Даниял-бек

Даниял-бек<tr><td colspan="2" style="text-align: center; border-top: solid darkgray 1px;"></td></tr>
Илисуйский султан
1831 — июнь 1844
Предшественник:	Муса-бек
Преемник:	Султанат прекратил своё существование
Вероисповедание:	Ислам
Смерть:	1870(1870) Стамбул, Османская империя
Отец:	Ахмед-хан
Мать:	Тути-бике
Супруга:	Баба-бике
Дети:	сын: Муса-бек дочери: Нэнэ-ханум, Бегюм-бике, Каримат и Ими-бике

Даниял-бек или Даниэль-бек — последний владетель Илисуйского султаната (1831-1844), российский военный деятель, генерал-майор; мудир (правитель нескольких наибств) Шамиля.

Биография

Султан

Даниял-бек был сыном илисуйского султана Ахмед-хана от его второй жены Тути-бике, дочери Сурхай-хана Казикумухского. По национальности цахурец, прямой потомок первого цахурского султана Ади Куркли-бека. 9 января 1830 года скончался султан Ахмет-хан. Ему наследовал его младший сын Муса-ага, но он правил всего девять месяцев и скончался в сентябре того же года. До утверждения нового султана, управление владением было поручено Даниял-беку, назначенного в 1831 году илисуйским султаном. В 1832 года Даниял-бек был произведён в майоры, а в 1838 году — в подполковники. В 1840 году он получил право носить мундир лейб-гвардии гродненского гусарского полка и был произведён в полковники. Позже пожалован был чином генерал-майора.

Илисуйский владетель был подчинён начальнику Джаро-Белоканской области, которая в 1840 году была включёна в состав Грузино-Имеретинской губернии в качестве Белоканского округа. Округ подразделялся на три участка: Белоканский, Енисельский и Елисуйский, последний из которых состоял из всех земель султаната под непосредственным управлением султана. Спустя два года султан был подчинён военно-окружному начальнику вновь образованного Джаро-Белоканского округа, генералу Шварцу, который начал ограничивать права султана. Со своей стороны Даниял-бек не желал идти на непосредственные отношения со Шварцем. Как писал И.П. Линевич:

Генерал Шварц, деятельный, энергический, решительный, зная дух и цель вновь устроенного и вверенного ему управления, требовал безусловного исполнения его распоряжений в пределах закона и подчинения данной ему власти; Даниел-бек, привыкший уже считать себя наследственным повелителем своего султанства и до сих пор не подчинявшийся никому (официально же считался подчинённым то окружному, то губернскому начальству), также не намерен был унижать своё достоинство даже наружным изъявлением своей подчинённости генералу Шварцу. Взаимные их требования, противоречия и дерзкая неуступчивость со стороны султана привели к тому, что султан изменил правительству (1844 г.), взволновал елисуйское население и подвергся страшному разгрому.

В 1842 году султан обратился к царю с письмом, в котором называя себя султаном «по праву наследства», просил снабдить его «новой высочайшей грамотой на владение... повелев записать... в число князей двора... на правах мингрельского князя Дадиани».

Наиб Шамиля

К:Википедия:Статьи без источников (тип: не указан) К:Википедия:Статьи без источников (тип: не указан)

4 июня 1844 года Даниял-бек, по сообщениям русских источников, в главной мечети своего султаната присягнул на верность Шамилю. Шварц под предлогом обсуждения участия елисуйской милиции в предстоявшей военной операции вызывает Даниял-бека в Закаталы, намереваясь его там арестовать. Но вместо поездки султан написал генералу письмо, в котором отказался служить русскому правительству, пока оно не удовлетворит его просьбы. 8 июня Шварц вышел с отрядом из Закаталы и уже 13 июня вступил в пределы султаната. 21 июня, получив подкрепления, Шварц возобновил наступление и под Агатаем разбил трёхтысячное войско Даниель-бека. Наконец 21 июня русские с боем заняли его резиденцию, аул Елису. Султану удалось бежать в горы, после чего он и стал наибом Шамиля в аварском селении Ириб Чародинского района. Елису был разрушен, не тронули при этом только городскую мечеть. 8 августа в ауле Ках русские учредили свою администрацию, сам султанат был официально включён в состав области Чарталах.

