Даргинские языки

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
Даргинская
Таксон:

ветвь

Статус:

уязвимый

Ареал:

Дагестан

Число носителей:

в России 485 705[1]

Классификация
Категория:

Языки Евразии

Северокавказская надсемья

Нахско-дагестанская семья
Состав

6 групп

Время разделения:

III век до н. э.

Процент совпадений:

67%

Коды языковой группы
ISO 639-2:

ISO 639-5:

См. также: Проект:Лингвистика

Дарги́нские языки — ветвь нахско-дагестанских языков. Распространены среди даргинцев: на традиционной территории их проживания (в северо-восточной части горного Дагестана (Россия) — в Акушинском, Буйнакском, Сергокалинском, Левашинском, Дахадаевском, Кайтагском, Карабудахкентском и Агульском районах) и на равнине, куда после 1950-х гг. переселилась значительная их часть. Общее число говорящих на даргинских языках 485 705 человек (2010, перепись). Отдельные даргинские языки в переписи не учитываются; ниже приводятся оценки (2002) численности говорящих на них для традиционных территорий их распространения (в целом составляющие около половины от общего числа). На Украине число носителей даргинского языка 409 человек. На даргинском языке издаются газеты : Замана, Шила гIямру, Эркиндешличи, Сагаси гьуникад, Бархьдешла гьуни, Хайдакьла зяхIматчи, Мургукла анкъи, а также журналы — Дагъиста хьунул адам, Гьалмагъдеш, Дубурлан и Лачин.





Языки или диалекты

Традиционно даргинские языки считаются диалектами одного языка, хотя фактически представляют собой группу довольно далеко разошедшихся языков[2].

Официально все даргинские идиомы считаются диалектами единого языка, соответствующему единому народу — даргинцам. Как пишет Н. Р. Сумбатова (2013): «Эта традиция сложилась, очевидно, в двадцатые годы ХХ века — период советской политики „языкового строительства“, когда был создан даргинский литературный язык и даргинская письменность».

Тем не менее, степень различия между отдельными «диалектами» давно бросалась в глаза и даже при традиционном подходе термин «язык» применялся к некоторым периферийным «диалектам»: кубачинскому[3][4][5][6], мегебскому[7] и кайтагскому[8].

Уже пробные лексикостатистические подсчёты показали, что фактически даргинский представляет собой целую группу языков, по глубине (минимальный ПС = 68%,) сравнимую с германской или романской[9]. Собственно лингвистические различия между этими идиомами существенны на всех языковых уровнях[10]. В первом достаточно подробном анализе было выделено 11 языков[11]. По мере поступления новых данных классификация даргинских языков уточнялась. Сначала число выделяемых языков было увеличено до 17 языков[12][13]; затем их число сократилось до 12-13[14][15]. По мере дальнейшей полевой работы возможны новые изменения.

Взаимопонимание отсутствует между многими идиомами. Носители соседних идиомов часто пассивно знают язык друг друга и общаются по принципу «каждый на своём». Знание литературного языка среди даргинцев развито довольно слабо, и он, «как правило, не используется как средство коммуникации между носителями разных даргинских идиомов — в большинстве случаев в этой роли выступает русский»[16], поэтому носители не соседних и/или более далёких даргинских языков общаются между собой по-русски[17].

Сами даргинцы в основном считают свою речь диалектом. Частичным исключением являются кубачинцы, у которых сложилось мнение об этнической исключительности и как следствие — мнение о том, что их речь является отдельным языком

Распространённость

Распространён в Дагестане, Ставропольском крае, Калмыкии, Астраханской области России, а также в отдельных районах Киргизии, Узбекистана, Сирии и Турции.

В России даргинским языком владеют примерно 485,500 человек.

Состав

Состав даргинских языков до конца не установлен. Согласно последним исследованиям[14][15]:

