Датская Вест-Индия

Датская Вест-Индия
Dansk Vestindien
колония Дании и Норвегии (1754—1814) колония Дании (1814—1917)
← 1754 — 1917 →
Флаг Герб
Датская Вест-Индия
Столица	Шарлотта-Амалия (1672–1754 и 1871–1917) Кристианстед (1754–1871)
Язык(и)	Датский
Денежная единица	ригсдалер(1754—1849) далер (1849—1917)
Площадь	352 км²
Население	27,000 (1911)
Форма правления	Абсолютная монархия
Династия	Ольденбургская династия (1754 — 1818) Глюксбурги (1818 — 1917)

К:Появились в 1754 годуК:Исчезли в 1917 году

Датская Вест-Индия (дат. Dansk Vestindien) — бывшая колония Дании на Карибах, в которую входили острова Санта-Крус, Сент-Джон, Сент-Томас, а также некоторое число близлежащих небольших островков. Колония была основана датской вест-индской компанией в 1666 году. В 1754 году компания была национализирована, и эти острова вошли в состав Дании под названием Датская Вест-Индия. На островах было множество плантаций, куда завозили рабов из Африки, но в 1792 году датское правительство запретило работорговлю, а в 1848 году рабство было отменено. В связи с этим началось обсуждение вопроса о продаже островов Соединённым Штатам Америки, но сделке помешала начавшаяся в 1861 году Гражданская война. После начала Первой мировой войны возникала угроза оккупации островов Германией и установления контроля над Панамским каналом. В 1917 году острова были проданы США за 25 миллионов долларов. В составе Америки данные острова получили название американских Виргинских.

География

Численность населения Датской Вест-Индии
Год	Белые	Рабы
1679	156	175
1688	148	422
1733	208	1087
1764	1200	9000
1791	2600	27 608
1800	3500	35 000
1830	3700	26 000

Острова, принадлежавшие датской Вест-Индии, располагаются в 60 километрах восточнее от Пуэрто-Рико. В состав колонии входило всего около 50 островов и рифов, большая часть из которых необитаемы и сейчас. С севера они омываются Атлантическим океаном, а с юга — Карибским морем. Острова располагаются на жёлобе Пуэрто-Рико. Самым большим островом колонии являлся Санта-Крус, площадью 214 км². На этом острове в 1754—1871 годах находилась столица колонии — Кристианстед. Вторым по площади островом являлся Сент-Томас (80 км²), ставший первым островом в Вест-Индии, на котором основали поселение датчане. На нём же в 1672—1754 и 1871—1917 годах располагалась столица колонии — Шарлотта-Амалия. На третьем месте по площади находится остров Сент-Джон (52 км²), а на четвёртом — Уотер-Айленд, площадью около 2 км². Общая же площадь колонии составляла 352 км².

Острова холмистые, сложены в основном известняками, имеются выходы древних кристаллических или вулканических пород. Наивысшая точка — Гора Короны 474 м). Морские воды у островов богаты рыбой, ракообразными и моллюсками. В результате создания датчанами многочисленных плантаций растительный и животный мир в значительной степени были уничтожен. Теперь 60 % острова Сант-Джон занимает национальный парк Верджин-Айлендс, а на месте небольших плантаций на Сент-Томасе находятся редколесья и кустарники.

История

Первыми жителями Виргинских островов были сибонеи, карибы и араваки. В 1493 году острова открыл Христофор Колумб, который и дал им современное название. В 1625 году на островах поселились английские и французские колонисты, занявшиеся сельским хозяйством. Затем островами последовательно владели Англия, Испания, Франция и Мальтийский орден. Первыми в Скандинавии на Америку обратили внимание датчане. Тогдашний король Кристиан IV нуждался в деньгах на постоянные войны и в 1624 году он отправил несколько датских судов вместе с голландским караваном в Вест-Индию.

В 1625 году в Копенгагене была создана Датская Вест-Индская компания, которая получила право на торговлю с поселениями в Вест-Индии, Бразилии, Виргинии и Гвинее. В 1652 году завершился рейс датского торгового судна «Фортуна». Этот рейс оказался удачным, и в этом же году предпринимателем Виллумом была основана Карибская компания. В 1666 году экспедиция, снаряжённая копенгагенскими купцами, высадилась на острове Сент-Томас. Ранее остров принадлежал Испании, но к 1666 году он оказался ничейным. На нём имелось белое население, но они никому не подчинялись. Остров обладал прекрасной гаванью, защищённой от океанских штормов. Но из-за болезней многие колонисты умирали, в результате чего колонисты вернулись на родину, а на оставленном Сент-Томасе обосновались пираты. В 1671 году король Дании передал остров в распоряжение Королевской Датской Вест-Индской компании, и уже в следующем году на Сент-Томас отправилась экспедиция в составе двух военных кораблей. На острове была основана колония, а губернатором стал Йорген Дюббель, который обеспечил завоз на остров рабов для труда на плантациях. Всем этим занималась Датско-Африканская компания, скупавшая рабов в Гвинее. В этом же году на острове был построен форт Кристиан, названный в честь тогдашнего короля Дании Кристиана V, для защиты Шарлотты-Амалии от пиратов. В 1718 году соседний остров Сент-Джон был колонизован.

