Данциг, Шарль

Шарль Данциг

Шарль Данци́г (фр. Charles Dantzig; род. 7 октября 1961 года, Тарб) — французский писатель и издатель.

Биография

Образование

Родился в городе Тарб в семье профессоров медицины. Получив степень бакалавра, ради любви к литературе, отказывается от пути подражания родителям. Отказывается также и от поступления в престижный класс «hypokhâgne» (Classes préparatoires littéraires) для подготовки в Высшую нормальную школу. Он завершает свой академический путь докторской диссертацией на тему «Свободы воздуха». Это не сборник стихов, а научная работа о правах перевозки, предоставленных государствами авиатранспортным предприятиям. Что он думает о тулузском юридическом факультете? "Это лучший из факультетов, так как весь свой первый курс я смог посвятить чтению до тех пор непрочитанного романа «В поисках утраченного времени».

Защитив докторскую диссертацию в Париже, 28-летний Шарль Данциг публикует свой первый очерк — «Реми де Гурмон: милый старый Олень!» (Remy de Gourmont, Cher vieux Daim !, Le Rocher) — и одновременно первый сборник стихов — «Водитель всегда один» (Le chauffeur est toujours seul, La Différence). Его приветствуют критики того времени, Анжело Ринальди и Бернар Франк.

Писатель и издатель

Шарль Данциг поступает в издательский дом «Les Belles Lettres», где создает три книжных серии и руководит ими: «Briques», посвящённую современной литературе, «Eux & nous», в которой французские писатели обсуждают авторов классической древности, и «Trésors de la nouvelle». Он издает первый французский перевод сборника стихов Фрэнсис Скотта Фицджеральда — «Тысяча и одно судно» (Mille et un navires), сам переводит его пьесу «Овощ», а также хроники Оскара Уальда — «Аристотель за чаепитием» (Aristote à l’heure du thé) (первое французское издание). Шарль Данциг публикует полное собрание сочинений Марселя Швоба («Творчество» Œuvres, Les Belles Lettres), а также несколько поэтических антологий, среди которых можно назвать «Антологию символистской поэзии» (Anthologie de la poésie symboliste), «Антологию греческой классической поэзии» (Anthologie de la poésie grecque), и антологию стихотворений Вольтера.

Издательство «Les Belles Lettres» издаёт его новые очерки — «Нет Индокитая» (Il n’y a pas d’Indochine, 1995), «Война с клише» (La guerre du cliché, 1998), а также сборники его стихов — «Да наступит век» (Que le siècle commence, 1996, получивший премию Поля Верлена), «Что на самом деле происходит в тканях Жуи» (Ce qui se passe vraiment dans les toiles de Jouy, 1999), и «Зачем нужны самолёты?» (A quoi servent les avions?, 2001), в котором одно стихотворение предчувствует события 11 сентября 2001 года. Первая антология его стихов появляется в 2003 под названием «На память о дальних плаваниях» (En souvenir des long-courriers). В 2003 году также издается сборник стихотворений о животных — «Бестиарий» (Bestiaire).

К этому времени он начинает сотрудничать в издательстве «Grasset», где становится издателем. Там же он руководит книжной серией «Les Cahiers rouges», которой придал новый импульс, благодаря публикации таких классических текстов, как «Химерный горизонт» Жана де Ла Виль де Мирмон (Jean de La Ville de Mirmont, L’horizon chimérique), «Обожаю» Жана Деборде (Jean Desbordes, J’adore), а также трудов крупных мемориалистов XX-го века, таких, как Харольда Никольсона >Harold Nicolson), Джорджа Мура и Робера де Сен-Жана (Robert de Saint-Jean). Он печатает неизданные лекции Сэмюеэла Беккета (Brigitte le Juez, Beckett avant la lettre), хроники журнала «Le Monde» Бернара Франка — «5 улица Итальянцев» (5, rue des Italiens), неизданный роман Трумана Капоте — «Переход через лето» (La traversée de l'été). Он также является издателем трудов Дани Лаферрьера, Филиппа Вилена и Адриана Гётца, а также многочисленных важнейших биографий (Ирины Немировской, Паскаля Жардена, Жюля Мишле).

