Буддийский храм в Санкт-Петербурге

Монастырь
Санкт-Петербургский буддийский храм «Дацан Гунзэчойнэй»
Страна	Россия
Местоположение	Санкт-Петербург
Конфессия	гелугпа
Епархия	Буддийская традиционная сангха России
Основатель	Агван Доржиев
Дата основания	1909
Основные даты: освящение и открытие для верующих — 1915 закрытие и репрессии духовенства — 1935 вторичное открытие — 1990
Дата упразднения	1935 — 1990
Известные насельники	Л.-Ш. Тёпкин, Д.-Х. Самаев
Настоятель	Бадмаев, Буда Бальжиевич
Состояние	действующий  Объект культурного наследия РФ № 7810437004
Сайт	[dazan.spb.ru Официальный сайт]

Будди́йский храм в Санкт-Петербу́рге (официально: Санкт-Петербу́ргский будди́йский храм «Даца́н Гунзэчойнэ́й» (тиб. ཀུན་བརྩེ་ཆོས་གནས་གྲྭ་ཚང), в переводе с тибетского Гунзэчойнэй — источник святого учения Всесострадающего [Владыки-отшельника]) — до недавнего времени самый северный в мире буддийский храм. Относится к Буддийской традиционной сангхе России, школа гелугпа.

Находится по адресу: Санкт-Петербург, Приморский проспект, 91 (станция метро «Старая Деревня»).

Предыстория

По свидетельству летописцев Санкт-Петербурга^[кто?], первые буддисты на берегах Невы появились во времена строительства Петропавловской крепости, с которой начиналась новая столица России. Это были волжские калмыки (подданные Калмыцкого ханства, вошедшего в состав России в 1609 году), трудившиеся вместе с другими работными людьми над возведением каменных валов крепости после 1706 года. Жили они неподалёку, в Татарской слободе, расположенной за кронверком (в районе Большой Спасской улицы). О том, сколько их было и как долго они пробыли в Петербурге, сведений не сохранилось. В более поздних источниках XVIII — середины XIX веков, однако, нет упоминаний ни о калмыках, ни о каких-либо других представителях буддийской конфессии среди жителей российской столицы.

Буддийская община в Санкт-Петербурге стала складываться лишь в самом конце XIX столетия. Согласно переписи населения 1869 года, в городе проживал лишь один буддист, записавшийся разночинцем. В 1897 году насчитывалось уже 75 буддистов, а в 1910 году — 184 (163 мужчины и 21 женщина). В этническом отношении это были в основном забайкальские буряты и волжско-донские калмыки. Селились они, как правило, на Петербургской стороне (буряты) и в Литейных частях (калмыки).

Строительство

В 1900 году представитель Далай-ламы XIII в России Агван Доржиев получил разрешение на строительство храма в Петербурге. 16 марта 1909 года Доржиев приобрёл на северной окраине города, в Старой Деревне, участок земли площадью 648,51 кв. саженей (2940 м²), уплатив за него 18 тысяч рублей, а также закупил часть необходимых строительных материалов.

Для научного руководства строительством был создан комитет учёных-востоковедов, куда вошли Б. Я. Владимирцов, В. В. Радлов, С. Ф. Ольденбург, Э. Э. Ухтомский, В. Л. Котвич, А. Д. Руднев, Ф. И. Щербатской, Н. К. Рерих, В. П. Шнейдер и др.

Архитектурный проект храма в соответствии с канонами тибетской архитектуры был разработан в 1909 году студентом Института гражданских инженеров Н. М. Березовским и архитектором Г. В. Барановским — автором проекта Елисеевского гастронома на Невском. Строительством руководили Г. В. Барановский и Р. А. Берзен (на заключительном этапе). Средства, необходимые на постройку, были пожертвованы самим Доржиевым (30 тыс. руб), Далай-ламой XIII (50 тыс. руб), ургинским Богдо-гэгэном VIII и собраны среди верующих в Бурятии и Калмыкии. Однако действительные расходы намного превысили указанную в смете сумму на 151 694 рубля.

