Гия, Домингос да

Домингос да Гия
Общая информация
Полное имя	Домингос Антонио да Гия
Прозвище	Божественный учитель (Divino Mestre), Бриллиантовый негр (Diamante Negro), Хичкок (Hitchcock)
Родился	Рио-де-Жанейро, Бразилия
Гражданство
Рост	185 см
Вес	79 кг
Позиция	защитник
Информация о клубе
Клуб
Карьера
Клубная карьера*
1929—1931	Бангу	49 (2)
1932—1933	Насьональ
1934—1935	Васко да Гама	12 (0)
1935—1936	Бока Хуниорс	56 (0)
1936—1943	Фламенго	230 (0)
1943—1947	Коринтианс	116 (0)
1948—1949	Бангу	37 (1)
Национальная сборная**
1931—1946	Бразилия	30 (0)
Тренерская карьера
	Олария
Международные медали
Чемпионаты мира
Бронза	Франция 1938
Чемпионаты Южной Америки
Бронза	Уругвай 1942
Серебро	Чили 1945
Серебро	Аргентина 1946
* Количество игр и голов за профессиональный клуб считается только для различных лиг национальных чемпионатов. ** Количество игр и голов за национальную сборную в официальных матчах.

Домингос Антонио да Гия (порт. Domingos Antônio da Guia; 19 ноября 1912, Рио-де-Жанейро — 18 мая 2000, Рио-де-Жанейро) — бразильский футболист, центральный защитник. По версии МФФИИС занимает 43 место место среди лучших футболистов Южной Америки XX века. Занимает 40-е место среди лучших игроков за всю историю футбола по версии Placar. Брат другого известного футболиста — Ладислау да Гии, отец Адемира да Гии. Имя Домингеса упоминается в гимне клуба «Бангу»: «Оттуда и сюда пришёл Домингос да Гия» («De lá, pra cá, surgiu Domingos da Guia»). По версии журнала Placar (2000 год), Домингос входит в 5-ку лучших игроков «Фламенго» за всю историю клуба. Домингос известен своим приёмом, известным как «Домингадас», когда он шёл в обводку на нападающих соперника около своих ворот.

«Его считают лучшим бразильским защитником всех времён». Аргентинская пресса

Биография

Домингос да Гия родился в Бангу, пригороде Рио-де-Жанейро в многодетной семье бедного фермера, где он был самым младшим ребёнком. Он начал свою деятельность, работая ткачём на местном текстильном предприятии, одновременно играя в команде при заводе

Домингос начал карьеру в возрасте 16-ти лет клубе «Бангу», чьим главным спонсором являлся завод, на котором работал Домингос, и где уже играли три его старших брата. Пригласил его в клуб главный тренер команды Са Пинто. Одновременно с игрой в клубе, Домингос работал агентом общественного здравоохранения. 28 апреля 1931 года Домингос дебютировал в профессиональном футболе, сыграв в матче «Фламенго», в котором его клуб выиграл 3:1. 18 октября 1931 года Домингос забил свой первый в карьере гол, поразив ворота «Ботафого», азатем, в той же игре забил и второй мяч, однако эти голы не спасли команду от поражения 3:4.

В 1932 году он перешёл в уругвайский «Насьональ», став самым высокооплачиваемым игроком клуба. С «Насьоналем» Домингос стал чемпионом Уругвая. В клубе он играл вместе с Хосе Насасси, выступая на позиции левого центрального защитника. Уругвайские фанаты, за его игру, прозвали Домингоса «Китайской стеной на запад» и «Крепостью». Там же он пользовался большим вниманием уругвайских женщин, которое чуть не привело его к принятию уругвайского гражданства. Однако любовь к пляжам Рио, привела к решению вернуться в Бразилию.. Потом Домингос вновь вернулся в Бразилию, в клуб «Васко да Гама», с которым выиграл чемпионат штата Рио-де-Жанейро в 1934 году, проведя только 12 матчей. Последнюю игру за «Васко» Домингос провёл 10 февраля 1935 года против «Ривер Плейт», в котором его клуб проиграл 1:4.