  • Северо-центральная группа
  • Южная группа — языки этой группы образуют классический языковой континуум, в котором между крайними точками (Ашты и Танты) процент совпадений = 76%, а между соседними селениями процент совпадений не опускается ниже 91 %[14].
    • танты-сирхинский язык (сирхва-тантынский, сирхинско-тантынский)
      • тантынское наречие — с. Танты (Акушинский р-н), 0,8 тыс. чел.
      • сирхинское наречие (сиргинское, сюргинское; самоназвание: сирхӀва, сирхӀя; Sirhwa) — 57 селений (около 13 тыс. чел.) в Дахадаевском районн (верхний бассейн рек Хулахерк и Кинтуракотты). Многие периферийные сёла совершенно не изучены и могут скрывать неизвестные наречия и даже языки.
    • верхневуркунский язык (амухско-худуцско-кункинский)
      • кункинское наречие (самоназвание: кьункьила; Qunqi) — с. Кунки (781 ч.)
      • худуцкий диалект (самоназвание: худуцӀла; Khuduts) — с. Худуц (517 ч.)
      • амухский диалект (самоназвание: гӀамухъла; Amuq) — с. Амух (238 ч.), видимо также сс. Анклух и Шари (нет данных, все переселились на равнину).
    • санжи-ицаринский язык (нижневуркунский) — единство этого языка под большим вопросом: с одной стороны, процент совпадений между санжинским и ицаринским = 90%, с другой — между санжинским и амузги-ширинским процент совпадений = 90,5 %. То есть возможно, в один язык следует выделять два языка: санжи-амузги-ширинский и ицаринский.
      • санжинское наречие (самоназвание: sanǯi-la; Sanzhi) — ранее с. Санжи, ныне все → с. Дружба (150—200 чел.) Каякентского р-на
      • ицаринское наречие (самоназвание: ицӀарила; Icari, Itsari) — Ицари (209 ч.), → сёла в Кизлярском р-не (ок. 300 семей), возможно также Санакари, Чахрижи.
    • амузги-ширинский язык — фактически открыт московским лингвистом О. Беляевым в ходе полевых работ в 2012—2013 гг.
      • амузгинское наречие — с. Амузги, почти все переселились на равнину.
      • ширинское наречие — с. Шири (112 ч.), остальные переселились на равнину.
    • кубачи-аштынский язык (кубачинский)
      • кубачинское наречие (арбукское, урбукское, зирехгеранское; самоназвание: гӀугъбуганла; Kubachi) — пгт. Кубачи (2781 ч.), ещё несколько тысяч по всей России.
      • аштынское наречие (самоназвание: išt’a-la ʁaj; Ashti) — с. Ашты и с. Дирбаг Дахадаевского района; 725 ч. в горах.
      • сулевкайское наречие — с. Сулевкай → Сулевкент (2129 ч.; север Хасавюртовского р-на). Не исследовано.
  • Чирагский язык — Агульский р-н: Чираг (580 ч.).
  • Кайтагский язык (хайдакский, хайтакский) — 37 селений в Кайтагском р-не (ок. 20 тыс.).

История классификации

П. К. Услар (1892) делил даргинские диалекты на 3 типа:

  • акушинские — акушинский, цудахарский, усишинский, сирхинский, урахинский, мугинскй, муиринский, кадарский и кубачинский;
  • кайтагские
  • вуркунские — предположительно диалекты селений Ашты, Кунки, Худуц, Санжи, Анклух, Амух.

Позднее Быховская (1940) и Абдуллаев (1954) ввели деление на диалекты акушино-урахинского (АУ) и цудахарского типов по наличию/отсутствию геминированных согласных (преруптивов); а Гаприндашвили (1952) — на три группы (акушинские, урахинские и цудахарские). Из южно-даргинских (ЮД) у Абдуллаева упоминаются лишь сургинский (=сирхинский, иногда вкл. Худуц), тантинский, кубачинский (вкл. Сулерки и Амузги), кункинский, амухский. Позднее Гасанова добавила санжинский, ицаринский, чирагский.

Фактически диалекты акушино-урахинского типа — это севернодаргинский язык (за исклением мугинского и верхнемулебкинского), а цудахарского типа — все остальные языки. Ситуация аналогична, например, аварской и китайской[14].

Наконец 3. Гасанова (1971) отказалась от примитивной бинарной схемы и разделила даргинские диалекты на 13 групп.

Письменность и алфавит

Отдельные надписи на даргинских языках в арабской графике появляются с конца XV века. С 1928 используется письменность на основе латинской, а с 1938 — на основе русской графики. Литературный даргинский язык преподаётся в большинстве школ в традиционных районах проживания даргинцев, однако лишь ограниченно используется для общения между носителями разных даргинских языков, в основном северо-центральных.

Кириллический алфавит был принят в 1938 году[18]. В 1960-е годы была добавлена буква ПI пI.

А а Б б В в Г г Гъ гъ Гь гь ГӀ гӀ Д д
Е е Ё ё Ж ж З з И и Й й К к Къ къ
Кь кь КӀ кӀ Л л М м Н н О о П п ПӀ пӀ
Р р С с Т т ТӀ тӀ У у Ф ф Х х Хъ хъ
Хь хь ХӀ хӀ Ц ц ЦӀ цӀ Ч ч ЧӀ чӀ Ш ш Щ щ
Ъ ъ Ы ы Ь ь Э э Ю ю Я я

Лингвистическая характеристика

Фонология

По сравнению с другими нахско-дагестанскими языками фонетическая система даргинских языков проста.

В них нет шумных латеральных согласных, а во многих языках и лабиализованных. Для части даргинских языков (кубачинского, кайтагского и др.) характерны геминированные согласные, по наличию-отсутствию которых даргинские языки традиционно делились на языки акушинского и цудахарского типа.

Система гласных, включающая, как правило, 4 основные единицы (i, e, u, a), осложняется за счёт фарингализованных фонем. В ряде языков имеется противопоставление по наличию-отсутствию фарингализации, например, в ицаринском (где есть пары a — aI, u — uI), кубачинском (в котором эта оппозиция охватывает всю систему). Долгие гласные возникают, как правило, в результате стяжения; в некоторых языках противопоставление по долготе стало фонематичным. Ударение и просодия изучены слабо. Фарингализация — важный просодический признак. В ряде языков для выражения грамматических значений может использоваться словесное ударение.

