Философия индуизма

Статья из раздела Философия индуизма

Школы Санкхья · Йога · Ньяя · Вайшешика · Миманса · Веданта (Адвайта · Вишишта-адвайта · Двайта · Ачинтья-бхеда-абхеда)

Философы и мыслители Древние Вальмики · Капила · Патанджали · Гаутама · Канада · Джаймини · Вьяса · Маркандея · Яджнавалкья Средневековые Шанкара · Рамануджа · Мадхва · Нимбарка · Вишнусвами · Валлабха · Анандавардхана · Абхинавагупта · Мадхусудана · Намдев · Тукарам · Тулсидас · Кабир · Васугупта · Чайтанья Современные Ганди · Радхакришнан · Вивекананда · Рамана Махарши · Ауробиндо · Шивананда · Кумарасвами · Прабхупада · Анандамурти

Портал «Индуизм»

Философия индуизма развивалась на Индийском субконтиненте на протяжении более двух тысячелетий после окончания ведийского периода. На её основе появились шесть основных ортодоксальных, теистических школ индийской, или индуистской философии, называемых астика. Эти школы впоследствии отождествились с классическим индуизмом, который развился из древней ведийской религии.

Даршаны

Философия индуизма делится на шесть ортодоксальных (на санскрите астика) философских школ, или даршан, которые перечисляются ниже.

Санкхья

Санкхью принято считать древнейшей из ортодоксальных философских систем в индуизме, создание которой приписывается мудрецу Капиле. В санкхье утверждается, что всё на самом деле происходит от взаимодействия пуруши (духа или души) и пракрити (материи, творческой потенции, энергии). Существует бесконечное количество душ, обладающих индивидуальным сознанием. Пракрити или материи, присущи три основных качества: устойчивость (саттва), действие (раджас), и бездействие (тамас), которые известны как три гуны материальной природы. Взаимодействие душ и гун природы является причиной деятельности в материальном мире. Освобождение (мокша) достигается после того, как душа освобождается от влияния гун материальной природы. Хотя санкхья является дуалистической философией, существуют определённые различия между санкхьей и другими формами дуализма. На Западе, дуализм существует между умом и телом, тогда как в санкхье — между «Я» и материей. Понятие «Я» в санкхье имеет некоторое сходство с западной концепцией ума. Принято считать, что изначально санкхья была атеистической философией, которая позднее испытала влияние йоги и развилась в теистическое направление индийской философии.

Йога

В индийской философии, йога является одной из шести ортодоксальных философских школ. Основоположником этой школы считается Патанджали. Он систематизировал накопленный к тому времени теоретический и практический опыт и изложил его в тексте «Йога-сутры».

Философская система йоги очень близко связана со школой санкхья. Принимая психологию и метафизику санкхьи, йога является более теистической школой нежели санкхья, о чём свидетельствует добавление Божественного Существа к двадцати-пяти элементам санкхьи. Йога и санкхья очень близки друг к другу, по этому поводу Макс Мюллер говорил, что «в общественном мнении две философии различались как санкхья с Богом и санкхья без Бога». Тесную связь между санкхьей и йогой также объясняет Генрих Циммер:

Обе философии считаются в Индии близнецами, разными аспектами одной дисциплины. Санкхья обеспечивает основное теоретическое объяснение человеческой природы, перечисляя и давая определение её элементам, анализируя способы их взаимодействия в обусловленном состоянии (бандха), и описывая их состояние в освобождённом состоянии мокши, в то время как йога посвящена специфически определению движущей силы процесса освобождения, описанию практических методов для достижения этого освобождения...

Основным текстом школы йоги являются «Йога-сутры» Патанджали.

Ньяя

Философская школа ньяя базируется на «Ньяя-сутрах», которые были составлены Акшападой Гаутамой предположительно во II веке до н. э. Наиболее важным вкладом данной школы в развитие философии индуизма была её методология, которая основывалась на системе логики, впоследствии принятой большинством индийских философских школ. Это можно сравнить с отношением между западной наукой и философией, которая в основном произошла от аристотелевской логики.

