Дания во Второй мировой войне

Дания во Второй мировой войне

Предшествующие события и захват Германией

После прихода в Германии к власти Адольфа Гитлера правящие круги Дании балансировали между Великобританией и Германией. В 1939 году был подписан датско-германский договор о ненападении. Впрочем, многие в Дании понимали его иллюзорность, что подтвердили последующие события. 9 апреля 1940 года Дания в нарушение договора с Германией была оккупирована силами вермахта в рамках Датско-Норвежской операции.

Через час после начала операции правительство и король отдали приказ вооружённым силам не оказывать сопротивление агрессору и капитулировали. В целом, операция по оккупации Дании заняла несколько часов, потери германской армии составили 2 военнослужащих убитыми и 10 ранеными.

Оккупация

Мягкая оккупация (1940-1942)

Утром 9 апреля силы Рейха вторглись на территорию Дании и в течение шести часов оккупировали королевство. Уже в 10 часов правительство Дании обратилось к народу с призывом сохранять спокойствие и не сопротивляться оккупации. В этот же день пресс-атташе Рейха в Копенгагене Густав Майснер потребовал ввести запрет на публикации, затрагивающие интересы Вермахта. 16 апреля запрет был введён. Ещё 10 апреля было сформировано новое коалиционное правительство национального единства Датского королевства, куда вошли представители ряда оппозиционных партий. Вооружённые силы Дании были сокращены, а вскоре началось изъятие тяжёлого вооружения датской армии в пользу Вермахта. 12 апреля датский генерал-лейтенант Биллем Приор объявил в своём выступлении по радио благодарность датской армии за её поведение во время агрессии: «Никто в армии не нарушил своего долга по отношению к королю и родине». 22 апреля командование Вермахта потребовало передать им в распоряжение силы ПВО, а также корабли для охраны моста через Малый Бельт, и средства для создания укреплений на островах Лесю и Анхальт и в городах Скаген, Эсбьерг и Хельсингёр. Вскоре немцы установили курс датской кроны по отношению к немецкой марке — 208 датских крон за 100 немецких марок. В соответствии с договором о торгово-экономическом сотрудничестве Дании и Третьего Рейха торговля с Англией была запрещена, а экономика полностью переориентирована на Германию, куда поставлялись продукция сельского хозяйства и уголь. Кроме того, банки Дании обязались субсидировать германскую экономику и Вермахт. 8 июля 1940 года было сформировано новое правительство Дании во главе с Торвальдом Стаунингом. В новое правительство вошли представители партий, оппозиционных социал-демократической партии Дании. 24 июля была создана Датско-германская ассоциация, первостепенной целью которой стала оптимизация сотрудничества Третьего Рейха и Королевства Дания. 25 ноября 1940 года датское правительство подписало Антикоминтерновский пакт, а 25 июня 1941 года разорвало дипломатические отношения с СССР.

11 декабря на датских заводах началось производство продукции для вооруженных сил Германии — дизель-моторы для подводных лодок, запасные части для самолетов, взрывчатые вещества, обмундирование и обувь. Около 50 датских строительных фирм (приблизительно 50000 рабочих) были ориентированы на строительство укреплений и фортов вдоль побережья Атлантического океана. Кроме того для нужд Вермахта поставлялась продукция датских фермеров.

В первые годы нацистское руководство Германии ввело так называемый мягкий режим оккупации страны. Дания использовалась как витрина «миролюбивой» политики на оккупированных территориях, формально оставаясь независимым государством. Гитлер в отдельном меморандуме гарантировал территориальную целостность и независимость страны. Политическая жизнь страны оставалась неизменной, продолжали действовать король, правительство, парламент, самоуправление, политические организации. В начале оккупации нацификация общественной жизни не производилась, деятельность профсоюзов не запрещалась.

9 апреля 1940 года немецкий пресс-атташе Густав Майснер потребовал от пресс-департамента Министерства иностранных дел Дании ввести запрет на публикацию материалов, «затрагивающих интересы вермахта» и 16 апреля 1940 года правительство Дании было вынуждено удовлетворить эти требования. В дальнейшем, со стороны немецких оккупационных властей были выдвинуты новые требования, направленные на ужесточение цензуры.

Были также введены ограничения на проведение массовых мероприятий, собрания, митинги и демонстрации.

Численность армии и флота была сокращена. Хотя вооружённые силы и полиция остались под датским командованием, немецкое военное командование в Дании начало постепенно изымать тяжелое вооружение из арсеналов датской армии. 15 апреля 1940 года по требованию немецкой стороны в распоряжение немцев была передана первая партия вооружения: 24 зенитных орудия. В дальнейшем, 22 апреля 1940 года немцы приказали командованию датской армии передать в распоряжение немецких оккупационных войск средства ПВО, а в конце апреля 1940 года — передать им военные суда для охраны моста через залив Малый Бельт, а также предоставить материалы для строительства укреплений на островах Лесю и Анхальт и в городах Скаген, Эсбьерг и Хельсингёр.

