Дания на Олимпийских играх
Поделись знанием:
Но чистая, полная печаль так же невозможна, как чистая и полная радость. Княжна Марья, по своему положению одной независимой хозяйки своей судьбы, опекунши и воспитательницы племянника, первая была вызвана жизнью из того мира печали, в котором она жила первые две недели. Она получила письма от родных, на которые надо было отвечать; комната, в которую поместили Николеньку, была сыра, и он стал кашлять. Алпатыч приехал в Ярославль с отчетами о делах и с предложениями и советами переехать в Москву в Вздвиженский дом, который остался цел и требовал только небольших починок. Жизнь не останавливалась, и надо было жить. Как ни тяжело было княжне Марье выйти из того мира уединенного созерцания, в котором она жила до сих пор, как ни жалко и как будто совестно было покинуть Наташу одну, – заботы жизни требовали ее участия, и она невольно отдалась им. Она поверяла счеты с Алпатычем, советовалась с Десалем о племяннике и делала распоряжения и приготовления для своего переезда в Москву.
Наташа оставалась одна и с тех пор, как княжна Марья стала заниматься приготовлениями к отъезду, избегала и ее.
Княжна Марья предложила графине отпустить с собой Наташу в Москву, и мать и отец радостно согласились на это предложение, с каждым днем замечая упадок физических сил дочери и полагая для нее полезным и перемену места, и помощь московских врачей.
– Я никуда не поеду, – отвечала Наташа, когда ей сделали это предложение, – только, пожалуйста, оставьте меня, – сказала она и выбежала из комнаты, с трудом удерживая слезы не столько горя, сколько досады и озлобления.
После того как она почувствовала себя покинутой княжной Марьей и одинокой в своем горе, Наташа большую часть времени, одна в своей комнате, сидела с ногами в углу дивана, и, что нибудь разрывая или переминая своими тонкими, напряженными пальцами, упорным, неподвижным взглядом смотрела на то, на чем останавливались глаза. Уединение это изнуряло, мучило ее; но оно было для нее необходимо. Как только кто нибудь входил к ней, она быстро вставала, изменяла положение и выражение взгляда и бралась за книгу или шитье, очевидно с нетерпением ожидая ухода того, кто помешал ей.
Ей все казалось, что она вот вот сейчас поймет, проникнет то, на что с страшным, непосильным ей вопросом устремлен был ее душевный взгляд.
В конце декабря, в черном шерстяном платье, с небрежно связанной пучком косой, худая и бледная, Наташа сидела с ногами в углу дивана, напряженно комкая и распуская концы пояса, и смотрела на угол двери.
Она смотрела туда, куда ушел он, на ту сторону жизни. И та сторона жизни, о которой она прежде никогда не думала, которая прежде ей казалась такою далекою, невероятною, теперь была ей ближе и роднее, понятнее, чем эта сторона жизни, в которой все было или пустота и разрушение, или страдание и оскорбление.
Она смотрела туда, где она знала, что был он; но она не могла его видеть иначе, как таким, каким он был здесь. Она видела его опять таким же, каким он был в Мытищах, у Троицы, в Ярославле.
Она видела его лицо, слышала его голос и повторяла его слова и свои слова, сказанные ему, и иногда придумывала за себя и за него новые слова, которые тогда могли бы быть сказаны.
Вот он лежит на кресле в своей бархатной шубке, облокотив голову на худую, бледную руку. Грудь его страшно низка и плечи подняты. Губы твердо сжаты, глаза блестят, и на бледном лбу вспрыгивает и исчезает морщина. Одна нога его чуть заметно быстро дрожит. Наташа знает, что он борется с мучительной болью. «Что такое эта боль? Зачем боль? Что он чувствует? Как у него болит!» – думает Наташа. Он заметил ее вниманье, поднял глаза и, не улыбаясь, стал говорить.
«Одно ужасно, – сказал он, – это связать себя навеки с страдающим человеком. Это вечное мученье». И он испытующим взглядом – Наташа видела теперь этот взгляд – посмотрел на нее. Наташа, как и всегда, ответила тогда прежде, чем успела подумать о том, что она отвечает; она сказала: «Это не может так продолжаться, этого не будет, вы будете здоровы – совсем».
Она теперь сначала видела его и переживала теперь все то, что она чувствовала тогда. Она вспомнила продолжительный, грустный, строгий взгляд его при этих словах и поняла значение упрека и отчаяния этого продолжительного взгляда.