Морфология

Имена существительные имеют категории числа, падежа и класса именного. В большинстве даргинских языков представлены 3 именных класса (мужской, женский, неличный); в мегебском языке именных классов четыре (2 женских класса — «матери» и «дочери»). Маркер согласования представлен обычно в глаголе, а также в некоторых прилагательных, местоимениях, наречиях и послелогах. Обычно он входит в состав приставки, реже — суффикса. Помимо грамматических падежей, в даргинских языках представлены от двух (эссив-латив и элатив) до четырёх (латив, эссив, элатив и директив) местных падежей и, как правило, 4-6 локативных серий. В большинстве даргинских языков морфологически различаются локализации «нахождение внутри полого предмета» и «нахождение в сплошной среде», в некоторых представлена типологически редкая локализация «нахождение перед ориентиром», которая может сочетаться с направлением движения; ср. кубач. хъалта-гьа-тталла ‘спереди-дома-вверх’ — хъалта-би-тталла ‘спереди-дома-туда’. 2 формы латива (суперлатив и иллатив), формально относящиеся к локативным падежам, часто имеют свойства грамматических падежей, выполняя ряд функций, типичных для дательного падежа. Множественное число выражается суффиксально, наблюдается также аблаут и омонимия числовых форм.

Система счисления десятичная.

Личные местоимения 1-го лица в ряде языков (чирагском, кайтагском) различают формы инклюзива и эксклюзива, в ицаринском наблюдается формальное совпадение местоимений 1-го и 2-го лица множественного числа.

Глагол во всех даргинских языках образует большое число видо-временных и модальных парадигм. Большая часть глагольных форм представляет собой комбинацию одной из личных форм глагола либо одной из глагольных основ и потенциально отделяемой от глагола частицы, выражающей лицо, время, отрицание, вопрос и т. п. Есть также несколько собственно синтетических форм и аналитических конструкций с личным глаголом в роли вспомогательного элемента. Система неличных форм включает простые и специализированные деепричастия, краткие и полные причастия и несколько отглагольных существительных, в том числе имена действия — герундий и маздар. В некоторых языках имеются спрягаемые формы конъюнктива, которым соответствует инфинитив в остальных даргинских языках Отрицание выражается вспомогательным глаголом или отрицательным префиксом, в ряде языков также редупликацией глагольной основы. Даргинские языки принадлежат к числу немногих нахско-дагестанских языков, имеющих развитое личное согласование. Правила контроля личного согласования сильно расходятся по языкам, но везде, как правило, учитывают лицо основных актантов предложения, иногда также роль семантическую. Имеется морфологический каузатив.

Для даргинских языков характерна типичная для нахско-дагестанских языков эргативная конструкция предложения. Сфера применения аффективной и антипассивной конструкций сравнительно узка.

История изучения

Первые серьёзное исследование одного из даргинских языков (урахинского) было предпринято в конце XIX века П. К. Усларом. Значительный вклад в изучение даргинских языков в XX веке внесли отечественные исследователи Л. И. Жирков, С. Н. Абдуллаев, З. Г. Абдуллаев, Ш. Г. Гаприндашвили, С. М. Гасанова, М.-Ш. А. Исаев, М.-С. М. Мусаев, Р. О. Муталов, С. М. Темирбулатова и, в особенности, А. А. Магометов, а также нидерландская учёная Хельма ван ден Берг. Степень изученности многих даргинских языков недостаточна. Отсутствуют подробные сведения о грамматике большинства из них, нет даргинско-русских словарей.

В последнее время в Москве сложилась рабочая группа лингвистов (Ю. А. Ландер, Н. Р. Сумбатова, Д. С. Ганенков, О. И. Беляев, Н. В. Сердобольская, Г. А. Мороз, Ю. Б. Коряков, М. Даниэль, Н. Добрушина и др.), активно работающих с даргинскими языками как по имеющимся описаниям, так и в полевых условиях (экспедиции в Амух, Шари, Кунки, Худуц, Танты, Ашты, Амузги, Кадар и другие селения). Немецкая исследовательница Д.Форкер изучает санжинское наречие.

Напишите отзыв о статье "Даргинские языки"

Примечания

  1. в мире 493 370 человекwww.ethnologue.com/language/dar [www.gks.ru/free_doc/new_site/population/demo/per-itog/tab6.xls Информационные материалы об окончательных итогах Всероссийской переписи населения 2010 года]
  2. [lingvarium.org/koryakov/works/Koryakov-2010-Jazyki_Rossii_Duma-zapros.pdf Языки, наречия, диалекты, говоры Российской Федерации] // Обзор по запросу Комитета по делам национальностей Государственной Думы Федерального Собрания Российской Федерации, 2010.
  3. Магометов 1963.
  4. Алексеев 2002.
  5. Алексеев, Перехвальская 2000.
  6. Магомедов 2010.
  7. Хайдаков 1985.
  8. Алексеев, Темирбулатова 2002.
  9. Алексеев 1999
  10. Сумбатова 2013: 27.
  11. Koryakov 2002.
  12. Коряков 2006: 33-36.
  13. Коряков, Сумбатова 2007.
  14. 1 2 3 4 Коряков 2012.
  15. 1 2 Koryakov 2013.
  16. Сумбатова 2013: 28
  17. Сумбатова 2013: 27-28
  18. Дагестанская правда. 14 февраля 1938