В апреле 1940 года немцы принудительно установили невыгодный для Дании курс обмена валюты — 208 датских крон за 100 немецких марок.

В соответствии с договором о торгово-экономическом сотрудничестве и клиринге, подписанным правительством Дании, экспорт товаров в Англию был запрещён, а поставки товаров в Германию производились в кредит, погашение которого предусматривалось после окончания войны. Экономика страны была полностью переориентирована на Германию, куда практически полностью продавались продукция сельского хозяйства и уголь.

11 декабря 1940 года правительство Дании взяло на себя обязательства продавать вермахту любые продовольственные товары и сельхозпродукцию.

14 декабря 1940 года внешний долг Германии Национальному банку Дании составил 420 млн. датских крон, и чтобы ограничить инфляцию, правительство Дании было вынуждено увеличить налоги. В это же время немецкие власти предложили правительству Дании «с целью уменьшить безработицу в стране» отправить в Германию 25 тыс. датских рабочих для работы на угольных шахтах.

«Жёсткая оккупация» и рост Сопротивления, 1943—1945

29 августа 1943 года правительство Дании было разогнано, власть в стране перешла к немецкой оккупационной администрации в лице имперских уполномоченных секретарей по Дании. В страну были введены армейские части и подразделения гестапо. Начались массовые аресты.

Одновременно немецкие войска начали операцию «Сафари», в ходе которой части датской армии были разоружены, а военнослужащие — интернированы. После выполнения операции в распоряжении немецкого военного командования оказалось практически все вооружение, техника и военное имущество сухопутных войск общей стоимостью свыше 700 млн крон, однако из 49 кораблей военно-морского флота удалось захватить неповреждёнными только 18 (6 миноносцев, 5 торпедных катеров и 20 иных кораблей и судов ВМФ были затоплены либо выведены из строя)

Моряки датского военно-морского и торгового флота утопили 29 кораблей и еще несколько вывели из строя, кроме того, 13 кораблей совершили переход в нейтральную Швецию, где были интернированы. Вплоть до конца оккупации немцы сумели поднять, отремонтировать и вернуть в строй только 15 из 29 затопленных кораблей.

5 сентября 1943 года немецкие оккупационные власти издали постановление о введении смертной казни в отношении участников Сопротивления и тех лиц, которые оказывают им помощь.

Изменение политики германских властей сказалось на росте Сопротивления.

16 сентября 1943 года был создан нелегальный «Совет свободы», в состав которого вошли представители всех подпольных антифашистских организаций. По распоряжению Совета, страна была разделена на шесть военных округов, началось формирование боевых групп (militaer gruppe).

19 сентября 1944 года немцы расформировали и разоружили датскую полицию, часть полицейских была арестована.

В общей сложности, в период оккупации немцами были арестованы 20 330 граждан Дании, 6400 из них были вывезены в Германию, некоторые погибли.

5 мая 1945 года германские войска в Дании капитулировали перед англичанами.

Только прямые расходы Дании на содержание немецкой оккупационной администрации, войск и полиции, строительство дорог, укреплений и сооружений для немецкой армии, возмещение транспортных расходов оккупантов и обеспечение деятельности предприятий, выполнявших германские заказы, в период с 9 апреля 1940 года до 4 мая 1945 года составили 8.040 млн. датских крон.

Немецкая группировка в Дании

• Летом 1940 года на территории Дании находилась 1 немецкая пехотная дивизия;
• По состоянию на 1 апреля 1942 года - 1 дивизия вермахта;
• К августу 1943 года — 170 000 немецких военнослужащих (эквивалент 14 дивизий);
• 10 октября 1943 года в соответствии с приказом верховного командования вермахта, с оккупированной территории СССР в Данию были направлены пять "восточных" батальонов вермахта. Батальоны предназначались для замены немецких частей на второстепенных направлениях и использовались для строительства оборонительных сооружений и несения охранной службы, но в сравнении с немецкими подразделениями были хуже вооружены и в меньшей степени обеспечены техникой (в январе 1945 года, один из пяти батальонов - 667-й пехотный батальон, был выведен на территорию Германии, в Вюртемберг, личный состав использовали в качестве пополнения иных восточных формирований).
• По состоянию на начало 1944 года, в Дании находились шесть дивизий вермахта.