По мнению исследователя Н. А. Волконского, после бегства Даниял-бека «наше положение на Лезгинской линии стало значительно более трудным и угрожающим» В целом, переход елисуйского султана к Шамилю был не так опасен для русских как бегство Хаджи-Мурата, но всё же нанёс вред, лишний раз показав как русские власти на Кавказе относятся к своим союзникам. Самым большим вкладом елисуйского султана в дело Шамиля было то, что он «на долгие годы обеспечил Шамилю преданность всего Южного Дагестана». Сам Шамиль говорил про Даниял-бека, что тот «был плохим бойцом, но хорошим советником». Действительно, елисуйский владетель лучше всех в окружении имама разбирался в русской и международной политике. Поэтому, несмотря на подозрения в тайных связях с русскими, к советам султана прислушивались. Поэтому Шамиль назначил его мудиром всего Южного Аваристана.

В апреле 1845 года, после назначения кавказским наместником князя Воронцова, Даниял-бек начал вести с ним переговоры об условиях, на которых он мог бы снова перейти в русский лагерь. Султану были обещаны государственная пенсия и разрешение остаться жить на Кавказе. Но в главном, восстановлении в правах в качестве владетеля Елису, Даниял-беку было отказано. В дальнейшем он не раз связывался с представителями русских властей на Кавказе, но безуспешно.

В январе 1847 года жители Джары (Чари), Белоканы и Елису обратились к Шамилю за помощью в борьбе с русскими, пообещав поднять восстание, как только войска имама спустятся с гор. 16 мая горское войско под командованием Даниял-бека вступило в пределы Елису. Милиция частью перешла на сторону султана, частью разбежалась. После того как стало известно, что на помощь Даниял-беку, якобы, идёт Хаджи-Мурат, генерал-лейтенант Шварц обратился за подкреплениями к командующему войсками в южном Дагестане Аргутинскому. Но тот, считая, что действия Даниял-бека всего лишь отвлекающий манёвр, выступил в Елису лишь когда наступление горцев было уже остановлено. Наступление на Елису действительно носило отвлекающий характер. Когда стало ясно, что поход Даниял-бека не мешает русским воевать в Дагестане, Шамиль потерял к нему интерес и отозвал султана. 9 июня Даниял-бек увёл свои войска за Кавказский хребет.

17 сентября 1848 года, уже после падения крепости Гергебиль, Шамиль начинает кампанию в верховье реки Самур. В тот же день Даниял-бек внезапно атаковал Калу. 25 сентября он вступил в аул Ахты, который был местопребыванием начальника Самурского округа Дагестанской области Российской империи, и начал осаду Ахтинского редута. 26 сентября горцы взяли штурмом соседствующий с Ахты редут Тифлисское, а гарнизон перебили. В начале октября Даниял-бек, Кебед Мухаммед и Хаджи-Мурат с 7000 бойцами расположились у Мискинджи с целью не позволить Аргутинскому прийти на помощь защитникам Ахтинского укрепления, которые всё ещё держались. Но русские сумели прорваться и подойти к редуту, после чего Шамиль отступил в горы.

В июле 1849 года Аргутинский начал наступление на Табасарань. С целью отвлечь его Даниял-бек изобразил нападение на Кумух. Впрочем этот манёвр, как и другие предпринятые Шамилём, не отвлекли Аргутинского от вступления в Табасарань. В июле 1852 года Даниял-бек провёл военную демонстрацию в разрыве между Лезгинской и Самурской линиями военную демонстрацию, которую князь Воронцов использовал как предлог для переселения горцев на равнину, что было задумано им ещё ранее. Летом 1853 года Даниял-бек вошёл в состав делегации Шамиля, которую тот отправил в Стамбул с целью убедить Османскую империю начать Крымскую войну как можно раньше.

В апреле 1859 года царские войска взяли резиденцию Шамиля — аул Ведено, вслед за чем были подавлены последние очаги сопротивления на территории Чечни. Имам Шамиль со своими сторонниками ушёл в дагестанский аул Гуниб. 2 августа Даниель-бек сдал барону Врангелю свою резиденцию Ириб и аул Дусрек, а 7 августа явился с повинною к князю Барятинскому, который объявил ему полное прощение. 25 сентября 1861 года Высочайшим приказом Даниял-беку был возвращён прежний чин генерал-майора с зачислением по армейской кавалерии и при Кавказской армии. По Высочайшему повелению в апреле 1864 года ему были возвращены ордена. 29 апреля 1869 года Высочайшим приказом генерал-майор Даниял-бек был уволен от службы. Переселился в Турцию навсегда.

Личная жизнь

Даниял-бек женился на дочери мехтулинского хана Ахмед-хана — Баба-бике, в браке с которой у него родились пятеро детей. Одну из своих дочерей, Каримат, Даниял-бек в 1851 году выдал замуж за сына Шамиля Гази-Магомеда.

