Двенадцать апостолов (линейный корабль, 1841)
«Двенадцать апостолов» — российский парусный линейный корабль I ранга, спущенный на воду на Николаевской верфи в 1841 году. Впоследствии со стапелей сошли два аналогичных корабля: «Париж» (1849) и «Великий князь Константин» (1852). Входил в состав Черноморского флота, принимал участие в обороне Севастополя, в ходе которой в феврале 1855 был затоплен. Осенью 1861 года после неудачной попытки подъёма взорван. Изображён на восьми полотнах И. К. Айвазовского, в том числе на картине «Корабль „Двенадцать апостолов“» (1897).
Содержание
История строительства
26 сентября (8 октября) 1835 года Николай I утвердил состав судов Черноморского флота, включавший в себя три линейных корабля I ранга. Новый корабль такого класса был заложен на Николаевской верфи 4 (16) октября 1838 года, 28 октября (9 ноября) он получил имя «Двенадцать апостолов». Строился он при главном командире Черноморского флота М. П. Лазареве, который способствовал введению в русском судостроении множества новшеств, перенятых у британских специалистов. Проект «Двенадцати апостолов» составил в 1837 году начальник Николаевского корпуса корабельных инженеров полковник И. Д. Воробьёв, строительными работами руководил С. И. Чернявский, обучавшийся в Портсмутском адмиралтействе в Англии.
Все работы на «Двенадцати апостолах» по личному указанию Лазарева выполнялись в первую очередь и без отлагательств, Чернявский также имел приоритет в подборе строительных материалов. Корабль строился с использованием новейших технологических достижений как в конструкции, так и в вооружении. Спущен на воду он был 15 (27) июня 1841 года. Важные нововведения Лазарева касались заготовки леса, а также использования закрытых эллингов, которые позволили существенно увеличить срок службы кораблей. Если ранее он составлял 8 лет, то «Двенадцать апостолов» даже через 10 лет службы находился в отличном состоянии.
Конструкция
Киль корабля состоял из двух рядов дубовых деревьев, из которых верхние связывались горизонтальными замками в накладку, нижние — вертикальными замками на шипах. Подобная конструкция была предложена Оливером Лангом в 1833 году. Ширина киля менялась от 0,53 м в мидель-шпангоуте до 0,46 в носу и 0,41 в корме. Высота — соответственно от 0,64 до 0,81 и 0,97. Под килем был фальшкиль, по ширине равный килю и высотой в 0,15 м. С главным килем он крепился намеренно слабо, отрываясь при сильном ударе о грунт и защищая первый от повреждений.
На «Двенадцати апостолах» впервые в российском кораблестроении была применена система крепления трюма У. Саймондса: деревянные ридерсы и раскосины заменены железными, составлявшими основную часть диагонального набора. Эта схема позволила снизить массу и увеличить прочность корабля. «Двенадцать апостолов» отличался от более ранних кораблей также формой кормы: эллиптической вместо традиционной четырёхугольной.
Часть корпуса ниже грузовой ватерлинии обшивалась медными листами 102×356 мм толщиной 1,6 мм. Всего их было использовано 5300 штук.
Украшение и внутреннее убранство
Внутреннее убранство корабля было роскошным, так что некоторые офицеры сравнивали его с отделкой императорских яхт. В салоне был устроен мраморный камин, в галереях висели турецкие ковры, адмиральская и капитанская каюты украшены красным деревом, во всех офицерских каютах для очистки воздуха применялись вентиляторы.
Нос «Двенадцати апостолов» был украшен двуглавым орлом с позолоченными клювом, когтями и коронами. Позолоченной была и кормовая резьба.
Вооружение
Часто используемый эпитет «120-пушечный» обозначает I ранг линейного корабля, фактическое число орудий на «Двенадцати апостолах» составляло 130. Мощнейшими из них были 32 (позже 28) новые, появившиеся в 1830-х, 68-фунтовых бомбических пушки, установленные на гондеке (нижней орудийной палубе). Пушки стреляли как обычными сплошными ядрами, так и разрывными снарядами (бомбами). Они были отлиты на Олонецком Александровском заводе в 1839—1841 по образцу английских орудий с купленных для Кавказского корпуса пароходов «Колхида» и «Язон». Профессионализм артиллеристов позволял вести из них огонь со скоростью 2 выстрела в минуту.