Своими приверженцами, ньяя рассматривалась как нечто гораздо большее чем просто логика. Последователи ньяи верили в то, что обретение истинного знания было единственным путём для освобождения от страданий, и предприняли все усилия для определения источников этого истинного знания, учась отличать его от ложных предположений и взглядов. В ньяе существуют четыре источника знания: восприятие (пратьякша), умозаключение (анумана), сравнение (упамана), и слово авторитета или доказательства (шабда). Знание, обретаемое из одного из этих источников может быть истинным или неистинным. Ньяя определяет несколько критериев истинности. В этом смысле, ньяя представляет собой наиболее близкий индийский эквивалент аналитической философии. Поздние ньяики, в ответ по своей сути атеистическому буддизму, давали логические доказательства существования единственного в своём роде Ишвары. Значимым более поздним развитием в философии ньяи была система навья-ньяя.

Вайшешика

Школа вайшешики была основана риши Канадой и её отличал атомический плюрализм. Все объекты в материальной вселенной сводятся к определённым типам атомов, а Брахман рассматривается как изначальная сила, дающая этим атомам сознание.

Несмотря на то, что школа вайшешики вначале развивалась независимо от ньяи, из-за схожести своих метафизических концепций они впоследствии слились в одну. В своей классической форме, однако, школа вайшешики имеет одно значительное отличие от ньяи: там где ньяя принимает четыре источника истинного знания, вайшешика принимает только два — восприятие и умозаключение.

Миманса

Школа миманса (или ранняя, пурва-миманса) была основана Джаймини. Основной целью этой школы было установление авторитета Вед. Как следствие этого, наиболее ценным вкладом данной школы в развитие индуизма было формулирование правил интерпретации ведийского знания. Последователи мимансы полагают, что индивид должен обладать непоколебимой верой в Веды и регулярно проводить ведийские яджны — огненные жертвоприношения. Они верят в то, что сила ведийских мантр и огненных жертвоприношений поддерживает деятельность во Вселенной. Приверженцы мимансы придают большое значение дхарме, которая заключается для них в совершении ведийских ритуалов.

Школа мимансы принимала логические и философские учения других школ, но считала, что они не уделяли достаточного внимания правильной деятельности. Последователи мимансы полагали, что другие философские школы, основной целью которых являлась мокша, не предоставляли возможность полного освобождения от материальных желаний и ложного эго, по причине того, что стремились к освобождению просто основываясь на одном желании его достижения. Согласно мимансе, мокши можно достичь только посредством деятельности в соответствии с предписаниями Вед.

Позднее школа мимансы изменила свои взгляды и стала проповедовать доктрины Брахмана и свободы. Её последователи утверждали возможность освобождения души от оков материального существования посредством чистой, духовной деятельности. Влияние мимансы присутствует в практике современного индуизма, в особенности в том что касается ритуалов, церемоний и законов, которые испытали на себе значительное её влияние.

Веданта

Веданта, или поздняя, уттара-миманса, сосредоточена не на ритуальных предписаниях Брахман, а на философии, изложенной в Упанишадах.

В то время как традиционные ведийские ритуалы продолжали практиковаться, также начало развиваться понимание, более сориентированное на знании (джнане). Это были мистические аспекты ведийской религии, которые основывались на медитации, самодисциплине и духовном развитии, а не на ритуальных практиках.

Более философски сложная система веданты отражает основную сущность Вед, изложенную в Упанишадах. Веданта во многом основана на ведийской космологии, гимнах и философии. Одна из древнейших Упанишад, «Брихад-араньяка-упанишада», датируется приблизительно Х веком до н. э. Существует канон Упанишад, называемый муктика, состоящий из 108 Упанишад, из которых 11 составляют канон мукхья и рассматриваются как наиболее древние и значимые. Одним из основных вкладов ведантической мысли можно считать идею неотличности индивидуального сознания от сознания Верховного Брахмана.