Строительство продолжалось с 1909 по 1915 год. Первое буддистское служение состоялось 21 февраля 1913 года в честь 300-летия династии Романовых. Статуя Будды для вновь открытого храма была подарена королём Сиама Рамой Пятым. Освящение храма состоялось 10 августа 1915 года. Первым настоятелем (ширээтэ) стал сам лама Агван Лобсан Доржиев.

В архитектурном плане это один из самых дорогих буддийских храмов, построенных в Европе. В то время как в Бурятии возводились деревянные и кирпичные храмы, дацан в Петербурге построили из колотого гранита. Позолота, сочетание ярких красок, облицовка и сам архитектурный проект в целом потребовали значительных материальных вложений. Это монументальное произведение искусства знаменито также витражами, изготовленными известным художником Николаем Рерихом, изобразившим на них восемь благих буддийских символов.

Дацан в XX веке

Регулярные богослужения в дацане прекратились в конце 1916 года, а все монахи, служившие в нём, покинули Петроград. В 1919 году храм подвергся разграблению, была уничтожена библиотека, бесследно исчезли собранные Доржиевым архивные документы, освещавшие взаимоотношения России, Англии, Тибета и Китая за последние 30 лет. В 1924 году дацан вновь начал функционировать.

В 1935 году на волне антирелигиозной политики в СССР храм был закрыт и начались преследования буддийского духовенства — весной органы НКВД арестовали первую группу лам.

В 1937 году чекисты устроили ночной разгром ленинградского дацана, арестовывая всех оставшихся монахов и лиц, живших при храме (среди них — бурятские просветители, русские ученые-востоковеды) и верующих. По решению тройки НКВД захваченных расстреляли, среди них и известного монголиста Барадийна. 13 ноября в Бурятии арестовали 85-летнего Агвана Доржиева, а 29 января 1938 года основатель дацана Гунзэчойнэй после единственного допроса умер в тюремной больнице Улан-Удэ.

После закрытия дацана здание передаётся во владение физкультурников. В 1939 году о нём упоминает Даниил Хармс в своей повести «Старуха» Даниил Хармс — персонаж произведения едет в пригородном поезде с Финляндского вокзала на станцию Лисий Нос и делится наблюдениями из окна: «Мы проезжаем Ланскую и Новую Деревню. Вон мелькает золотая верхушка Буддийской пагоды, а вон показалось море».

Во время Великой Отечественной войны в храме была устроена военная радиостанция. Она оставалась в здании до 1960-х годов и использовалась в качестве «глушилки». 9 июня 1960 года по ходатайству Ю. Н. Рериха и ряда других востоковедов, здание было передано Академии Наук на правах долгосрочной аренды. Впоследствии в здании бывшего дацана находились лаборатории Зоологического института АН СССР.

25 ноября 1968 года здание храма было объявлено памятником архитектуры местного значения. 9 июля 1990 года решением исполкома Ленгорсовета храм был передан Центральному духовному управлению буддистов СССР.

Настоящее время

В 1991 году храм получил своё нынешнее название — Дацан Гунзэчойнэй, что является его тибетским именем, данным ему при освящении. Новым настоятелем (ширээтэ) был назначен лама-гелонг Данзан-Хайбзун Самаев. Три года спустя в главном алтаре храма был установлен новый бурхан Большого Будды Шакьямуни, изготовленный монгольскими мастерами в традиционном монгольском стиле — из папье-маше, с последующим покрытием фигуры сусальным золотом. Высокую нефритовую спинку трона Будды (мандорла) украшают изображения различных мифологических существ, образующие яркую цветовую гамму. Высота туловища Будды составляет два с половиной метра, а вместе с троном — около пяти. Регистрация буддийской общины и возобновление службы в храме способствовали дальнейшему распространению буддизма в Санкт-Петербурге. К началу 2000 года в городе насчитывалось уже не менее десятка буддийских групп, представляющих различные, в том числе и не тибетские, традиции.

