Дани, Омар
Омар Дани | |
индон. Omar Dhani | |
Дата рождения | |
---|---|
Место рождения | |
Дата смерти | |
Место смерти | |
Принадлежность | |
Род войск |
Авиация |
Годы службы |
1962-1965 |
Звание |
маршал авиации |
Омар Дани (индон. Omar Dhani) — индонезийский военный деятель, маршал авиации.
С 1962 по 1965 год — начальник Генерального штаба авиации Национальной армии Индонезии. После провала попытки государственного переворота, организованной левой военной группировкой Движение 30 сентября, обвинён в сотрудничестве с мятежниками и приговорён к пожизненному заключению, позже амнистирован. Умер в 2009 году в Джакарте.
Биография
Омар Дани родился в 1924 году в Суракарте.
До начала своей военной карьеры сменил множество профессий — работал на плантации, на правительственной радиостанции, в министерстве информации и, наконец, в банке. В 1950 году поступил в Академию военно-воздушных сил; в 1956 году был направлен в Великобританию, где обучался в Королевском командно-штабном колледже военно-воздушных сил в Эндовере (англ. RAF Staff College, Andover).
В январе 1962 года назначен начальником Генерального штаба авиации Национальной армии Индонезии. Поддержал действия левой военной группировки Движение 30 сентября, осуществившую в ночь с 30 сентября на 1 октября 1965 года попытку государственного переворота. После провала попытки переворота и прихода к власти генерала Сухарто был арестован и приговорён к пожизненному заключению. В 1995 году амнистирован. Умер 24 июля 2009 года, в возрасте 85 лет.
Напишите отзыв о статье "Дани, Омар"
Литература
- Soerodjo, Benedicta and Soeparno, JMV (2001), Tuhan, Pergunakanlah Hati, Pikiran dan Tanganku—Pledoi Omar Dani (God, Use My Heart, Mind and Hands—Omar Dani’s Testimony), PT Media Lintas Inti Nusantara, Jakarta, ISBN 979-8933-32-X
|
Это заготовка статьи о военном деятеле. Вы можете помочь проекту, дополнив её. |
Это заготовка статьи о человеке из Индонезии. Вы можете помочь проекту, дополнив её. |
Отрывок, характеризующий Дани, Омар
Во время длинного их разговора в середу вечером, Сперанский не раз говорил: «У нас смотрят на всё, что выходит из общего уровня закоренелой привычки…» или с улыбкой: «Но мы хотим, чтоб и волки были сыты и овцы целы…» или: «Они этого не могут понять…» и всё с таким выраженьем, которое говорило: «Мы: вы да я, мы понимаем, что они и кто мы ».Этот первый, длинный разговор с Сперанским только усилил в князе Андрее то чувство, с которым он в первый раз увидал Сперанского. Он видел в нем разумного, строго мыслящего, огромного ума человека, энергией и упорством достигшего власти и употребляющего ее только для блага России. Сперанский в глазах князя Андрея был именно тот человек, разумно объясняющий все явления жизни, признающий действительным только то, что разумно, и ко всему умеющий прилагать мерило разумности, которым он сам так хотел быть. Всё представлялось так просто, ясно в изложении Сперанского, что князь Андрей невольно соглашался с ним во всем. Ежели он возражал и спорил, то только потому, что хотел нарочно быть самостоятельным и не совсем подчиняться мнениям Сперанского. Всё было так, всё было хорошо, но одно смущало князя Андрея: это был холодный, зеркальный, не пропускающий к себе в душу взгляд Сперанского, и его белая, нежная рука, на которую невольно смотрел князь Андрей, как смотрят обыкновенно на руки людей, имеющих власть. Зеркальный взгляд и нежная рука эта почему то раздражали князя Андрея. Неприятно поражало князя Андрея еще слишком большое презрение к людям, которое он замечал в Сперанском, и разнообразность приемов в доказательствах, которые он приводил в подтверждение своих мнений. Он употреблял все возможные орудия мысли, исключая сравнения, и слишком смело, как казалось князю Андрею, переходил от одного к другому. То он становился на почву практического деятеля и осуждал мечтателей, то на почву сатирика и иронически подсмеивался над противниками, то становился строго логичным, то вдруг поднимался в область метафизики. (Это последнее орудие доказательств он особенно часто употреблял.) Он переносил вопрос на метафизические высоты, переходил в определения пространства, времени, мысли и, вынося оттуда опровержения, опять спускался на почву спора.