Афоризмы «Веданта-сутр» представлены в загадочном, поэтическом стиле, который позволил самую различную их интерпретацию. Как следствие этого, веданта разделилась на шесть школ, каждая из которых дала своё толкование текстов и создала к ним свои собственные комментарии. Некоторые из них описываются ниже.

Адвайта

Адвайта часто рассматривается как наиболее известная из всех школ веданты. Адвайта в буквальном переводе означает «недвойственность». Её основоположником принято считать Шанкару (788—820), который продолжил философскую линию некоторых учителей Упанишад, в частности линию своего парама-гуру Гаудапады. Анализируя три стадии опыта, он установил единственную реальность Брахмана, в которой индивидуальная душа и Брахман едины и неотличимы. Личностный аспект Бога, Ишвара, выступает как манифестация Брахмана для материального ума индивида, ещё находящегося под влиянием иллюзорной потенции, называемой авидья.

Вишишта-адвайта

Рамануджа (1040—1137) выступил основным поборником концепции Всевышнего как имеющего определённые форму, имя и атрибуты. Он рассматривал Вишну как изначальную, личностную форму Абсолюта и учил, что реальность проявляется в трёх аспектах, как Вишну, как душа (джива), и как материя (пракрити). Из этих трёх, только Вишну обладает полной независимостью — от него зависит существование джив и пракрити. Поэтому, философская система Рамануджи известна как «особый монизм».

Двайта

Как и Рамануджа до него, Мадхвачарья (1238—1317) отождествил Брахман с Вишну, но его видение реальности отличалось плюрализмом. Согласно двайте, существует три основных реальности: Вишну, джива и пракрити, между которыми существуют пять основных различий:

1. Вишну отличен от джив
2. Вишну отличен от пракрити
3. Дживы отличны от пракрити
4. Каждая джива отлична от другой дживы
5. Пракрити отлична от другой пракрити

Дживы вечны по своей природе и всегда зависят от воли Вишну. Это богословие пытается разрешить проблему зла тем, что души вечны и никогда не были сотворены.

Двайта-адвайта (бхеда-абхеда)

Основоположником двайта-адвайты был вайшнавский философ XIII века Нимбарка, который предположительно был родом с территории современного штата Андхра-Прадеш. Согласно его философской системе, существует три категории реальности: Брахман, душа, и материя. Душа и материя отличаются от Брахмана тем, что они обладают другими, ограниченными, атрибутами и возможностями. Брахман вечно независим, тогда как душа и материя всегда находятся в зависимом положении. Таким образом, душа и материя в своём существовании отдельны от Брахмана, но при этом зависимы от него. Брахман выступает как верховный управляющий, душа — как наслаждающийся, а материя — как объект наслаждения. Высшими объектами поклонения выступают Кришна и его вечная возлюбленная Радха, всегда находящиеся в окружении тысяч девочек-пастушек гопи в своей небесной обители Голока Вриндаване. Поклонение Радхе и Кришне основывается на полной и самозабвенной преданности и любовном служении (бхакти). В двайта-адвайте, Радха-Кришна являются женской и мужской ипостасями Бога — изначальным источником безличного Брахмана и всего мироздания.

Шуддха-адвайта

Основоположником шуддха-адвайты был Валлабха (1479—1531), который был родом из региона Андхры, но впоследствии обосновался в Гуджарате. В шудха-адвайте, также как и в двайта-адвайте, Кришна-бхакти выступает как единственный способ для обретения мокши, которая заключается в достижения вечной обители Кришны в духовном мире — планеты Голока Вриндаваны. Утверждается, что эта планета, также как и все её обитатели, обладает природой сат-чит-ананда и является местом, где вечно осуществляются духовные игры Кришны и его спутников.