В дацан приезжают тибетские и западные учителя, читают лекции по буддийской философии, дают специальные учения и посвящения мирянам, проводят медитационные ретриты, которые, по вероучению буддистов, служат практикой для накопления благих заслуг и способом самопознания. К 2007 году в храме постоянно проживала группа из десяти лам, получивших религиозное образование в Иволгинском буддийском институте Даши Чойнхорлин. Монахи регулярно совершают молебны за благополучие живых и за лучшее перерождение усопших. Кроме того, в общине ведут приём астрологи и врачи-тибетологи (эмчи-ламы) — специалисты в области традиционной тибетской медицины.

См. также

• Иноверческие храмы Санкт-Петербурга
• Храмы Санкт-Петербурга
• Дацан
• Агван Доржиев
• Дандарон, Бидия Дандарович
• Буддизм в России
• Бадмаев, Буда Бальжиевич

Литература

• Андреев А. И. [www.verigi.ru/?book=221 Храм Будды в Северной столице]. — СПб.: Нартанг, 2004. — ISBN 5-901941-14-4.
• Андреев А. И. Санкт-Петербургский дацан Гунзэчойнэй. — СПб.: «Нестор-История».
• Хижняк О. С. [anthropology.ru/ru/texts/hizhnyak/tolerant_11.html Буддийский храм Санкт-Петербурга в эпоху перестройки: проблемы взаимодействия общин] // [anthropology.ru/ru/texts/gathered/tolerant/index.html Религия и гражданское общество: проблема толерантности. Материалы Круглого стола (16 ноября 2002)] / Ответственный редактор и составитель сборника М. М. Шахнович. — СПб.: Санкт-Петербургское философское общество, 2003. — С. 69—74.
• Алексеев-Апраксин А. М. Буддизм в Петербурге: история и современность. - СПб.: Олеариус Пресс, 2008. - 175 с. ISBN 978-5-901603-16-1

Ссылки

• [dazan.spb.ru Санкт-Петербургский буддийский храм «Дацан Гунзэчойнэй», официальный сайт]
• [www.bumbinorn.ru/2006/02/03/sanktpeterburgskijj_khram_agvan_dorzhiev_i_kalmyki.html Бакаева Э. П. Санкт-Петербургский храм: Агван Доржиев и калмыки]
• [ng.ru/style/2003-02-05/8_budda.html Зотов А. «Сострадающий Будда» на берегах Невы. Петербургский дацан был дважды возвращен монахам] ([archive.is/20130204175727/ng.notamedia.ru/style/2003-02-05/8_budda.html Сохранённая копия в кеше Google])
• Энциклопедия Петербурга «Храмы Санкт-Петербурга» [www.spbin.ru/encyclopedia/temples/buddhist.htm Буддийский храм].
• [www.podst.ru/?area=posts&id=2428 Радиопрограмма о Санкт-Петербургском дацане]

 