«Это лучший защитник, что я видел за долгое время. У него есть все качества, что нужны защитнику». Людовико Бидольо о Домингосе

В 1935 году Домингос выступал за аргентинский «Бока Хуниорс». Первоначально Домингоса в «Боке» посчитали очень медленным игроком, который стал известен, лишь благодаря игре рядом с Насасси, однако затем он своей игрой продемонстрировал то, что всегда оказывается в нужном месте обороны, прекращая атаки соперника и отлично взаимодействуя с Виктором Валусси. С «Хуниорс» Домингос выиграл чемпионат Аргентины. Там же он получил прозвище «Divino» (с испанского — «Чудо», которое с португальского переводится как «Божество», второй вариант прижился и в Бразилии). Летом 1936 года аргентинское первенство было остановлено из-за жары (+36 в тени); пауза продлилась 6 месяцев, большую часть из которых Домингос провёл на родине, вместе с женой Эротильдес, с которой познакомился в Буэнос-Айресе. В августе его контракт истёк. Он отказал «Боке» в продлении соглашения, а затем не согласился перейти в клуб из Парижа, предложивший ему выгодное соглашение.

«Он был настоящим кумиром болельщиков „Боки“. Когда я здесь играл, спустя годы, все говорили только о нём». Орландо о Домингосе

В 1936 году Домингос перешёл во «Фламенго», дебютировав в команде 16 августа 1938 года в матче с «Флуминенсе», который завершился вничью 2:2. Он выиграл с клубом 3 чемпионата штата Рио-де-Жанейро, провёл 230 матчей, из которых клуб проиграл лишь 39 игр. Последнюю игру за «Фла» Домингос провёл 24 октября 1943 года против «Сан-Паулу», которую клуб проиграл 0:3. В 1943 году Домингос перешёл в «Коринтианс» и выступал за клуб 4 сезона. Завершил карьеру Домингос в родном «Бангу». Последнюю в карьере игру он провёл 15 мая 1949 года, в ней «Бангу» выиграл у клуба «Португеза Деспортос» со счётом 5:1, в том же сезоне он забил последний в карьере мяч, реализовав 23 января 1949 года пенальти, который принёс клубу победу в матче с «Сеарой» — 4:3.

В сборной Бразилии Домингос провёл 30 матчей, из которых команда выиграла 19, 5 свела вничью и 8 проиграла. Он дебютировал в составе сборной 2 июля 1931 года, когда бразильская сборная победила клуб «Ференцварош» со счётом 6:1. Он был участником 3-х чемпионатов Южной Америки и чемпионата мира 1938, где выводил сборную, занявшую в итоге 3-е место, в качестве капитана команды. Со сборной Домингос выиграл два Кубка Рио-Бранко и один Кубка Рока.

Завершив карьеру игрока, Домингос работал тренером, управляя командой «Олария». В 1952 году он вернулся на работу в системе здравоохранения. Выйдя на пенсию, Домингос жил в районе Меиэр, на севере Рио-де-Жанейро. . Он умер во второй половине дня, в четверг, 18 мая 2000 года от сосудистого мозгового кровоизлияния, перенсённого с осложнениями, в больнице Куарто Сентенарио в Рио-де-Жанейро, куда он был помещён за 12 дней до этого. Он оставил 5-х своих детей, один из которых, Адемир, также стал известным футболистом.

«В дополнению к игроку, он был великим отцом. Мне будет его не хватать, и это нормально». Адемир да Гия о отце

Достижения

Командные

• Обладатель Кубка Рио-Бранко: 1931, 1932
• Чемпион штата Рио-де-Жанейро: 1934, 1939, 1942, 1943
• Чемпион Уругвая: 1933
• Чемпион Аргентины: 1935
• Обладатель Кубка Рока: 1945

Личные

• Лучший игрок чемпионата Южной Америки: 1945

Ссылки

• [footballplayers.ru/players/da-Guia-_Domingos-.html Профиль Footballplayers.ru]
• [sambafoot.com/en/players/222_Domingos.html Профиль на сайте sambafoot.com] (англ.)
• [www.nacionaldigital.com/idolos/Idolos/domingos_da_guia.htm Профиль на nacionaldigital.com]

Литература

• Aidan Hamilton. [www.livrosdefutebol.com/catalogo_detail.asp?cod_produto=51 DOMINGOS DA GUIA, O DIVINO MESTRE]. — GRYPHUS, 2001. — Т. 1. — 250 с. — ISBN 85-7510-087-4.