С 2006 по 2008 год Шарль Данциг составляет эпилоги журнала «Magazine littéraire», на разные темы, от «франкофонии» до «писателей и психоанализ». В сентябре 2011 он становится фельетонистом в том же «Magazine littéraire», возобновляя этим традицию фельетона, утраченную со смерти Бернара Франка. Он одновременно становится продюсером на радио «France culture» передачи «профессиональная тайна», в которой обсуждаются условия художественного творчества. В июне 2011, вместе с Артуром Шевалье, Домиником Фернандесом и Бенуа Фуксом, он воссоздает и возглавляет «Stendhal club» (количество членов которого ограничено числом 12). «Stendhal club» выпускает в марте 2012 года первый номер своего журнала, положительно встреченный критикой.

В номере газеты «Le Monde» от 18 марта 2012, Шарль Данциг печатает открытую трибуну, озаглавленную «О популизме в литературе», в которой он осуждает заражение литературы заботой о сюжете, явление которое, по его мнению, опасно по отношению к её эстетическому призванию. Эта рубрика вызывает широкий литературный спор. Несколько писателей отвечают; вопросу посвящается специальное досье в журнале «Transfuge», рубрика немедленно переведена за рубежом.

В октябре 2010 Шарль Данциг получает Гран-при Жана Жионо (Grand prix Jean-Giono) за всё своё творчество.

Творчество

Романы

Его первый роман — «Варенья из преступлений» (Confitures de crimes) — выходит в издательстве «Les Belles Lettres» в 1993. Это рассказ о том, как поэт становится президентом республики. И что же делает этот поэт, после того, как его выбрали? Он объявляет войну. Это первое выражение в беллетристике пристрастия Данцига к литературе, а также его иронии по отношению к позам и комедиям.

Его второй роман — «Наши торопливые жизни» (Nos vies hâtives) — выходит у «Grasset» в 2001 и удостоен премии Жана Фрёстье (Prix Jean-Freustié) и премии Роже-Нимье (Prix Roger-Nimier).

Вслед за этим выходит в свет в 2003 его третий роман — «Любовный фильм» (Un film d’amour). Этот «хоровой» роман с затейливой структурой представляет собой транскрипцию телевизионного документального фильма, посвященного молодому погибшему кинорежиссеру по имени Бирбийаз. «Эта умная с первой до последней строчки книга, которую принимаешь сначала за формалистическую фантазию, пока не поймешь, что она стремится к некоей тотальности, как и все великие произведения и оставляет на пути свой заявленный сюжет — портрет Бирбийаза, наырисовыванный методом исключения, с тем, чтобы перейти к брату, его двойнику и противоположности» (Жак Дрийон, журнал «Le nouvel Observateur», 16 октября 2003).

Его четвёртый роман — «Меня зовут Франсуа» (Je m’appelle François) — выходит в 2007, также у «Grasset». Роман основан на реальном событии, жизни Христофа Рокенкура, которую автор переделывает и преобразует, вырисовывая его судьбу.

В августе 2011 года выходит в свет «В самолете по пути в Каракас» (Dans un avion pour Caracas), роман, действие которого полностью развертывается во время перелета из Парижа в Каракас. Повествователь едет искать друга, пропавшего в столице Венесуэлы. Он типичный представитель французских интеллектуалов, стоящих на грани между философией и беллетристикой, и которых Данциг называет «задевателями литературы». Почему он поехал к Уго Чавесу? Является ли это портретом последнего из ангажированных писателей? Жестоким портретом дружбы? Портретом героя в отсутствии героя? Все это вместе взятое, наверное.