«Я согласилась, – говорила себе теперь Наташа, – что было бы ужасно, если б он остался всегда страдающим. Я сказала это тогда так только потому, что для него это было бы ужасно, а он понял это иначе. Он подумал, что это для меня ужасно бы было. Он тогда еще хотел жить – боялся смерти. И я так грубо, глупо сказала ему. Я не думала этого. Я думала совсем другое. Если бы я сказала то, что думала, я бы сказала: пускай бы он умирал, все время умирал бы перед моими глазами, я была бы счастлива в сравнении с тем, что я теперь. Теперь… Ничего, никого нет. Знал ли он это? Нет. Не знал и никогда не узнает. И теперь никогда, никогда уже нельзя поправить этого». И опять он говорил ей те же слова, но теперь в воображении своем Наташа отвечала ему иначе. Она останавливала его и говорила: «Ужасно для вас, но не для меня. Вы знайте, что мне без вас нет ничего в жизни, и страдать с вами для меня лучшее счастие». И он брал ее руку и жал ее так, как он жал ее в тот страшный вечер, за четыре дня перед смертью. И в воображении своем она говорила ему еще другие нежные, любовные речи, которые она могла бы сказать тогда, которые она говорила теперь. «Я люблю тебя… тебя… люблю, люблю…» – говорила она, судорожно сжимая руки, стискивая зубы с ожесточенным усилием.
И сладкое горе охватывало ее, и слезы уже выступали в глаза, но вдруг она спрашивала себя: кому она говорит это? Где он и кто он теперь? И опять все застилалось сухим, жестким недоумением, и опять, напряженно сдвинув брови, она вглядывалась туда, где он был. И вот, вот, ей казалось, она проникает тайну… Но в ту минуту, как уж ей открывалось, казалось, непонятное, громкий стук ручки замка двери болезненно поразил ее слух. Быстро и неосторожно, с испуганным, незанятым ею выражением лица, в комнату вошла горничная Дуняша.
– Пожалуйте к папаше, скорее, – сказала Дуняша с особенным и оживленным выражением. – Несчастье, о Петре Ильиче… письмо, – всхлипнув, проговорила она.
Кроме общего чувства отчуждения от всех людей, Наташа в это время испытывала особенное чувство отчуждения от лиц своей семьи. Все свои: отец, мать, Соня, были ей так близки, привычны, так будничны, что все их слова, чувства казались ей оскорблением того мира, в котором она жила последнее время, и она не только была равнодушна, но враждебно смотрела на них. Она слышала слова Дуняши о Петре Ильиче, о несчастии, но не поняла их.
«Какое там у них несчастие, какое может быть несчастие? У них все свое старое, привычное и покойное», – мысленно сказала себе Наташа.
| Дания на Олимпийских играх | ||||
<tr><td>Код МОК:</td><td colspan=4>DEN</td></tr> <tr><td style="vertical-align:middle;">НОК:</td><td colspan=4>Национальный олимпийский комитет и спортивная конфедерация Дании</td></tr> <tr> <td colspan=5 style="text-align:center; background:#d7eaff;">Участие в летних Олимпийских играх</td> </tr> <tr> <td colspan=5 style="text-align:center;">1896 • 1900 • 1904 • 1908 • 1912 • 1920 • 1924 • 1928 • 1932 • 1936 • 1948 • 1952 • 1956 • 1960 • 1964 • 1968 • 1972 • 1976 • 1980 • 1984 • 1988 • 1992 • 1996 • 2000 • 2004 • 2008 • 2012 • 2016</td> </tr> <tr> <td colspan=5 style="text-align:center; background:#d7eaff;">Участие в зимних Олимпийских играх</td> </tr> <tr> <td colspan=5 style="text-align:center;">1948 • 1952 1956 • 1960 • 1964 • 1968 • 1972 • 1976 • 1980 • 1984 • 1988 • 1992 • 1994 • 1998 • 2002 • 2006 • 2010 • 2014</td> </tr> |
Дания впервые приняла участие в Олимпийских играх в 1896 году в Афинах и с тех пор не пропустила ни одной летней Олимпиады, кроме Игр 1904 года в Сент-Луисе. Датчане также участвовали в 13 зимних Олимпийских играх, дебютировав на зимних Олимпиадах в 1948 году в Санкт-Морице.