Отрывок, характеризующий Гия, Домингос да

Возвратясь во Францию, на родину, великую, сильную, великолепную, спокойную, славную, я провозгласил бы границы ее неизменными; всякую будущую войну защитительной; всякое новое распространение – антинациональным; я присоединил бы своего сына к правлению империей; мое диктаторство кончилось бы, в началось бы его конституционное правление…
Париж был бы столицей мира и французы предметом зависти всех наций!..
Потом мои досуги и последние дни были бы посвящены, с помощью императрицы и во время царственного воспитывания моего сына, на то, чтобы мало помалу посещать, как настоящая деревенская чета, на собственных лошадях, все уголки государства, принимая жалобы, устраняя несправедливости, рассевая во все стороны и везде здания и благодеяния.]
Он, предназначенный провидением на печальную, несвободную роль палача народов, уверял себя, что цель его поступков была благо народов и что он мог руководить судьбами миллионов и путем власти делать благодеяния!
«Des 400000 hommes qui passerent la Vistule, – писал он дальше о русской войне, – la moitie etait Autrichiens, Prussiens, Saxons, Polonais, Bavarois, Wurtembergeois, Mecklembourgeois, Espagnols, Italiens, Napolitains. L'armee imperiale, proprement dite, etait pour un tiers composee de Hollandais, Belges, habitants des bords du Rhin, Piemontais, Suisses, Genevois, Toscans, Romains, habitants de la 32 e division militaire, Breme, Hambourg, etc.; elle comptait a peine 140000 hommes parlant francais. L'expedition do Russie couta moins de 50000 hommes a la France actuelle; l'armee russe dans la retraite de Wilna a Moscou, dans les differentes batailles, a perdu quatre fois plus que l'armee francaise; l'incendie de Moscou a coute la vie a 100000 Russes, morts de froid et de misere dans les bois; enfin dans sa marche de Moscou a l'Oder, l'armee russe fut aussi atteinte par, l'intemperie de la saison; elle ne comptait a son arrivee a Wilna que 50000 hommes, et a Kalisch moins de 18000».
[Из 400000 человек, которые перешли Вислу, половина была австрийцы, пруссаки, саксонцы, поляки, баварцы, виртембергцы, мекленбургцы, испанцы, итальянцы и неаполитанцы. Императорская армия, собственно сказать, была на треть составлена из голландцев, бельгийцев, жителей берегов Рейна, пьемонтцев, швейцарцев, женевцев, тосканцев, римлян, жителей 32 й военной дивизии, Бремена, Гамбурга и т.д.; в ней едва ли было 140000 человек, говорящих по французски. Русская экспедиция стоила собственно Франции менее 50000 человек; русская армия в отступлении из Вильны в Москву в различных сражениях потеряла в четыре раза более, чем французская армия; пожар Москвы стоил жизни 100000 русских, умерших от холода и нищеты в лесах; наконец во время своего перехода от Москвы к Одеру русская армия тоже пострадала от суровости времени года; по приходе в Вильну она состояла только из 50000 людей, а в Калише менее 18000.]
Он воображал себе, что по его воле произошла война с Россией, и ужас совершившегося не поражал его душу. Он смело принимал на себя всю ответственность события, и его помраченный ум видел оправдание в том, что в числе сотен тысяч погибших людей было меньше французов, чем гессенцев и баварцев.