Литература

  • Абдуллаев З. Г. Даргинский язык. М., 1993. Т. 1-3.
  • Абдуллаев С. Н. Грамматика даргинского языка (фонетика и морфология). Махачкала, 1954.
  • Алексеев М. Е. Нахско-дагестанские языки // Языки мира: Кавказские языки. М.: Academia, 1999.
  • Алексеев М. Е. Кубачинский язык. // Языки народов России. Красная книга. Энциклопедический словарь-справочник. М.: Academia, 2002. С. 105—108.
  • Алексеев М. Е., Перехвальская Е. В. Кубачинцы и кубачинский (урбукский) язык. // Языки Российской Федерации и нового зарубежья. Статус и функции / Под ред. В.Ю Михальченко, Т. Б. Крючковой и др. М.: УРСС, 2000.
  • Алексеев М. Е., Темирбулатова С. М. Кайтагский язык. // Языки народов России. Красная книга. Энциклопедический словарь-справочник. М.: Academia, 2002. С. 82-85.
  • Быховская С. Л. Пережитки эксклюзива и энклюзива в даргинских диалектах // Язык и мышление. 17. М. — Л., 1940.
  • Гаприндашвили, Ш. Г. К вопросу о классификации диалектов и говоров даргинского языка // Тезисы докладов III (IX) научной сессии Института языкознания АН ГССР. Тбилиси, 1952.
  • Гаприндашвили Ш. Г. Фонетика даргинского языка. Тб., 1966.
  • Гасанова С. М. Очерки по даргинской диалектологии. Махачкала: : Дагестанский филиал Академии Наук СССР Институт истории, языка и литературы им. Г. Цадасы, 1970.
  • Жирков Л. И. Грамматика даргинского языка. М., 1926.
  • Коряков Ю. Б. Атлас кавказских языков. М.: Институт языкознания РАН, 2006.
  • Коряков Ю. Б. [lingvarium.org/koryakov/works/Korjakov-2012-Dargwa_Doklad2.pdf Лексикостатистическая классификация даргинских языков]. Доклад на московском семинаре по нахско-дагестанским языкам под руководством Н. Р. Сумбатовой, 30.10.2012. 2012
  • Коряков Ю. Б., Сумбатова Н. Р. Даргинские языки // Большая российская энциклопедия. Том. 8. ― М.: Научное изд-во «Большая российская энциклопедия», 2007. С. 328—329.
  • Магометов А. А. Кубачинский язык (исследование и тексты). Тб., 1963.
  • Магометов А. А. Мегебский диалект даргинского языка. Тб., 1982.
  • Магомедов А. Дж. Кубачинский язык и фольклор // Магамедов А. Дж., Саидов-Аккутта Н. И. Кубачинский язык и фольклор: исследования и материалы. Махачкала: ИЯЛИ ДНЦ РАН/Наука ДНЦ, 2010.
  • Мусаев М.-С. М. Даргинский язык // Кавказские языки. М., 2001. С. 357—369.
  • Мусаев М.-С. М. Даргинский язык. М., 2002.
  • Муталов Р. О. Глагол даргинского языка. Махачкала, 2002.
  • Сумбатова Н. Р. Типологическое и диахроническое исследование морфосинтаксиса (на материале языков даргинской группы). Дисс. докт. фил. н. М.: РГГУ, 2013.
  • Сумбатова Н. Р., Ландер Ю. А. Даргинский говор селения Танты: грамматический очерк, вопросы синтаксиса. Москва: Языки славянской культуры, 2014.
  • Темирбулатова С. М. Хайдакский диалект даргинского языка. Махачкала, 2004.
  • Услар П. К. Этнография Кавказа. Языкознание. V. Хюркилинский язык. Тифлис: Издание Управления Кавказского учебного округа, 1892.
  • Хайдаков С. М. Даргинский и мегебский языки (принципы словоизменения). М. Наука, 1985.
  • Belyaev, Oleg. [www.academia.edu/5827196/Optimal_agreement_at_m-structure_person_in_Dargwa Optimal agreement at m-structure: person in Dargwa] // Proceedings of the LFG13 Conference, 2013.
  • Belyaev, Oleg. [www.academia.edu/9725657/Participles_and_converbs_in_Dargwa Participles and converbs in Dargwa] // Oxford Comparative Philology Seminar. Dec 2, 2014
  • Berg, Helma van den. Dargi Folktales. Oral Stories from the Caucasus. With an Introduction to Dargi Grammar. Leiden, 2001.
  • Bouda, Karl. Die darginische Schriftsprache. (Beiträge zur kaukasischen und sibirischen Sprachwissenschaft, 4.). Leipzig, 1937.
  • Koryakov Y. B. Convergence and divergence in the classification of Dargwa languages // 46th Annual Meeting of the Societas Linguistica Europaea (SLE 2013). 18-21 September 2013. [sle2013.eu/downloads/SLE2013_Book_of_abstracts_part1_26aug2013.pdf Book of abstracts]. Part 1. Split: University of Split, 2013.
  • Koryakov, Yuri B. Atlas of the Caucasian languages. Moscow: Institute of Linguistics RAS, 2002.
  • Lander, Yury. [www.academia.edu/6516827/2014._Modifier_incorporation_in_Dargwa_nominals Modifier incorporation in Dargwa nominals] // HSE Working Papers. Ser. Linguistics. WP BRP 12/LNG/2014.
  • Sumbatova N.R., Mutalov R.O. A Grammar of Icari Dargwa. [Languages of the World Series 92]. München — Newcastle: LINCOM Europa, 2003.
Словари
  • Абдуллаев С. Н. Русско-даргинский словарь. Махачкала, 1948.
  • Исаев М.-Ш. А. Русско-даргинский словарь. Махачкала, 1988.