Коллаборационизм в Дании

В 1941 году началась запись датских добровольцев в войска СС. Первые 480 добровольцев, вступившие в Добровольческий корпус СС «Дания», являлись бывшими военнослужащими (в том числе и офицерами) датской королевской армии. За вступившими в корпус офицерами датской армии при переводе в Ваффен СС официальным постановлением датского министерства обороны были сохранены те звания, которые они носили в Дании (а годы службы в составе Ваффен СС было обещано засчитывать наравне с годами службы в датской армии, что имело немаловажное значение в плане выслуги лет и начисления пенсии). Кроме того, Добровольческий корпус «Дания» официально был взят на довольствие датским правительством, а не датской национал-социалистической партией. Бойцы Добровольческого корпуса «Дания» для обучения беспрепятственно получили всё необходимое вооружение со складов датской королевской армии.

Датчане служили в подразделениях вермахта, СС, охранно-полицейских подразделениях, несли службу на территории Дании, а также принимали участие в боевых действиях на стороне Германии на советско-германском фронте и в Хорватии.

29 июня 1941 в датской газете «Fædrelandet» было объявлено о формировании Добровольческого датского корпуса «для войны против большевизма». Правительство Дании разрешило военнослужащим датских вооружённых сил брать отпуска и записываться в корпус с сохранением воинских званий. Командование Добровольческим датским корпусом с согласия правительства, принял подполковник датской армии Христиан Педер Криссинг. В конце июля 1941 первая тысяча датских добровольцев была направлена в учебный центр в Германии.

25 ноября 1941 года Дания присоединилась к Антикоминтерновскому пакту.

8 мая 1942 датский корпус был направлен на Восточный фронт, воевал в районе Демянска, а осенью 1942 — был отведён на отдых в тыл. В октябре 1942 года корпус был вновь возвращён на Восточный фронт, с декабря 1942 — действовал в районе Великих Лук. В марте 1943 корпус был отправлен на отдых в Германию, а 6 июня 1943 расформирован. Большая часть личного состава была переведена в 24-й танково-гренадерский полк СС «Данмарк» (SS-Panzergrenadier Regiment 24 Danmark), остальные вернулись в Данию.

Летом 1943 года на территории Хорватии началось формирование 11-й моторизованной дивизии СС «Нордланд», в состав которой был включён датский 24-й танково-гренадерский полк СС «Данмарк».

В ноябре 1943 года датский полк вёл бои против 5 тысяч партизан НОАЮ в районе Глины.

В январе 1944 года 11-я добровольческая танково-гренадерская дивизия СС «Нордланд» была отправлена на Восточный фронт под Ленинград. В ходе январского наступления советских войск датчане отступили к Нарве, где перешли к обороне.

В феврале 1944 шло сражение за Нарву, так называемая «битва европейских народов» (поскольку против советских войск там воевали норвежцы, датчане, голландцы, валлоны, фламандцы, эстонцы, а также немцы). Тяжелые бои шли 5 месяцев, в июле 1944 европейские части войск СС отступили от Нарвы на 20 км западнее. Затем вся немецкая группа армий «Север» отступила в Латвию, и в октябре 1944 оказалась в Курляндском котле.

В январе 1945 дивизия «Нордланд» была морем эвакуирована в Померанию, где в феврале и марте вела тяжёлые бои против советских войск.

16 апреля 1945 норвежский и датский полки были брошены на оборону Берлина, их остатки капитулировали 2 мая 1945 года.

Всего, в 1941-1945 гг. в воинских частях и формированиях СС служили 6 тыс. датчан.

Движение Сопротивления

В первые годы оккупации Датское движение сопротивления было малочисленным и не обладало значительным влиянием. В 1942 году антифашистская активность возрастает, однако до 1943 года основными формами деятельности датского движения Сопротивления являлись антифашистская агитация, саботаж и бойкотирование немецких мероприятий, в меньшей степени — сбор разведывательной информации для стран антигитлеровской коалиции и диверсии.

Переломным этапом стали события августа 1943 года, когда в 17 городах Дании прошли массовые забастовки, сопровождавшиеся акциями протеста. Германское командование потребовало введения в стране чрезвычайного положения и смертной казни к саботажникам. После отказа датского правительства в введении этих мер оно было разогнано 29 августа 1943 года.

В общей сложности, в период оккупации участниками движения Сопротивления на территории Дании было издано 538 наименований газет и иных печатных изданий, совершена 2671 операция против гитлеровцев и их пособников, а также свыше 2700 диверсий:

• при этом, в период с начала оккупации до июля 1941 года в Дании было совершено 19 диверсий, в течение 1942 года было совершено 129 диверсий и актов саботажа, в течение 1943 года — 1140 диверсий и актов саботажа. В январе 1944 года в Дании был совершен 101 акт саботажа, в следующие месяцы — примерно 50-70 актов саботажа в месяц и в мае 1944 года — 60 актов саботажа.