За время выступления на Олимпийских играх датские спортсмены завоевали 180 олимпийских медалей: 43 золотых, 69 серебряных и 68 бронзовых. Практически все медали, кроме серебра в соревнованиях по кёрлингу на Олимпиаде в Нагано, были завоёваны на летних Олимпийских играх. Больше всего медалей датчане завоевали в соревнованиях по велоспорту, парусному спорту, академической гребле и стрельбе. Самыми успешными для датчан стали Игры 1948 года в Лондоне, когда они завоевали 20 медалей, в том числе пять золотых, заняв 10-е место в общекомандном медальном зачёте и опередив, в частности, хозяев-британцев.
Национальный олимпийский комитет Дании был образован в 1905 году.
Содержание
Медальный зачёт
См. также: Список датских Олимпийских медалистов
Медали на летних Олимпийских играх
| Игры | Золото | Серебро | Бронза | Всего |
|---|---|---|---|---|
 1896 Афины |
1 | 2 | 3 | 6 |
 1900 Париж |
1 | 3 | 2 | 6 |
 1904 Сент-Луис |
Не участвовала | |||
 1908 Лондон |
0 | 2 | 3 | 5 |
 1912 Стокгольм |
1 | 6 | 5 | 12 |
 1920 Антверпен |
3 | 9 | 1 | 13 |
| 1924 Париж |
2 | 5 | 2 | 9 |
 1928 Амстердам |
3 | 1 | 2 | 6 |
| 1932 Лос-Анджелес |
0 | 3 | 3 | 6 |
 1936 Берлин |
0 | 2 | 3 | 5 |
| 1948 Лондон |
5 | 7 | 8 | 20 |
 1952 Хельсинки |
2 | 1 | 3 | 6 |
 1956 Мельбурн/Стокгольм |
1 | 2 | 1 | 4 |
 1960 Рим |
2 | 3 | 1 | 6 |
 1964 Токио |
2 | 1 | 3 | 6 |
 1968 Мехико |
1 | 4 | 3 | 8 |
 1972 Мюнхен |
1 | 0 | 0 | 1 |
 1976 Монреаль |
1 | 0 | 2 | 3 |
 1980 Москва |
2 | 1 | 2 | 5 |
| 1984 Лос-Анджелес |
0 | 3 | 3 | 6 |
 1988 Сеул |
2 | 1 | 1 | 4 |
 1992 Барселона |
1 | 1 | 4 | 6 |
| 1996 Атланта |
4 | 1 | 1 | 6 |
| 2000 Сидней |
2 | 3 | 1 | 6 |
 2004 Афины |
2 | 1 | 5 | 8 |
 2008 Пекин |
2 | 2 | 3 | 7 |
| 2012 Лондон |
2 | 4 | 3 | 9 |
 2016 Рио-де-Жанейро |
2 | 6 | 7 | 15 |
| Всего | 45 | 74 | 75 | 194 |
Медали на зимних Олимпийских играх
| Игры | Золото | Серебро | Бронза | Всего |
|---|---|---|---|---|
 1948 Санкт-Мориц |
0 | 0 | 0 | 0 |
 1952 Осло |
0 | 0 | 0 | 0 |
| 1956 Кортина д’Ампеццо |
Не участвовала | |||
| 1960 Скво-Вэлли |
0 | 0 | 0 | 0 |
 1964 Инсбрук |
0 | 0 | 0 | 0 |
| 1968 Гренобль |
0 | 0 | 0 | 0 |
| 1972—1984 | Не участвовала | |||
| 1988 Калгари |
0 | 0 | 0 | 0 |
| 1992 Альбервиль |
0 | 0 | 0 | 0 |
| 1994 Лиллехаммер |
0 | 0 | 0 | 0 |
| 1998 Нагано |
0 | 1 | 0 | 1 |
| 2002 Солт-Лейк-Сити |
0 | 0 | 0 | 0 |
| 2006 Турин |
0 | 0 | 0 | 0 |
| 2010 Ванкувер |
0 | 0 | 0 | 0 |
 2014 Сочи |
0 | 0 | 0 | 0 |
| Всего | 0 | 1 | 0 | 1 |
Медали по видам спорта
| Вид спорта | Золото | Серебро | Бронза | Всего |
|---|---|---|---|---|
 Парусный спорт |
12 | 9 | 9 | 30 |
 Велоспорт |
7 | 9 | 10 | 26 |
 Академическая гребля |
7 | 5 | 12 | 24 |
 Гандбол |
4 | 0 | 0 | 4 |
 Стрельба |
3 | 10 | 5 | 18 |
 Гребля на байдарках и каноэ |
3 | 6 | 5 | 14 |
 Плавание |
3 | 6 | 5 | 14 |
 Бокс |
1 | 5 | 6 | 12 |
 Бадминтон |
1 | 3 | 4 | 8 |
 Фехтование |
1 | 2 | 3 | 6 |
 Гимнастика |
1 | 2 | 1 | 4 |
 Тяжёлая атлетика |
1 | 2 | 0 | 3 |
 Прыжки в воду |
1 | 0 | 1 | 2 |
 Лёгкая атлетика |
0 | 4 | 3 | 7 |
 Конный спорт |
0 | 4 | 2 | 6 |
 Борьба |
0 | 3 | 6 | 9 |
 Футбол |
0 | 3 | 1 | 4 |
 Кёрлинг |
0 | 1 | 0 | 1 |
 Хоккей на траве |
0 | 1 | 0 | 1 |
 Теннис |
0 | 1 | 0 | 1 |
 Настольный теннис |
0 | 0 | 1 | 1 |
| Всего | 45 | 75 | 75 | 195 |
См. также