Известно, что Даниял-бек был знаком с арабским и татарским (т.е. азербайджанским) языками.

Награды

• Орден св. Станислава III степени (1837 г.)
• Орден св. Владимира III степени

См. также

• Даниял-бек — пьеса кумыкского писателя Зайналабида Батырмурзаева.

Источники

• [www.kavkaz-uzel.ru/bookslink/books/id/540934.html М. Гаммер: «Шамиль. Мусульманское сопротивление царизму. Завоевание Чечни и Дагестана»]

Отрывок, характеризующий Даниял-бек

Никто в доме не рассылал столько людей и не давал им столько работы, как Наташа. Она не могла равнодушно видеть людей, чтобы не послать их куда нибудь. Она как будто пробовала, не рассердится ли, не надуется ли на нее кто из них, но ничьих приказаний люди не любили так исполнять, как Наташиных. «Что бы мне сделать? Куда бы мне пойти?» думала Наташа, медленно идя по коридору.
– Настасья Ивановна, что от меня родится? – спросила она шута, который в своей куцавейке шел навстречу ей.
– От тебя блохи, стрекозы, кузнецы, – отвечал шут.
– Боже мой, Боже мой, всё одно и то же. Ах, куда бы мне деваться? Что бы мне с собой сделать? – И она быстро, застучав ногами, побежала по лестнице к Фогелю, который с женой жил в верхнем этаже. У Фогеля сидели две гувернантки, на столе стояли тарелки с изюмом, грецкими и миндальными орехами. Гувернантки разговаривали о том, где дешевле жить, в Москве или в Одессе. Наташа присела, послушала их разговор с серьезным задумчивым лицом и встала. – Остров Мадагаскар, – проговорила она. – Ма да гас кар, – повторила она отчетливо каждый слог и не отвечая на вопросы m me Schoss о том, что она говорит, вышла из комнаты. Петя, брат ее, был тоже наверху: он с своим дядькой устраивал фейерверк, который намеревался пустить ночью. – Петя! Петька! – закричала она ему, – вези меня вниз. с – Петя подбежал к ней и подставил спину. Она вскочила на него, обхватив его шею руками и он подпрыгивая побежал с ней. – Нет не надо – остров Мадагаскар, – проговорила она и, соскочив с него, пошла вниз.
Как будто обойдя свое царство, испытав свою власть и убедившись, что все покорны, но что всё таки скучно, Наташа пошла в залу, взяла гитару, села в темный угол за шкапчик и стала в басу перебирать струны, выделывая фразу, которую она запомнила из одной оперы, слышанной в Петербурге вместе с князем Андреем. Для посторонних слушателей у ней на гитаре выходило что то, не имевшее никакого смысла, но в ее воображении из за этих звуков воскресал целый ряд воспоминаний. Она сидела за шкапчиком, устремив глаза на полосу света, падавшую из буфетной двери, слушала себя и вспоминала. Она находилась в состоянии воспоминания.
Соня прошла в буфет с рюмкой через залу. Наташа взглянула на нее, на щель в буфетной двери и ей показалось, что она вспоминает то, что из буфетной двери в щель падал свет и что Соня прошла с рюмкой. «Да и это было точь в точь также», подумала Наташа. – Соня, что это? – крикнула Наташа, перебирая пальцами на толстой струне.
– Ах, ты тут! – вздрогнув, сказала Соня, подошла и прислушалась. – Не знаю. Буря? – сказала она робко, боясь ошибиться.
«Ну вот точно так же она вздрогнула, точно так же подошла и робко улыбнулась тогда, когда это уж было», подумала Наташа, «и точно так же… я подумала, что в ней чего то недостает».
– Нет, это хор из Водоноса, слышишь! – И Наташа допела мотив хора, чтобы дать его понять Соне.
– Ты куда ходила? – спросила Наташа.
– Воду в рюмке переменить. Я сейчас дорисую узор.
– Ты всегда занята, а я вот не умею, – сказала Наташа. – А Николай где?
– Спит, кажется.
– Соня, ты поди разбуди его, – сказала Наташа. – Скажи, что я его зову петь. – Она посидела, подумала о том, что это значит, что всё это было, и, не разрешив этого вопроса и нисколько не сожалея о том, опять в воображении своем перенеслась к тому времени, когда она была с ним вместе, и он влюбленными глазами смотрел на нее.
«Ах, поскорее бы он приехал. Я так боюсь, что этого не будет! А главное: я стареюсь, вот что! Уже не будет того, что теперь есть во мне. А может быть, он нынче приедет, сейчас приедет. Может быть приехал и сидит там в гостиной. Может быть, он вчера еще приехал и я забыла». Она встала, положила гитару и пошла в гостиную. Все домашние, учителя, гувернантки и гости сидели уж за чайным столом. Люди стояли вокруг стола, – а князя Андрея не было, и была всё прежняя жизнь.
– А, вот она, – сказал Илья Андреич, увидав вошедшую Наташу. – Ну, садись ко мне. – Но Наташа остановилась подле матери, оглядываясь кругом, как будто она искала чего то.
– Мама! – проговорила она. – Дайте мне его , дайте, мама, скорее, скорее, – и опять она с трудом удержала рыдания.
Она присела к столу и послушала разговоры старших и Николая, который тоже пришел к столу. «Боже мой, Боже мой, те же лица, те же разговоры, так же папа держит чашку и дует точно так же!» думала Наташа, с ужасом чувствуя отвращение, подымавшееся в ней против всех домашних за то, что они были всё те же.
После чая Николай, Соня и Наташа пошли в диванную, в свой любимый угол, в котором всегда начинались их самые задушевные разговоры.