Больших доходов вывоз сахарного тростника колонистам не приносил, так как в пути он портился крысами и солёной морской водой. Ещё при Кристиане четвёртом делались попытки создания станции для рафинирования сахара. Такая станция была создана, но не в колонии, а в Копенгагене. Из-за нехватки средств в датскую Вест-Индию отправлялся всего один корабль в год. В 1717 году датские промышленники начали закладывать на острове Санта-Крус, который тогда был необитаем, но принадлежал Франции, новые сахарные плантации. В результате 13 июня 1733 года Французская Вест-Индская компания продала остров Санта-Крус датчанам за 160 000 датских ригсдаллеров. По размеру Санта-Крус превосходил суммарную площадь островов Сант-Томас и Сент-Джон. В 1733 году на Сент-Джоне вспыхнуло восстание рабов, с которым датский гарнизон справиться не смог. Форт датчан был разрушен, а всё белое население — перебито. Однако на следующий день на остров прибыли датские части с Сент-Томаса, а также французский корпус с Мартиники, оттеснив восставших в горную часть острова. Самые большие плантации находились на Сент-Томасе, и именно этот остров стал экспортным центром колонии. Датчане пытались основать на Сент-Томасе плантационное хозяйство, но оно не было столь успешно, и остров стал одним из центров торговли ромом и рабами. Порт острова Сент-Томас стал базой пиратов. Остров Санта-Крус имел более плодородные земли, и после перехода к Дании там было основано около 200 плантаций сахарного тростника. Развивающаяся сахарная промышленность полностью зависела от рабства, поэтому на острова начали интенсивно завозить рабов из Африки.

Тем временем, оживление экономики датской Вест-Индии в начале 18 века перешло в упадок. Этому причиной было монопольное право компании, которые вызывало недовольство правительства и жителей самой Дании, вынужденных покупать товары по максимально высокой цене. Эти настроения стали первопричиной планов по национализации компании. После неурожая 1750-о года в самой компании не нашлось противников такого решения проблемы. Тогда в 1754 году компания была национализирована, став зоной свободной торговли. В качестве компенсации компания получила 2 240 000 ригскдалеров. Верховная власть была передана генерал-губернатору, а гражданское управление — амтманам, как это было в самой Дании. Колония получила название Датская Вест-Индия (дат. Dansk Vestindien) или Датские Вест-Индские острова (дат. De dansk-vestindiske øer). Одновременно в этим в обращение был введён Вест-индский ригсдалер, а столица была перенесена в Кристианстед. При этом торговая монополия компаний была ликвидирована. В 1759 году на острове Санта-Крус вспыхнуло восстание рабов, которое было жестоко подавлено. К 1764 году Шарлотта-Амалия стала центром островной коммерции. Развитию плантационной промышленности способствовал спрос на сахар в Европе. В результате с 1755 по 1764 году экспорт сахара с острова Санта-Крус. Если до этого в колонию приходило 3-4 судна в год, то в 1764 году — 36 судов. В этом же году порт Санта-Крус был объявлен свободной гаванью, и вооружённые силы колонии получили подкрепление в виде двух пехотных рот. С началом американской войны за независимость было создано Датское Вест-Индское торговое общество, которые пользовалось массой преимуществ, важнейшими из которых была свобода от налогов и пошлин, бесплатное использование казённых пакгаузов и причалов.

Однако в 1792 году датское правительство запретило работорговлю, а в 1848 году рабство было отменено. Во время Наполеоновских войн острова были оккупированы Великобританией сначала с марта 1801 года по 27 марта 1802-го, затем с декабря 1807-го до 20 ноября 1815 года, когда они были возвращены Дании. После окончания британской оккупации экономика колонии была быстро возрождена. В начале 1820-х годов колонисты получили право сбывать сахар в Северную Америку без налогов. Но в 1820 году в Европе начался экономический кризис, который сильно ударил по датской колонии. Цены на сахар упали вчетверо. Многие плантаторы стали разоряться, и рабы оказались на пороге голодной смерти, когда датское правительство предоставило кредит на закупку питания, а губернатор колонии Бентсон самовольно повысил пошлины. В 1833 году была ликвидирована монополия на вест-индскую торговлю, и Копенгаген потерял статус крупнейшего реэкспортного центра. В 1837 году губернатор Петер фон Шольтен установил границы физического наказания рабов. Кроме того, негры получили право на имение собственности, а понятие «раб» было выведено и заменено словом «несвободный». В 1847 году король Дании издал декрет, что все дети рабов, рождённые после его опубликования, объявляются свободными, а ещё через 12 лет рабство должно быть отменено полностью. В 1848 году на острове Санта-Крус вспыхнул мятеж рабов, в результате которого рабство было отменено вообще. В 1864 году началась война за Шлезвиг и Гольштейн, которую Дания с треском проиграла. На мирных переговорах пруссаки потребовали себе Шлезвиг и Южную Ютландию. Датчане предложили пруссакам датскую Вест-Индию и Исландию в обмен на отказ от этих требований, однако сделка провалилась. В 1865 году президент Соединённых Штатов Америки Авраам Линкольн заявил датскому послу в США Рослёфу, что в ситуации, когда в стране идёт гражданская война, северяне нуждаются в опорном пункте в Карибском море, и если Дания уступит свою колонию США, то получит 7,5 миллионов долларов. Однако датское правительство согласия не дало, но и не отказалось. Спустя два года Рослёф, ставший военным министром, добился согласия от короля и правительства, оперируя тем, что деньги нужны для проведения военной реформы. Трактат о продаже островов был подписан в 1867 году. Также был проведён референдум на самих островах, на котором большинство населения высказалось за продажу колонии, но новый президент США Улисс Симпсон Грант при поддержке сената отклонил данное предложение.

В 1877 году Колониальный совет, учреждённый ещё в 1852 году, принял постановление об обязательном образовании для всех островитян. Уже в следующем году на острове Санта-Крус вспыхнуло восстание негров, которое было жестоко подавлено. В октябре 1901 года в Копенгагене собрался форум из учёных, политиков и предпринимателей. На этом форуме было создано общество Датские атлантические острова, которое было скорее просветительским, чем экономическим или политическим. В результате в 1902 году с правительством США возобновились переговоры о продаже островов. Правительство США предложило Дании пять миллионов долларов за три острова. В этом же году был подписан трактат, но он не был ратифицирован нижней палатой датского парламента, так как многие депутаты находились под влиянием акционеров Восточно-Азиатской компании. В 1915 году в Копенгаген прибыл один из лидеров бывших рабов — Гамильтон Джексон, который попытался привлечь внимание правительства к проблемам островов. Единственным результатом поездки стала отправка в колонию крейсера «Валькириен». Осенью этого же года, когда возникла реальная угроза оккупации островов немецкими войсками и установление тем самым контроля над восточным входом в Панамский канал, правительство США предложило Дании купить острова. Уже в январе 1916 года предварительный договор был готов. Согласно данному документу, США покупали у Дании её колонию в обмен на 25 миллионов долларов и признание права Дании на владение Гренландией. Но политические круги Датского королевства не были осведомлены о грядущей сделке, поэтому разразился грандиозный скандал. В результате в конфликт вмешался король Кристиан X. Конституция страны была изменена, и 14 декабря в ходе национального референдума 1916 года жители Дании одобрили сделку, отдав 64,2 % голосов за продажу Датской Вест-Индии. Неофициальный референдум того же года, проведённый среди жителей островов, закончился с результатом 99,83 % также в пользу сделки. 17 января 1917 года Дания продала свои владения в составе Виргинских островов Соединённым Штатам Америки за 25 миллионов долларов (87 миллионов датских крон), что равнялось полугодовому бюджету датского государства. 31 марта того же года все формальности были завершены, территория стала американской.

До 1954 года управление Американскими Виргинскими островами осуществляло Министерство внутренних дел США. Губернатор и парламент избирались местными жителями. В 1927 году виргинцы получили гражданство США. С 1973 года жители островов имеют представителя в Конгрессе США (без права голоса), но не участвуют в президентских выборах. На островах действуют практически те же федеральные законы, что и на территории США.

Работорговля

В XVII — начале XVIII веков датская Вест-Индская компания процветала, ведя треугольную торговлю, поставляя рабов из Африки и получая мелассу и ром в Вест-Индии. Компания занималась всеми делами датских вест-индских колоний до 1754 года, когда правительство выкупило все акции компании и формально упразднило её, а острова перешли в ведение Доходной Палаты. Ещё в 1733 году была проведена дифференциация рабов и прочего имущества плантаторов и рабовладельцев. В 1755 году датский король Фредерик V издал указ, согласно которому рабы получали медицинскую помощь в случае болезни и по наступлению старости. Однако администрация колонии имела право корректировать или совсем не принимать указы датского правительства и указ о предоставлении медицинской помощи принят не был. В 1765 году копенгагенский купец Хеннинг Баргум создал «Общество работорговли», которое должно было содействовать развитию этого вида коммерции. По состоянию на 1778 год датчане ежегодно перевозили в свою колонию до 3000 негров-рабов. В 1792 году тогдашний министр финансов Шиммельман начал обсуждение проблемы работорговли в прессе, в результате чего король Кристиан VII подписал указ, запрещающий ввоз рабов в метрополию и колонии, однако вступить в силу должен был он только спустя 10 лет, то есть в 1802 году. Кроме того, датское правительство выделило плантаторам крупные кредиты в качестве компенсации. Но несмотря на это никаких значительных изменений в эксплуатации и быте рабов не произошло, кроме запрета на работу на плантациях беременных рабынь, так как дети рабов должны были стать единственным источником возобновления рабочей силы. В 1837 году губернатор Петер фон Шольтен установил границы физического наказания рабов. Кроме того, негры получили право на имение собственности, а понятие раб было выведено и заменено словом «несвободный». В 1847 году король Дании издал декрет, что все дети рабов рождённые после его опубликования объявляются свободными, а ещё через 12 лет рабство должно быть отменено полностью. В 1848 году на острове Сент-Круа вспыхнул мятеж рабов, в результате которого рабство было отменено вообще.

Всего же за XVII—XVIII века датчане вывезли из Африки в свою колонию до 100000 негров-рабов.

Внутренняя политика

Экономика

Первоначально в колонии вообще отсутствовала денежная система. Господствовал товарообмен, а расчётной единицей был фунт сахара. С переходом колонии в собственность государства в колонии была введена собственная денежная единица — вест-индский ригсдалер. В 1849 году вест-индский ригсдалер был выведен из обращения и заменён вест-индским даллером. Номинал валюты указывался как на датском (в далерах), так и на английском (в долларах). Также в обращении были иностранные монеты с надчеканкой в виде вензеля «FR» с короной. В 1869 году началась чеканка монет в центах. В 1904 году был учреждён Национальный банк Датской Вест-Индии, получивший исключительное право эмиссии. В это же время колония приняла стандарты Латинского Валютного Союза, однако официально не присоединилась к нему.

Религия

В датской Вест-Индии были распространены разные верования, так как она была населена представителями многих культур. Правительство Дании и Церковь сотрудничали, поддерживая порядок в колонии. Церковь несла ответственность за нравственное воспитание, а правительство — за соблюдение порядка. Датские власти проявляли снисходительность к религиозным верованиям населения колонии, строго следя за соблюдением датских праздников. Именно из-за свободы вероисповедания в колонии на острова переселялись многие англичане и голландцы, спасавшиеся от преследований на религиозной почве. Но несмотря на свободу вероисповедания, многие африканские религии не признавались. Вера в анимизм и магию встречалась с презрением и считалась аморальной. Широко была распространена точка зрения, что если бы рабы приняли христианство, они стали бы жить лучше.

Почта

Первый выпуск почтовых марок в датской Вест-Индии был произведён в 1856 году. В 1860—1877 годах на острове Сент-Томас работало британское почтовое отделение, использовавшее штемпель с индексом «С 51». В 1915 году выпуск марок на островах прекратился. В основном печатались марки, выполненные по распространенным датским шаблонам. В результате денежной реформы в 1905 году были выпущены новые марки. На марках номиналом 5 и 50 бит был изображён силуэт короля Кристиана IX, а на марках номиналом 1, 2 и 5 франков были изображён парусник «Ingolf» в гавани Сент-Томаса. После покупки Соединёнными Штатами Америки датской Вест-Индии марки бывшей датской колонии в течение нескольких месяцев оставались действительными.

См. также

• Список губернаторов датской Вест-Индии

Примечания

Комментарии

Примечания

Литература

• Gronemann, Signe Trolle og Vindberg, Rikke. I Orkanens Øje — Beretninger fra Orlogsskibet Valkyriens togt til Dansk Vestindien 1915—1917. København, 2005
• Hansen, Thorkild. Slavernes øer. København, 1970, ISBN 87-00-00862-1
• Lund, Signe og Tommerup, Steen Uffe. Dansk Vestindien — en praktisk rejseguide. København, 2012. ISBN 978-87-995755-1-0
• Hugh Zachariae: Lucretia og Margaret. Slavebarnets historie, Højbjerg i Danmark 2005.
• Jørgensen, Kenneth Bo. Turen går til Dansk Vestindien. Politikens Rejsebøger, 1. udgave, København, 2006, ISBN 87-567-7333-1
• Thomas, Hugh. The Slave Trade. 1997, Phoenix edition, London, 2006. ISBN 0-7538-2056-0

Отрывок, характеризующий Датская Вест-Индия

– Ну, как ладишь с начальством? – спросил Жерков.
– Ничего, хорошие люди. Ты как в штаб затесался?
– Прикомандирован, дежурю.
Они помолчали.
«Выпускала сокола да из правого рукава», говорила песня, невольно возбуждая бодрое, веселое чувство. Разговор их, вероятно, был бы другой, ежели бы они говорили не при звуках песни.
– Что правда, австрийцев побили? – спросил Долохов.
– А чорт их знает, говорят.
– Я рад, – отвечал Долохов коротко и ясно, как того требовала песня.
– Что ж, приходи к нам когда вечерком, фараон заложишь, – сказал Жерков.
– Или у вас денег много завелось?
– Приходи.
– Нельзя. Зарок дал. Не пью и не играю, пока не произведут.
– Да что ж, до первого дела…
– Там видно будет.
Опять они помолчали.
– Ты заходи, коли что нужно, все в штабе помогут… – сказал Жерков.
Долохов усмехнулся.
– Ты лучше не беспокойся. Мне что нужно, я просить не стану, сам возьму.
– Да что ж, я так…
– Ну, и я так.
– Прощай.
– Будь здоров…
… и высоко, и далеко,
На родиму сторону…
Жерков тронул шпорами лошадь, которая раза три, горячась, перебила ногами, не зная, с какой начать, справилась и поскакала, обгоняя роту и догоняя коляску, тоже в такт песни.