Очерки

В 2005 году выходит в свет «Эгоистический словарь французской литературы» (Dictionnaire égoïste de la littérature française), получивший многочисленные премии, среди которых премия Декабря (Prix Décembre) и премия Эссе французской Академии. В этом очерке Данциг открывает совершенно новую форму, предоставляющую ему полную свободу для изложения своего эстетического взгляда на литературу, с многочисленными стилистическими комментариями. Произведение встречает большой успех среди критиков и читателей не только во Франции, но и за рубежом, и было оценено как литературное событие года.

«Бестселлер франкоязычного мира „Эгоистический словарь французской литературы“ Шарля Данцига — исключительное начинание, и кто ожидает найти в этой книге скучную эрудицию будет либо разочарован, либо, вероятнее всего, приятно удивлён. Пристрастный, шаловливый, задорный Данциг также очень доступен, забавен и поучителен. Это изящный писатель, и явно увлечённый книгами.» Патрик МакГиннесс, «Times Literary supplement», 14 июля 2006.

В январе 2009 Грассет публикует новое произведение Шарля Данцига — «Капризную энциклопедию всего и ничего» (Encyclopédie capricieuse du tout et de rien), которая встречает большой успех среди критиков и о которой пишут на первой полосе газеты «Le Monde», добавив иллюстрацию Плантю (Plantu). В мае 2009 в результате единогласного голосования писателю присваивают премию Дюмениля (Prix Duménil). В этом очерке автор дает нам вновь ощутить всю ту же свободу тона и получить наслаждение от структуры, на вид причудливой, но в сущности своей очень искусной. Эта настольная книга воображения, являющаяся в равной мере и эссе, и вымыслом и стихотворением в прозе, состоит из 800 страниц разнообразных списков-перечней: «перечень пляжей в семь утра» «перечень облаков», «перечень о моде в Лондоне», «перечень книг, которые я бы мог написать», «перечень трагических животных»…

В 2010 Шарль Данциг выпускает свой очерк о чтении — «Зачем читать?» (Pourquoi lire?). Эта книга тоже сразу пользуется большим успехом и получает премию Гран-При Жана Жионо.

Поэзия

В январе 2010 одновременно в свет выходят два сборника стихов: собрание его новых стихотворений в серии «Bleue» издательства «Grasset» — «Пловцы» (Les Nageurs), являющее собой оду телу и мужской чувственности, что тут же превратило её в культовую гомосексуальную книгу, а также антологию его стихов вместе с новыми текстами и критическими очерками — «Дива с длинными ресницами» (La Diva aux longs cils), собранную Патриком МакГиннесс из Оксфордского университета. В это же время переиздаются в «Les Cahiers Rouges» его переводы Оскара Уайльда и Фрэнсис Скотта Фицджеральда.

Искусство

Шарль Данциг сотрудничает в журналах, посвященных искусству и эстетике, работает с такими художниками, как Филипп Конье (Philippe Cognée) и Антонио Сеги (Antonio Seguí). В 2007 он положил начало серии «Уголок желтой стены» в музее Лувра, рассуждая перед картиной Ван Дейка «Портрет князей Палатинов Шарль-Луи и Роберта». В качестве ассоциированного куратора выставки к открытию Центра Помпиду-Мец — «Шедевры?» — он размышляет о понятии шедевра в литературе. В 2011 он участвует в качестве референта в передаче «Avant-premières», представленной на канале «France 2» телеведущей Элизабет Чунги; однако остается там лишь несколько недель.

Признание и награды

В октябре 2010 Шарлю Данцигу присвоена премия гран-при Жана Жионо (Grand prix Jean-Giono) за всё его творчество.

