Дараган, Юрий

Юрий Дараган
Юрій Дараган
Дата рождения:	16 марта 1894(1894-03-16)
Место рождения:	Елисаветград, Херсонская губерния, Российская империя
Дата смерти:	17 марта 1926(1926-03-17) (32 года)
Место смерти:	Плешов, Чехословакия
Род деятельности:	поэт
Язык произведений:	украинский, русский

Юрий Дараган (укр. Юрій Дараган; 1894—1926) — украинский поэт, у которого впервые отчётливо обрисовался комплекс идей и чувств, характерный для «пражской школы».

Биография

Родился в семье инженера. Отец — украинец, мать — грузинка. Отец умер за три месяца до рождения сына. Вскоре после рождения Юрия семья переехала в Тифлис, где малыша и крестили.

Учился в Тираспольской реальной школе, но закончить её не пришлось из-за мобилизации. Подпоручик российской армии.

После Февральской революции 1917 г. — в рядах войск УНР, сначала как командир пулемётной сотни в Житомирской военной школе, затем — старшина Каменецкой школы.

После поражения в освободительной борьбе вместе с другими солдатами в 1920 г. интернирован в лагеря для военнопленных в Польше (Ланцут, Вадовицы, Калиш, Щипёрно). Голодная и холодная жизнь в лагерях повлекла за собой тяжёлую болезнь.

После переезда в Прагу в 1923 году поступил в Украинский высший педагогический институт им. М. Драгоманова (не окончил).

Умер в туберкулёзном санатории «На Плеше». Похоронен на Ольшанском кладбище.

Творчество

Писал преимущественно на украинском. Первые русские стихи напечатал в 14 лет в журнале «Закавказье». Через два года дал цикл стихов в альманах «Поросль», а через три печатался в альманахе «Иммортели» и журнале «Хмель».

Вместе со своим земляком Евгением Маланюком в 1922—1923 гг. издавал журнал «Радуга», где печатал свои произведения.

Одним из первых украинских поэтов эмиграции обратил внимание на подзабытые старокиевские страницы. Стихи «Поход», «Киев», «Милуня», «Сваты», которые поэт напечатал в «Радуге», не только имели художественную ценность, но и стали определённым зачином разработки этой темы другими авторами.

В 1925 г. вышел единственный его сборник «Сагайдак», который, по словам критиков, тематически и идейно явился предвестником художественной платформы будущей пражской школы украинской поэзии.

Отрывок, характеризующий Дараган, Юрий

Анисья Федоровна охотно пошла своей легкой поступью исполнить поручение своего господина и принесла гитару.
Дядюшка ни на кого не глядя сдунул пыль, костлявыми пальцами стукнул по крышке гитары, настроил и поправился на кресле. Он взял (несколько театральным жестом, отставив локоть левой руки) гитару повыше шейки и подмигнув Анисье Федоровне, начал не Барыню, а взял один звучный, чистый аккорд, и мерно, спокойно, но твердо начал весьма тихим темпом отделывать известную песню: По у ли и ице мостовой. В раз, в такт с тем степенным весельем (тем самым, которым дышало всё существо Анисьи Федоровны), запел в душе у Николая и Наташи мотив песни. Анисья Федоровна закраснелась и закрывшись платочком, смеясь вышла из комнаты. Дядюшка продолжал чисто, старательно и энергически твердо отделывать песню, изменившимся вдохновенным взглядом глядя на то место, с которого ушла Анисья Федоровна. Чуть чуть что то смеялось в его лице с одной стороны под седым усом, особенно смеялось тогда, когда дальше расходилась песня, ускорялся такт и в местах переборов отрывалось что то.
– Прелесть, прелесть, дядюшка; еще, еще, – закричала Наташа, как только он кончил. Она, вскочивши с места, обняла дядюшку и поцеловала его. – Николенька, Николенька! – говорила она, оглядываясь на брата и как бы спрашивая его: что же это такое?
Николаю тоже очень нравилась игра дядюшки. Дядюшка второй раз заиграл песню. Улыбающееся лицо Анисьи Федоровны явилось опять в дверях и из за ней еще другие лица… «За холодной ключевой, кричит: девица постой!» играл дядюшка, сделал опять ловкий перебор, оторвал и шевельнул плечами.
– Ну, ну, голубчик, дядюшка, – таким умоляющим голосом застонала Наташа, как будто жизнь ее зависела от этого. Дядюшка встал и как будто в нем было два человека, – один из них серьезно улыбнулся над весельчаком, а весельчак сделал наивную и аккуратную выходку перед пляской.
– Ну, племянница! – крикнул дядюшка взмахнув к Наташе рукой, оторвавшей аккорд.
Наташа сбросила с себя платок, который был накинут на ней, забежала вперед дядюшки и, подперши руки в боки, сделала движение плечами и стала.
Где, как, когда всосала в себя из того русского воздуха, которым она дышала – эта графинечка, воспитанная эмигранткой француженкой, этот дух, откуда взяла она эти приемы, которые pas de chale давно бы должны были вытеснить? Но дух и приемы эти были те самые, неподражаемые, не изучаемые, русские, которых и ждал от нее дядюшка. Как только она стала, улыбнулась торжественно, гордо и хитро весело, первый страх, который охватил было Николая и всех присутствующих, страх, что она не то сделает, прошел и они уже любовались ею.
Она сделала то самое и так точно, так вполне точно это сделала, что Анисья Федоровна, которая тотчас подала ей необходимый для ее дела платок, сквозь смех прослезилась, глядя на эту тоненькую, грациозную, такую чужую ей, в шелку и в бархате воспитанную графиню, которая умела понять всё то, что было и в Анисье, и в отце Анисьи, и в тетке, и в матери, и во всяком русском человеке.