Ачинтья-бхеда-абхеда

См. также: Гаудия-вайшнавизм, Гаудия-вайшнавское богословие и Сваям-бхагаван

Основоположник философской системы ачинтья-бхеда-абхеды («непостижимого единства и различия») Чайтанья Махапрабху (1486—1534) сформулировал философию, представлявшую собой синтез между монистическими и дуалистическими концепциями. Он утверждал, что джива одновременно отлична и тождественна Кришне, которого Чайтанья определил как изначальную верховную форму Бога в индуизме. Согласно Чайтанье, эта не поддающаяся пониманию человеческого ума природа Бога, может быть осознана посредством практики процесса «любовного преданного служения» бхакти или бхакти-йоги. Эта концепция «непостижимого единства и различия» лежит в основе современных гаудия-вайшнавских движений, таких как Международное общество сознания Кришны (ИСККОН).

См. также

• Индийская философия

Литература

• Сатисчандра Чаттерджи, Дхирендрамохан Датта. Введение в индийскую философию = An Introduction to Indian Philosophy. — М.: Издательство иностранной литературы, 1955.
• Макс Мюллер. Шесть систем индийской философии = Six Systems of Indian Philosophy; Samkhya and Yoga, Naya and Vaiseshika. — М.: Искусство, 1995.
• Radhakrishnan S. A Sourcebook in Indian Philosophy. — Princeton University Press, 1967. — ISBN 0-691-01958-4.
• Zimmer Heinrich. Philosophies of India. — New York, New York: Princeton University Press, 1951. — ISBN 0-691-01758-1. Bollingen Series XXVI; Edited by Joseph Campbell.
• Chatterjee Satischandra. An Introduction to Indian Philosophy. — Eighth Reprint Edition. — Calcutta: University of Calcutta, 1984.
• Müeller, Max (1899), Six Systems of Indian Philosophy; Samkhya and Yoga, Naya and Vaiseshika, Calcutta: Susil Gupta (India) Ltd., ISBN 0-7661-4296-5  Reprint edition; Originally published under the title of The Six Systems of Indian Philosophy.
• Flood, Gavin. An Introduction to Hinduism. Cambridge University Press: Cambridge, 1996. ISBN 0-521-43878-0.
• Radhakrishnan, Sarvepalli; and Moore, Charles A. A Source Book in Indian Philosophy. Princeton University Press; 1957. Princeton paperback 12th edition, 1989. ISBN 0-691-01958-4.
• Rambachan, Anantanand. «The Advaita Worldview: God, World and Humanity.» 2006.