Еще одним из направлений деятельности участников датского движения Сопротивления стало спасение от уничтожения основной массы еврейского населения Дании. 2 октября 1943 года немецкие оккупационные власти начали депортацию евреев в лагеря смерти, однако им удалось арестовать только 472 человека из 7800 — около 7200 евреев было вывезено участниками Сопротивления в Швецию, и ещё несколько сотен спрятано на территории Дании.

В общей сложности, по состоянию до 1 апреля 1945 года в Дании насчитывалось 42 тыс. участников движения Сопротивления, однако следует учесть, что значительное количество датчан присоединилось к антифашистской деятельности только в конце оккупации, в период с ноября 1944 года до начала мая 1945 года (именно в это время общая численность участников движения Сопротивления в Дании увеличилась с 25 тыс. до 43 тыс. человек).

В период оккупации в Дании погибло около 4 тысяч участников движения Сопротивления.

Помимо участия в антифашистской борьбе на территории Дании, значительное количество датчан, покинувших страну, принимало участие в боевых действиях против Германии в составе вооружённых сил Великобритании.

• так, датчанин Кай Биркстед, воевавший в ВВС Великобритании сбил 10 немецких самолётов лично и 1 в группе.

Кроме того, после оккупации Дании 29 августа 1943 года на территории Швеции были созданы военное подразделение из 500 датчан, а осенью 1944 года — датская флотилия.

Литература

• Ю. В. Кудрина. Дания в годы Второй Мировой войны. М., 1975
• Steffen Werther: Dänische Freiwillige in der Waffen-SS. Wissenschaftlicher Verlag Berlin, Berlin 2004. ISBN 3-86573-036-1

Ссылки

• [historic.ru/books/item/f00/s00/z0000022/st022.shtml Скандинавские страны]
• [www.doctv.ru/silnee-sily.html Сильнее силы]. Документальный фильм о невооружённом сопротивлении. О Дании см. 2-3 части.

Отрывок, характеризующий Дания во Второй мировой войне

Наташа с сосредоточенным вниманием слушала, стараясь понять смысл его слов и не понимала.
– Как ни тяжел мне будет этот год, отсрочивающий мое счастье, – продолжал князь Андрей, – в этот срок вы поверите себя. Я прошу вас через год сделать мое счастье; но вы свободны: помолвка наша останется тайной и, ежели вы убедились бы, что вы не любите меня, или полюбили бы… – сказал князь Андрей с неестественной улыбкой.
– Зачем вы это говорите? – перебила его Наташа. – Вы знаете, что с того самого дня, как вы в первый раз приехали в Отрадное, я полюбила вас, – сказала она, твердо уверенная, что она говорила правду.
– В год вы узнаете себя…
– Целый год! – вдруг сказала Наташа, теперь только поняв то, что свадьба отсрочена на год. – Да отчего ж год? Отчего ж год?… – Князь Андрей стал ей объяснять причины этой отсрочки. Наташа не слушала его.
– И нельзя иначе? – спросила она. Князь Андрей ничего не ответил, но в лице его выразилась невозможность изменить это решение.
– Это ужасно! Нет, это ужасно, ужасно! – вдруг заговорила Наташа и опять зарыдала. – Я умру, дожидаясь года: это нельзя, это ужасно. – Она взглянула в лицо своего жениха и увидала на нем выражение сострадания и недоумения.
– Нет, нет, я всё сделаю, – сказала она, вдруг остановив слезы, – я так счастлива! – Отец и мать вошли в комнату и благословили жениха и невесту.
С этого дня князь Андрей женихом стал ездить к Ростовым.