– Бывает с тобой, – сказала Наташа брату, когда они уселись в диванной, – бывает с тобой, что тебе кажется, что ничего не будет – ничего; что всё, что хорошее, то было? И не то что скучно, а грустно?
– Еще как! – сказал он. – У меня бывало, что всё хорошо, все веселы, а мне придет в голову, что всё это уж надоело и что умирать всем надо. Я раз в полку не пошел на гулянье, а там играла музыка… и так мне вдруг скучно стало…
– Ах, я это знаю. Знаю, знаю, – подхватила Наташа. – Я еще маленькая была, так со мной это бывало. Помнишь, раз меня за сливы наказали и вы все танцовали, а я сидела в классной и рыдала, никогда не забуду: мне и грустно было и жалко было всех, и себя, и всех всех жалко. И, главное, я не виновата была, – сказала Наташа, – ты помнишь?
– Помню, – сказал Николай. – Я помню, что я к тебе пришел потом и мне хотелось тебя утешить и, знаешь, совестно было. Ужасно мы смешные были. У меня тогда была игрушка болванчик и я его тебе отдать хотел. Ты помнишь?
– А помнишь ты, – сказала Наташа с задумчивой улыбкой, как давно, давно, мы еще совсем маленькие были, дяденька нас позвал в кабинет, еще в старом доме, а темно было – мы это пришли и вдруг там стоит…
– Арап, – докончил Николай с радостной улыбкой, – как же не помнить? Я и теперь не знаю, что это был арап, или мы во сне видели, или нам рассказывали.
– Он серый был, помнишь, и белые зубы – стоит и смотрит на нас…
– Вы помните, Соня? – спросил Николай…
– Да, да я тоже помню что то, – робко отвечала Соня…
– Я ведь спрашивала про этого арапа у папа и у мама, – сказала Наташа. – Они говорят, что никакого арапа не было. А ведь вот ты помнишь!
– Как же, как теперь помню его зубы.
– Как это странно, точно во сне было. Я это люблю.
– А помнишь, как мы катали яйца в зале и вдруг две старухи, и стали по ковру вертеться. Это было, или нет? Помнишь, как хорошо было?
– Да. А помнишь, как папенька в синей шубе на крыльце выстрелил из ружья. – Они перебирали улыбаясь с наслаждением воспоминания, не грустного старческого, а поэтического юношеского воспоминания, те впечатления из самого дальнего прошедшего, где сновидение сливается с действительностью, и тихо смеялись, радуясь чему то.
Соня, как и всегда, отстала от них, хотя воспоминания их были общие.
Соня не помнила многого из того, что они вспоминали, а и то, что она помнила, не возбуждало в ней того поэтического чувства, которое они испытывали. Она только наслаждалась их радостью, стараясь подделаться под нее.
Она приняла участие только в том, когда они вспоминали первый приезд Сони. Соня рассказала, как она боялась Николая, потому что у него на курточке были снурки, и ей няня сказала, что и ее в снурки зашьют.
– А я помню: мне сказали, что ты под капустою родилась, – сказала Наташа, – и помню, что я тогда не смела не поверить, но знала, что это не правда, и так мне неловко было.
Во время этого разговора из задней двери диванной высунулась голова горничной. – Барышня, петуха принесли, – шопотом сказала девушка.
– Не надо, Поля, вели отнести, – сказала Наташа.
В середине разговоров, шедших в диванной, Диммлер вошел в комнату и подошел к арфе, стоявшей в углу. Он снял сукно, и арфа издала фальшивый звук.
– Эдуард Карлыч, сыграйте пожалуста мой любимый Nocturiene мосье Фильда, – сказал голос старой графини из гостиной.
Диммлер взял аккорд и, обратясь к Наташе, Николаю и Соне, сказал: – Молодежь, как смирно сидит!
– Да мы философствуем, – сказала Наташа, на минуту оглянувшись, и продолжала разговор. Разговор шел теперь о сновидениях.