Отрывок, характеризующий Философия индуизма

– Вот чуда то, – приговаривала она, но, услыхав голос хозяина, она вернулась, обдергивая подоткнутую юбку.
Опять, но очень близко этот раз, засвистело что то, как сверху вниз летящая птичка, блеснул огонь посередине улицы, выстрелило что то и застлало дымом улицу.
– Злодей, что ж ты это делаешь? – прокричал хозяин, подбегая к кухарке.
В то же мгновение с разных сторон жалобно завыли женщины, испуганно заплакал ребенок и молча столпился народ с бледными лицами около кухарки. Из этой толпы слышнее всех слышались стоны и приговоры кухарки:
– Ой о ох, голубчики мои! Голубчики мои белые! Не дайте умереть! Голубчики мои белые!..
Через пять минут никого не оставалось на улице. Кухарку с бедром, разбитым гранатным осколком, снесли в кухню. Алпатыч, его кучер, Ферапонтова жена с детьми, дворник сидели в подвале, прислушиваясь. Гул орудий, свист снарядов и жалостный стон кухарки, преобладавший над всеми звуками, не умолкали ни на мгновение. Хозяйка то укачивала и уговаривала ребенка, то жалостным шепотом спрашивала у всех входивших в подвал, где был ее хозяин, оставшийся на улице. Вошедший в подвал лавочник сказал ей, что хозяин пошел с народом в собор, где поднимали смоленскую чудотворную икону.
К сумеркам канонада стала стихать. Алпатыч вышел из подвала и остановился в дверях. Прежде ясное вечера нее небо все было застлано дымом. И сквозь этот дым странно светил молодой, высоко стоящий серп месяца. После замолкшего прежнего страшного гула орудий над городом казалась тишина, прерываемая только как бы распространенным по всему городу шелестом шагов, стонов, дальних криков и треска пожаров. Стоны кухарки теперь затихли. С двух сторон поднимались и расходились черные клубы дыма от пожаров. На улице не рядами, а как муравьи из разоренной кочки, в разных мундирах и в разных направлениях, проходили и пробегали солдаты. В глазах Алпатыча несколько из них забежали на двор Ферапонтова. Алпатыч вышел к воротам. Какой то полк, теснясь и спеша, запрудил улицу, идя назад.
– Сдают город, уезжайте, уезжайте, – сказал ему заметивший его фигуру офицер и тут же обратился с криком к солдатам:
– Я вам дам по дворам бегать! – крикнул он.
Алпатыч вернулся в избу и, кликнув кучера, велел ему выезжать. Вслед за Алпатычем и за кучером вышли и все домочадцы Ферапонтова. Увидав дым и даже огни пожаров, видневшиеся теперь в начинавшихся сумерках, бабы, до тех пор молчавшие, вдруг заголосили, глядя на пожары. Как бы вторя им, послышались такие же плачи на других концах улицы. Алпатыч с кучером трясущимися руками расправлял запутавшиеся вожжи и постромки лошадей под навесом.
Когда Алпатыч выезжал из ворот, он увидал, как в отпертой лавке Ферапонтова человек десять солдат с громким говором насыпали мешки и ранцы пшеничной мукой и подсолнухами. В то же время, возвращаясь с улицы в лавку, вошел Ферапонтов. Увидав солдат, он хотел крикнуть что то, но вдруг остановился и, схватившись за волоса, захохотал рыдающим хохотом.
– Тащи всё, ребята! Не доставайся дьяволам! – закричал он, сам хватая мешки и выкидывая их на улицу. Некоторые солдаты, испугавшись, выбежали, некоторые продолжали насыпать. Увидав Алпатыча, Ферапонтов обратился к нему.
– Решилась! Расея! – крикнул он. – Алпатыч! решилась! Сам запалю. Решилась… – Ферапонтов побежал на двор.
По улице, запружая ее всю, непрерывно шли солдаты, так что Алпатыч не мог проехать и должен был дожидаться. Хозяйка Ферапонтова с детьми сидела также на телеге, ожидая того, чтобы можно было выехать.