Обручения не было и никому не было объявлено о помолвке Болконского с Наташей; на этом настоял князь Андрей. Он говорил, что так как он причиной отсрочки, то он и должен нести всю тяжесть ее. Он говорил, что он навеки связал себя своим словом, но что он не хочет связывать Наташу и предоставляет ей полную свободу. Ежели она через полгода почувствует, что она не любит его, она будет в своем праве, ежели откажет ему. Само собою разумеется, что ни родители, ни Наташа не хотели слышать об этом; но князь Андрей настаивал на своем. Князь Андрей бывал каждый день у Ростовых, но не как жених обращался с Наташей: он говорил ей вы и целовал только ее руку. Между князем Андреем и Наташей после дня предложения установились совсем другие чем прежде, близкие, простые отношения. Они как будто до сих пор не знали друг друга. И он и она любили вспоминать о том, как они смотрели друг на друга, когда были еще ничем , теперь оба они чувствовали себя совсем другими существами: тогда притворными, теперь простыми и искренними. Сначала в семействе чувствовалась неловкость в обращении с князем Андреем; он казался человеком из чуждого мира, и Наташа долго приучала домашних к князю Андрею и с гордостью уверяла всех, что он только кажется таким особенным, а что он такой же, как и все, и что она его не боится и что никто не должен бояться его. После нескольких дней, в семействе к нему привыкли и не стесняясь вели при нем прежний образ жизни, в котором он принимал участие. Он про хозяйство умел говорить с графом и про наряды с графиней и Наташей, и про альбомы и канву с Соней. Иногда домашние Ростовы между собою и при князе Андрее удивлялись тому, как всё это случилось и как очевидны были предзнаменования этого: и приезд князя Андрея в Отрадное, и их приезд в Петербург, и сходство между Наташей и князем Андреем, которое заметила няня в первый приезд князя Андрея, и столкновение в 1805 м году между Андреем и Николаем, и еще много других предзнаменований того, что случилось, было замечено домашними.
В доме царствовала та поэтическая скука и молчаливость, которая всегда сопутствует присутствию жениха и невесты. Часто сидя вместе, все молчали. Иногда вставали и уходили, и жених с невестой, оставаясь одни, всё также молчали. Редко они говорили о будущей своей жизни. Князю Андрею страшно и совестно было говорить об этом. Наташа разделяла это чувство, как и все его чувства, которые она постоянно угадывала. Один раз Наташа стала расспрашивать про его сына. Князь Андрей покраснел, что с ним часто случалось теперь и что особенно любила Наташа, и сказал, что сын его не будет жить с ними.
– Отчего? – испуганно сказала Наташа.
– Я не могу отнять его у деда и потом…
– Как бы я его любила! – сказала Наташа, тотчас же угадав его мысль; но я знаю, вы хотите, чтобы не было предлогов обвинять вас и меня.
Старый граф иногда подходил к князю Андрею, целовал его, спрашивал у него совета на счет воспитания Пети или службы Николая. Старая графиня вздыхала, глядя на них. Соня боялась всякую минуту быть лишней и старалась находить предлоги оставлять их одних, когда им этого и не нужно было. Когда князь Андрей говорил (он очень хорошо рассказывал), Наташа с гордостью слушала его; когда она говорила, то со страхом и радостью замечала, что он внимательно и испытующе смотрит на нее. Она с недоумением спрашивала себя: «Что он ищет во мне? Чего то он добивается своим взглядом! Что, как нет во мне того, что он ищет этим взглядом?» Иногда она входила в свойственное ей безумно веселое расположение духа, и тогда она особенно любила слушать и смотреть, как князь Андрей смеялся. Он редко смеялся, но зато, когда он смеялся, то отдавался весь своему смеху, и всякий раз после этого смеха она чувствовала себя ближе к нему. Наташа была бы совершенно счастлива, ежели бы мысль о предстоящей и приближающейся разлуке не пугала ее, так как и он бледнел и холодел при одной мысли о том.
Накануне своего отъезда из Петербурга, князь Андрей привез с собой Пьера, со времени бала ни разу не бывшего у Ростовых. Пьер казался растерянным и смущенным. Он разговаривал с матерью. Наташа села с Соней у шахматного столика, приглашая этим к себе князя Андрея. Он подошел к ним.
– Вы ведь давно знаете Безухого? – спросил он. – Вы любите его?
– Да, он славный, но смешной очень.
И она, как всегда говоря о Пьере, стала рассказывать анекдоты о его рассеянности, анекдоты, которые даже выдумывали на него.
– Вы знаете, я поверил ему нашу тайну, – сказал князь Андрей. – Я знаю его с детства. Это золотое сердце. Я вас прошу, Натали, – сказал он вдруг серьезно; – я уеду, Бог знает, что может случиться. Вы можете разлю… Ну, знаю, что я не должен говорить об этом. Одно, – чтобы ни случилось с вами, когда меня не будет…
– Что ж случится?…
– Какое бы горе ни было, – продолжал князь Андрей, – я вас прошу, m lle Sophie, что бы ни случилось, обратитесь к нему одному за советом и помощью. Это самый рассеянный и смешной человек, но самое золотое сердце.
Ни отец и мать, ни Соня, ни сам князь Андрей не могли предвидеть того, как подействует на Наташу расставанье с ее женихом. Красная и взволнованная, с сухими глазами, она ходила этот день по дому, занимаясь самыми ничтожными делами, как будто не понимая того, что ожидает ее. Она не плакала и в ту минуту, как он, прощаясь, последний раз поцеловал ее руку. – Не уезжайте! – только проговорила она ему таким голосом, который заставил его задуматься о том, не нужно ли ему действительно остаться и который он долго помнил после этого. Когда он уехал, она тоже не плакала; но несколько дней она не плача сидела в своей комнате, не интересовалась ничем и только говорила иногда: – Ах, зачем он уехал!
Но через две недели после его отъезда, она так же неожиданно для окружающих ее, очнулась от своей нравственной болезни, стала такая же как прежде, но только с измененной нравственной физиогномией, как дети с другим лицом встают с постели после продолжительной болезни.