Отрывок, характеризующий Буддийский храм в Санкт-Петербурге

– Соня? ты спишь? Мама? – прошептала она. Никто не ответил. Наташа медленно и осторожно встала, перекрестилась и ступила осторожно узкой и гибкой босой ступней на грязный холодный пол. Скрипнула половица. Она, быстро перебирая ногами, пробежала, как котенок, несколько шагов и взялась за холодную скобку двери.
Ей казалось, что то тяжелое, равномерно ударяя, стучит во все стены избы: это билось ее замиравшее от страха, от ужаса и любви разрывающееся сердце.
Она отворила дверь, перешагнула порог и ступила на сырую, холодную землю сеней. Обхвативший холод освежил ее. Она ощупала босой ногой спящего человека, перешагнула через него и отворила дверь в избу, где лежал князь Андрей. В избе этой было темно. В заднем углу у кровати, на которой лежало что то, на лавке стояла нагоревшая большим грибом сальная свечка.
Наташа с утра еще, когда ей сказали про рану и присутствие князя Андрея, решила, что она должна видеть его. Она не знала, для чего это должно было, но она знала, что свидание будет мучительно, и тем более она была убеждена, что оно было необходимо.
Весь день она жила только надеждой того, что ночью она уввдит его. Но теперь, когда наступила эта минута, на нее нашел ужас того, что она увидит. Как он был изуродован? Что оставалось от него? Такой ли он был, какой был этот неумолкавший стон адъютанта? Да, он был такой. Он был в ее воображении олицетворение этого ужасного стона. Когда она увидала неясную массу в углу и приняла его поднятые под одеялом колени за его плечи, она представила себе какое то ужасное тело и в ужасе остановилась. Но непреодолимая сила влекла ее вперед. Она осторожно ступила один шаг, другой и очутилась на середине небольшой загроможденной избы. В избе под образами лежал на лавках другой человек (это был Тимохин), и на полу лежали еще два какие то человека (это были доктор и камердинер).
Камердинер приподнялся и прошептал что то. Тимохин, страдая от боли в раненой ноге, не спал и во все глаза смотрел на странное явление девушки в бедой рубашке, кофте и вечном чепчике. Сонные и испуганные слова камердинера; «Чего вам, зачем?» – только заставили скорее Наташу подойти и тому, что лежало в углу. Как ни страшно, ни непохоже на человеческое было это тело, она должна была его видеть. Она миновала камердинера: нагоревший гриб свечки свалился, и она ясно увидала лежащего с выпростанными руками на одеяле князя Андрея, такого, каким она его всегда видела.
Он был таков же, как всегда; но воспаленный цвет его лица, блестящие глаза, устремленные восторженно на нее, а в особенности нежная детская шея, выступавшая из отложенного воротника рубашки, давали ему особый, невинный, ребяческий вид, которого, однако, она никогда не видала в князе Андрее. Она подошла к нему и быстрым, гибким, молодым движением стала на колени.
Он улыбнулся и протянул ей руку.


Для князя Андрея прошло семь дней с того времени, как он очнулся на перевязочном пункте Бородинского поля. Все это время он находился почти в постояниом беспамятстве. Горячечное состояние и воспаление кишок, которые были повреждены, по мнению доктора, ехавшего с раненым, должны были унести его. Но на седьмой день он с удовольствием съел ломоть хлеба с чаем, и доктор заметил, что общий жар уменьшился. Князь Андрей поутру пришел в сознание. Первую ночь после выезда из Москвы было довольно тепло, и князь Андрей был оставлен для ночлега в коляске; но в Мытищах раненый сам потребовал, чтобы его вынесли и чтобы ему дали чаю. Боль, причиненная ему переноской в избу, заставила князя Андрея громко стонать и потерять опять сознание. Когда его уложили на походной кровати, он долго лежал с закрытыми глазами без движения. Потом он открыл их и тихо прошептал: «Что же чаю?» Памятливость эта к мелким подробностям жизни поразила доктора. Он пощупал пульс и, к удивлению и неудовольствию своему, заметил, что пульс был лучше. К неудовольствию своему это заметил доктор потому, что он по опыту своему был убежден, что жить князь Андрей не может и что ежели он не умрет теперь, то он только с большими страданиями умрет несколько времени после. С князем Андреем везли присоединившегося к ним в Москве майора его полка Тимохина с красным носиком, раненного в ногу в том же Бородинском сражении. При них ехал доктор, камердинер князя, его кучер и два денщика.
Князю Андрею дали чаю. Он жадно пил, лихорадочными глазами глядя вперед себя на дверь, как бы стараясь что то понять и припомнить.
– Не хочу больше. Тимохин тут? – спросил он. Тимохин подполз к нему по лавке.
– Я здесь, ваше сиятельство.
– Как рана?
– Моя то с? Ничего. Вот вы то? – Князь Андрей опять задумался, как будто припоминая что то.
– Нельзя ли достать книгу? – сказал он.
– Какую книгу?
– Евангелие! У меня нет.
Доктор обещался достать и стал расспрашивать князя о том, что он чувствует. Князь Андрей неохотно, но разумно отвечал на все вопросы доктора и потом сказал, что ему надо бы подложить валик, а то неловко и очень больно. Доктор и камердинер подняли шинель, которою он был накрыт, и, морщась от тяжкого запаха гнилого мяса, распространявшегося от раны, стали рассматривать это страшное место. Доктор чем то очень остался недоволен, что то иначе переделал, перевернул раненого так, что тот опять застонал и от боли во время поворачивания опять потерял сознание и стал бредить. Он все говорил о том, чтобы ему достали поскорее эту книгу и подложили бы ее туда.
– И что это вам стоит! – говорил он. – У меня ее нет, – достаньте, пожалуйста, подложите на минуточку, – говорил он жалким голосом.
Доктор вышел в сени, чтобы умыть руки.
– Ах, бессовестные, право, – говорил доктор камердинеру, лившему ему воду на руки. – Только на минуту не досмотрел. Ведь вы его прямо на рану положили. Ведь это такая боль, что я удивляюсь, как он терпит.
– Мы, кажется, подложили, господи Иисусе Христе, – говорил камердинер.
В первый раз князь Андрей понял, где он был и что с ним было, и вспомнил то, что он был ранен и как в ту минуту, когда коляска остановилась в Мытищах, он попросился в избу. Спутавшись опять от боли, он опомнился другой раз в избе, когда пил чай, и тут опять, повторив в своем воспоминании все, что с ним было, он живее всего представил себе ту минуту на перевязочном пункте, когда, при виде страданий нелюбимого им человека, ему пришли эти новые, сулившие ему счастие мысли. И мысли эти, хотя и неясно и неопределенно, теперь опять овладели его душой. Он вспомнил, что у него было теперь новое счастье и что это счастье имело что то такое общее с Евангелием. Потому то он попросил Евангелие. Но дурное положение, которое дали его ране, новое переворачиванье опять смешали его мысли, и он в третий раз очнулся к жизни уже в совершенной тишине ночи. Все спали вокруг него. Сверчок кричал через сени, на улице кто то кричал и пел, тараканы шелестели по столу и образам, в осенняя толстая муха билась у него по изголовью и около сальной свечи, нагоревшей большим грибом и стоявшей подле него.