Была уже совсем ночь. На небе были звезды и светился изредка застилаемый дымом молодой месяц. На спуске к Днепру повозки Алпатыча и хозяйки, медленно двигавшиеся в рядах солдат и других экипажей, должны были остановиться. Недалеко от перекрестка, у которого остановились повозки, в переулке, горели дом и лавки. Пожар уже догорал. Пламя то замирало и терялось в черном дыме, то вдруг вспыхивало ярко, до странности отчетливо освещая лица столпившихся людей, стоявших на перекрестке. Перед пожаром мелькали черные фигуры людей, и из за неумолкаемого треска огня слышались говор и крики. Алпатыч, слезший с повозки, видя, что повозку его еще не скоро пропустят, повернулся в переулок посмотреть пожар. Солдаты шныряли беспрестанно взад и вперед мимо пожара, и Алпатыч видел, как два солдата и с ними какой то человек во фризовой шинели тащили из пожара через улицу на соседний двор горевшие бревна; другие несли охапки сена.
Алпатыч подошел к большой толпе людей, стоявших против горевшего полным огнем высокого амбара. Стены были все в огне, задняя завалилась, крыша тесовая обрушилась, балки пылали. Очевидно, толпа ожидала той минуты, когда завалится крыша. Этого же ожидал Алпатыч.
– Алпатыч! – вдруг окликнул старика чей то знакомый голос.
– Батюшка, ваше сиятельство, – отвечал Алпатыч, мгновенно узнав голос своего молодого князя.
Князь Андрей, в плаще, верхом на вороной лошади, стоял за толпой и смотрел на Алпатыча.
– Ты как здесь? – спросил он.
– Ваше… ваше сиятельство, – проговорил Алпатыч и зарыдал… – Ваше, ваше… или уж пропали мы? Отец…
– Как ты здесь? – повторил князь Андрей.
Пламя ярко вспыхнуло в эту минуту и осветило Алпатычу бледное и изнуренное лицо его молодого барина. Алпатыч рассказал, как он был послан и как насилу мог уехать.
– Что же, ваше сиятельство, или мы пропали? – спросил он опять.
Князь Андрей, не отвечая, достал записную книжку и, приподняв колено, стал писать карандашом на вырванном листе. Он писал сестре:
«Смоленск сдают, – писал он, – Лысые Горы будут заняты неприятелем через неделю. Уезжайте сейчас в Москву. Отвечай мне тотчас, когда вы выедете, прислав нарочного в Усвяж».
Написав и передав листок Алпатычу, он на словах передал ему, как распорядиться отъездом князя, княжны и сына с учителем и как и куда ответить ему тотчас же. Еще не успел он окончить эти приказания, как верховой штабный начальник, сопутствуемый свитой, подскакал к нему.
– Вы полковник? – кричал штабный начальник, с немецким акцентом, знакомым князю Андрею голосом. – В вашем присутствии зажигают дома, а вы стоите? Что это значит такое? Вы ответите, – кричал Берг, который был теперь помощником начальника штаба левого фланга пехотных войск первой армии, – место весьма приятное и на виду, как говорил Берг.
Князь Андрей посмотрел на него и, не отвечая, продолжал, обращаясь к Алпатычу:
– Так скажи, что до десятого числа жду ответа, а ежели десятого не получу известия, что все уехали, я сам должен буду все бросить и ехать в Лысые Горы.
– Я, князь, только потому говорю, – сказал Берг, узнав князя Андрея, – что я должен исполнять приказания, потому что я всегда точно исполняю… Вы меня, пожалуйста, извините, – в чем то оправдывался Берг.
Что то затрещало в огне. Огонь притих на мгновенье; черные клубы дыма повалили из под крыши. Еще страшно затрещало что то в огне, и завалилось что то огромное.
– Урруру! – вторя завалившемуся потолку амбара, из которого несло запахом лепешек от сгоревшего хлеба, заревела толпа. Пламя вспыхнуло и осветило оживленно радостные и измученные лица людей, стоявших вокруг пожара.
Человек во фризовой шинели, подняв кверху руку, кричал:
– Важно! пошла драть! Ребята, важно!..
– Это сам хозяин, – послышались голоса.
– Так, так, – сказал князь Андрей, обращаясь к Алпатычу, – все передай, как я тебе говорил. – И, ни слова не отвечая Бергу, замолкшему подле него, тронул лошадь и поехал в переулок.


