, напротив, что все таки не было никого дельнее и опытнее Бенигсена, и, как ни вертись, все таки придешь к нему. И люди этой партии доказывали, что все наше отступление до Дриссы было постыднейшее поражение и беспрерывный ряд ошибок. «Чем больше наделают ошибок, – говорили они, – тем лучше: по крайней мере, скорее поймут, что так не может идти. А нужен не какой нибудь Барклай, а человек, как Бенигсен, который показал уже себя в 1807 м году, которому отдал справедливость сам Наполеон, и такой человек, за которым бы охотно признавали власть, – и таковой есть только один Бенигсен».
Седьмые – были лица, которые всегда есть, в особенности при молодых государях, и которых особенно много было при императоре Александре, – лица генералов и флигель адъютантов, страстно преданные государю не как императору, но как человека обожающие его искренно и бескорыстно, как его обожал Ростов в 1805 м году, и видящие в нем не только все добродетели, но и все качества человеческие. Эти лица хотя и восхищались скромностью государя, отказывавшегося от командования войсками, но осуждали эту излишнюю скромность и желали только одного и настаивали на том, чтобы обожаемый государь, оставив излишнее недоверие к себе, объявил открыто, что он становится во главе войска, составил бы при себе штаб квартиру главнокомандующего и, советуясь, где нужно, с опытными теоретиками и практиками, сам бы вел свои войска, которых одно это довело бы до высшего состояния воодушевления.
Восьмая, самая большая группа людей, которая по своему огромному количеству относилась к другим, как 99 к 1 му, состояла из людей, не желавших ни мира, ни войны, ни наступательных движений, ни оборонительного лагеря ни при Дриссе, ни где бы то ни было, ни Барклая, ни государя, ни Пфуля, ни Бенигсена, но желающих только одного, и самого существенного: наибольших для себя выгод и удовольствий. В той мутной воде перекрещивающихся и перепутывающихся интриг, которые кишели при главной квартире государя, в весьма многом можно было успеть в таком, что немыслимо бы было в другое время. Один, не желая только потерять своего выгодного положения, нынче соглашался с Пфулем, завтра с противником его, послезавтра утверждал, что не имеет никакого мнения об известном предмете, только для того, чтобы избежать ответственности и угодить государю. Другой, желающий приобрести выгоды, обращал на себя внимание государя, громко крича то самое, на что намекнул государь накануне, спорил и кричал в совете, ударяя себя в грудь и вызывая несоглашающихся на дуэль и тем показывая, что он готов быть жертвою общей пользы. Третий просто выпрашивал себе, между двух советов и в отсутствие врагов, единовременное пособие за свою верную службу, зная, что теперь некогда будет отказать ему. Четвертый нечаянно все попадался на глаза государю, отягченный работой. Пятый, для того чтобы достигнуть давно желанной цели – обеда у государя, ожесточенно доказывал правоту или неправоту вновь выступившего мнения и для этого приводил более или менее сильные и справедливые доказательства.
Все люди этой партии ловили рубли, кресты, чины и в этом ловлении следили только за направлением флюгера царской милости, и только что замечали, что флюгер обратился в одну сторону, как все это трутневое население армии начинало дуть в ту же сторону, так что государю тем труднее было повернуть его в другую. Среди неопределенности положения, при угрожающей, серьезной опасности, придававшей всему особенно тревожный характер, среди этого вихря интриг, самолюбий, столкновений различных воззрений и чувств, при разноплеменности всех этих лиц, эта восьмая, самая большая партия людей, нанятых личными интересами, придавала большую запутанность и смутность общему делу. Какой бы ни поднимался вопрос, а уж рой этих трутней, не оттрубив еще над прежней темой, перелетал на новую и своим жужжанием заглушал и затемнял искренние, спорящие голоса.
Из всех этих партий, в то самое время, как князь Андрей приехал к армии, собралась еще одна, девятая партия, начинавшая поднимать свой голос. Это была партия людей старых, разумных, государственно опытных и умевших, не разделяя ни одного из противоречащих мнений, отвлеченно посмотреть на все, что делалось при штабе главной квартиры, и обдумать средства к выходу из этой неопределенности, нерешительности, запутанности и слабости.