Ссылки

В Викисловаре список слов даргинского языка содержится в категории «Даргинский язык»
  • [bigenc.ru/text/1941121 Даргинские языки] / Ю. Б. Коряков, Н. Р. Сумбатова // Большая российская энциклопедия : [в 35 т.] / гл. ред. Ю. С. Осипов. — М. : Большая Российская энциклопедия, 2004—.</span>
  • Ю. Б. Коряков. [lingvarium.org/koryakov/works/Korjakov-2012-Dargwa_Doklad2.pdf Лексикостатистическая классификация даргинских языков]
  • З. Г. Абдуллаев. [www.durov.com/linguistics4/abdullayev-67.htm Даргинский язык]
  • [postnauka.ru/video/68680 Даргинский язык.] Лекция Нины Сумбатовой
  • [www.polit.ru/article/2012/04/10/sumbatova/ Дагестанские диалекты.] Лекция Нины Сумбатовой
  • [lingvarium.org/maps/caucas/8-dag.gif Лингвистическая карта Дагестана]

Отрывок, характеризующий Даргинские языки

Одна армия бежала, другая догоняла. От Смоленска французам предстояло много различных дорог; и, казалось бы, тут, простояв четыре дня, французы могли бы узнать, где неприятель, сообразить что нибудь выгодное и предпринять что нибудь новое. Но после четырехдневной остановки толпы их опять побежали не вправо, не влево, но, без всяких маневров и соображений, по старой, худшей дороге, на Красное и Оршу – по пробитому следу.
Ожидая врага сзади, а не спереди, французы бежали, растянувшись и разделившись друг от друга на двадцать четыре часа расстояния. Впереди всех бежал император, потом короли, потом герцоги. Русская армия, думая, что Наполеон возьмет вправо за Днепр, что было одно разумно, подалась тоже вправо и вышла на большую дорогу к Красному. И тут, как в игре в жмурки, французы наткнулись на наш авангард. Неожиданно увидав врага, французы смешались, приостановились от неожиданности испуга, но потом опять побежали, бросая своих сзади следовавших товарищей. Тут, как сквозь строй русских войск, проходили три дня, одна за одной, отдельные части французов, сначала вице короля, потом Даву, потом Нея. Все они побросали друг друга, побросали все свои тяжести, артиллерию, половину народа и убегали, только по ночам справа полукругами обходя русских.
Ней, шедший последним (потому что, несмотря на несчастное их положение или именно вследствие его, им хотелось побить тот пол, который ушиб их, он занялся нзрыванием никому не мешавших стен Смоленска), – шедший последним, Ней, с своим десятитысячным корпусом, прибежал в Оршу к Наполеону только с тысячью человеками, побросав и всех людей, и все пушки и ночью, украдучись, пробравшись лесом через Днепр.
От Орши побежали дальше по дороге к Вильно, точно так же играя в жмурки с преследующей армией. На Березине опять замешались, многие потонули, многие сдались, но те, которые перебрались через реку, побежали дальше. Главный начальник их надел шубу и, сев в сани, поскакал один, оставив своих товарищей. Кто мог – уехал тоже, кто не мог – сдался или умер.


Казалось бы, в этой то кампании бегства французов, когда они делали все то, что только можно было, чтобы погубить себя; когда ни в одном движении этой толпы, начиная от поворота на Калужскую дорогу и до бегства начальника от армии, не было ни малейшего смысла, – казалось бы, в этот период кампании невозможно уже историкам, приписывающим действия масс воле одного человека, описывать это отступление в их смысле. Но нет. Горы книг написаны историками об этой кампании, и везде описаны распоряжения Наполеона и глубокомысленные его планы – маневры, руководившие войском, и гениальные распоряжения его маршалов.
Отступление от Малоярославца тогда, когда ему дают дорогу в обильный край и когда ему открыта та параллельная дорога, по которой потом преследовал его Кутузов, ненужное отступление по разоренной дороге объясняется нам по разным глубокомысленным соображениям. По таким же глубокомысленным соображениям описывается его отступление от Смоленска на Оршу. Потом описывается его геройство при Красном, где он будто бы готовится принять сражение и сам командовать, и ходит с березовой палкой и говорит:
– J'ai assez fait l'Empereur, il est temps de faire le general, [Довольно уже я представлял императора, теперь время быть генералом.] – и, несмотря на то, тотчас же после этого бежит дальше, оставляя на произвол судьбы разрозненные части армии, находящиеся сзади.
Потом описывают нам величие души маршалов, в особенности Нея, величие души, состоящее в том, что он ночью пробрался лесом в обход через Днепр и без знамен и артиллерии и без девяти десятых войска прибежал в Оршу.
И, наконец, последний отъезд великого императора от геройской армии представляется нам историками как что то великое и гениальное. Даже этот последний поступок бегства, на языке человеческом называемый последней степенью подлости, которой учится стыдиться каждый ребенок, и этот поступок на языке историков получает оправдание.
Тогда, когда уже невозможно дальше растянуть столь эластичные нити исторических рассуждений, когда действие уже явно противно тому, что все человечество называет добром и даже справедливостью, является у историков спасительное понятие о величии. Величие как будто исключает возможность меры хорошего и дурного. Для великого – нет дурного. Нет ужаса, который бы мог быть поставлен в вину тому, кто велик.
– «C'est grand!» [Это величественно!] – говорят историки, и тогда уже нет ни хорошего, ни дурного, а есть «grand» и «не grand». Grand – хорошо, не grand – дурно. Grand есть свойство, по их понятиям, каких то особенных животных, называемых ими героями. И Наполеон, убираясь в теплой шубе домой от гибнущих не только товарищей, но (по его мнению) людей, им приведенных сюда, чувствует que c'est grand, и душа его покойна.
«Du sublime (он что то sublime видит в себе) au ridicule il n'y a qu'un pas», – говорит он. И весь мир пятьдесят лет повторяет: «Sublime! Grand! Napoleon le grand! Du sublime au ridicule il n'y a qu'un pas». [величественное… От величественного до смешного только один шаг… Величественное! Великое! Наполеон великий! От величественного до смешного только шаг.]
И никому в голову не придет, что признание величия, неизмеримого мерой хорошего и дурного, есть только признание своей ничтожности и неизмеримой малости.
Для нас, с данной нам Христом мерой хорошего и дурного, нет неизмеримого. И нет величия там, где нет простоты, добра и правды.