От Смоленска войска продолжали отступать. Неприятель шел вслед за ними. 10 го августа полк, которым командовал князь Андрей, проходил по большой дороге, мимо проспекта, ведущего в Лысые Горы. Жара и засуха стояли более трех недель. Каждый день по небу ходили курчавые облака, изредка заслоняя солнце; но к вечеру опять расчищало, и солнце садилось в буровато красную мглу. Только сильная роса ночью освежала землю. Остававшиеся на корню хлеба сгорали и высыпались. Болота пересохли. Скотина ревела от голода, не находя корма по сожженным солнцем лугам. Только по ночам и в лесах пока еще держалась роса, была прохлада. Но по дороге, по большой дороге, по которой шли войска, даже и ночью, даже и по лесам, не было этой прохлады. Роса не заметна была на песочной пыли дороги, встолченной больше чем на четверть аршина. Как только рассветало, начиналось движение. Обозы, артиллерия беззвучно шли по ступицу, а пехота по щиколку в мягкой, душной, не остывшей за ночь, жаркой пыли. Одна часть этой песочной пыли месилась ногами и колесами, другая поднималась и стояла облаком над войском, влипая в глаза, в волоса, в уши, в ноздри и, главное, в легкие людям и животным, двигавшимся по этой дороге. Чем выше поднималось солнце, тем выше поднималось облако пыли, и сквозь эту тонкую, жаркую пыль на солнце, не закрытое облаками, можно было смотреть простым глазом. Солнце представлялось большим багровым шаром. Ветра не было, и люди задыхались в этой неподвижной атмосфере. Люди шли, обвязавши носы и рты платками. Приходя к деревне, все бросалось к колодцам. Дрались за воду и выпивали ее до грязи.
Князь Андрей командовал полком, и устройство полка, благосостояние его людей, необходимость получения и отдачи приказаний занимали его. Пожар Смоленска и оставление его были эпохой для князя Андрея. Новое чувство озлобления против врага заставляло его забывать свое горе. Он весь был предан делам своего полка, он был заботлив о своих людях и офицерах и ласков с ними. В полку его называли наш князь, им гордились и его любили. Но добр и кроток он был только с своими полковыми, с Тимохиным и т. п., с людьми совершенно новыми и в чужой среде, с людьми, которые не могли знать и понимать его прошедшего; но как только он сталкивался с кем нибудь из своих прежних, из штабных, он тотчас опять ощетинивался; делался злобен, насмешлив и презрителен. Все, что связывало его воспоминание с прошедшим, отталкивало его, и потому он старался в отношениях этого прежнего мира только не быть несправедливым и исполнять свой долг.
Правда, все в темном, мрачном свете представлялось князю Андрею – особенно после того, как оставили Смоленск (который, по его понятиям, можно и должно было защищать) 6 го августа, и после того, как отец, больной, должен был бежать в Москву и бросить на расхищение столь любимые, обстроенные и им населенные Лысые Горы; но, несмотря на то, благодаря полку князь Андрей мог думать о другом, совершенно независимом от общих вопросов предмете – о своем полку. 10 го августа колонна, в которой был его полк, поравнялась с Лысыми Горами. Князь Андрей два дня тому назад получил известие, что его отец, сын и сестра уехали в Москву. Хотя князю Андрею и нечего было делать в Лысых Горах, он, с свойственным ему желанием растравить свое горе, решил, что он должен заехать в Лысые Горы.
Он велел оседлать себе лошадь и с перехода поехал верхом в отцовскую деревню, в которой он родился и провел свое детство. Проезжая мимо пруда, на котором всегда десятки баб, переговариваясь, били вальками и полоскали свое белье, князь Андрей заметил, что на пруде никого не было, и оторванный плотик, до половины залитый водой, боком плавал посредине пруда. Князь Андрей подъехал к сторожке. У каменных ворот въезда никого не было, и дверь была отперта. Дорожки сада уже заросли, и телята и лошади ходили по английскому парку. Князь Андрей подъехал к оранжерее; стекла были разбиты, и деревья в кадках некоторые повалены, некоторые засохли. Он окликнул Тараса садовника. Никто не откликнулся. Обогнув оранжерею на выставку, он увидал, что тесовый резной забор весь изломан и фрукты сливы обдерганы с ветками. Старый мужик (князь Андрей видал его у ворот в детстве) сидел и плел лапоть на зеленой скамеечке.