Несколько десятков тысяч человек лежало мертвыми в разных положениях и мундирах на полях и лугах, принадлежавших господам Давыдовым и казенным крестьянам, на тех полях и лугах, на которых сотни лет одновременно сбирали урожаи и пасли скот крестьяне деревень Бородина, Горок, Шевардина и Семеновского. На перевязочных пунктах на десятину места трава и земля были пропитаны кровью. Толпы раненых и нераненых разных команд людей, с испуганными лицами, с одной стороны брели назад к Можайску, с другой стороны – назад к Валуеву. Другие толпы, измученные и голодные, ведомые начальниками, шли вперед. Третьи стояли на местах и продолжали стрелять.
Над всем полем, прежде столь весело красивым, с его блестками штыков и дымами в утреннем солнце, стояла теперь мгла сырости и дыма и пахло странной кислотой селитры и крови. Собрались тучки, и стал накрапывать дождик на убитых, на раненых, на испуганных, и на изнуренных, и на сомневающихся людей. Как будто он говорил: «Довольно, довольно, люди. Перестаньте… Опомнитесь. Что вы делаете?»
Измученным, без пищи и без отдыха, людям той и другой стороны начинало одинаково приходить сомнение о том, следует ли им еще истреблять друг друга, и на всех лицах было заметно колебанье, и в каждой душе одинаково поднимался вопрос: «Зачем, для кого мне убивать и быть убитому? Убивайте, кого хотите, делайте, что хотите, а я не хочу больше!» Мысль эта к вечеру одинаково созрела в душе каждого. Всякую минуту могли все эти люди ужаснуться того, что они делали, бросить всо и побежать куда попало.
Но хотя уже к концу сражения люди чувствовали весь ужас своего поступка, хотя они и рады бы были перестать, какая то непонятная, таинственная сила еще продолжала руководить ими, и, запотелые, в порохе и крови, оставшиеся по одному на три, артиллеристы, хотя и спотыкаясь и задыхаясь от усталости, приносили заряды, заряжали, наводили, прикладывали фитили; и ядра так же быстро и жестоко перелетали с обеих сторон и расплюскивали человеческое тело, и продолжало совершаться то страшное дело, которое совершается не по воле людей, а по воле того, кто руководит людьми и мирами.
Тот, кто посмотрел бы на расстроенные зады русской армии, сказал бы, что французам стоит сделать еще одно маленькое усилие, и русская армия исчезнет; и тот, кто посмотрел бы на зады французов, сказал бы, что русским стоит сделать еще одно маленькое усилие, и французы погибнут. Но ни французы, ни русские не делали этого усилия, и пламя сражения медленно догорало.
Русские не делали этого усилия, потому что не они атаковали французов. В начале сражения они только стояли по дороге в Москву, загораживая ее, и точно так же они продолжали стоять при конце сражения, как они стояли при начале его. Но ежели бы даже цель русских состояла бы в том, чтобы сбить французов, они не могли сделать это последнее усилие, потому что все войска русских были разбиты, не было ни одной части войск, не пострадавшей в сражении, и русские, оставаясь на своих местах, потеряли половину своего войска.
Французам, с воспоминанием всех прежних пятнадцатилетних побед, с уверенностью в непобедимости Наполеона, с сознанием того, что они завладели частью поля сраженья, что они потеряли только одну четверть людей и что у них еще есть двадцатитысячная нетронутая гвардия, легко было сделать это усилие. Французам, атаковавшим русскую армию с целью сбить ее с позиции, должно было сделать это усилие, потому что до тех пор, пока русские, точно так же как и до сражения, загораживали дорогу в Москву, цель французов не была достигнута и все их усилия и потери пропали даром. Но французы не сделали этого усилия. Некоторые историки говорят, что Наполеону стоило дать свою нетронутую старую гвардию для того, чтобы сражение было выиграно. Говорить о том, что бы было, если бы Наполеон дал свою гвардию, все равно что говорить о том, что бы было, если б осенью сделалась весна. Этого не могло быть. Не Наполеон не дал своей гвардии, потому что он не захотел этого, но этого нельзя было сделать. Все генералы, офицеры, солдаты французской армии знали, что этого нельзя было сделать, потому что упадший дух войска не позволял этого.
Не один Наполеон испытывал то похожее на сновиденье чувство, что страшный размах руки падает бессильно, но все генералы, все участвовавшие и не участвовавшие солдаты французской армии, после всех опытов прежних сражений (где после вдесятеро меньших усилий неприятель бежал), испытывали одинаковое чувство ужаса перед тем врагом, который, потеряв половину войска, стоял так же грозно в конце, как и в начале сражения. Нравственная сила французской, атакующей армии была истощена. Не та победа, которая определяется подхваченными кусками материи на палках, называемых знаменами, и тем пространством, на котором стояли и стоят войска, – а победа нравственная, та, которая убеждает противника в нравственном превосходстве своего врага и в своем бессилии, была одержана русскими под Бородиным. Французское нашествие, как разъяренный зверь, получивший в своем разбеге смертельную рану, чувствовало свою погибель; но оно не могло остановиться, так же как и не могло не отклониться вдвое слабейшее русское войско. После данного толчка французское войско еще могло докатиться до Москвы; но там, без новых усилий со стороны русского войска, оно должно было погибнуть, истекая кровью от смертельной, нанесенной при Бородине, раны. Прямым следствием Бородинского сражения было беспричинное бегство Наполеона из Москвы, возвращение по старой Смоленской дороге, погибель пятисоттысячного нашествия и погибель наполеоновской Франции, на которую в первый раз под Бородиным была наложена рука сильнейшего духом противника.



Для человеческого ума непонятна абсолютная непрерывность движения. Человеку становятся понятны законы какого бы то ни было движения только тогда, когда он рассматривает произвольно взятые единицы этого движения. Но вместе с тем из этого то произвольного деления непрерывного движения на прерывные единицы проистекает большая часть человеческих заблуждений.
Известен так называемый софизм древних, состоящий в том, что Ахиллес никогда не догонит впереди идущую черепаху, несмотря на то, что Ахиллес идет в десять раз скорее черепахи: как только Ахиллес пройдет пространство, отделяющее его от черепахи, черепаха пройдет впереди его одну десятую этого пространства; Ахиллес пройдет эту десятую, черепаха пройдет одну сотую и т. д. до бесконечности. Задача эта представлялась древним неразрешимою. Бессмысленность решения (что Ахиллес никогда не догонит черепаху) вытекала из того только, что произвольно были допущены прерывные единицы движения, тогда как движение и Ахиллеса и черепахи совершалось непрерывно.