Кто из русских людей, читая описания последнего периода кампании 1812 года, не испытывал тяжелого чувства досады, неудовлетворенности и неясности. Кто не задавал себе вопросов: как не забрали, не уничтожили всех французов, когда все три армии окружали их в превосходящем числе, когда расстроенные французы, голодая и замерзая, сдавались толпами и когда (как нам рассказывает история) цель русских состояла именно в том, чтобы остановить, отрезать и забрать в плен всех французов.
Каким образом то русское войско, которое, слабее числом французов, дало Бородинское сражение, каким образом это войско, с трех сторон окружавшее французов и имевшее целью их забрать, не достигло своей цели? Неужели такое громадное преимущество перед нами имеют французы, что мы, с превосходными силами окружив, не могли побить их? Каким образом это могло случиться?
История (та, которая называется этим словом), отвечая на эти вопросы, говорит, что это случилось оттого, что Кутузов, и Тормасов, и Чичагов, и тот то, и тот то не сделали таких то и таких то маневров.
Но отчего они не сделали всех этих маневров? Отчего, ежели они были виноваты в том, что не достигнута была предназначавшаяся цель, – отчего их не судили и не казнили? Но, даже ежели и допустить, что виною неудачи русских были Кутузов и Чичагов и т. п., нельзя понять все таки, почему и в тех условиях, в которых находились русские войска под Красным и под Березиной (в обоих случаях русские были в превосходных силах), почему не взято в плен французское войско с маршалами, королями и императорами, когда в этом состояла цель русских?
Объяснение этого странного явления тем (как то делают русские военные историки), что Кутузов помешал нападению, неосновательно потому, что мы знаем, что воля Кутузова не могла удержать войска от нападения под Вязьмой и под Тарутиным.
Почему то русское войско, которое с слабейшими силами одержало победу под Бородиным над неприятелем во всей его силе, под Красным и под Березиной в превосходных силах было побеждено расстроенными толпами французов?
Если цель русских состояла в том, чтобы отрезать и взять в плен Наполеона и маршалов, и цель эта не только не была достигнута, и все попытки к достижению этой цели всякий раз были разрушены самым постыдным образом, то последний период кампании совершенно справедливо представляется французами рядом побед и совершенно несправедливо представляется русскими историками победоносным.
Русские военные историки, настолько, насколько для них обязательна логика, невольно приходят к этому заключению и, несмотря на лирические воззвания о мужестве и преданности и т. д., должны невольно признаться, что отступление французов из Москвы есть ряд побед Наполеона и поражений Кутузова.
Но, оставив совершенно в стороне народное самолюбие, чувствуется, что заключение это само в себе заключает противуречие, так как ряд побед французов привел их к совершенному уничтожению, а ряд поражений русских привел их к полному уничтожению врага и очищению своего отечества.
Источник этого противуречия лежит в том, что историками, изучающими события по письмам государей и генералов, по реляциям, рапортам, планам и т. п., предположена ложная, никогда не существовавшая цель последнего периода войны 1812 года, – цель, будто бы состоявшая в том, чтобы отрезать и поймать Наполеона с маршалами и армией.
Цели этой никогда не было и не могло быть, потому что она не имела смысла, и достижение ее было совершенно невозможно.
Цель эта не имела никакого смысла, во первых, потому, что расстроенная армия Наполеона со всей возможной быстротой бежала из России, то есть исполняла то самое, что мог желать всякий русский. Для чего же было делать различные операции над французами, которые бежали так быстро, как только они могли?
Во вторых, бессмысленно было становиться на дороге людей, всю свою энергию направивших на бегство.
В третьих, бессмысленно было терять свои войска для уничтожения французских армий, уничтожавшихся без внешних причин в такой прогрессии, что без всякого загораживания пути они не могли перевести через границу больше того, что они перевели в декабре месяце, то есть одну сотую всего войска.
В четвертых, бессмысленно было желание взять в плен императора, королей, герцогов – людей, плен которых в высшей степени затруднил бы действия русских, как то признавали самые искусные дипломаты того времени (J. Maistre и другие). Еще бессмысленнее было желание взять корпуса французов, когда свои войска растаяли наполовину до Красного, а к корпусам пленных надо было отделять дивизии конвоя, и когда свои солдаты не всегда получали полный провиант и забранные уже пленные мерли с голода.
Весь глубокомысленный план о том, чтобы отрезать и поймать Наполеона с армией, был подобен тому плану огородника, который, выгоняя из огорода потоптавшую его гряды скотину, забежал бы к воротам и стал бы по голове бить эту скотину. Одно, что можно бы было сказать в оправдание огородника, было бы то, что он очень рассердился. Но это нельзя было даже сказать про составителей проекта, потому что не они пострадали от потоптанных гряд.
Но, кроме того, что отрезывание Наполеона с армией было бессмысленно, оно было невозможно.
Невозможно это было, во первых, потому что, так как из опыта видно, что движение колонн на пяти верстах в одном сражении никогда не совпадает с планами, то вероятность того, чтобы Чичагов, Кутузов и Витгенштейн сошлись вовремя в назначенное место, была столь ничтожна, что она равнялась невозможности, как то и думал Кутузов, еще при получении плана сказавший, что диверсии на большие расстояния не приносят желаемых результатов.
Во вторых, невозможно было потому, что, для того чтобы парализировать ту силу инерции, с которой двигалось назад войско Наполеона, надо было без сравнения большие войска, чем те, которые имели русские.
В третьих, невозможно это было потому, что военное слово отрезать не имеет никакого смысла. Отрезать можно кусок хлеба, но не армию. Отрезать армию – перегородить ей дорогу – никак нельзя, ибо места кругом всегда много, где можно обойти, и есть ночь, во время которой ничего не видно, в чем могли бы убедиться военные ученые хоть из примеров Красного и Березины. Взять же в плен никак нельзя без того, чтобы тот, кого берут в плен, на это не согласился, как нельзя поймать ласточку, хотя и можно взять ее, когда она сядет на руку. Взять в плен можно того, кто сдается, как немцы, по правилам стратегии и тактики. Но французские войска совершенно справедливо не находили этого удобным, так как одинаковая голодная и холодная смерть ожидала их на бегстве и в плену.
В четвертых же, и главное, это было невозможно потому, что никогда, с тех пор как существует мир, не было войны при тех страшных условиях, при которых она происходила в 1812 году, и русские войска в преследовании французов напрягли все свои силы и не могли сделать большего, не уничтожившись сами.
В движении русской армии от Тарутина до Красного выбыло пятьдесят тысяч больными и отсталыми, то есть число, равное населению большого губернского города. Половина людей выбыла из армии без сражений.
И об этом то периоде кампании, когда войска без сапог и шуб, с неполным провиантом, без водки, по месяцам ночуют в снегу и при пятнадцати градусах мороза; когда дня только семь и восемь часов, а остальное ночь, во время которой не может быть влияния дисциплины; когда, не так как в сраженье, на несколько часов только люди вводятся в область смерти, где уже нет дисциплины, а когда люди по месяцам живут, всякую минуту борясь с смертью от голода и холода; когда в месяц погибает половина армии, – об этом то периоде кампании нам рассказывают историки, как Милорадович должен был сделать фланговый марш туда то, а Тормасов туда то и как Чичагов должен был передвинуться туда то (передвинуться выше колена в снегу), и как тот опрокинул и отрезал, и т. д., и т. д.
Русские, умиравшие наполовину, сделали все, что можно сделать и должно было сделать для достижения достойной народа цели, и не виноваты в том, что другие русские люди, сидевшие в теплых комнатах, предполагали сделать то, что было невозможно.
Все это странное, непонятное теперь противоречие факта с описанием истории происходит только оттого, что историки, писавшие об этом событии, писали историю прекрасных чувств и слов разных генералов, а не историю событий.
Для них кажутся очень занимательны слова Милорадовича, награды, которые получил тот и этот генерал, и их предположения; а вопрос о тех пятидесяти тысячах, которые остались по госпиталям и могилам, даже не интересует их, потому что не подлежит их изучению.
А между тем стоит только отвернуться от изучения рапортов и генеральных планов, а вникнуть в движение тех сотен тысяч людей, принимавших прямое, непосредственное участие в событии, и все, казавшиеся прежде неразрешимыми, вопросы вдруг с необыкновенной легкостью и простотой получают несомненное разрешение.
Цель отрезывания Наполеона с армией никогда не существовала, кроме как в воображении десятка людей. Она не могла существовать, потому что она была бессмысленна, и достижение ее было невозможно.
Цель народа была одна: очистить свою землю от нашествия. Цель эта достигалась, во первых, сама собою, так как французы бежали, и потому следовало только не останавливать это движение. Во вторых, цель эта достигалась действиями народной войны, уничтожавшей французов, и, в третьих, тем, что большая русская армия шла следом за французами, готовая употребить силу в случае остановки движения французов.
Русская армия должна была действовать, как кнут на бегущее животное. И опытный погонщик знал, что самое выгодное держать кнут поднятым, угрожая им, а не по голове стегать бегущее животное.