Люди этой партии говорили и думали, что все дурное происходит преимущественно от присутствия государя с военным двором при армии; что в армию перенесена та неопределенная, условная и колеблющаяся шаткость отношений, которая удобна при дворе, но вредна в армии; что государю нужно царствовать, а не управлять войском; что единственный выход из этого положения есть отъезд государя с его двором из армии; что одно присутствие государя парализует пятьдесят тысяч войска, нужных для обеспечения его личной безопасности; что самый плохой, но независимый главнокомандующий будет лучше самого лучшего, но связанного присутствием и властью государя.
В то самое время как князь Андрей жил без дела при Дриссе, Шишков, государственный секретарь, бывший одним из главных представителей этой партии, написал государю письмо, которое согласились подписать Балашев и Аракчеев. В письме этом, пользуясь данным ему от государя позволением рассуждать об общем ходе дел, он почтительно и под предлогом необходимости для государя воодушевить к войне народ в столице, предлагал государю оставить войско.
Одушевление государем народа и воззвание к нему для защиты отечества – то самое (насколько оно произведено было личным присутствием государя в Москве) одушевление народа, которое было главной причиной торжества России, было представлено государю и принято им как предлог для оставления армии.

Х
Письмо это еще не было подано государю, когда Барклай за обедом передал Болконскому, что государю лично угодно видеть князя Андрея, для того чтобы расспросить его о Турции, и что князь Андрей имеет явиться в квартиру Бенигсена в шесть часов вечера.
В этот же день в квартире государя было получено известие о новом движении Наполеона, могущем быть опасным для армии, – известие, впоследствии оказавшееся несправедливым. И в это же утро полковник Мишо, объезжая с государем дрисские укрепления, доказывал государю, что укрепленный лагерь этот, устроенный Пфулем и считавшийся до сих пор chef d'?uvr'ом тактики, долженствующим погубить Наполеона, – что лагерь этот есть бессмыслица и погибель русской армии.
Князь Андрей приехал в квартиру генерала Бенигсена, занимавшего небольшой помещичий дом на самом берегу реки. Ни Бенигсена, ни государя не было там, но Чернышев, флигель адъютант государя, принял Болконского и объявил ему, что государь поехал с генералом Бенигсеном и с маркизом Паулучи другой раз в нынешний день для объезда укреплений Дрисского лагеря, в удобности которого начинали сильно сомневаться.
Чернышев сидел с книгой французского романа у окна первой комнаты. Комната эта, вероятно, была прежде залой; в ней еще стоял орган, на который навалены были какие то ковры, и в одном углу стояла складная кровать адъютанта Бенигсена. Этот адъютант был тут. Он, видно, замученный пирушкой или делом, сидел на свернутой постеле и дремал. Из залы вели две двери: одна прямо в бывшую гостиную, другая направо в кабинет. Из первой двери слышались голоса разговаривающих по немецки и изредка по французски. Там, в бывшей гостиной, были собраны, по желанию государя, не военный совет (государь любил неопределенность), но некоторые лица, которых мнение о предстоящих затруднениях он желал знать. Это не был военный совет, но как бы совет избранных для уяснения некоторых вопросов лично для государя. На этот полусовет были приглашены: шведский генерал Армфельд, генерал адъютант Вольцоген, Винцингероде, которого Наполеон называл беглым французским подданным, Мишо, Толь, вовсе не военный человек – граф Штейн и, наконец, сам Пфуль, который, как слышал князь Андрей, был la cheville ouvriere [основою] всего дела. Князь Андрей имел случай хорошо рассмотреть его, так как Пфуль вскоре после него приехал и прошел в гостиную, остановившись на минуту поговорить с Чернышевым.
Пфуль с первого взгляда, в своем русском генеральском дурно сшитом мундире, который нескладно, как на наряженном, сидел на нем, показался князю Андрею как будто знакомым, хотя он никогда не видал его. В нем был и Вейротер, и Мак, и Шмидт, и много других немецких теоретиков генералов, которых князю Андрею удалось видеть в 1805 м году; но он был типичнее всех их. Такого немца теоретика, соединявшего в себе все, что было в тех немцах, еще никогда не видал князь Андрей.