Из 32 бомбических пушек 4 были заменены 36-фунтовыми длинными пушками. На мидель-деке были установлены 34 36-фунтовых коротких пушки, на опер-деке — 34 36-фунтовых пушек-карронад. На шканцах и баке находилось ещё 24 24-фунтовых карронады.
История
Первым капитаном «Двенадцати апостолов» стал Владимир Алексеевич Корнилов. Он установил на судне строгую дисциплину, уровень подготовки команды в это время также был высоким. В 1845 году Николай I провёл смотр Черноморского флота (проводились раз в 7 лет), а на «Двенадцати апостолах» почти всё лето находился великий князь Константин Николаевич.
В 1847—1848 годах Корнилов был командирован в Лондон для покупки пароходофрегата. Новым командиром корабля стал капитан-лейтенант В. А. Ергомышев. В 1849—1853 годах капитаном корабля был А. И. Панфилов. Летом 1850 года «Двенадцать апостолов» вновь посетил Константин Николаевич.
В 1853 году на корабле состоялись последние мирные учения. В сентябре, перед началом Крымской войны, он перевёз 1466 солдат и офицеров из Севастополя на Кавказ. Вследствие перегрузок на нём открылась течь, ремонт продлился до февраля 1854 года. Из-за этого «Двенадцать апостолов» не смог принять участия в Синопском сражении.
По завершении ремонта корабль под командованием А. Х. Винка вошёл в состав эскадры, защищавшей севастопольский рейд. Когда в июне 1854 года превосходящие англо-франко-турецкие силы блокировали в Севастополе русский флот, с «Двенадцати апостолов» сняли часть орудий (в основном бомбических) для усиления береговой артиллерии. Созданная на их основе батарея получила название «Двенадцатиапостольская».
18 (30) декабря 1854 года по указанию П. С. Нахимова на корабле устроен госпиталь. 6 (18) февраля 1855 года он приказал приготовить «Двенадцать апостолов» к затоплению, и в ночь с 13 на 14 февраля (с 25 на 26 февраля) линейный корабль был затоплен между Николаевской и Михайловской батареями. Корабль из-за своих больших размеров глубоко погрузился в ил, поэтому когда через два года начались работы по расчистке фарватера, поднять его не удалось. Осенью 1861 года он был взорван.
Напишите отзыв о статье "Двенадцать апостолов (линейный корабль, 1841)"
Примечания
- ↑ [sev.archives.gov.ua/index.php/vistavki-online/64 Оттиски печатей линейных кораблей и фрегатов Черноморского флота, участвовавших в Крымской (Восточной) войне] (рус.). Государственный архив г. Севастополя. Проверено 3 июня 2013. [www.webcitation.org/6H6PvK7ev Архивировано из первоисточника 3 июня 2013].
Литература
- Чернышёв А. А. Российский парусный флот. Справочник. — М.: Воениздат, 1997. — Т. 1. — 312 с. — (Корабли и суда Российского флота). — 10 000 экз. — ISBN 5-203-01788-3.
- Широкорад А. Б. 200 лет Парусного флота России. — М.: Вече, 2007. — ISBN 978-5-9533-1517-3.
Отрывок, характеризующий Двенадцать апостолов (линейный корабль, 1841)
– Для этого я бы советовал вам… – начал было Борис, желая сказать ей колкость; но в ту же минуту ему пришла оскорбительная мысль, что он может уехать из Москвы, не достигнув своей цели и даром потеряв свои труды (чего с ним никогда ни в чем не бывало). Он остановился в середине речи, опустил глаза, чтоб не видать ее неприятно раздраженного и нерешительного лица и сказал: – Я совсем не с тем, чтобы ссориться с вами приехал сюда. Напротив… – Он взглянул на нее, чтобы увериться, можно ли продолжать. Всё раздражение ее вдруг исчезло, и беспокойные, просящие глаза были с жадным ожиданием устремлены на него. «Я всегда могу устроиться так, чтобы редко видеть ее», подумал Борис. «А дело начато и должно быть сделано!» Он вспыхнул румянцем, поднял на нее глаза и сказал ей: – «Вы знаете мои чувства к вам!» Говорить больше не нужно было: лицо Жюли сияло торжеством и самодовольством; но она заставила Бориса сказать ей всё, что говорится в таких случаях, сказать, что он любит ее, и никогда ни одну женщину не любил более ее. Она знала, что за пензенские имения и нижегородские леса она могла требовать этого и она получила то, что требовала.Жених с невестой, не поминая более о деревьях, обсыпающих их мраком и меланхолией, делали планы о будущем устройстве блестящего дома в Петербурге, делали визиты и приготавливали всё для блестящей свадьбы.
