Австро-прусско-датская война

Датская война
Основной конфликт: Войны за объединение Германии
Панорама Йоргена Валентина Зонне, Битва при Дюббеле (1871).
Дата	1 февраля — 30 октября 1864 г. (273 дня)
Место	Шлезвиг и Ютландия
Причина	Аннексия Данией Шлезвига
Итог	Венский договор в 1864 год
Изменения	Оккупация Гольштейна Австрией и Шлезвига Пруссией; покупка Пруссией Саксен-Лауэнбурга за 2 500 000 талеров золотом (см. Гаштейнская конвенция)
Противники
В составе Германского союза 1815: Пруссия Австрия Дания
Командующие
Хельмут Карл Бернхард фон Мольтке Фридрих Генрих Эрнст фон Врангель Фридрих Карл Николай Прусский Вильгельм фон Тегетгофф Кристиан Юлиус де Меза Георг Герлак Глоде дю Плат
Силы сторон
61.000 солдат, 158 орудий, 20.000 солдат, 64 орудия Общие: 81.000 солдат, 222 орудия 38.000 солдат, 100 орудий,
Потери
1.018 погибших, 1.705 раненых, 500 погибших, 812 раненых Общие: 1.518 погибших 2.517 раненых Всего: 3.035 человек 3.014 погибших, 3.987 раненых 3.550 пленных Всего: 10.551 человек

Датская война 1864 года, известна также как Австро-прусско-датская война и Война за Шлезвиг и Гольштейн — вооружённый конфликт между Данией, Пруссией и Австрией, за отделение приэльбских герцогств Шлезвига и Гольштейна от владений Датского королевства. Считается первой из войн в процессе объединения Германии вокруг Пруссии.

Причина войны

В середине XIX века между Данией и Пруссией возникло соперничество из-за герцогств Шлезвиг и Гольштейн, которые находились в личной унии с Данией. В 1848 году началась война, продлившаяся до 1850 года (смотри Датско-прусская война 1848—1850). После её окончания прежний статус герцогств был подтвержден великими державами по Лондонским протоколам 1850 и 1852 годов. Население Гольштейна было почти полностью немецким, а в Шлезвиге на 3/4 — датским. Немцы заселяли южную часть Шлезвига, но ими были почти все крупные землевладельцы герцогства, контролировавшие местный сейм. В самой Дании под лозунгом «Дания до Эйдера» преобладало стремление к аннексии Шлезвига и отказу от Гольштейна.

Бездетность датского короля Фредерика VII означала прекращение династии Ольденбургов. В Дании допускалось наследование по женской линии, и преемником Фредерика VII был признан принц Кристиан Глюксбург. В Германии следовали наследству лишь по мужской линии, и претендентом на престол Шлезвига и Гольштейна выступил герцог Фридрих VIII (Шлезвиг-Гольштейн)Фридрих Августенбургский (Friedrich VIII. von Schleswig-Holstein), хотя его отец в 1852 году отказался от всех своих прав на Шлезвиг и Гольштейн за 2.25 миллиона талеров «за себя и своё потомство». Ввиду близкой смерти короля Фредерика VII в Дании 13 ноября 1863 была принята новая конституция, устанавливавшая нераздельность Дании и Шлезвига. 15 ноября скончался Фредерик VII и на датский престол вступил Кристиан IX Глюксбург. Сейм Германского союза потребовал передачи Шлезвига и Гольштейна Фридриху Августенбургскому, и в декабре 1863 посланные им войска — саксонская и ганноверская бригады, за которыми следовали прусская и австрийская бригады, всего около 22 тыс. человек, вступили в Гольштейн. Датские войска без боя отступили в Шлезвиг.

К 1864 году австрийское и прусское правительства договорились о совместных действиях и 16 января 1864 потребовали от Дании восстановления прежнего статуса Шлезвига. В конце января Дания отклонила ультиматум.

Силы сторон

Как не без юмора отмечено в: «Если бы Пруссия и Австрия выдвинули против маленькой Дании все сухопутные свои войска, то составилась бы армия, равная по численности почти всему мужскому населению собственно Дании…но подобное полчище даже не смогло бы разместиться на театре войны». Союзники поэтому ограничились обеспечением достаточного численного превосходства.

К началу войны датская полевая армия состояла из 3-х пехотных и 1-й кавалерийской дивизий, каждая имела три 2-х полковых бригады. В резерве находились 4 пехотных полка и гвардейский батальон. Пехотный полк 2-х батальонного состава. Всего 42 тыс. человек при 104 орудиях. Крепостная артиллерия насчитывала до 800 орудий, обслуживающимися 6-ю крепостными ротами.