Напишите отзыв о статье "Дания на Олимпийских играх"
Ссылки
- [www.sports-reference.com/olympics/countries/DEN/ Статистика на Sports-reference.com]
- [www.olympic.org/en/content/National-Olympic-Committees/Denmark/ Дания на официальном сайте Олимпийского движения]
- [www.olympic.org/uk/athletes/results/search_r_uk.asp Медалисты Олимпийских игр на сайте МОК]. [www.webcitation.org/616BkwHcG Архивировано из первоисточника 21 августа 2011].
- [www.olympic.org/uk/organisation/noc/noc_uk.asp?noc_initials=DEN Национальный олимпийский комитет и спортивная конфедерация Дании]. Проверено 7 декабря 2007. [www.webcitation.org/66pYvmuZg Архивировано из первоисточника 11 апреля 2012].
|
Это заготовка статьи об Олимпийских играх. Вы можете помочь проекту, дополнив её. |
Отрывок, характеризующий Дания на Олимпийских играх
Но чистая, полная печаль так же невозможна, как чистая и полная радость. Княжна Марья, по своему положению одной независимой хозяйки своей судьбы, опекунши и воспитательницы племянника, первая была вызвана жизнью из того мира печали, в котором она жила первые две недели. Она получила письма от родных, на которые надо было отвечать; комната, в которую поместили Николеньку, была сыра, и он стал кашлять. Алпатыч приехал в Ярославль с отчетами о делах и с предложениями и советами переехать в Москву в Вздвиженский дом, который остался цел и требовал только небольших починок. Жизнь не останавливалась, и надо было жить. Как ни тяжело было княжне Марье выйти из того мира уединенного созерцания, в котором она жила до сих пор, как ни жалко и как будто совестно было покинуть Наташу одну, – заботы жизни требовали ее участия, и она невольно отдалась им. Она поверяла счеты с Алпатычем, советовалась с Десалем о племяннике и делала распоряжения и приготовления для своего переезда в Москву.
Наташа оставалась одна и с тех пор, как княжна Марья стала заниматься приготовлениями к отъезду, избегала и ее.
Княжна Марья предложила графине отпустить с собой Наташу в Москву, и мать и отец радостно согласились на это предложение, с каждым днем замечая упадок физических сил дочери и полагая для нее полезным и перемену места, и помощь московских врачей.
– Я никуда не поеду, – отвечала Наташа, когда ей сделали это предложение, – только, пожалуйста, оставьте меня, – сказала она и выбежала из комнаты, с трудом удерживая слезы не столько горя, сколько досады и озлобления.
После того как она почувствовала себя покинутой княжной Марьей и одинокой в своем горе, Наташа большую часть времени, одна в своей комнате, сидела с ногами в углу дивана, и, что нибудь разрывая или переминая своими тонкими, напряженными пальцами, упорным, неподвижным взглядом смотрела на то, на чем останавливались глаза. Уединение это изнуряло, мучило ее; но оно было для нее необходимо. Как только кто нибудь входил к ней, она быстро вставала, изменяла положение и выражение взгляда и бралась за книгу или шитье, очевидно с нетерпением ожидая ухода того, кто помешал ей.
Ей все казалось, что она вот вот сейчас поймет, проникнет то, на что с страшным, непосильным ей вопросом устремлен был ее душевный взгляд.
В конце декабря, в черном шерстяном платье, с небрежно связанной пучком косой, худая и бледная, Наташа сидела с ногами в углу дивана, напряженно комкая и распуская концы пояса, и смотрела на угол двери.