Издания

• Очерки
  • «Реми де Гурмон: Милый старый Олень!» (Remy de Gourmont, Cher vieux Daim!, изд. «Le Rocher», 1990; 2-е издание : изд. «Grasset», 2008)
  • «Нет Индокитая» (Il n’y a pas d’Indochine, изд. «Les Belles Lettres», 1995)
  • «Война с клише» (La guerre du cliché, изд. «Les Belles Lettres», 1998)
  • «Эгоистический словарь французской литературы» (Dictionnaire égoïste de la littérature française, изд. «Grasset», 2005, и изд. « Le Livre de Poche», премия Декабря, премия Эссе французской Академии, гран-при читательниц журнала «Elle»)
  • «Капризная энциклопедия всего и ничего» (Encyclopédie capricieuse du tout et de rien, изд. «Grasset», 2009, премия Duménil)
  • «Зачем читать?» (Pourquoi lire?, изд. «Grasset», 2010, гран-при Жионо)
• Стихи
  • «Водитель всегда один» (Le chauffeur est toujours seul, изд. «La Différence», 1995)
  • «Да начтупит век» (Que le siècle commence, изд. «Les Belles Lettres», 1996, премия Поля Верлена)
  • «Что в самом деле происходит в тканях Жуи» (Ce qui se passe vraiment dans les toiles de Jouy, изд. «Les Belles Lettres», 1999)
  • «Зачем нужны самолеты?» (À quoi servent les avions, изд. «Les Belles Lettres», 2001) — книга, в которой Данциг воображает обрушение башен-близнецов до терактов 11 сентября. По этому поводу, он напишет : "Некоторые мне сказали: таково могущество поэзии, что она предчувствует события. Я в этом не уверен. (…) Поэзия скорее рассуждает нежели предчувствует. Её конечный итог, как и итог всякой литературы и даже любого художественного произведения искусства, есть мысль. Но вместо того, чтобы её достичь путём применения умозрительных построений, она этого достигает применением образов, подчиняясь требованиям ритма, иногда прозодии.
  • «На память о дальних плаваниях» (En souvenir des long-courriers, изд. «Les belles Lettres», 2003)
  • «Бестиарий с чернилами Мино» (Bestiaire, avec des encres de Mino, изд. "Les Belles Lettres, 2003)
  • «Дива с длинными ресницами» (La diva aux longs cils, изд. «Grasset», 2010)
  • «Пловцы» (Les Nageurs, изд. «Grasset», 2010)
• Романы
  • «Варенья из преступлений» (Confitures de crimes, изд. Les Belles Lettres, 1993)
  • «Наши торопливые жизни» (Nos vies hâtives, изд. «Grasset», 2001, и изд. «Le Livre de Poche», премия Жана Фрёстье, премия Роже-Нимье)
  • «Любовный фильм» (Un film d’amour, изд. «Grasset», 2003, и изд. «Le Livre de Poche»)
  • «Меня зовут Франсуа» (Je m’appelle François, изд. «Grasset», 2007, и изд. «Le Livre de Poche»)
  • «В самолете по пути в Каракас» (Dans un avion pour Caracas, изд. «Grasset», 2011)
• Переводы
  • Фрэнсис Скотт Фицджеральд, «Овощ» (Francis Scott Fitzgerald, Un légume, изд. «Grasset», серия «Les Cahiers rouges», 2010)
  • Оскар Уайльд, «Аристотель за чаепитием» (Oscar Wilde, Aristote à l’heure du thé, изд. «Grasset», серия "Les Cahiers rouges, 2010)