Прусские войска составляли 1-й корпус — 2 пехотные и одна кавалерийская дивизии, и 3-й корпус — сводная гвардейская дивизия и гусарский полк. Прусские дивизии имели две 2-х полковые бригады, пехотный полк из 3-х батальонов. Всего к началу войны 43 тыс. человек и 110 орудий. Позднее прибыли 5-я пехотная дивизия, 21-я бригада, осадные средства.

Австрийские войска составили 2-й корпус — 4 пехотные и одна кавалерийская бригада. Пехотная бригада имела батальон егерей и два 2-х батальонных полка. Всего 26 тыс. человек и 48 орудий.

Ход военных действий

1 февраля объединенные прусско-австрийские войска численностью свыше 60 тысяч человек при поддержке 158 орудий (впоследствии армия союзников была увеличена) под общим командованием прусского генерал-фельдмаршала Ф. Врангеля вступили на территорию Шлезвига. После слабого сопротивления на Данневеркской позиции датская армия (38 тысяч человек, 277 орудий) под командованием генерал-лейтенанта К. де Меза к марту 1864 года отступила через Фленсбург на укрепленные позиции в районе города Дюббёль и к крепости Фредерисия. В марте прусско-австрийские войска осадили крепость, а 18 апреля штурмом взяли Дюббёль. 29 апреля датские войска вынуждены были оставить Фредерисию и эвакуироваться на острова Альс и Фюн.

На море в первый период войны господствовал более сильный датский флот, блокировавший побережье Германии. Морские сражения датчан с прусской эскадрой у Ясмунда (о. Рюген) 17 марта и с австрийской эскадрой у Гельголанда 9 мая не дали определенного результата; обе воюющие стороны объявили их своими победами.

25 апреля 1864 года в Лондоне начались мирные переговоры между представительствами воюющих государств при участии Великобритании, Франции и России. Было заключено перемирие до 26 июня. 29 июня прусско-австрийские войска возобновили наступление, захватили укреплённый датчанами остров Альс и к середине июля оккупировали всю Ютландию. 18-го июля было заключено новое перемирие.

Итоги и результаты

Лишь к концу октября 1864 года конфликт был урегулирован полностью, и 30 октября в Вене был подписан мирный договор. Дания отказалась от своих притязаний на Лауэнбург, Шлезвиг и Гольштейн. Герцогства были объявлены совместными владениями Пруссии и Австрии, причем Шлезвигом отныне управляла Пруссия, а Гольштейном — Австрия. Эта война явилась важным этапом на пути объединения Германии под гегемонией Пруссии.

Страны	Население 1864 г.	Войск	Убито	Ранено	Умерло от ран	Умерло от болезней
Пруссия	19 255 139	42 933	422	1 705	316	280
Австрия	34 400 000	26 303	227	812	14	259
Всего	53 655 139	69 236	649	2517	330	539
Дания	1 700 000	51 700	1422	3 987	836	756
Всего	55 355 139	120 936	2071	6504	1166	1295

Кинематограф

События предшествующие войне и сами военные действия показаны в датском сериале «1864».

См. также

• Габленц, Людвиг Карл Вильгельм фон
• Бернсторф, Альбрехт

Информация взята из следующих книг:

• Урланис Б. Ц. Войны и народонаселение Европы. — Москва., 1960.
• Bodart G. Losses of life in modern wars. Austria-Hungary; France. — London., 1916.

Литература

• Германо-датская война 1864 года // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1890—1907.
• * Военная энциклопедия издания Сытина. Т. 7, стр. — 619
• Мерников А. Г., Спектор А. А. Всемирная история войн. — Минск., 2005.

Отрывок, характеризующий Австро-прусско-датская война

– Как же, связал одного такого то! – крикнул целовальник, отмахнувшись от набросившихся на него людей, и, сорвав с себя шапку, он бросил ее на землю. Как будто действие это имело какое то таинственно угрожающее значение, фабричные, обступившие целовальника, остановились в нерешительности.
– Порядок то я, брат, знаю очень прекрасно. Я до частного дойду. Ты думаешь, не дойду? Разбойничать то нонче никому не велят! – прокричал целовальник, поднимая шапку.
– И пойдем, ишь ты! И пойдем… ишь ты! – повторяли друг за другом целовальник и высокий малый, и оба вместе двинулись вперед по улице. Окровавленный кузнец шел рядом с ними. Фабричные и посторонний народ с говором и криком шли за ними.
У угла Маросейки, против большого с запертыми ставнями дома, на котором была вывеска сапожного мастера, стояли с унылыми лицами человек двадцать сапожников, худых, истомленных людей в халатах и оборванных чуйках.
– Он народ разочти как следует! – говорил худой мастеровой с жидкой бородйой и нахмуренными бровями. – А что ж, он нашу кровь сосал – да и квит. Он нас водил, водил – всю неделю. А теперь довел до последнего конца, а сам уехал.
Увидав народ и окровавленного человека, говоривший мастеровой замолчал, и все сапожники с поспешным любопытством присоединились к двигавшейся толпе.
– Куда идет народ то?
– Известно куда, к начальству идет.
– Что ж, али взаправду наша не взяла сила?
– А ты думал как! Гляди ко, что народ говорит.
Слышались вопросы и ответы. Целовальник, воспользовавшись увеличением толпы, отстал от народа и вернулся к своему кабаку.
Высокий малый, не замечая исчезновения своего врага целовальника, размахивая оголенной рукой, не переставал говорить, обращая тем на себя общее внимание. На него то преимущественно жался народ, предполагая от него получить разрешение занимавших всех вопросов.
– Он покажи порядок, закон покажи, на то начальство поставлено! Так ли я говорю, православные? – говорил высокий малый, чуть заметно улыбаясь.
– Он думает, и начальства нет? Разве без начальства можно? А то грабить то мало ли их.
– Что пустое говорить! – отзывалось в толпе. – Как же, так и бросят Москву то! Тебе на смех сказали, а ты и поверил. Мало ли войсков наших идет. Так его и пустили! На то начальство. Вон послушай, что народ то бает, – говорили, указывая на высокого малого.
У стены Китай города другая небольшая кучка людей окружала человека в фризовой шинели, держащего в руках бумагу.
– Указ, указ читают! Указ читают! – послышалось в толпе, и народ хлынул к чтецу.
Человек в фризовой шинели читал афишку от 31 го августа. Когда толпа окружила его, он как бы смутился, но на требование высокого малого, протеснившегося до него, он с легким дрожанием в голосе начал читать афишку сначала.
«Я завтра рано еду к светлейшему князю, – читал он (светлеющему! – торжественно, улыбаясь ртом и хмуря брови, повторил высокий малый), – чтобы с ним переговорить, действовать и помогать войскам истреблять злодеев; станем и мы из них дух… – продолжал чтец и остановился („Видал?“ – победоносно прокричал малый. – Он тебе всю дистанцию развяжет…»)… – искоренять и этих гостей к черту отправлять; я приеду назад к обеду, и примемся за дело, сделаем, доделаем и злодеев отделаем».
Последние слова были прочтены чтецом в совершенном молчании. Высокий малый грустно опустил голову. Очевидно было, что никто не понял этих последних слов. В особенности слова: «я приеду завтра к обеду», видимо, даже огорчили и чтеца и слушателей. Понимание народа было настроено на высокий лад, а это было слишком просто и ненужно понятно; это было то самое, что каждый из них мог бы сказать и что поэтому не мог говорить указ, исходящий от высшей власти.
Все стояли в унылом молчании. Высокий малый водил губами и пошатывался.
– У него спросить бы!.. Это сам и есть?.. Как же, успросил!.. А то что ж… Он укажет… – вдруг послышалось в задних рядах толпы, и общее внимание обратилось на выезжавшие на площадь дрожки полицеймейстера, сопутствуемого двумя конными драгунами.
Полицеймейстер, ездивший в это утро по приказанию графа сжигать барки и, по случаю этого поручения, выручивший большую сумму денег, находившуюся у него в эту минуту в кармане, увидав двинувшуюся к нему толпу людей, приказал кучеру остановиться.
– Что за народ? – крикнул он на людей, разрозненно и робко приближавшихся к дрожкам. – Что за народ? Я вас спрашиваю? – повторил полицеймейстер, не получавший ответа.
– Они, ваше благородие, – сказал приказный во фризовой шинели, – они, ваше высокородие, по объявлению сиятельнейшего графа, не щадя живота, желали послужить, а не то чтобы бунт какой, как сказано от сиятельнейшего графа…
– Граф не уехал, он здесь, и об вас распоряжение будет, – сказал полицеймейстер. – Пошел! – сказал он кучеру. Толпа остановилась, скучиваясь около тех, которые слышали то, что сказало начальство, и глядя на отъезжающие дрожки.
Полицеймейстер в это время испуганно оглянулся, что то сказал кучеру, и лошади его поехали быстрее.
– Обман, ребята! Веди к самому! – крикнул голос высокого малого. – Не пущай, ребята! Пущай отчет подаст! Держи! – закричали голоса, и народ бегом бросился за дрожками.
Толпа за полицеймейстером с шумным говором направилась на Лубянку.
– Что ж, господа да купцы повыехали, а мы за то и пропадаем? Что ж, мы собаки, что ль! – слышалось чаще в толпе.