Она смотрела туда, куда ушел он, на ту сторону жизни. И та сторона жизни, о которой она прежде никогда не думала, которая прежде ей казалась такою далекою, невероятною, теперь была ей ближе и роднее, понятнее, чем эта сторона жизни, в которой все было или пустота и разрушение, или страдание и оскорбление.
Она смотрела туда, где она знала, что был он; но она не могла его видеть иначе, как таким, каким он был здесь. Она видела его опять таким же, каким он был в Мытищах, у Троицы, в Ярославле.
Она видела его лицо, слышала его голос и повторяла его слова и свои слова, сказанные ему, и иногда придумывала за себя и за него новые слова, которые тогда могли бы быть сказаны.
Вот он лежит на кресле в своей бархатной шубке, облокотив голову на худую, бледную руку. Грудь его страшно низка и плечи подняты. Губы твердо сжаты, глаза блестят, и на бледном лбу вспрыгивает и исчезает морщина. Одна нога его чуть заметно быстро дрожит. Наташа знает, что он борется с мучительной болью. «Что такое эта боль? Зачем боль? Что он чувствует? Как у него болит!» – думает Наташа. Он заметил ее вниманье, поднял глаза и, не улыбаясь, стал говорить.
«Одно ужасно, – сказал он, – это связать себя навеки с страдающим человеком. Это вечное мученье». И он испытующим взглядом – Наташа видела теперь этот взгляд – посмотрел на нее. Наташа, как и всегда, ответила тогда прежде, чем успела подумать о том, что она отвечает; она сказала: «Это не может так продолжаться, этого не будет, вы будете здоровы – совсем».
Она теперь сначала видела его и переживала теперь все то, что она чувствовала тогда. Она вспомнила продолжительный, грустный, строгий взгляд его при этих словах и поняла значение упрека и отчаяния этого продолжительного взгляда.
«Я согласилась, – говорила себе теперь Наташа, – что было бы ужасно, если б он остался всегда страдающим. Я сказала это тогда так только потому, что для него это было бы ужасно, а он понял это иначе. Он подумал, что это для меня ужасно бы было. Он тогда еще хотел жить – боялся смерти. И я так грубо, глупо сказала ему. Я не думала этого. Я думала совсем другое. Если бы я сказала то, что думала, я бы сказала: пускай бы он умирал, все время умирал бы перед моими глазами, я была бы счастлива в сравнении с тем, что я теперь. Теперь… Ничего, никого нет. Знал ли он это? Нет. Не знал и никогда не узнает. И теперь никогда, никогда уже нельзя поправить этого». И опять он говорил ей те же слова, но теперь в воображении своем Наташа отвечала ему иначе. Она останавливала его и говорила: «Ужасно для вас, но не для меня. Вы знайте, что мне без вас нет ничего в жизни, и страдать с вами для меня лучшее счастие». И он брал ее руку и жал ее так, как он жал ее в тот страшный вечер, за четыре дня перед смертью. И в воображении своем она говорила ему еще другие нежные, любовные речи, которые она могла бы сказать тогда, которые она говорила теперь. «Я люблю тебя… тебя… люблю, люблю…» – говорила она, судорожно сжимая руки, стискивая зубы с ожесточенным усилием.
И сладкое горе охватывало ее, и слезы уже выступали в глаза, но вдруг она спрашивала себя: кому она говорит это? Где он и кто он теперь? И опять все застилалось сухим, жестким недоумением, и опять, напряженно сдвинув брови, она вглядывалась туда, где он был. И вот, вот, ей казалось, она проникает тайну… Но в ту минуту, как уж ей открывалось, казалось, непонятное, громкий стук ручки замка двери болезненно поразил ее слух. Быстро и неосторожно, с испуганным, незанятым ею выражением лица, в комнату вошла горничная Дуняша.
– Пожалуйте к папаше, скорее, – сказала Дуняша с особенным и оживленным выражением. – Несчастье, о Петре Ильиче… письмо, – всхлипнув, проговорила она.
Кроме общего чувства отчуждения от всех людей, Наташа в это время испытывала особенное чувство отчуждения от лиц своей семьи. Все свои: отец, мать, Соня, были ей так близки, привычны, так будничны, что все их слова, чувства казались ей оскорблением того мира, в котором она жила последнее время, и она не только была равнодушна, но враждебно смотрела на них. Она слышала слова Дуняши о Петре Ильиче, о несчастии, но не поняла их.
«Какое там у них несчастие, какое может быть несчастие? У них все свое старое, привычное и покойное», – мысленно сказала себе Наташа.