Здоровье и характер князя Николая Андреича Болконского, в этот последний год после отъезда сына, очень ослабели. Он сделался еще более раздражителен, чем прежде, и все вспышки его беспричинного гнева большей частью обрушивались на княжне Марье. Он как будто старательно изыскивал все больные места ее, чтобы как можно жесточе нравственно мучить ее. У княжны Марьи были две страсти и потому две радости: племянник Николушка и религия, и обе были любимыми темами нападений и насмешек князя. О чем бы ни заговорили, он сводил разговор на суеверия старых девок или на баловство и порчу детей. – «Тебе хочется его (Николеньку) сделать такой же старой девкой, как ты сама; напрасно: князю Андрею нужно сына, а не девку», говорил он. Или, обращаясь к mademoiselle Bourime, он спрашивал ее при княжне Марье, как ей нравятся наши попы и образа, и шутил…
Он беспрестанно больно оскорблял княжну Марью, но дочь даже не делала усилий над собой, чтобы прощать его. Разве мог он быть виноват перед нею, и разве мог отец ее, который, она всё таки знала это, любил ее, быть несправедливым? Да и что такое справедливость? Княжна никогда не думала об этом гордом слове: «справедливость». Все сложные законы человечества сосредоточивались для нее в одном простом и ясном законе – в законе любви и самоотвержения, преподанном нам Тем, Который с любовью страдал за человечество, когда сам он – Бог. Что ей было за дело до справедливости или несправедливости других людей? Ей надо было самой страдать и любить, и это она делала.
Зимой в Лысые Горы приезжал князь Андрей, был весел, кроток и нежен, каким его давно не видала княжна Марья. Она предчувствовала, что с ним что то случилось, но он не сказал ничего княжне Марье о своей любви. Перед отъездом князь Андрей долго беседовал о чем то с отцом и княжна Марья заметила, что перед отъездом оба были недовольны друг другом.
Вскоре после отъезда князя Андрея, княжна Марья писала из Лысых Гор в Петербург своему другу Жюли Карагиной, которую княжна Марья мечтала, как мечтают всегда девушки, выдать за своего брата, и которая в это время была в трауре по случаю смерти своего брата, убитого в Турции.
«Горести, видно, общий удел наш, милый и нежный друг Julieie».
«Ваша потеря так ужасна, что я иначе не могу себе объяснить ее, как особенную милость Бога, Который хочет испытать – любя вас – вас и вашу превосходную мать. Ах, мой друг, религия, и только одна религия, может нас, уже не говорю утешить, но избавить от отчаяния; одна религия может объяснить нам то, чего без ее помощи не может понять человек: для чего, зачем существа добрые, возвышенные, умеющие находить счастие в жизни, никому не только не вредящие, но необходимые для счастия других – призываются к Богу, а остаются жить злые, бесполезные, вредные, или такие, которые в тягость себе и другим. Первая смерть, которую я видела и которую никогда не забуду – смерть моей милой невестки, произвела на меня такое впечатление. Точно так же как вы спрашиваете судьбу, для чего было умирать вашему прекрасному брату, точно так же спрашивала я, для чего было умирать этому ангелу Лизе, которая не только не сделала какого нибудь зла человеку, но никогда кроме добрых мыслей не имела в своей душе. И что ж, мой друг, вот прошло с тех пор пять лет, и я, с своим ничтожным умом, уже начинаю ясно понимать, для чего ей нужно было умереть, и каким образом эта смерть была только выражением бесконечной благости Творца, все действия Которого, хотя мы их большею частью не понимаем, суть только проявления Его бесконечной любви к Своему творению. Может быть, я часто думаю, она была слишком ангельски невинна для того, чтобы иметь силу перенести все обязанности матери. Она была безупречна, как молодая жена; может быть, она не могла бы быть такою матерью. Теперь, мало того, что она оставила нам, и в особенности князю Андрею, самое