Пфуль был невысок ростом, очень худ, но ширококост, грубого, здорового сложения, с широким тазом и костлявыми лопатками. Лицо у него было очень морщинисто, с глубоко вставленными глазами. Волоса его спереди у висков, очевидно, торопливо были приглажены щеткой, сзади наивно торчали кисточками. Он, беспокойно и сердито оглядываясь, вошел в комнату, как будто он всего боялся в большой комнате, куда он вошел. Он, неловким движением придерживая шпагу, обратился к Чернышеву, спрашивая по немецки, где государь. Ему, видно, как можно скорее хотелось пройти комнаты, окончить поклоны и приветствия и сесть за дело перед картой, где он чувствовал себя на месте. Он поспешно кивал головой на слова Чернышева и иронически улыбался, слушая его слова о том, что государь осматривает укрепления, которые он, сам Пфуль, заложил по своей теории. Он что то басисто и круто, как говорят самоуверенные немцы, проворчал про себя: Dummkopf… или: zu Grunde die ganze Geschichte… или: s'wird was gescheites d'raus werden… [глупости… к черту все дело… (нем.) ] Князь Андрей не расслышал и хотел пройти, но Чернышев познакомил князя Андрея с Пфулем, заметив, что князь Андрей приехал из Турции, где так счастливо кончена война. Пфуль чуть взглянул не столько на князя Андрея, сколько через него, и проговорил смеясь: «Da muss ein schoner taktischcr Krieg gewesen sein». [«То то, должно быть, правильно тактическая была война.» (нем.) ] – И, засмеявшись презрительно, прошел в комнату, из которой слышались голоса.
Видно, Пфуль, уже всегда готовый на ироническое раздражение, нынче был особенно возбужден тем, что осмелились без него осматривать его лагерь и судить о нем. Князь Андрей по одному короткому этому свиданию с Пфулем благодаря своим аустерлицким воспоминаниям составил себе ясную характеристику этого человека. Пфуль был один из тех безнадежно, неизменно, до мученичества самоуверенных людей, которыми только бывают немцы, и именно потому, что только немцы бывают самоуверенными на основании отвлеченной идеи – науки, то есть мнимого знания совершенной истины. Француз бывает самоуверен потому, что он почитает себя лично, как умом, так и телом, непреодолимо обворожительным как для мужчин, так и для женщин. Англичанин самоуверен на том основании, что он есть гражданин благоустроеннейшего в мире государства, и потому, как англичанин, знает всегда, что ему делать нужно, и знает, что все, что он делает как англичанин, несомненно хорошо. Итальянец самоуверен потому, что он взволнован и забывает легко и себя и других. Русский самоуверен именно потому, что он ничего не знает и знать не хочет, потому что не верит, чтобы можно было вполне знать что нибудь. Немец самоуверен хуже всех, и тверже всех, и противнее всех, потому что он воображает, что знает истину, науку, которую он сам выдумал, но которая для него есть абсолютная истина. Таков, очевидно, был Пфуль. У него была наука – теория облического движения, выведенная им из истории войн Фридриха Великого, и все, что встречалось ему в новейшей истории войн Фридриха Великого, и все, что встречалось ему в новейшей военной истории, казалось ему бессмыслицей, варварством, безобразным столкновением, в котором с обеих сторон было сделано столько ошибок, что войны эти не могли быть названы войнами: они не подходили под теорию и не могли служить предметом науки.
В 1806 м году Пфуль был одним из составителей плана войны, кончившейся Иеной и Ауерштетом; но в исходе этой войны он не видел ни малейшего доказательства неправильности своей теории. Напротив, сделанные отступления от его теории, по его понятиям, были единственной причиной всей неудачи, и он с свойственной ему радостной иронией говорил: «Ich sagte ja, daji die ganze Geschichte zum Teufel gehen wird». [Ведь я же говорил, что все дело пойдет к черту (нем.) ] Пфуль был один из тех теоретиков, которые так любят свою теорию, что забывают цель теории – приложение ее к практике; он в любви к теории ненавидел всякую практику и знать ее не хотел. Он даже радовался неуспеху, потому что неуспех, происходивший от отступления в практике от теории, доказывал ему только справедливость его теории.