Возвратившись со смотра, Кутузов, сопутствуемый австрийским генералом, прошел в свой кабинет и, кликнув адъютанта, приказал подать себе некоторые бумаги, относившиеся до состояния приходивших войск, и письма, полученные от эрцгерцога Фердинанда, начальствовавшего передовою армией. Князь Андрей Болконский с требуемыми бумагами вошел в кабинет главнокомандующего. Перед разложенным на столе планом сидели Кутузов и австрийский член гофкригсрата.
– А… – сказал Кутузов, оглядываясь на Болконского, как будто этим словом приглашая адъютанта подождать, и продолжал по французски начатый разговор.
– Я только говорю одно, генерал, – говорил Кутузов с приятным изяществом выражений и интонации, заставлявшим вслушиваться в каждое неторопливо сказанное слово. Видно было, что Кутузов и сам с удовольствием слушал себя. – Я только одно говорю, генерал, что ежели бы дело зависело от моего личного желания, то воля его величества императора Франца давно была бы исполнена. Я давно уже присоединился бы к эрцгерцогу. И верьте моей чести, что для меня лично передать высшее начальство армией более меня сведущему и искусному генералу, какими так обильна Австрия, и сложить с себя всю эту тяжкую ответственность для меня лично было бы отрадой. Но обстоятельства бывают сильнее нас, генерал.
И Кутузов улыбнулся с таким выражением, как будто он говорил: «Вы имеете полное право не верить мне, и даже мне совершенно всё равно, верите ли вы мне или нет, но вы не имеете повода сказать мне это. И в этом то всё дело».
Австрийский генерал имел недовольный вид, но не мог не в том же тоне отвечать Кутузову.
– Напротив, – сказал он ворчливым и сердитым тоном, так противоречившим лестному значению произносимых слов, – напротив, участие вашего превосходительства в общем деле высоко ценится его величеством; но мы полагаем, что настоящее замедление лишает славные русские войска и их главнокомандующих тех лавров, которые они привыкли пожинать в битвах, – закончил он видимо приготовленную фразу.
Кутузов поклонился, не изменяя улыбки.
– А я так убежден и, основываясь на последнем письме, которым почтил меня его высочество эрцгерцог Фердинанд, предполагаю, что австрийские войска, под начальством столь искусного помощника, каков генерал Мак, теперь уже одержали решительную победу и не нуждаются более в нашей помощи, – сказал Кутузов.
Генерал нахмурился. Хотя и не было положительных известий о поражении австрийцев, но было слишком много обстоятельств, подтверждавших общие невыгодные слухи; и потому предположение Кутузова о победе австрийцев было весьма похоже на насмешку. Но Кутузов кротко улыбался, всё с тем же выражением, которое говорило, что он имеет право предполагать это. Действительно, последнее письмо, полученное им из армии Мака, извещало его о победе и о самом выгодном стратегическом положении армии.
– Дай ка сюда это письмо, – сказал Кутузов, обращаясь к князю Андрею. – Вот изволите видеть. – И Кутузов, с насмешливою улыбкой на концах губ, прочел по немецки австрийскому генералу следующее место из письма эрцгерцога Фердинанда: «Wir haben vollkommen zusammengehaltene Krafte, nahe an 70 000 Mann, um den Feind, wenn er den Lech passirte, angreifen und schlagen zu konnen. Wir konnen, da wir Meister von Ulm sind, den Vortheil, auch von beiden Uferien der Donau Meister zu bleiben, nicht verlieren; mithin auch jeden Augenblick, wenn der Feind den Lech nicht passirte, die Donau ubersetzen, uns auf seine Communikations Linie werfen, die Donau unterhalb repassiren und dem Feinde, wenn er sich gegen unsere treue Allirte mit ganzer Macht wenden wollte, seine Absicht alabald vereitelien. Wir werden auf solche Weise den Zeitpunkt, wo die Kaiserlich Ruseische Armee ausgerustet sein wird, muthig entgegenharren, und sodann leicht gemeinschaftlich die Moglichkeit finden, dem Feinde das Schicksal zuzubereiten, so er verdient». [Мы имеем вполне сосредоточенные силы, около 70 000 человек, так что мы можем атаковать и разбить неприятеля в случае переправы его через Лех. Так как мы уже владеем Ульмом, то мы можем удерживать за собою выгоду командования обоими берегами Дуная, стало быть, ежеминутно, в случае если неприятель не перейдет через Лех, переправиться через Дунай, броситься на его коммуникационную линию, ниже перейти обратно Дунай и неприятелю, если он вздумает обратить всю свою силу на наших верных союзников, не дать исполнить его намерение. Таким образом мы будем бодро ожидать времени, когда императорская российская армия совсем изготовится, и затем вместе легко найдем возможность уготовить неприятелю участь, коей он заслуживает».]
Кутузов тяжело вздохнул, окончив этот период, и внимательно и ласково посмотрел на члена гофкригсрата.
– Но вы знаете, ваше превосходительство, мудрое правило, предписывающее предполагать худшее, – сказал австрийский генерал, видимо желая покончить с шутками и приступить к делу.
Он невольно оглянулся на адъютанта.
– Извините, генерал, – перебил его Кутузов и тоже поворотился к князю Андрею. – Вот что, мой любезный, возьми ты все донесения от наших лазутчиков у Козловского. Вот два письма от графа Ностица, вот письмо от его высочества эрцгерцога Фердинанда, вот еще, – сказал он, подавая ему несколько бумаг. – И из всего этого чистенько, на французском языке, составь mеmorandum, записочку, для видимости всех тех известий, которые мы о действиях австрийской армии имели. Ну, так то, и представь его превосходительству.
Князь Андрей наклонил голову в знак того, что понял с первых слов не только то, что было сказано, но и то, что желал бы сказать ему Кутузов. Он собрал бумаги, и, отдав общий поклон, тихо шагая по ковру, вышел в приемную.
Несмотря на то, что еще не много времени прошло с тех пор, как князь Андрей оставил Россию, он много изменился за это время. В выражении его лица, в движениях, в походке почти не было заметно прежнего притворства, усталости и лени; он имел вид человека, не имеющего времени думать о впечатлении, какое он производит на других, и занятого делом приятным и интересным. Лицо его выражало больше довольства собой и окружающими; улыбка и взгляд его были веселее и привлекательнее.
Кутузов, которого он догнал еще в Польше, принял его очень ласково, обещал ему не забывать его, отличал от других адъютантов, брал с собою в Вену и давал более серьезные поручения. Из Вены Кутузов писал своему старому товарищу, отцу князя Андрея:
«Ваш сын, – писал он, – надежду подает быть офицером, из ряду выходящим по своим занятиям, твердости и исполнительности. Я считаю себя счастливым, имея под рукой такого подчиненного».
В штабе Кутузова, между товарищами сослуживцами и вообще в армии князь Андрей, так же как и в петербургском обществе, имел две совершенно противоположные репутации.
Одни, меньшая часть, признавали князя Андрея чем то особенным от себя и от всех других людей, ожидали от него больших успехов, слушали его, восхищались им и подражали ему; и с этими людьми князь Андрей был прост и приятен. Другие, большинство, не любили князя Андрея, считали его надутым, холодным и неприятным человеком. Но с этими людьми князь Андрей умел поставить себя так, что его уважали и даже боялись.
Выйдя в приемную из кабинета Кутузова, князь Андрей с бумагами подошел к товарищу,дежурному адъютанту Козловскому, который с книгой сидел у окна.
– Ну, что, князь? – спросил Козловский.
– Приказано составить записку, почему нейдем вперед.
– А почему?
Князь Андрей пожал плечами.
– Нет известия от Мака? – спросил Козловский.
– Нет.
– Ежели бы правда, что он разбит, так пришло бы известие.
– Вероятно, – сказал князь Андрей и направился к выходной двери; но в то же время навстречу ему, хлопнув дверью, быстро вошел в приемную высокий, очевидно приезжий, австрийский генерал в сюртуке, с повязанною черным платком головой и с орденом Марии Терезии на шее. Князь Андрей остановился.
– Генерал аншеф Кутузов? – быстро проговорил приезжий генерал с резким немецким выговором, оглядываясь на обе стороны и без остановки проходя к двери кабинета.
– Генерал аншеф занят, – сказал Козловский, торопливо подходя к неизвестному генералу и загораживая ему дорогу от двери. – Как прикажете доложить?
Неизвестный генерал презрительно оглянулся сверху вниз на невысокого ростом Козловского, как будто удивляясь, что его могут не знать.
– Генерал аншеф занят, – спокойно повторил Козловский.
Лицо генерала нахмурилось, губы его дернулись и задрожали. Он вынул записную книжку, быстро начертил что то карандашом, вырвал листок, отдал, быстрыми шагами подошел к окну, бросил свое тело на стул и оглянул бывших в комнате, как будто спрашивая: зачем они на него смотрят? Потом генерал поднял голову, вытянул шею, как будто намереваясь что то сказать, но тотчас же, как будто небрежно начиная напевать про себя, произвел странный звук, который тотчас же пресекся. Дверь кабинета отворилась, и на пороге ее показался Кутузов. Генерал с повязанною головой, как будто убегая от опасности, нагнувшись, большими, быстрыми шагами худых ног подошел к Кутузову.
– Vous voyez le malheureux Mack, [Вы видите несчастного Мака.] – проговорил он сорвавшимся голосом.
Лицо Кутузова, стоявшего в дверях кабинета, несколько мгновений оставалось совершенно неподвижно. Потом, как волна, пробежала по его лицу морщина, лоб разгладился; он почтительно наклонил голову, закрыл глаза, молча пропустил мимо себя Мака и сам за собой затворил дверь.
Слух, уже распространенный прежде, о разбитии австрийцев и о сдаче всей армии под Ульмом, оказывался справедливым. Через полчаса уже по разным направлениям были разосланы адъютанты с приказаниями, доказывавшими, что скоро и русские войска, до сих пор бывшие в бездействии, должны будут встретиться с неприятелем.
Князь Андрей был один из тех редких офицеров в штабе, который полагал свой главный интерес в общем ходе военного дела. Увидав Мака и услыхав подробности его погибели, он понял, что половина кампании проиграна, понял всю трудность положения русских войск и живо вообразил себе то, что ожидает армию, и ту роль, которую он должен будет играть в ней.
Невольно он испытывал волнующее радостное чувство при мысли о посрамлении самонадеянной Австрии и о том, что через неделю, может быть, придется ему увидеть и принять участие в столкновении русских с французами, впервые после Суворова.
Но он боялся гения Бонапарта, который мог оказаться сильнее всей храбрости русских войск, и вместе с тем не мог допустить позора для своего героя.
Взволнованный и раздраженный этими мыслями, князь Андрей пошел в свою комнату, чтобы написать отцу, которому он писал каждый день. Он сошелся в коридоре с своим сожителем Несвицким и шутником Жерковым; они, как всегда, чему то смеялись.
– Что ты так мрачен? – спросил Несвицкий, заметив бледное с блестящими глазами лицо князя Андрея.
– Веселиться нечему, – отвечал Болконский.
В то время как князь Андрей сошелся с Несвицким и Жерковым, с другой стороны коридора навстречу им шли Штраух, австрийский генерал, состоявший при штабе Кутузова для наблюдения за продовольствием русской армии, и член гофкригсрата, приехавшие накануне. По широкому коридору было достаточно места, чтобы генералы могли свободно разойтись с тремя офицерами; но Жерков, отталкивая рукой Несвицкого, запыхавшимся голосом проговорил:
– Идут!… идут!… посторонитесь, дорогу! пожалуйста дорогу!
Генералы проходили с видом желания избавиться от утруждающих почестей. На лице шутника Жеркова выразилась вдруг глупая улыбка радости, которой он как будто не мог удержать.
– Ваше превосходительство, – сказал он по немецки, выдвигаясь вперед и обращаясь к австрийскому генералу. – Имею честь поздравить.
Он наклонил голову и неловко, как дети, которые учатся танцовать, стал расшаркиваться то одной, то другой ногой.
Генерал, член гофкригсрата, строго оглянулся на него; не заметив серьезность глупой улыбки, не мог отказать в минутном внимании. Он прищурился, показывая, что слушает.
– Имею честь поздравить, генерал Мак приехал,совсем здоров,только немного тут зашибся, – прибавил он,сияя улыбкой и указывая на свою голову.
Генерал нахмурился, отвернулся и пошел дальше.
– Gott, wie naiv! [Боже мой, как он прост!] – сказал он сердито, отойдя несколько шагов.
Несвицкий с хохотом обнял князя Андрея, но Болконский, еще более побледнев, с злобным выражением в лице, оттолкнул его и обратился к Жеркову. То нервное раздражение, в которое его привели вид Мака, известие об его поражении и мысли о том, что ожидает русскую армию, нашло себе исход в озлоблении на неуместную шутку Жеркова.
– Если вы, милостивый государь, – заговорил он пронзительно с легким дрожанием нижней челюсти, – хотите быть шутом , то я вам в этом не могу воспрепятствовать; но объявляю вам, что если вы осмелитесь другой раз скоморошничать в моем присутствии, то я вас научу, как вести себя.
Несвицкий и Жерков так были удивлены этой выходкой, что молча, раскрыв глаза, смотрели на Болконского.
– Что ж, я поздравил только, – сказал Жерков.
– Я не шучу с вами, извольте молчать! – крикнул Болконский и, взяв за руку Несвицкого, пошел прочь от Жеркова, не находившего, что ответить.
– Ну, что ты, братец, – успокоивая сказал Несвицкий.
– Как что? – заговорил князь Андрей, останавливаясь от волнения. – Да ты пойми, что мы, или офицеры, которые служим своему царю и отечеству и радуемся общему успеху и печалимся об общей неудаче, или мы лакеи, которым дела нет до господского дела. Quarante milles hommes massacres et l'ario mee de nos allies detruite, et vous trouvez la le mot pour rire, – сказал он, как будто этою французскою фразой закрепляя свое мнение. – C'est bien pour un garcon de rien, comme cet individu, dont vous avez fait un ami, mais pas pour vous, pas pour vous. [Сорок тысяч человек погибло и союзная нам армия уничтожена, а вы можете при этом шутить. Это простительно ничтожному мальчишке, как вот этот господин, которого вы сделали себе другом, но не вам, не вам.] Мальчишкам только можно так забавляться, – сказал князь Андрей по русски, выговаривая это слово с французским акцентом, заметив, что Жерков мог еще слышать его.
Он подождал, не ответит ли что корнет. Но корнет повернулся и вышел из коридора.


Гусарский Павлоградский полк стоял в двух милях от Браунау. Эскадрон, в котором юнкером служил Николай Ростов, расположен был в немецкой деревне Зальценек. Эскадронному командиру, ротмистру Денисову, известному всей кавалерийской дивизии под именем Васьки Денисова, была отведена лучшая квартира в деревне. Юнкер Ростов с тех самых пор, как он догнал полк в Польше, жил вместе с эскадронным командиром.
11 октября, в тот самый день, когда в главной квартире всё было поднято на ноги известием о поражении Мака, в штабе эскадрона походная жизнь спокойно шла по старому. Денисов, проигравший всю ночь в карты, еще не приходил домой, когда Ростов, рано утром, верхом, вернулся с фуражировки. Ростов в юнкерском мундире подъехал к крыльцу, толконув лошадь, гибким, молодым жестом скинул ногу, постоял на стремени, как будто не желая расстаться с лошадью, наконец, спрыгнул и крикнул вестового.
– А, Бондаренко, друг сердечный, – проговорил он бросившемуся стремглав к его лошади гусару. – Выводи, дружок, – сказал он с тою братскою, веселою нежностию, с которою обращаются со всеми хорошие молодые люди, когда они счастливы.
– Слушаю, ваше сиятельство, – отвечал хохол, встряхивая весело головой.
– Смотри же, выводи хорошенько!
Другой гусар бросился тоже к лошади, но Бондаренко уже перекинул поводья трензеля. Видно было, что юнкер давал хорошо на водку, и что услужить ему было выгодно. Ростов погладил лошадь по шее, потом по крупу и остановился на крыльце.
«Славно! Такая будет лошадь!» сказал он сам себе и, улыбаясь и придерживая саблю, взбежал на крыльцо, погромыхивая шпорами. Хозяин немец, в фуфайке и колпаке, с вилами, которыми он вычищал навоз, выглянул из коровника. Лицо немца вдруг просветлело, как только он увидал Ростова. Он весело улыбнулся и подмигнул: «Schon, gut Morgen! Schon, gut Morgen!» [Прекрасно, доброго утра!] повторял он, видимо, находя удовольствие в приветствии молодого человека.
– Schon fleissig! [Уже за работой!] – сказал Ростов всё с тою же радостною, братскою улыбкой, какая не сходила с его оживленного лица. – Hoch Oestreicher! Hoch Russen! Kaiser Alexander hoch! [Ура Австрийцы! Ура Русские! Император Александр ура!] – обратился он к немцу, повторяя слова, говоренные часто немцем хозяином.
Немец засмеялся, вышел совсем из двери коровника, сдернул
колпак и, взмахнув им над головой, закричал:
– Und die ganze Welt hoch! [И весь свет ура!]
Ростов сам так же, как немец, взмахнул фуражкой над головой и, смеясь, закричал: «Und Vivat die ganze Welt»! Хотя не было никакой причины к особенной радости ни для немца, вычищавшего свой коровник, ни для Ростова, ездившего со взводом за сеном, оба человека эти с счастливым восторгом и братскою любовью посмотрели друг на друга, потрясли головами в знак взаимной любви и улыбаясь разошлись – немец в коровник, а Ростов в избу, которую занимал с Денисовым.
– Что барин? – спросил он у Лаврушки, известного всему полку плута лакея Денисова.
– С вечера не бывали. Верно, проигрались, – отвечал Лаврушка. – Уж я знаю, коли выиграют, рано придут хвастаться, а коли до утра нет, значит, продулись, – сердитые придут. Кофею прикажете?
– Давай, давай.
Через 10 минут Лаврушка принес кофею. Идут! – сказал он, – теперь беда. – Ростов заглянул в окно и увидал возвращающегося домой Денисова. Денисов был маленький человек с красным лицом, блестящими черными глазами, черными взлохмоченными усами и волосами. На нем был расстегнутый ментик, спущенные в складках широкие чикчиры, и на затылке была надета смятая гусарская шапочка. Он мрачно, опустив голову, приближался к крыльцу.
– Лавг'ушка, – закричал он громко и сердито. – Ну, снимай, болван!
– Да я и так снимаю, – отвечал голос Лаврушки.
– А! ты уж встал, – сказал Денисов, входя в комнату.
– Давно, – сказал Ростов, – я уже за сеном сходил и фрейлен Матильда видел.
– Вот как! А я пг'одулся, бг'ат, вчег'а, как сукин сын! – закричал Денисов, не выговаривая р . – Такого несчастия! Такого несчастия! Как ты уехал, так и пошло. Эй, чаю!
Денисов, сморщившись, как бы улыбаясь и выказывая свои короткие крепкие зубы, начал обеими руками с короткими пальцами лохматить, как пес, взбитые черные, густые волосы.
– Чог'т меня дег'нул пойти к этой кг'ысе (прозвище офицера), – растирая себе обеими руками лоб и лицо, говорил он. – Можешь себе пг'едставить, ни одной каг'ты, ни одной, ни одной каг'ты не дал.
Денисов взял подаваемую ему закуренную трубку, сжал в кулак, и, рассыпая огонь, ударил ею по полу, продолжая кричать.
– Семпель даст, паг'оль бьет; семпель даст, паг'оль бьет.
Он рассыпал огонь, разбил трубку и бросил ее. Денисов помолчал и вдруг своими блестящими черными глазами весело взглянул на Ростова.
– Хоть бы женщины были. А то тут, кг'оме как пить, делать нечего. Хоть бы дг'аться ског'ей.
– Эй, кто там? – обратился он к двери, заслышав остановившиеся шаги толстых сапог с бряцанием шпор и почтительное покашливанье.
– Вахмистр! – сказал Лаврушка.
Денисов сморщился еще больше.
– Сквег'но, – проговорил он, бросая кошелек с несколькими золотыми. – Г`остов, сочти, голубчик, сколько там осталось, да сунь кошелек под подушку, – сказал он и вышел к вахмистру.
Ростов взял деньги и, машинально, откладывая и ровняя кучками старые и новые золотые, стал считать их.
– А! Телянин! Здог'ово! Вздули меня вчег'а! – послышался голос Денисова из другой комнаты.
– У кого? У Быкова, у крысы?… Я знал, – сказал другой тоненький голос, и вслед за тем в комнату вошел поручик Телянин, маленький офицер того же эскадрона.
Ростов кинул под подушку кошелек и пожал протянутую ему маленькую влажную руку. Телянин был перед походом за что то переведен из гвардии. Он держал себя очень хорошо в полку; но его не любили, и в особенности Ростов не мог ни преодолеть, ни скрывать своего беспричинного отвращения к этому офицеру.
– Ну, что, молодой кавалерист, как вам мой Грачик служит? – спросил он. (Грачик была верховая лошадь, подъездок, проданная Теляниным Ростову.)
Поручик никогда не смотрел в глаза человеку, с кем говорил; глаза его постоянно перебегали с одного предмета на другой.
– Я видел, вы нынче проехали…
– Да ничего, конь добрый, – отвечал Ростов, несмотря на то, что лошадь эта, купленная им за 700 рублей, не стоила и половины этой цены. – Припадать стала на левую переднюю… – прибавил он. – Треснуло копыто! Это ничего. Я вас научу, покажу, заклепку какую положить.
– Да, покажите пожалуйста, – сказал Ростов.
– Покажу, покажу, это не секрет. А за лошадь благодарить будете.
– Так я велю привести лошадь, – сказал Ростов, желая избавиться от Телянина, и вышел, чтобы велеть привести лошадь.
В сенях Денисов, с трубкой, скорчившись на пороге, сидел перед вахмистром, который что то докладывал. Увидав Ростова, Денисов сморщился и, указывая через плечо большим пальцем в комнату, в которой сидел Телянин, поморщился и с отвращением тряхнулся.
– Ох, не люблю молодца, – сказал он, не стесняясь присутствием вахмистра.
Ростов пожал плечами, как будто говоря: «И я тоже, да что же делать!» и, распорядившись, вернулся к Телянину.
Телянин сидел всё в той же ленивой позе, в которой его оставил Ростов, потирая маленькие белые руки.
«Бывают же такие противные лица», подумал Ростов, входя в комнату.
– Что же, велели привести лошадь? – сказал Телянин, вставая и небрежно оглядываясь.
– Велел.
– Да пойдемте сами. Я ведь зашел только спросить Денисова о вчерашнем приказе. Получили, Денисов?
– Нет еще. А вы куда?
– Вот хочу молодого человека научить, как ковать лошадь, – сказал Телянин.
Они вышли на крыльцо и в конюшню. Поручик показал, как делать заклепку, и ушел к себе.