Отрывок, характеризующий Данциг, Шарль

– Вот так, важно, – радостно сказал задний, попав в ногу.
– Ваше сиятельство? А? Князь? – дрожащим голосом сказал подбежавший Тимохин, заглядывая в носилки.
Князь Андрей открыл глаза и посмотрел из за носилок, в которые глубоко ушла его голова, на того, кто говорил, и опять опустил веки.
Ополченцы принесли князя Андрея к лесу, где стояли фуры и где был перевязочный пункт. Перевязочный пункт состоял из трех раскинутых, с завороченными полами, палаток на краю березника. В березнике стояла фуры и лошади. Лошади в хребтугах ели овес, и воробьи слетали к ним и подбирали просыпанные зерна. Воронья, чуя кровь, нетерпеливо каркая, перелетали на березах. Вокруг палаток, больше чем на две десятины места, лежали, сидели, стояли окровавленные люди в различных одеждах. Вокруг раненых, с унылыми и внимательными лицами, стояли толпы солдат носильщиков, которых тщетно отгоняли от этого места распоряжавшиеся порядком офицеры. Не слушая офицеров, солдаты стояли, опираясь на носилки, и пристально, как будто пытаясь понять трудное значение зрелища, смотрели на то, что делалось перед ними. Из палаток слышались то громкие, злые вопли, то жалобные стенания. Изредка выбегали оттуда фельдшера за водой и указывали на тех, который надо было вносить. Раненые, ожидая у палатки своей очереди, хрипели, стонали, плакали, кричали, ругались, просили водки. Некоторые бредили. Князя Андрея, как полкового командира, шагая через неперевязанных раненых, пронесли ближе к одной из палаток и остановились, ожидая приказания. Князь Андрей открыл глаза и долго не мог понять того, что делалось вокруг него. Луг, полынь, пашня, черный крутящийся мячик и его страстный порыв любви к жизни вспомнились ему. В двух шагах от него, громко говоря и обращая на себя общее внимание, стоял, опершись на сук и с обвязанной головой, высокий, красивый, черноволосый унтер офицер. Он был ранен в голову и ногу пулями. Вокруг него, жадно слушая его речь, собралась толпа раненых и носильщиков.
– Мы его оттеда как долбанули, так все побросал, самого короля забрали! – блестя черными разгоряченными глазами и оглядываясь вокруг себя, кричал солдат. – Подойди только в тот самый раз лезервы, его б, братец ты мой, звания не осталось, потому верно тебе говорю…
Князь Андрей, так же как и все окружавшие рассказчика, блестящим взглядом смотрел на него и испытывал утешительное чувство. «Но разве не все равно теперь, – подумал он. – А что будет там и что такое было здесь? Отчего мне так жалко было расставаться с жизнью? Что то было в этой жизни, чего я не понимал и не понимаю».