Когда человек видит умирающее животное, ужас охватывает его: то, что есть он сам, – сущность его, в его глазах очевидно уничтожается – перестает быть. Но когда умирающее есть человек, и человек любимый – ощущаемый, тогда, кроме ужаса перед уничтожением жизни, чувствуется разрыв и духовная рана, которая, так же как и рана физическая, иногда убивает, иногда залечивается, но всегда болит и боится внешнего раздражающего прикосновения.
После смерти князя Андрея Наташа и княжна Марья одинаково чувствовали это. Они, нравственно согнувшись и зажмурившись от грозного, нависшего над ними облака смерти, не смели взглянуть в лицо жизни. Они осторожно берегли свои открытые раны от оскорбительных, болезненных прикосновений. Все: быстро проехавший экипаж по улице, напоминание об обеде, вопрос девушки о платье, которое надо приготовить; еще хуже, слово неискреннего, слабого участия болезненно раздражало рану, казалось оскорблением и нарушало ту необходимую тишину, в которой они обе старались прислушиваться к незамолкшему еще в их воображении страшному, строгому хору, и мешало вглядываться в те таинственные бесконечные дали, которые на мгновение открылись перед ними.
Только вдвоем им было не оскорбительно и не больно. Они мало говорили между собой. Ежели они говорили, то о самых незначительных предметах. И та и другая одинаково избегали упоминания о чем нибудь, имеющем отношение к будущему.
Признавать возможность будущего казалось им оскорблением его памяти. Еще осторожнее они обходили в своих разговорах все то, что могло иметь отношение к умершему. Им казалось, что то, что они пережили и перечувствовали, не могло быть выражено словами. Им казалось, что всякое упоминание словами о подробностях его жизни нарушало величие и святыню совершившегося в их глазах таинства.
Беспрестанные воздержания речи, постоянное старательное обхождение всего того, что могло навести на слово о нем: эти остановки с разных сторон на границе того, чего нельзя было говорить, еще чище и яснее выставляли перед их воображением то, что они чувствовали.

Но чистая, полная печаль так же невозможна, как чистая и полная радость. Княжна Марья, по своему положению одной независимой хозяйки своей судьбы, опекунши и воспитательницы племянника, первая была вызвана жизнью из того мира печали, в котором она жила первые две недели. Она получила письма от родных, на которые надо было отвечать; комната, в которую поместили Николеньку, была сыра, и он стал кашлять. Алпатыч приехал в Ярославль с отчетами о делах и с предложениями и советами переехать в Москву в Вздвиженский дом, который остался цел и требовал только небольших починок. Жизнь не останавливалась, и надо было жить. Как ни тяжело было княжне Марье выйти из того мира уединенного созерцания, в котором она жила до сих пор, как ни жалко и как будто совестно было покинуть Наташу одну, – заботы жизни требовали ее участия, и она невольно отдалась им. Она поверяла счеты с Алпатычем, советовалась с Десалем о племяннике и делала распоряжения и приготовления для своего переезда в Москву.
Наташа оставалась одна и с тех пор, как княжна Марья стала заниматься приготовлениями к отъезду, избегала и ее.
Княжна Марья предложила графине отпустить с собой Наташу в Москву, и мать и отец радостно согласились на это предложение, с каждым днем замечая упадок физических сил дочери и полагая для нее полезным и перемену места, и помощь московских врачей.
– Я никуда не поеду, – отвечала Наташа, когда ей сделали это предложение, – только, пожалуйста, оставьте меня, – сказала она и выбежала из комнаты, с трудом удерживая слезы не столько горя, сколько досады и озлобления.
После того как она почувствовала себя покинутой княжной Марьей и одинокой в своем горе, Наташа большую часть времени, одна в своей комнате, сидела с ногами в углу дивана, и, что нибудь разрывая или переминая своими тонкими, напряженными пальцами, упорным, неподвижным взглядом смотрела на то, на чем останавливались глаза. Уединение это изнуряло, мучило ее; но оно было для нее необходимо. Как только кто нибудь входил к ней, она быстро вставала, изменяла положение и выражение взгляда и бралась за книгу или шитье, очевидно с нетерпением ожидая ухода того, кто помешал ей.
Ей все казалось, что она вот вот сейчас поймет, проникнет то, на что с страшным, непосильным ей вопросом устремлен был ее душевный взгляд.
В конце декабря, в черном шерстяном платье, с небрежно связанной пучком косой, худая и бледная, Наташа сидела с ногами в углу дивана, напряженно комкая и распуская концы пояса, и смотрела на угол двери.
Она смотрела туда, куда ушел он, на ту сторону жизни. И та сторона жизни, о которой она прежде никогда не думала, которая прежде ей казалась такою далекою, невероятною, теперь была ей ближе и роднее, понятнее, чем эта сторона жизни, в которой все было или пустота и разрушение, или страдание и оскорбление.
Она смотрела туда, где она знала, что был он; но она не могла его видеть иначе, как таким, каким он был здесь. Она видела его опять таким же, каким он был в Мытищах, у Троицы, в Ярославле.
Она видела его лицо, слышала его голос и повторяла его слова и свои слова, сказанные ему, и иногда придумывала за себя и за него новые слова, которые тогда могли бы быть сказаны.
Вот он лежит на кресле в своей бархатной шубке, облокотив голову на худую, бледную руку. Грудь его страшно низка и плечи подняты. Губы твердо сжаты, глаза блестят, и на бледном лбу вспрыгивает и исчезает морщина. Одна нога его чуть заметно быстро дрожит. Наташа знает, что он борется с мучительной болью. «Что такое эта боль? Зачем боль? Что он чувствует? Как у него болит!» – думает Наташа. Он заметил ее вниманье, поднял глаза и, не улыбаясь, стал говорить.