Вечером 1 го сентября, после своего свидания с Кутузовым, граф Растопчин, огорченный и оскорбленный тем, что его не пригласили на военный совет, что Кутузов не обращал никакого внимания на его предложение принять участие в защите столицы, и удивленный новым открывшимся ему в лагере взглядом, при котором вопрос о спокойствии столицы и о патриотическом ее настроении оказывался не только второстепенным, но совершенно ненужным и ничтожным, – огорченный, оскорбленный и удивленный всем этим, граф Растопчин вернулся в Москву. Поужинав, граф, не раздеваясь, прилег на канапе и в первом часу был разбужен курьером, который привез ему письмо от Кутузова. В письме говорилось, что так как войска отступают на Рязанскую дорогу за Москву, то не угодно ли графу выслать полицейских чиновников, для проведения войск через город. Известие это не было новостью для Растопчина. Не только со вчерашнего свиданья с Кутузовым на Поклонной горе, но и с самого Бородинского сражения, когда все приезжавшие в Москву генералы в один голос говорили, что нельзя дать еще сражения, и когда с разрешения графа каждую ночь уже вывозили казенное имущество и жители до половины повыехали, – граф Растопчин знал, что Москва будет оставлена; но тем не менее известие это, сообщенное в форме простой записки с приказанием от Кутузова и полученное ночью, во время первого сна, удивило и раздражило графа.
Впоследствии, объясняя свою деятельность за это время, граф Растопчин в своих записках несколько раз писал, что у него тогда было две важные цели: De maintenir la tranquillite a Moscou et d'en faire partir les habitants. [Сохранить спокойствие в Москве и выпроводить из нее жителей.] Если допустить эту двоякую цель, всякое действие Растопчина оказывается безукоризненным. Для чего не вывезена московская святыня, оружие, патроны, порох, запасы хлеба, для чего тысячи жителей обмануты тем, что Москву не сдадут, и разорены? – Для того, чтобы соблюсти спокойствие в столице, отвечает объяснение графа Растопчина. Для чего вывозились кипы ненужных бумаг из присутственных мест и шар Леппиха и другие предметы? – Для того, чтобы оставить город пустым, отвечает объяснение графа Растопчина. Стоит только допустить, что что нибудь угрожало народному спокойствию, и всякое действие становится оправданным.
Все ужасы террора основывались только на заботе о народном спокойствии.
На чем же основывался страх графа Растопчина о народном спокойствии в Москве в 1812 году? Какая причина была предполагать в городе склонность к возмущению? Жители уезжали, войска, отступая, наполняли Москву. Почему должен был вследствие этого бунтовать народ?
Не только в Москве, но во всей России при вступлении неприятеля не произошло ничего похожего на возмущение. 1 го, 2 го сентября более десяти тысяч людей оставалось в Москве, и, кроме толпы, собравшейся на дворе главнокомандующего и привлеченной им самим, – ничего не было. Очевидно, что еще менее надо было ожидать волнения в народе, ежели бы после Бородинского сражения, когда оставление Москвы стало очевидно, или, по крайней мере, вероятно, – ежели бы тогда вместо того, чтобы волновать народ раздачей оружия и афишами, Растопчин принял меры к вывозу всей святыни, пороху, зарядов и денег и прямо объявил бы народу, что город оставляется.
Растопчин, пылкий, сангвинический человек, всегда вращавшийся в высших кругах администрации, хотя в с патриотическим чувством, не имел ни малейшего понятия о том народе, которым он думал управлять. С самого начала вступления неприятеля в Смоленск Растопчин в воображении своем составил для себя роль руководителя народного чувства – сердца России. Ему не только казалось (как это кажется каждому администратору), что он управлял внешними действиями жителей Москвы, но ему казалось, что он руководил их настроением посредством своих воззваний и афиш, писанных тем ёрническим языком, который в своей среде презирает народ и которого он не понимает, когда слышит его сверху. Красивая роль руководителя народного чувства так понравилась Растопчину, он так сжился с нею, что необходимость выйти из этой роли, необходимость оставления Москвы без всякого героического эффекта застала его врасплох, и он вдруг потерял из под ног почву, на которой стоял, в решительно не знал, что ему делать. Он хотя и знал, но не верил всею душою до последней минуты в оставление Москвы и ничего не делал с этой целью. Жители выезжали против его желания. Ежели вывозили присутственные места, то только по требованию чиновников, с которыми неохотно соглашался граф. Сам же он был занят только тою ролью, которую он для себя сделал. Как это часто бывает с людьми, одаренными пылким воображением, он знал уже давно, что Москву оставят, но знал только по рассуждению, но всей душой не верил в это, не перенесся воображением в это новое положение.