Один из докторов, в окровавленном фартуке и с окровавленными небольшими руками, в одной из которых он между мизинцем и большим пальцем (чтобы не запачкать ее) держал сигару, вышел из палатки. Доктор этот поднял голову и стал смотреть по сторонам, но выше раненых. Он, очевидно, хотел отдохнуть немного. Поводив несколько времени головой вправо и влево, он вздохнул и опустил глаза.
– Ну, сейчас, – сказал он на слова фельдшера, указывавшего ему на князя Андрея, и велел нести его в палатку.
В толпе ожидавших раненых поднялся ропот.
– Видно, и на том свете господам одним жить, – проговорил один.
Князя Андрея внесли и положили на только что очистившийся стол, с которого фельдшер споласкивал что то. Князь Андрей не мог разобрать в отдельности того, что было в палатке. Жалобные стоны с разных сторон, мучительная боль бедра, живота и спины развлекали его. Все, что он видел вокруг себя, слилось для него в одно общее впечатление обнаженного, окровавленного человеческого тела, которое, казалось, наполняло всю низкую палатку, как несколько недель тому назад в этот жаркий, августовский день это же тело наполняло грязный пруд по Смоленской дороге. Да, это было то самое тело, та самая chair a canon [мясо для пушек], вид которой еще тогда, как бы предсказывая теперешнее, возбудил в нем ужас.
В палатке было три стола. Два были заняты, на третий положили князя Андрея. Несколько времени его оставили одного, и он невольно увидал то, что делалось на других двух столах. На ближнем столе сидел татарин, вероятно, казак – по мундиру, брошенному подле. Четверо солдат держали его. Доктор в очках что то резал в его коричневой, мускулистой спине.
– Ух, ух, ух!.. – как будто хрюкал татарин, и вдруг, подняв кверху свое скуластое черное курносое лицо, оскалив белые зубы, начинал рваться, дергаться и визжат ь пронзительно звенящим, протяжным визгом. На другом столе, около которого толпилось много народа, на спине лежал большой, полный человек с закинутой назад головой (вьющиеся волоса, их цвет и форма головы показались странно знакомы князю Андрею). Несколько человек фельдшеров навалились на грудь этому человеку и держали его. Белая большая полная нога быстро и часто, не переставая, дергалась лихорадочными трепетаниями. Человек этот судорожно рыдал и захлебывался. Два доктора молча – один был бледен и дрожал – что то делали над другой, красной ногой этого человека. Управившись с татарином, на которого накинули шинель, доктор в очках, обтирая руки, подошел к князю Андрею. Он взглянул в лицо князя Андрея и поспешно отвернулся.
– Раздеть! Что стоите? – крикнул он сердито на фельдшеров.
Самое первое далекое детство вспомнилось князю Андрею, когда фельдшер торопившимися засученными руками расстегивал ему пуговицы и снимал с него платье. Доктор низко нагнулся над раной, ощупал ее и тяжело вздохнул. Потом он сделал знак кому то. И мучительная боль внутри живота заставила князя Андрея потерять сознание. Когда он очнулся, разбитые кости бедра были вынуты, клоки мяса отрезаны, и рана перевязана. Ему прыскали в лицо водою. Как только князь Андрей открыл глаза, доктор нагнулся над ним, молча поцеловал его в губы и поспешно отошел.
После перенесенного страдания князь Андрей чувствовал блаженство, давно не испытанное им. Все лучшие, счастливейшие минуты в его жизни, в особенности самое дальнее детство, когда его раздевали и клали в кроватку, когда няня, убаюкивая, пела над ним, когда, зарывшись головой в подушки, он чувствовал себя счастливым одним сознанием жизни, – представлялись его воображению даже не как прошедшее, а как действительность.
Около того раненого, очертания головы которого казались знакомыми князю Андрею, суетились доктора; его поднимали и успокоивали.
– Покажите мне… Ооооо! о! ооооо! – слышался его прерываемый рыданиями, испуганный и покорившийся страданию стон. Слушая эти стоны, князь Андрей хотел плакать. Оттого ли, что он без славы умирал, оттого ли, что жалко ему было расставаться с жизнью, от этих ли невозвратимых детских воспоминаний, оттого ли, что он страдал, что другие страдали и так жалостно перед ним стонал этот человек, но ему хотелось плакать детскими, добрыми, почти радостными слезами.
Раненому показали в сапоге с запекшейся кровью отрезанную ногу.
– О! Ооооо! – зарыдал он, как женщина. Доктор, стоявший перед раненым, загораживая его лицо, отошел.
– Боже мой! Что это? Зачем он здесь? – сказал себе князь Андрей.
В несчастном, рыдающем, обессилевшем человеке, которому только что отняли ногу, он узнал Анатоля Курагина. Анатоля держали на руках и предлагали ему воду в стакане, края которого он не мог поймать дрожащими, распухшими губами. Анатоль тяжело всхлипывал. «Да, это он; да, этот человек чем то близко и тяжело связан со мною, – думал князь Андрей, не понимая еще ясно того, что было перед ним. – В чем состоит связь этого человека с моим детством, с моею жизнью? – спрашивал он себя, не находя ответа. И вдруг новое, неожиданное воспоминание из мира детского, чистого и любовного, представилось князю Андрею. Он вспомнил Наташу такою, какою он видел ее в первый раз на бале 1810 года, с тонкой шеей и тонкими рукамис готовым на восторг, испуганным, счастливым лицом, и любовь и нежность к ней, еще живее и сильнее, чем когда либо, проснулись в его душе. Он вспомнил теперь ту связь, которая существовала между им и этим человеком, сквозь слезы, наполнявшие распухшие глаза, мутно смотревшим на него. Князь Андрей вспомнил все, и восторженная жалость и любовь к этому человеку наполнили его счастливое сердце.
Князь Андрей не мог удерживаться более и заплакал нежными, любовными слезами над людьми, над собой и над их и своими заблуждениями.
«Сострадание, любовь к братьям, к любящим, любовь к ненавидящим нас, любовь к врагам – да, та любовь, которую проповедовал бог на земле, которой меня учила княжна Марья и которой я не понимал; вот отчего мне жалко было жизни, вот оно то, что еще оставалось мне, ежели бы я был жив. Но теперь уже поздно. Я знаю это!»