Граф Илья Андреич в конце января с Наташей и Соней приехал в Москву. Графиня всё была нездорова, и не могла ехать, – а нельзя было ждать ее выздоровления: князя Андрея ждали в Москву каждый день; кроме того нужно было закупать приданое, нужно было продавать подмосковную и нужно было воспользоваться присутствием старого князя в Москве, чтобы представить ему его будущую невестку. Дом Ростовых в Москве был не топлен; кроме того они приехали на короткое время, графини не было с ними, а потому Илья Андреич решился остановиться в Москве у Марьи Дмитриевны Ахросимовой, давно предлагавшей графу свое гостеприимство.
Поздно вечером четыре возка Ростовых въехали во двор Марьи Дмитриевны в старой Конюшенной. Марья Дмитриевна жила одна. Дочь свою она уже выдала замуж. Сыновья ее все были на службе.
Она держалась всё так же прямо, говорила также прямо, громко и решительно всем свое мнение, и всем своим существом как будто упрекала других людей за всякие слабости, страсти и увлечения, которых возможности она не признавала. С раннего утра в куцавейке, она занималась домашним хозяйством, потом ездила: по праздникам к обедни и от обедни в остроги и тюрьмы, где у нее бывали дела, о которых она никому не говорила, а по будням, одевшись, дома принимала просителей разных сословий, которые каждый день приходили к ней, и потом обедала; за обедом сытным и вкусным всегда бывало человека три четыре гостей, после обеда делала партию в бостон; на ночь заставляла себе читать газеты и новые книги, а сама вязала. Редко она делала исключения для выездов, и ежели выезжала, то ездила только к самым важным лицам в городе.
Она еще не ложилась, когда приехали Ростовы, и в передней завизжала дверь на блоке, пропуская входивших с холода Ростовых и их прислугу. Марья Дмитриевна, с очками спущенными на нос, закинув назад голову, стояла в дверях залы и с строгим, сердитым видом смотрела на входящих. Можно бы было подумать, что она озлоблена против приезжих и сейчас выгонит их, ежели бы она не отдавала в это время заботливых приказаний людям о том, как разместить гостей и их вещи.
– Графские? – сюда неси, говорила она, указывая на чемоданы и ни с кем не здороваясь. – Барышни, сюда налево. Ну, вы что лебезите! – крикнула она на девок. – Самовар чтобы согреть! – Пополнела, похорошела, – проговорила она, притянув к себе за капор разрумянившуюся с мороза Наташу. – Фу, холодная! Да раздевайся же скорее, – крикнула она на графа, хотевшего подойти к ее руке. – Замерз, небось. Рому к чаю подать! Сонюшка, bonjour, – сказала она Соне, этим французским приветствием оттеняя свое слегка презрительное и ласковое отношение к Соне.
Когда все, раздевшись и оправившись с дороги, пришли к чаю, Марья Дмитриевна по порядку перецеловала всех.
– Душой рада, что приехали и что у меня остановились, – говорила она. – Давно пора, – сказала она, значительно взглянув на Наташу… – старик здесь и сына ждут со дня на день. Надо, надо с ним познакомиться. Ну да об этом после поговорим, – прибавила она, оглянув Соню взглядом, показывавшим, что она при ней не желает говорить об этом. – Теперь слушай, – обратилась она к графу, – завтра что же тебе надо? За кем пошлешь? Шиншина? – она загнула один палец; – плаксу Анну Михайловну? – два. Она здесь с сыном. Женится сын то! Потом Безухова чтоль? И он здесь с женой. Он от нее убежал, а она за ним прискакала. Он обедал у меня в середу. Ну, а их – она указала на барышень – завтра свожу к Иверской, а потом и к Обер Шельме заедем. Ведь, небось, всё новое делать будете? С меня не берите, нынче рукава, вот что! Намедни княжна Ирина Васильевна молодая ко мне приехала: страх глядеть, точно два боченка на руки надела. Ведь нынче, что день – новая мода. Да у тебя то у самого какие дела? – обратилась она строго к графу.
– Всё вдруг подошло, – отвечал граф. – Тряпки покупать, а тут еще покупатель на подмосковную и на дом. Уж ежели милость ваша будет, я времечко выберу, съезжу в Маринское на денек, вам девчат моих прикину.
– Хорошо, хорошо, у меня целы будут. У меня как в Опекунском совете. Я их и вывезу куда надо, и побраню, и поласкаю, – сказала Марья Дмитриевна, дотрогиваясь большой рукой до щеки любимицы и крестницы своей Наташи.
На другой день утром Марья Дмитриевна свозила барышень к Иверской и к m me Обер Шальме, которая так боялась Марьи Дмитриевны, что всегда в убыток уступала ей наряды, только бы поскорее выжить ее от себя. Марья Дмитриевна заказала почти всё приданое. Вернувшись она выгнала всех кроме Наташи из комнаты и подозвала свою любимицу к своему креслу.
– Ну теперь поговорим. Поздравляю тебя с женишком. Подцепила молодца! Я рада за тебя; и его с таких лет знаю (она указала на аршин от земли). – Наташа радостно краснела. – Я его люблю и всю семью его. Теперь слушай. Ты ведь знаешь, старик князь Николай очень не желал, чтоб сын женился. Нравный старик! Оно, разумеется, князь Андрей не дитя, и без него обойдется, да против воли в семью входить нехорошо. Надо мирно, любовно. Ты умница, сумеешь обойтись как надо. Ты добренько и умненько обойдись. Вот всё и хорошо будет.
Наташа молчала, как думала Марья Дмитриевна от застенчивости, но в сущности Наташе было неприятно, что вмешивались в ее дело любви князя Андрея, которое представлялось ей таким особенным от всех людских дел, что никто, по ее понятиям, не мог понимать его. Она любила и знала одного князя Андрея, он любил ее и должен был приехать на днях и взять ее. Больше ей ничего не нужно было.
– Ты видишь ли, я его давно знаю, и Машеньку, твою золовку, люблю. Золовки – колотовки, ну а уж эта мухи не обидит. Она меня просила ее с тобой свести. Ты завтра с отцом к ней поедешь, да приласкайся хорошенько: ты моложе ее. Как твой то приедет, а уж ты и с сестрой и с отцом знакома, и тебя полюбили. Так или нет? Ведь лучше будет?
– Лучше, – неохотно отвечала Наташа.
На другой день, по совету Марьи Дмитриевны, граф Илья Андреич поехал с Наташей к князю Николаю Андреичу. Граф с невеселым духом собирался на этот визит: в душе ему было страшно. Последнее свидание во время ополчения, когда граф в ответ на свое приглашение к обеду выслушал горячий выговор за недоставление людей, было памятно графу Илье Андреичу. Наташа, одевшись в свое лучшее платье, была напротив в самом веселом расположении духа. «Не может быть, чтобы они не полюбили меня, думала она: меня все всегда любили. И я так готова сделать для них всё, что они пожелают, так готова полюбить его – за то, что он отец, а ее за то, что она сестра, что не за что им не полюбить меня!»
Они подъехали к старому, мрачному дому на Вздвиженке и вошли в сени.
– Ну, Господи благослови, – проговорил граф, полу шутя, полу серьезно; но Наташа заметила, что отец ее заторопился, входя в переднюю, и робко, тихо спросил, дома ли князь и княжна. После доклада о их приезде между прислугой князя произошло смятение. Лакей, побежавший докладывать о них, был остановлен другим лакеем в зале и они шептали о чем то. В залу выбежала горничная девушка, и торопливо тоже говорила что то, упоминая о княжне. Наконец один старый, с сердитым видом лакей вышел и доложил Ростовым, что князь принять не может, а княжна просит к себе. Первая навстречу гостям вышла m lle Bourienne. Она особенно учтиво встретила отца с дочерью и проводила их к княжне. Княжна с взволнованным, испуганным и покрытым красными пятнами лицом выбежала, тяжело ступая, навстречу к гостям, и тщетно пытаясь казаться свободной и радушной. Наташа с первого взгляда не понравилась княжне Марье. Она ей показалась слишком нарядной, легкомысленно веселой и тщеславной. Княжна Марья не знала, что прежде, чем она увидала свою будущую невестку, она уже была дурно расположена к ней по невольной зависти к ее красоте, молодости и счастию и по ревности к любви своего брата. Кроме этого непреодолимого чувства антипатии к ней, княжна Марья в эту минуту была взволнована еще тем, что при докладе о приезде Ростовых, князь закричал, что ему их не нужно, что пусть княжна Марья принимает, если хочет, а чтоб к нему их не пускали. Княжна Марья решилась принять Ростовых, но всякую минуту боялась, как бы князь не сделал какую нибудь выходку, так как он казался очень взволнованным приездом Ростовых.