чистое сожаление и воспоминание, она там вероятно получит то место, которого я не смею надеяться для себя. Но, не говоря уже о ней одной, эта ранняя и страшная смерть имела самое благотворное влияние, несмотря на всю печаль, на меня и на брата. Тогда, в минуту потери, эти мысли не могли притти мне; тогда я с ужасом отогнала бы их, но теперь это так ясно и несомненно. Пишу всё это вам, мой друг, только для того, чтобы убедить вас в евангельской истине, сделавшейся для меня жизненным правилом: ни один волос с головы не упадет без Его воли. А воля Его руководствуется только одною беспредельною любовью к нам, и потому всё, что ни случается с нами, всё для нашего блага. Вы спрашиваете, проведем ли мы следующую зиму в Москве? Несмотря на всё желание вас видеть, не думаю и не желаю этого. И вы удивитесь, что причиною тому Буонапарте. И вот почему: здоровье отца моего заметно слабеет: он не может переносить противоречий и делается раздражителен. Раздражительность эта, как вы знаете, обращена преимущественно на политические дела. Он не может перенести мысли о том, что Буонапарте ведет дело как с равными, со всеми государями Европы и в особенности с нашим, внуком Великой Екатерины! Как вы знаете, я совершенно равнодушна к политическим делам, но из слов моего отца и разговоров его с Михаилом Ивановичем, я знаю всё, что делается в мире, и в особенности все почести, воздаваемые Буонапарте, которого, как кажется, еще только в Лысых Горах на всем земном шаре не признают ни великим человеком, ни еще менее французским императором. И мой отец не может переносить этого. Мне кажется, что мой отец, преимущественно вследствие своего взгляда на политические дела и предвидя столкновения, которые у него будут, вследствие его манеры, не стесняясь ни с кем, высказывать свои мнения, неохотно говорит о поездке в Москву. Всё, что он выиграет от лечения, он потеряет вследствие споров о Буонапарте, которые неминуемы. Во всяком случае это решится очень скоро. Семейная жизнь наша идет по старому, за исключением присутствия брата Андрея. Он, как я уже писала вам, очень изменился последнее время. После его горя, он теперь только, в нынешнем году, совершенно нравственно ожил. Он стал таким, каким я его знала ребенком: добрым, нежным, с тем золотым сердцем, которому я не знаю равного. Он понял, как мне кажется, что жизнь для него не кончена. Но вместе с этой нравственной переменой, он физически очень ослабел. Он стал худее чем прежде, нервнее. Я боюсь за него и рада, что он предпринял эту поездку за границу, которую доктора уже давно предписывали ему. Я надеюсь, что это поправит его. Вы мне пишете, что в Петербурге о нем говорят, как об одном из самых деятельных, образованных и умных молодых людей. Простите за самолюбие родства – я никогда в этом не сомневалась. Нельзя счесть добро, которое он здесь сделал всем, начиная с своих мужиков и до дворян. Приехав в Петербург, он взял только то, что ему следовало. Удивляюсь, каким образом вообще доходят слухи из Петербурга в Москву и особенно такие неверные, как тот, о котором вы мне пишете, – слух о мнимой женитьбе брата на маленькой Ростовой. Я не думаю, чтобы Андрей когда нибудь женился на ком бы то ни было и в особенности на ней. И вот почему: во первых я знаю, что хотя он и редко говорит о покойной жене, но печаль этой потери слишком глубоко вкоренилась в его сердце, чтобы когда нибудь он решился дать ей преемницу и мачеху нашему маленькому ангелу. Во вторых потому, что, сколько я знаю, эта девушка не из того разряда женщин, которые могут нравиться князю Андрею. Не думаю, чтобы князь Андрей выбрал ее своею женою, и откровенно скажу: я не желаю этого. Но я заболталась, кончаю свой второй листок. Прощайте, мой милый друг; да сохранит вас Бог под Своим святым и могучим покровом. Моя милая подруга, mademoiselle Bourienne, целует вас.
Мари».