Душа его была не в нормальном состоянии. Здоровый человек обыкновенно мыслит, ощущает и вспоминает одновременно о бесчисленном количестве предметов, но имеет власть и силу, избрав один ряд мыслей или явлений, на этом ряде явлений остановить все свое внимание. Здоровый человек в минуту глубочайшего размышления отрывается, чтобы сказать учтивое слово вошедшему человеку, и опять возвращается к своим мыслям. Душа же князя Андрея была не в нормальном состоянии в этом отношении. Все силы его души были деятельнее, яснее, чем когда нибудь, но они действовали вне его воли. Самые разнообразные мысли и представления одновременно владели им. Иногда мысль его вдруг начинала работать, и с такой силой, ясностью и глубиною, с какою никогда она не была в силах действовать в здоровом состоянии; но вдруг, посредине своей работы, она обрывалась, заменялась каким нибудь неожиданным представлением, и не было сил возвратиться к ней.
«Да, мне открылась новое счастье, неотъемлемое от человека, – думал он, лежа в полутемной тихой избе и глядя вперед лихорадочно раскрытыми, остановившимися глазами. Счастье, находящееся вне материальных сил, вне материальных внешних влияний на человека, счастье одной души, счастье любви! Понять его может всякий человек, но сознать и предписать его мот только один бог. Но как же бог предписал этот закон? Почему сын?.. И вдруг ход мыслей этих оборвался, и князь Андрей услыхал (не зная, в бреду или в действительности он слышит это), услыхал какой то тихий, шепчущий голос, неумолкаемо в такт твердивший: „И пити пити питии“ потом „и ти тии“ опять „и пити пити питии“ опять „и ти ти“. Вместе с этим, под звук этой шепчущей музыки, князь Андрей чувствовал, что над лицом его, над самой серединой воздвигалось какое то странное воздушное здание из тонких иголок или лучинок. Он чувствовал (хотя это и тяжело ему было), что ему надо было старательна держать равновесие, для того чтобы воздвигавшееся здание это не завалилось; но оно все таки заваливалось и опять медленно воздвигалось при звуках равномерно шепчущей музыки. „Тянется! тянется! растягивается и все тянется“, – говорил себе князь Андрей. Вместе с прислушаньем к шепоту и с ощущением этого тянущегося и воздвигающегося здания из иголок князь Андрей видел урывками и красный, окруженный кругом свет свечки и слышал шуршанъе тараканов и шуршанье мухи, бившейся на подушку и на лицо его. И всякий раз, как муха прикасалась к егв лицу, она производила жгучее ощущение; но вместе с тем его удивляло то, что, ударяясь в самую область воздвигавшегося на лице его здания, муха не разрушала его. Но, кроме этого, было еще одно важное. Это было белое у двери, это была статуя сфинкса, которая тоже давила его.
«Но, может быть, это моя рубашка на столе, – думал князь Андрей, – а это мои ноги, а это дверь; но отчего же все тянется и выдвигается и пити пити пити и ти ти – и пити пити пити… – Довольно, перестань, пожалуйста, оставь, – тяжело просил кого то князь Андрей. И вдруг опять выплывала мысль и чувство с необыкновенной ясностью и силой.
«Да, любовь, – думал он опять с совершенной ясностью), но не та любовь, которая любит за что нибудь, для чего нибудь или почему нибудь, но та любовь, которую я испытал в первый раз, когда, умирая, я увидал своего врага и все таки полюбил его. Я испытал то чувство любви, которая есть самая сущность души и для которой не нужно предмета. Я и теперь испытываю это блаженное чувство. Любить ближних, любить врагов своих. Все любить – любить бога во всех проявлениях. Любить человека дорогого можно человеческой любовью; но только врага можно любить любовью божеской. И от этого то я испытал такую радость, когда я почувствовал, что люблю того человека. Что с ним? Жив ли он… Любя человеческой любовью, можно от любви перейти к ненависти; но божеская любовь не может измениться. Ничто, ни смерть, ничто не может разрушить ее. Она есть сущность души. А сколь многих людей я ненавидел в своей жизни. И из всех людей никого больше не любил я и не ненавидел, как ее». И он живо представил себе Наташу не так, как он представлял себе ее прежде, с одною ее прелестью, радостной для себя; но в первый раз представил себе ее душу. И он понял ее чувство, ее страданья, стыд, раскаянье. Он теперь в первый раз поняд всю жестокость своего отказа, видел жестокость своего разрыва с нею. «Ежели бы мне было возможно только еще один раз увидать ее. Один раз, глядя в эти глаза, сказать…»
И пити пити пити и ти ти, и пити пити – бум, ударилась муха… И внимание его вдруг перенеслось в другой мир действительности и бреда, в котором что то происходило особенное. Все так же в этом мире все воздвигалось, не разрушаясь, здание, все так же тянулось что то, так же с красным кругом горела свечка, та же рубашка сфинкс лежала у двери; но, кроме всего этого, что то скрипнуло, пахнуло свежим ветром, и новый белый сфинкс, стоячий, явился пред дверью. И в голове этого сфинкса было бледное лицо и блестящие глаза той самой Наташи, о которой он сейчас думал.