Он был глух и не слыхал подъезда князя Андрея. Он сидел на лавке, на которой любил сиживать старый князь, и около него было развешено лычко на сучках обломанной и засохшей магнолии.
Князь Андрей подъехал к дому. Несколько лип в старом саду были срублены, одна пегая с жеребенком лошадь ходила перед самым домом между розанами. Дом был заколочен ставнями. Одно окно внизу было открыто. Дворовый мальчик, увидав князя Андрея, вбежал в дом.
Алпатыч, услав семью, один оставался в Лысых Горах; он сидел дома и читал Жития. Узнав о приезде князя Андрея, он, с очками на носу, застегиваясь, вышел из дома, поспешно подошел к князю и, ничего не говоря, заплакал, целуя князя Андрея в коленку.
Потом он отвернулся с сердцем на свою слабость и стал докладывать ему о положении дел. Все ценное и дорогое было отвезено в Богучарово. Хлеб, до ста четвертей, тоже был вывезен; сено и яровой, необыкновенный, как говорил Алпатыч, урожай нынешнего года зеленым взят и скошен – войсками. Мужики разорены, некоторый ушли тоже в Богучарово, малая часть остается.
Князь Андрей, не дослушав его, спросил, когда уехали отец и сестра, разумея, когда уехали в Москву. Алпатыч отвечал, полагая, что спрашивают об отъезде в Богучарово, что уехали седьмого, и опять распространился о долах хозяйства, спрашивая распоряжении.
– Прикажете ли отпускать под расписку командам овес? У нас еще шестьсот четвертей осталось, – спрашивал Алпатыч.
«Что отвечать ему? – думал князь Андрей, глядя на лоснеющуюся на солнце плешивую голову старика и в выражении лица его читая сознание того, что он сам понимает несвоевременность этих вопросов, но спрашивает только так, чтобы заглушить и свое горе.
– Да, отпускай, – сказал он.
– Ежели изволили заметить беспорядки в саду, – говорил Алпатыч, – то невозмежио было предотвратить: три полка проходили и ночевали, в особенности драгуны. Я выписал чин и звание командира для подачи прошения.
– Ну, что ж ты будешь делать? Останешься, ежели неприятель займет? – спросил его князь Андрей.
Алпатыч, повернув свое лицо к князю Андрею, посмотрел на него; и вдруг торжественным жестом поднял руку кверху.
– Он мой покровитель, да будет воля его! – проговорил он.
Толпа мужиков и дворовых шла по лугу, с открытыми головами, приближаясь к князю Андрею.
– Ну прощай! – сказал князь Андрей, нагибаясь к Алпатычу. – Уезжай сам, увози, что можешь, и народу вели уходить в Рязанскую или в Подмосковную. – Алпатыч прижался к его ноге и зарыдал. Князь Андрей осторожно отодвинул его и, тронув лошадь, галопом поехал вниз по аллее.
На выставке все так же безучастно, как муха на лице дорогого мертвеца, сидел старик и стукал по колодке лаптя, и две девочки со сливами в подолах, которые они нарвали с оранжерейных деревьев, бежали оттуда и наткнулись на князя Андрея. Увидав молодого барина, старшая девочка, с выразившимся на лице испугом, схватила за руку свою меньшую товарку и с ней вместе спряталась за березу, не успев подобрать рассыпавшиеся зеленые сливы.
Князь Андрей испуганно поспешно отвернулся от них, боясь дать заметить им, что он их видел. Ему жалко стало эту хорошенькую испуганную девочку. Он боялся взглянуть на нее, по вместе с тем ему этого непреодолимо хотелось. Новое, отрадное и успокоительное чувство охватило его, когда он, глядя на этих девочек, понял существование других, совершенно чуждых ему и столь же законных человеческих интересов, как и те, которые занимали его. Эти девочки, очевидно, страстно желали одного – унести и доесть эти зеленые сливы и не быть пойманными, и князь Андрей желал с ними вместе успеха их предприятию. Он не мог удержаться, чтобы не взглянуть на них еще раз. Полагая себя уже в безопасности, они выскочили из засады и, что то пища тоненькими голосками, придерживая подолы, весело и быстро бежали по траве луга своими загорелыми босыми ножонками.