Страшный вид поля сражения, покрытого трупами и ранеными, в соединении с тяжестью головы и с известиями об убитых и раненых двадцати знакомых генералах и с сознанием бессильности своей прежде сильной руки произвели неожиданное впечатление на Наполеона, который обыкновенно любил рассматривать убитых и раненых, испытывая тем свою душевную силу (как он думал). В этот день ужасный вид поля сражения победил ту душевную силу, в которой он полагал свою заслугу и величие. Он поспешно уехал с поля сражения и возвратился к Шевардинскому кургану. Желтый, опухлый, тяжелый, с мутными глазами, красным носом и охриплым голосом, он сидел на складном стуле, невольно прислушиваясь к звукам пальбы и не поднимая глаз. Он с болезненной тоской ожидал конца того дела, которого он считал себя причиной, но которого он не мог остановить. Личное человеческое чувство на короткое мгновение взяло верх над тем искусственным призраком жизни, которому он служил так долго. Он на себя переносил те страдания и ту смерть, которые он видел на поле сражения. Тяжесть головы и груди напоминала ему о возможности и для себя страданий и смерти. Он в эту минуту не хотел для себя ни Москвы, ни победы, ни славы. (Какой нужно было ему еще славы?) Одно, чего он желал теперь, – отдыха, спокойствия и свободы. Но когда он был на Семеновской высоте, начальник артиллерии предложил ему выставить несколько батарей на эти высоты, для того чтобы усилить огонь по столпившимся перед Князьковым русским войскам. Наполеон согласился и приказал привезти ему известие о том, какое действие произведут эти батареи.
Адъютант приехал сказать, что по приказанию императора двести орудий направлены на русских, но что русские все так же стоят.
– Наш огонь рядами вырывает их, а они стоят, – сказал адъютант.
– Ils en veulent encore!.. [Им еще хочется!..] – сказал Наполеон охриплым голосом.
– Sire? [Государь?] – повторил не расслушавший адъютант.
– Ils en veulent encore, – нахмурившись, прохрипел Наполеон осиплым голосом, – donnez leur en. [Еще хочется, ну и задайте им.]
И без его приказания делалось то, чего он хотел, и он распорядился только потому, что думал, что от него ждали приказания. И он опять перенесся в свой прежний искусственный мир призраков какого то величия, и опять (как та лошадь, ходящая на покатом колесе привода, воображает себе, что она что то делает для себя) он покорно стал исполнять ту жестокую, печальную и тяжелую, нечеловеческую роль, которая ему была предназначена.
И не на один только этот час и день были помрачены ум и совесть этого человека, тяжеле всех других участников этого дела носившего на себе всю тяжесть совершавшегося; но и никогда, до конца жизни, не мог понимать он ни добра, ни красоты, ни истины, ни значения своих поступков, которые были слишком противоположны добру и правде, слишком далеки от всего человеческого, для того чтобы он мог понимать их значение. Он не мог отречься от своих поступков, восхваляемых половиной света, и потому должен был отречься от правды и добра и всего человеческого.
Не в один только этот день, объезжая поле сражения, уложенное мертвыми и изувеченными людьми (как он думал, по его воле), он, глядя на этих людей, считал, сколько приходится русских на одного француза, и, обманывая себя, находил причины радоваться, что на одного француза приходилось пять русских. Не в один только этот день он писал в письме в Париж, что le champ de bataille a ete superbe [поле сражения было великолепно], потому что на нем было пятьдесят тысяч трупов; но и на острове Св. Елены, в тиши уединения, где он говорил, что он намерен был посвятить свои досуги изложению великих дел, которые он сделал, он писал: