Дар Божий (спектакль)

Дар Божий
Сцена из спектакля
Жанр	поэтическая драма
Основан на	пьесе «Дар Божий» (Драма любви Фёдора Михайловича Достоевского)
Автор	Константин Скворцов
Композитор	Владимир Орлов
Режиссёр	Геннадий Егоров
Хореограф	Николай Козлов
Актёры	Геннадий Егоров Татьяна Кудрявцева Юрий Оськин Нина Мазаева
Компания	Санкт-Петербургский драматический театр «Патриот» РОСТО
Страна	Россия Россия
Язык	русский язык
Год	1998

«Да́р Бо́жий» — спектакль в жанре поэтической драмы, поставленный 1998 году Геннадием Егоровым на сцене Санкт-Петербургского драматического театра «Патриот» РОСТО по пьесе русского писателя, мастера драматической поэзии Константина Скворцова «Дар Божий» (Драма любви Фёдора Михайловича Достоевского).

История создания

Поэт-драматург Константин Скворцов предоставил право первой постановки пьесы «Дар Божий» (Драма любви Фёдора Михайловича Достоевского) Санкт-Петербургскому драматическому театру «Патриот» РОСТО (ДОСААФ).

Для спектакля «Дар Божий» режиссёр-постановщик Геннадий Егоров и художник Ирина Кустова создали на сцене образ Петербурга Фёдора Достоевского: фантастического города, в котором проповедуют новое божество — «кровавую монету». Это божество проникает в дома и человеческие души. Оно взошло над бескрайними просторами России.

Перед зрителями на сцене мрачный город с высокими закрывающими солнце домами и дворами-колодцами, где за «кровавую монету» бесследно исчезают люди. В оформлении спектакля был использован серый тюль, который создавал ощущение паутины, опутавшей Петербург. Его новые хозяева — Пауковские скупили дома, заводы, земли, реки и человеческие души.

Премьера спектакля «Дар Божий» (Драма любви Фёдора Михайловича Достоевского) состоялась на сцене Санкт-Петербургского драматического театра «Патриот» РОСТО в 1998 году.

Создатели спектакля

• Постановка и режиссура — Геннадия Егорова
• Художник — Ирина Кустова
• Композитор — Владимир Орлов
• Хореограф — Николай Козлов
• Звукорежиссёр — Михаил Николаев
• Заведующий постановочной частью — Виктор Трусенин

Действующие лица и исполнители

• Достоевский Фёдор Михайлович, он же Художник, он же Христос — Геннадий Егоров
• Сниткина Анна Григорьевна, она же Мария, она же Аня — Татьяна Кудрявцева
• Стелловский Фёдор Тимофеевич, он же Пауковский, он же Великий инквизитор — Юрий Оськин
• Федосья,
  она же Вещая старуха — Нина Мазаева

Краткий сюжет

Спектакль состоит из трёх сюжетных линий. Первая линия — это драматическая коллизия, в которой оказался уже не молодой писатель Фёдор Михайлович Достоевский (Г. Егоров). При помощи хитрости и обмана издатель Стелловский (Ю. Оськин) подписал с писателем Достоевским кабальный договор на создание нового романа. Достоевский в отчаянии :«Честь, благородство, гений – всё слова, слова пустые. Вексель – вот наш Бог! Он правит миром. Милует, казнит, возносит, низвергает. А ведь он – клочок бумаги гербовой, и только!». Роман необходимо написать и передать издателю Стелловскому в безумно короткий срок, иначе Достоевского ожидает долговая тюрьма и он потеряет все права на собственные книги. Друзья-литераторы понимают, что создать роман в столь ограниченное время даже Фёдором Достоевским невозможно и предлагают ему своё участие. Они по главам напишут за него роман, а он потом соединит всё написанное в одно целое, и выйдет из затруднительного положения. Возможно, кто-то бы и согласился, но только не Достоевский. Он не может выпустить под своим именем то, что написано другими. Спасая Достоевского, друзья приглашают к нему юную стенографистку Анну Сниткину (Т.Кудрявцева). Она — единственный выход из создавшегося положения. Достоевскому придётся диктовать текст, а Анне Сниткиной стенографировать. Это во много раз быстрее, чем писать роман самому автору. Анна Сниткина предлагает в свободное время расшифровывать стенограмму и наутро приносить материал, чтобы Достоевский правил его. К назначенному времени роман писателем был продиктован, а стенографисткой записан. Достоевский был спасён и сохранил все права на собственные книги.

В свой день рождения Фёдор Достоевский рассказывает Анне Сниткиной идею нового романа о любви пожилого Художника к юной красавице. Этот роман становится второй сюжетной линией спектакля. Идею романа Фёдор Достоевский взял из своей жизни. После каторги и ссылки, потери жены и брата, Достоевский стал раздражительным, замкнутым, необщительным. Встреча и совместная работа с Анной открывают Достоевскому её богатый внутренний мир. Добрая, заботливая и сострадательная девушка вызывает у Достоевского симпатию. Неожиданно для себя он понимает, что не равнодушен к ней. А в момент окончания работы над романом Достоевский осознаёт, что уже не может расстаться с Анной Сниткиной. Серьёзное, глубокое чувство овладело Достоевским, но проблема в том, что он старше Сниткиной на двадцать пять лет. Для проверки чувств Анны Сниткиной Достоевский решает воспользоваться сочинённой им историей любви пожилого Художника к юной красавице. Этот факт описан Анной Сниткиной в книге «Воспоминания». В спектакле Художник связан ещё с двумя персонажами: Марией, бывшей женой художника, и Пауковским, криминальным предпринимателем. Мария, заурядная женщина, жадная до сытой жизни и денег, постоянно требует от мужа продать созданный им на холсте портрет Иисуса Христа. Пауковский предлагает Художнику большие деньги за портрет Христа. Но Художник отказывается: «Христос не продаётся!». В качестве третьей сюжетной линии в канву спектакля входит легенда о «Великом инквизиторе». Перед началом легенды Достоевский рассказывает Сниткиной, как Христос пришёл в средневековый город и стал лечить больных и воскрешать мёртвых. По приказу Великого инквизитора тюремная стража схватила и бросила Христа в темницу. Ночью к пленнику приходит Великий инквизитор, но быстро понимает, что диалог с Христом не состоится, поэтому, задавая вопросы, он не ждёт ответа, а утверждает свою правду. По сути это монолог девяностолетнего старца, который вспоминает о стремлении Христа сделать людей свободными. Он предлагает Христу убедиться, как люди добровольно отказались от свободы, чтобы почувствовать себя счастливыми в лоне инквизиции. Великий инквизитор напоминает Христу, что он сам отверг в пустыне искушения дьявола. «Но Тайна в том, что мы отныне с ним, а не с тобой!..» говорит Великий инквизитор. Христос понимает, что словами и делами Великого инквизитора руководит сам дьявол. Учение Христа о свободном волеизъявлении «исправлено» Великим инквизитором: «Отныне всё замешано на свете на Чуде, Тайне и Авторитете. И завтра ты увидишь, — люди рады, что обратились не в народ, а в стадо. Что, наконец, отныне навсегда мы сняли с них свободы страшный дар». Легенда заканчивается словами Великого инквизитора: "Я подарю огонь тебе, — не жизнь! Я так сказал… Вскричи и возмутись! И коль всесилен, — отмени рассвет, но не молчи!.. ". Христос, не проронив ни слова, приближается и целует старца в бескровные губы. Великий инквизитор смущён: «Ступай!.. И более не приходи!.. Не вынести нам твоего суда… Не приходи к нам вовсе… Никогда!» . Режиссёр поставил легенду таким образом, что на сцене Христос отсутствует. Фёдор Достоевский на глазах зрителей облачается в одежды Христа и рассказывает легенду Анне Сниткиной. В спектакле «поцелуй Христа», произведённый Достоевским, является призывом к ответственности перед тем, кто взял на себя грехи мира, к личному выбору человека между добром и злом. Человечество ждет от Христа только хлеба земного — спасения от болей и ужасов, благ и чудес, а он дарует людям хлеб небесный.

Спектакль «Дар Божий» по содержанию, идеям настолько созвучен нашим настроениям, тревогам и надеждам, что невольно хочется воскликнуть: Так ведь это всё о нас, о сегодняшней жизни с её предательством и верностью, продажностью и честью, подлостью и благородством, трусостью и героизмом – со всем, что рождает смутное время.

Награды

• Актёр, режиссёр, художественный руководитель театра Егоров Геннадий Семёнович был награждён Медалью ордена «За заслуги перед Отечеством» II степени (Указ Президента Российской Федерации от 04.07.1998 № 769)

Гастроли

Стало хорошей традицией, что в начале каждого года Санкт-Петербургский драматический театр «Патриот» РОСТО привозит в Москву свою очередную премьеру. На этот раз ею стал спектакль по пьесе Константина Скворцова «Дар Божий», означенный в афише как «Драма любви Фёдора Михайловича Достоевского».

• Спектакль «Дар Божий» Санкт-Петербургского драматического театра «Патриот» РОСТО посмотрели зрители Санкт-Петербурга, Ленинградской области, Москвы, Самары, Уфы, Жукова, Рязани, Челябинска, Обнинска, Вичуги, Иваново, Новгорода, Златоуста, Брянска, Ногинска, Миасса, Калуги, Тамбова, Липецка, Воронежа, Белгорода, Твери, Пскова.

Интересные факты

• Спектакль «Дар Божий» стал четвёртой совместной работой драматурга Константина Скворцова и режиссёра Геннадия Егорова после постановок пьесы-лубка «Ванька-Каин», поэтической драмы «Гришка Распутин» и музыкального спектакля-притчи «Легенда о Менту́ше» .

• В марте 1999 года в Москве во время гастролей Санкт-Петербургского драматического театра «Патриот» РОСТО, которые проходили на сцене Культурного центра Вооруженных сил Российской Федерации, на спектакле «Дар Божий» одновременно присутствовали известные писатели, артисты, общественные деятели: Анохин Алексей Иванович, Алексеев Михаил Николаевич, Волков Олег Васильевич, Ляпин Игорь Иванович, Днепров Анатолий Семёнович, Петрова Татьяна Юрьевна, Жжёнов Георгий Степанович, Скворцов Константин Васильевич, Ганичев Валерий Николаевич.

Литература

• Российская оборонная. Энциклопедический сборник. — М.: «Магистр-ПРО», 2002. — 352 с. — ISBN 5-901104-05-6.
• Скворцов К. В. ИЗБРАННЫЕ ПРОИЗВЕДЕНИЯ: В 5-и томах. Книга четвёртая. Ущелье крылатых коней. — М. : ИХТИОС, 2010. — С. 419—501. — 640 с. — ISBN 978-5–8402–0209–8.</span>

Россия   Санкт-Петербург   Театр

Отрывок, характеризующий Дар Божий (спектакль)

– Папенька, маменька! Можно распорядиться? Можно?.. – спрашивала Наташа. – Мы все таки возьмем все самое нужное… – говорила Наташа.
Граф утвердительно кивнул ей головой, и Наташа тем быстрым бегом, которым она бегивала в горелки, побежала по зале в переднюю и по лестнице на двор.
Люди собрались около Наташи и до тех пор не могли поверить тому странному приказанию, которое она передавала, пока сам граф именем своей жены не подтвердил приказания о том, чтобы отдавать все подводы под раненых, а сундуки сносить в кладовые. Поняв приказание, люди с радостью и хлопотливостью принялись за новое дело. Прислуге теперь это не только не казалось странным, но, напротив, казалось, что это не могло быть иначе, точно так же, как за четверть часа перед этим никому не только не казалось странным, что оставляют раненых, а берут вещи, но казалось, что не могло быть иначе.
Все домашние, как бы выплачивая за то, что они раньше не взялись за это, принялись с хлопотливостью за новое дело размещения раненых. Раненые повыползли из своих комнат и с радостными бледными лицами окружили подводы. В соседних домах тоже разнесся слух, что есть подводы, и на двор к Ростовым стали приходить раненые из других домов. Многие из раненых просили не снимать вещей и только посадить их сверху. Но раз начавшееся дело свалки вещей уже не могло остановиться. Было все равно, оставлять все или половину. На дворе лежали неубранные сундуки с посудой, с бронзой, с картинами, зеркалами, которые так старательно укладывали в прошлую ночь, и всё искали и находили возможность сложить то и то и отдать еще и еще подводы.
– Четверых еще можно взять, – говорил управляющий, – я свою повозку отдаю, а то куда же их?
– Да отдайте мою гардеробную, – говорила графиня. – Дуняша со мной сядет в карету.
Отдали еще и гардеробную повозку и отправили ее за ранеными через два дома. Все домашние и прислуга были весело оживлены. Наташа находилась в восторженно счастливом оживлении, которого она давно не испытывала.
– Куда же его привязать? – говорили люди, прилаживая сундук к узкой запятке кареты, – надо хоть одну подводу оставить.
– Да с чем он? – спрашивала Наташа.
– С книгами графскими.
– Оставьте. Васильич уберет. Это не нужно.
В бричке все было полно людей; сомневались о том, куда сядет Петр Ильич.
– Он на козлы. Ведь ты на козлы, Петя? – кричала Наташа.
Соня не переставая хлопотала тоже; но цель хлопот ее была противоположна цели Наташи. Она убирала те вещи, которые должны были остаться; записывала их, по желанию графини, и старалась захватить с собой как можно больше.


Во втором часу заложенные и уложенные четыре экипажа Ростовых стояли у подъезда. Подводы с ранеными одна за другой съезжали со двора.
Коляска, в которой везли князя Андрея, проезжая мимо крыльца, обратила на себя внимание Сони, устраивавшей вместе с девушкой сиденья для графини в ее огромной высокой карете, стоявшей у подъезда.
– Это чья же коляска? – спросила Соня, высунувшись в окно кареты.
– А вы разве не знали, барышня? – отвечала горничная. – Князь раненый: он у нас ночевал и тоже с нами едут.
– Да кто это? Как фамилия?
– Самый наш жених бывший, князь Болконский! – вздыхая, отвечала горничная. – Говорят, при смерти.
Соня выскочила из кареты и побежала к графине. Графиня, уже одетая по дорожному, в шали и шляпе, усталая, ходила по гостиной, ожидая домашних, с тем чтобы посидеть с закрытыми дверями и помолиться перед отъездом. Наташи не было в комнате.
– Maman, – сказала Соня, – князь Андрей здесь, раненый, при смерти. Он едет с нами.
Графиня испуганно открыла глаза и, схватив за руку Соню, оглянулась.
– Наташа? – проговорила она.
И для Сони и для графини известие это имело в первую минуту только одно значение. Они знали свою Наташу, и ужас о том, что будет с нею при этом известии, заглушал для них всякое сочувствие к человеку, которого они обе любили.
– Наташа не знает еще; но он едет с нами, – сказала Соня.
– Ты говоришь, при смерти?
Соня кивнула головой.
Графиня обняла Соню и заплакала.
«Пути господни неисповедимы!» – думала она, чувствуя, что во всем, что делалось теперь, начинала выступать скрывавшаяся прежде от взгляда людей всемогущая рука.
– Ну, мама, все готово. О чем вы?.. – спросила с оживленным лицом Наташа, вбегая в комнату.
– Ни о чем, – сказала графиня. – Готово, так поедем. – И графиня нагнулась к своему ридикюлю, чтобы скрыть расстроенное лицо. Соня обняла Наташу и поцеловала ее.
Наташа вопросительно взглянула на нее.
– Что ты? Что такое случилось?
– Ничего… Нет…
– Очень дурное для меня?.. Что такое? – спрашивала чуткая Наташа.
Соня вздохнула и ничего не ответила. Граф, Петя, m me Schoss, Мавра Кузминишна, Васильич вошли в гостиную, и, затворив двери, все сели и молча, не глядя друг на друга, посидели несколько секунд.
Граф первый встал и, громко вздохнув, стал креститься на образ. Все сделали то же. Потом граф стал обнимать Мавру Кузминишну и Васильича, которые оставались в Москве, и, в то время как они ловили его руку и целовали его в плечо, слегка трепал их по спине, приговаривая что то неясное, ласково успокоительное. Графиня ушла в образную, и Соня нашла ее там на коленях перед разрозненно по стене остававшимися образами. (Самые дорогие по семейным преданиям образа везлись с собою.)
На крыльце и на дворе уезжавшие люди с кинжалами и саблями, которыми их вооружил Петя, с заправленными панталонами в сапоги и туго перепоясанные ремнями и кушаками, прощались с теми, которые оставались.
Как и всегда при отъездах, многое было забыто и не так уложено, и довольно долго два гайдука стояли с обеих сторон отворенной дверцы и ступенек кареты, готовясь подсадить графиню, в то время как бегали девушки с подушками, узелками из дому в кареты, и коляску, и бричку, и обратно.
– Век свой все перезабудут! – говорила графиня. – Ведь ты знаешь, что я не могу так сидеть. – И Дуняша, стиснув зубы и не отвечая, с выражением упрека на лице, бросилась в карету переделывать сиденье.
– Ах, народ этот! – говорил граф, покачивая головой.
Старый кучер Ефим, с которым одним только решалась ездить графиня, сидя высоко на своих козлах, даже не оглядывался на то, что делалось позади его. Он тридцатилетним опытом знал, что не скоро еще ему скажут «с богом!» и что когда скажут, то еще два раза остановят его и пошлют за забытыми вещами, и уже после этого еще раз остановят, и графиня сама высунется к нему в окно и попросит его Христом богом ехать осторожнее на спусках. Он знал это и потому терпеливее своих лошадей (в особенности левого рыжего – Сокола, который бил ногой и, пережевывая, перебирал удила) ожидал того, что будет. Наконец все уселись; ступеньки собрались и закинулись в карету, дверка захлопнулась, послали за шкатулкой, графиня высунулась и сказала, что должно. Тогда Ефим медленно снял шляпу с своей головы и стал креститься. Форейтор и все люди сделали то же.
– С богом! – сказал Ефим, надев шляпу. – Вытягивай! – Форейтор тронул. Правый дышловой влег в хомут, хрустнули высокие рессоры, и качнулся кузов. Лакей на ходу вскочил на козлы. Встряхнуло карету при выезде со двора на тряскую мостовую, так же встряхнуло другие экипажи, и поезд тронулся вверх по улице. В каретах, коляске и бричке все крестились на церковь, которая была напротив. Остававшиеся в Москве люди шли по обоим бокам экипажей, провожая их.
Наташа редко испытывала столь радостное чувство, как то, которое она испытывала теперь, сидя в карете подле графини и глядя на медленно подвигавшиеся мимо нее стены оставляемой, встревоженной Москвы. Она изредка высовывалась в окно кареты и глядела назад и вперед на длинный поезд раненых, предшествующий им. Почти впереди всех виднелся ей закрытый верх коляски князя Андрея. Она не знала, кто был в ней, и всякий раз, соображая область своего обоза, отыскивала глазами эту коляску. Она знала, что она была впереди всех.
В Кудрине, из Никитской, от Пресни, от Подновинского съехалось несколько таких же поездов, как был поезд Ростовых, и по Садовой уже в два ряда ехали экипажи и подводы.
Объезжая Сухареву башню, Наташа, любопытно и быстро осматривавшая народ, едущий и идущий, вдруг радостно и удивленно вскрикнула:
– Батюшки! Мама, Соня, посмотрите, это он!
– Кто? Кто?
– Смотрите, ей богу, Безухов! – говорила Наташа, высовываясь в окно кареты и глядя на высокого толстого человека в кучерском кафтане, очевидно, наряженного барина по походке и осанке, который рядом с желтым безбородым старичком в фризовой шинели подошел под арку Сухаревой башни.
– Ей богу, Безухов, в кафтане, с каким то старым мальчиком! Ей богу, – говорила Наташа, – смотрите, смотрите!
– Да нет, это не он. Можно ли, такие глупости.
– Мама, – кричала Наташа, – я вам голову дам на отсечение, что это он! Я вас уверяю. Постой, постой! – кричала она кучеру; но кучер не мог остановиться, потому что из Мещанской выехали еще подводы и экипажи, и на Ростовых кричали, чтоб они трогались и не задерживали других.
Действительно, хотя уже гораздо дальше, чем прежде, все Ростовы увидали Пьера или человека, необыкновенно похожего на Пьера, в кучерском кафтане, шедшего по улице с нагнутой головой и серьезным лицом, подле маленького безбородого старичка, имевшего вид лакея. Старичок этот заметил высунувшееся на него лицо из кареты и, почтительно дотронувшись до локтя Пьера, что то сказал ему, указывая на карету. Пьер долго не мог понять того, что он говорил; так он, видимо, погружен был в свои мысли. Наконец, когда он понял его, посмотрел по указанию и, узнав Наташу, в ту же секунду отдаваясь первому впечатлению, быстро направился к карете. Но, пройдя шагов десять, он, видимо, вспомнив что то, остановился.
Высунувшееся из кареты лицо Наташи сияло насмешливою ласкою.
– Петр Кирилыч, идите же! Ведь мы узнали! Это удивительно! – кричала она, протягивая ему руку. – Как это вы? Зачем вы так?
Пьер взял протянутую руку и на ходу (так как карета. продолжала двигаться) неловко поцеловал ее.
– Что с вами, граф? – спросила удивленным и соболезнующим голосом графиня.
– Что? Что? Зачем? Не спрашивайте у меня, – сказал Пьер и оглянулся на Наташу, сияющий, радостный взгляд которой (он чувствовал это, не глядя на нее) обдавал его своей прелестью.
– Что же вы, или в Москве остаетесь? – Пьер помолчал.
– В Москве? – сказал он вопросительно. – Да, в Москве. Прощайте.
– Ах, желала бы я быть мужчиной, я бы непременно осталась с вами. Ах, как это хорошо! – сказала Наташа. – Мама, позвольте, я останусь. – Пьер рассеянно посмотрел на Наташу и что то хотел сказать, но графиня перебила его:
– Вы были на сражении, мы слышали?
– Да, я был, – отвечал Пьер. – Завтра будет опять сражение… – начал было он, но Наташа перебила его:
– Да что же с вами, граф? Вы на себя не похожи…
– Ах, не спрашивайте, не спрашивайте меня, я ничего сам не знаю. Завтра… Да нет! Прощайте, прощайте, – проговорил он, – ужасное время! – И, отстав от кареты, он отошел на тротуар.
Наташа долго еще высовывалась из окна, сияя на него ласковой и немного насмешливой, радостной улыбкой.


Пьер, со времени исчезновения своего из дома, ужа второй день жил на пустой квартире покойного Баздеева. Вот как это случилось.
Проснувшись на другой день после своего возвращения в Москву и свидания с графом Растопчиным, Пьер долго не мог понять того, где он находился и чего от него хотели. Когда ему, между именами прочих лиц, дожидавшихся его в приемной, доложили, что его дожидается еще француз, привезший письмо от графини Елены Васильевны, на него нашло вдруг то чувство спутанности и безнадежности, которому он способен был поддаваться. Ему вдруг представилось, что все теперь кончено, все смешалось, все разрушилось, что нет ни правого, ни виноватого, что впереди ничего не будет и что выхода из этого положения нет никакого. Он, неестественно улыбаясь и что то бормоча, то садился на диван в беспомощной позе, то вставал, подходил к двери и заглядывал в щелку в приемную, то, махая руками, возвращался назад я брался за книгу. Дворецкий в другой раз пришел доложить Пьеру, что француз, привезший от графини письмо, очень желает видеть его хоть на минутку и что приходили от вдовы И. А. Баздеева просить принять книги, так как сама г жа Баздеева уехала в деревню.
– Ах, да, сейчас, подожди… Или нет… да нет, поди скажи, что сейчас приду, – сказал Пьер дворецкому.
Но как только вышел дворецкий, Пьер взял шляпу, лежавшую на столе, и вышел в заднюю дверь из кабинета. В коридоре никого не было. Пьер прошел во всю длину коридора до лестницы и, морщась и растирая лоб обеими руками, спустился до первой площадки. Швейцар стоял у парадной двери. С площадки, на которую спустился Пьер, другая лестница вела к заднему ходу. Пьер пошел по ней и вышел во двор. Никто не видал его. Но на улице, как только он вышел в ворота, кучера, стоявшие с экипажами, и дворник увидали барина и сняли перед ним шапки. Почувствовав на себя устремленные взгляды, Пьер поступил как страус, который прячет голову в куст, с тем чтобы его не видали; он опустил голову и, прибавив шагу, пошел по улице.
Из всех дел, предстоявших Пьеру в это утро, дело разборки книг и бумаг Иосифа Алексеевича показалось ему самым нужным.
Он взял первого попавшегося ему извозчика и велел ему ехать на Патриаршие пруды, где был дом вдовы Баздеева.
Беспрестанно оглядываясь на со всех сторон двигавшиеся обозы выезжавших из Москвы и оправляясь своим тучным телом, чтобы не соскользнуть с дребезжащих старых дрожек, Пьер, испытывая радостное чувство, подобное тому, которое испытывает мальчик, убежавший из школы, разговорился с извозчиком.
Извозчик рассказал ему, что нынешний день разбирают в Кремле оружие, и что на завтрашний народ выгоняют весь за Трехгорную заставу, и что там будет большое сражение.
Приехав на Патриаршие пруды, Пьер отыскал дом Баздеева, в котором он давно не бывал. Он подошел к калитке. Герасим, тот самый желтый безбородый старичок, которого Пьер видел пять лет тому назад в Торжке с Иосифом Алексеевичем, вышел на его стук.
– Дома? – спросил Пьер.
– По обстоятельствам нынешним, Софья Даниловна с детьми уехали в торжковскую деревню, ваше сиятельство.
– Я все таки войду, мне надо книги разобрать, – сказал Пьер.
– Пожалуйте, милости просим, братец покойника, – царство небесное! – Макар Алексеевич остались, да, как изволите знать, они в слабости, – сказал старый слуга.
Макар Алексеевич был, как знал Пьер, полусумасшедший, пивший запоем брат Иосифа Алексеевича.
– Да, да, знаю. Пойдем, пойдем… – сказал Пьер и вошел в дом. Высокий плешивый старый человек в халате, с красным носом, в калошах на босу ногу, стоял в передней; увидав Пьера, он сердито пробормотал что то и ушел в коридор.
– Большого ума были, а теперь, как изволите видеть, ослабели, – сказал Герасим. – В кабинет угодно? – Пьер кивнул головой. – Кабинет как был запечатан, так и остался. Софья Даниловна приказывали, ежели от вас придут, то отпустить книги.
Пьер вошел в тот самый мрачный кабинет, в который он еще при жизни благодетеля входил с таким трепетом. Кабинет этот, теперь запыленный и нетронутый со времени кончины Иосифа Алексеевича, был еще мрачнее.
Герасим открыл один ставень и на цыпочках вышел из комнаты. Пьер обошел кабинет, подошел к шкафу, в котором лежали рукописи, и достал одну из важнейших когда то святынь ордена. Это были подлинные шотландские акты с примечаниями и объяснениями благодетеля. Он сел за письменный запыленный стол и положил перед собой рукописи, раскрывал, закрывал их и, наконец, отодвинув их от себя, облокотившись головой на руки, задумался.
Несколько раз Герасим осторожно заглядывал в кабинет и видел, что Пьер сидел в том же положении. Прошло более двух часов. Герасим позволил себе пошуметь в дверях, чтоб обратить на себя внимание Пьера. Пьер не слышал его.
– Извозчика отпустить прикажете?
– Ах, да, – очнувшись, сказал Пьер, поспешно вставая. – Послушай, – сказал он, взяв Герасима за пуговицу сюртука и сверху вниз блестящими, влажными восторженными глазами глядя на старичка. – Послушай, ты знаешь, что завтра будет сражение?..
– Сказывали, – отвечал Герасим.
– Я прошу тебя никому не говорить, кто я. И сделай, что я скажу…
– Слушаюсь, – сказал Герасим. – Кушать прикажете?
– Нет, но мне другое нужно. Мне нужно крестьянское платье и пистолет, – сказал Пьер, неожиданно покраснев.
– Слушаю с, – подумав, сказал Герасим.
Весь остаток этого дня Пьер провел один в кабинете благодетеля, беспокойно шагая из одного угла в другой, как слышал Герасим, и что то сам с собой разговаривая, и ночевал на приготовленной ему тут же постели.