В середине лета, княжна Марья получила неожиданное письмо от князя Андрея из Швейцарии, в котором он сообщал ей странную и неожиданную новость. Князь Андрей объявлял о своей помолвке с Ростовой. Всё письмо его дышало любовной восторженностью к своей невесте и нежной дружбой и доверием к сестре. Он писал, что никогда не любил так, как любит теперь, и что теперь только понял и узнал жизнь; он просил сестру простить его за то, что в свой приезд в Лысые Горы он ничего не сказал ей об этом решении, хотя и говорил об этом с отцом. Он не сказал ей этого потому, что княжна Марья стала бы просить отца дать свое согласие, и не достигнув бы цели, раздражила бы отца, и на себе бы понесла всю тяжесть его неудовольствия. Впрочем, писал он, тогда еще дело не было так окончательно решено, как теперь. «Тогда отец назначил мне срок, год, и вот уже шесть месяцев, половина прошло из назначенного срока, и я остаюсь более, чем когда нибудь тверд в своем решении. Ежели бы доктора не задерживали меня здесь, на водах, я бы сам был в России, но теперь возвращение мое я должен отложить еще на три месяца. Ты знаешь меня и мои отношения с отцом. Мне ничего от него не нужно, я был и буду всегда независим, но сделать противное его воле, заслужить его гнев, когда может быть так недолго осталось ему быть с нами, разрушило бы наполовину мое счастие. Я пишу теперь ему письмо о том же и прошу тебя, выбрав добрую минуту, передать ему письмо и известить меня о том, как он смотрит на всё это и есть ли надежда на то, чтобы он согласился сократить срок на три месяца».
После долгих колебаний, сомнений и молитв, княжна Марья передала письмо отцу. На другой день старый князь сказал ей спокойно:
– Напиши брату, чтоб подождал, пока умру… Не долго – скоро развяжу…
Княжна хотела возразить что то, но отец не допустил ее, и стал всё более и более возвышать голос.
– Женись, женись, голубчик… Родство хорошее!… Умные люди, а? Богатые, а? Да. Хороша мачеха у Николушки будет! Напиши ты ему, что пускай женится хоть завтра. Мачеха Николушки будет – она, а я на Бурьенке женюсь!… Ха, ха, ха, и ему чтоб без мачехи не быть! Только одно, в моем доме больше баб не нужно; пускай женится, сам по себе живет. Может, и ты к нему переедешь? – обратился он к княжне Марье: – с Богом, по морозцу, по морозцу… по морозцу!…
После этой вспышки, князь не говорил больше ни разу об этом деле. Но сдержанная досада за малодушие сына выразилась в отношениях отца с дочерью. К прежним предлогам насмешек прибавился еще новый – разговор о мачехе и любезности к m lle Bourienne.
– Отчего же мне на ней не жениться? – говорил он дочери. – Славная княгиня будет! – И в последнее время, к недоуменью и удивлению своему, княжна Марья стала замечать, что отец ее действительно начинал больше и больше приближать к себе француженку. Княжна Марья написала князю Андрею о том, как отец принял его письмо; но утешала брата, подавая надежду примирить отца с этою мыслью.
Николушка и его воспитание, Andre и религия были утешениями и радостями княжны Марьи; но кроме того, так как каждому человеку нужны свои личные надежды, у княжны Марьи была в самой глубокой тайне ее души скрытая мечта и надежда, доставлявшая ей главное утешение в ее жизни. Утешительную эту мечту и надежду дали ей божьи люди – юродивые и странники, посещавшие ее тайно от князя. Чем больше жила княжна Марья, чем больше испытывала она жизнь и наблюдала ее, тем более удивляла ее близорукость людей, ищущих здесь на земле наслаждений и счастия; трудящихся, страдающих, борющихся и делающих зло друг другу, для достижения этого невозможного, призрачного и порочного счастия. «Князь Андрей любил жену, она умерла, ему мало этого, он хочет связать свое счастие с другой женщиной. Отец не хочет этого, потому что желает для Андрея более знатного и богатого супружества. И все они борются и страдают, и мучают, и портят свою душу, свою вечную душу, для достижения благ, которым срок есть мгновенье. Мало того, что мы сами знаем это, – Христос, сын Бога сошел на землю и сказал нам, что эта жизнь есть мгновенная жизнь, испытание, а мы всё держимся за нее и думаем в ней найти счастье. Как никто не понял этого? – думала княжна Марья. Никто кроме этих презренных божьих людей, которые с сумками за плечами приходят ко мне с заднего крыльца, боясь попасться на глаза князю, и не для того, чтобы не пострадать от него, а для того, чтобы его не ввести в грех. Оставить семью, родину, все заботы о мирских благах для того, чтобы не прилепляясь ни к чему, ходить в посконном рубище, под чужим именем с места на место, не делая вреда людям, и молясь за них, молясь и за тех, которые гонят, и за тех, которые покровительствуют: выше этой истины и жизни нет истины и жизни!»
Была одна странница, Федосьюшка, 50 ти летняя, маленькая, тихенькая, рябая женщина, ходившая уже более 30 ти лет босиком и в веригах. Ее особенно любила княжна Марья. Однажды, когда в темной комнате, при свете одной лампадки, Федосьюшка рассказывала о своей жизни, – княжне Марье вдруг с такой силой пришла мысль о том, что Федосьюшка одна нашла верный путь жизни, что она решилась сама пойти странствовать. Когда Федосьюшка пошла спать, княжна Марья долго думала над этим и наконец решила, что как ни странно это было – ей надо было итти странствовать. Она поверила свое намерение только одному духовнику монаху, отцу Акинфию, и духовник одобрил ее намерение. Под предлогом подарка странницам, княжна Марья припасла себе полное одеяние странницы: рубашку, лапти, кафтан и черный платок. Часто подходя к заветному комоду, княжна Марья останавливалась в нерешительности о том, не наступило ли уже время для приведения в исполнение ее намерения.