Диммлер начал играть. Наташа неслышно, на цыпочках, подошла к столу, взяла свечу, вынесла ее и, вернувшись, тихо села на свое место. В комнате, особенно на диване, на котором они сидели, было темно, но в большие окна падал на пол серебряный свет полного месяца.
– Знаешь, я думаю, – сказала Наташа шопотом, придвигаясь к Николаю и Соне, когда уже Диммлер кончил и всё сидел, слабо перебирая струны, видимо в нерешительности оставить, или начать что нибудь новое, – что когда так вспоминаешь, вспоминаешь, всё вспоминаешь, до того довоспоминаешься, что помнишь то, что было еще прежде, чем я была на свете…
– Это метампсикова, – сказала Соня, которая всегда хорошо училась и все помнила. – Египтяне верили, что наши души были в животных и опять пойдут в животных.
– Нет, знаешь, я не верю этому, чтобы мы были в животных, – сказала Наташа тем же шопотом, хотя музыка и кончилась, – а я знаю наверное, что мы были ангелами там где то и здесь были, и от этого всё помним…
– Можно мне присоединиться к вам? – сказал тихо подошедший Диммлер и подсел к ним.
– Ежели бы мы были ангелами, так за что же мы попали ниже? – сказал Николай. – Нет, это не может быть!
– Не ниже, кто тебе сказал, что ниже?… Почему я знаю, чем я была прежде, – с убеждением возразила Наташа. – Ведь душа бессмертна… стало быть, ежели я буду жить всегда, так я и прежде жила, целую вечность жила.
– Да, но трудно нам представить вечность, – сказал Диммлер, который подошел к молодым людям с кроткой презрительной улыбкой, но теперь говорил так же тихо и серьезно, как и они.
– Отчего же трудно представить вечность? – сказала Наташа. – Нынче будет, завтра будет, всегда будет и вчера было и третьего дня было…
– Наташа! теперь твой черед. Спой мне что нибудь, – послышался голос графини. – Что вы уселись, точно заговорщики.
– Мама! мне так не хочется, – сказала Наташа, но вместе с тем встала.
Всем им, даже и немолодому Диммлеру, не хотелось прерывать разговор и уходить из уголка диванного, но Наташа встала, и Николай сел за клавикорды. Как всегда, став на средину залы и выбрав выгоднейшее место для резонанса, Наташа начала петь любимую пьесу своей матери.
Она сказала, что ей не хотелось петь, но она давно прежде, и долго после не пела так, как она пела в этот вечер. Граф Илья Андреич из кабинета, где он беседовал с Митинькой, слышал ее пенье, и как ученик, торопящийся итти играть, доканчивая урок, путался в словах, отдавая приказания управляющему и наконец замолчал, и Митинька, тоже слушая, молча с улыбкой, стоял перед графом. Николай не спускал глаз с сестры, и вместе с нею переводил дыхание. Соня, слушая, думала о том, какая громадная разница была между ей и ее другом и как невозможно было ей хоть на сколько нибудь быть столь обворожительной, как ее кузина. Старая графиня сидела с счастливо грустной улыбкой и слезами на глазах, изредка покачивая головой. Она думала и о Наташе, и о своей молодости, и о том, как что то неестественное и страшное есть в этом предстоящем браке Наташи с князем Андреем.
Диммлер, подсев к графине и закрыв глаза, слушал.
– Нет, графиня, – сказал он наконец, – это талант европейский, ей учиться нечего, этой мягкости, нежности, силы…
– Ах! как я боюсь за нее, как я боюсь, – сказала графиня, не помня, с кем она говорит. Ее материнское чутье говорило ей, что чего то слишком много в Наташе, и что от этого она не будет счастлива. Наташа не кончила еще петь, как в комнату вбежал восторженный четырнадцатилетний Петя с известием, что пришли ряженые.
Наташа вдруг остановилась.