Двенадцать стульев (фильм, 2005)

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
Двенадцать стульев
Жанр

Мюзикл / Комедия

Режиссёр

Максим Паперник

Продюсер

Влад Ряшин
Александр Файфман

Автор
сценария

Григорий Ховрах

В главных
ролях

Николай Фоменко
Илья Олейников
Юрий Гальцев
Дмитрий Шевченко
Александр Семчев

Композитор

Максим Дунаевский

Кинокомпания

«Мелорама продакшн» по заказу телеканала «Интер» и ОАО «Первый канал»

Длительность

164 мин

Страна

Украина Украина

Язык

русский

Год

2004

К:Фильмы 2004 года

«Двена́дцать сту́льев» — двухсерийный телевизионный мюзикл 2004 года режиссёра Максима Паперника по роману И. Ильфа и Е. Петрова. Производство телеканала «Интер» («Мелорама Продакшн», Украина) по заказу ОАО «Первый канал» (Россия)[1].





Сюжет

1 серия

В бедной квартирке беззаботно спит Ильф , будит которого визит недовольного Петрова — аванс за новый авантюрный роман получен уже давно, а не написано ещё ни строчки. Писать решают о чём-то очень простом — о стульях.

Работнику ЗАГСа Ипполиту Воробьянинову сообщают о предсмертном состоянии его тещи. На смертном одре зять узнаёт тайну фамильных драгоценностей, зашитых в один из стульев гостиного гарнитура. Эту же тайну узнаёт и отец Фёдор, исповедовавший умирающую. Два охотника за бриллиантами отправляются в Старгород.

Авантюрист Остап Бендер прибывает в Старгород, где во дворе богадельни знакомится с Воробьяниновым. На поиски новые знакомые отправляются теперь компаньонами. Первый стул добывается в драке с отцом Фёдором. Он оказывается пустым.

В Жилконторе Бендер достаёт ордера на мебель Воробьянинова, а отец Фёдор получает ордера семьи Петуховых. Дороги охотниками за драгоценностями расходятся. В Старгороде состоялась встреча с давней любовью Ипполита Матвеевича — Еленой Станиславовной Боур. Из этой встречи Остап устраивает тайное общество, таким образом формируя капитал для предстоящих поисков.

Ради следующего стула Остап женится на вдове Грицацуевой, который также оказывается пустым. Дальнейший бриллиантовый след ведёт в Москву.

2 серия

В московском общежитии Киса знакомится с молодой девушкой Лизой, за которой решает приударить. Эта интрижка стоит Воробьянинову 200 рублей и грандиозному провалу на аукционе, где практически из под носа уходят оставшиеся 10 стульев.

Следующий стул у бедствующей модницы со скудным словарным запасом Эллочки Щукиной. Остап выменивает его на золотое ситечко. Далее Бендер наносит визит в редакцию газеты «Станок». Там его ждут два стула и встреча с разыскивающей его женой — мадам Грицацуевой. Стулья театра «Колумб» перекочёвывают через монтёра-пьяницу, но бриллиантов нет и в них.

Отец Фёдор выкупает стулья у инженера Брунса, но, не обнаружив в них сокровищ, сходит с ума и, без копейки денег, пешком отправляется домой, в уездный город N.

Получив данные о местонахождении последнего стула, Воробьянинов решает, что компаньон ему больше не нужен, и перерезает бритвой горло спящему Бендеру.

Финал в Рио-де-Жанейро, где отдыхают ставшие известными и богатыми писатели. Из их разговора узнаём, что в творческих спорах из-за «убийства» Бендера, они решили в качестве компромисса передать алмазы Мадам Петуховой тому самому клубу железнодорожников. Тогда же их находит самая настоящая мадам Грицацуева, которая продолжает искать Бендера, на что один из писателей говорит: «Никогда не теряйте надежду».

В ролях

В ролях

В эпизодах

Съёмочная группа

Песни и исполнители

  1. Ольга Волкова, Илья Олейников и Юрий Гальцев — Бриллианты, изумруды и рубины
  2. Николай Фоменко и Илья Олейников — Тёща тоже бывает полезной
  3. Николай Фоменко — Командовать парадом буду я
  4. Николай Фоменко и Нина Усатова — Страсти
  5. Николай Фоменко и Нина Усатова — Танго
  6. Илья Олейников и Людмила Гурченко — Лямур-Тужур
  7. Илья Олейников — Отцвели уж давно хризантемы...
  8. Анжелика Варум и Елена Воробей — Хамишь парниша
  9. Николай Фоменко — Вам шах и мат
  10. Александр Семчев и Дмитрий Шевченко — Финальная песня (Рио-Де-Жанейро)

Факты

  • Николай Фоменко, исполнивший Остапа в этом фильме, в то время являлся зятем Андрея Миронова, тоже исполнявшего роль Остапа в телефильме 1976 года
  • Съёмки проходили в павильонах киностудии «Укртелефильм» в Киеве. Были построены 17 разных декораций, а сцены аукциона снимали в одном из Домов культуры украинской столицы[2]
  • Николай Фоменко в мюзикле немного жестковат и прямолинеен, но в то же время это Бендер сегодняшнего дня. Илья Львович Олейников — просто лучший Киса, а их с Фоменко дуэт тянет на себе всю махину. Киса для меня, это Бендер на пенсии и, поверьте, они не зря нашли друг друга. Я очень скептически относился к Юре Гальцеву, ожидал от него, как от артиста эстрады, каких-то штампов, а он так блестяще сыграл отца Федора! Совершенно новая Елена Станиславовна получилась у Людмилы Гурченко, которая сама поставила все танцы в дуэте с Олейниковым. Людмила Марковна — это Примадонна с большой буквы и работать с ней оказалось фантастическим наслаждением. Одним словом, это шоу не для слабонервных!

    режиссёр Максим Паперник об актёрском ансамбле фильма в интервью газете «Сегодня» №297 (1941) за 29.12.2004[3]

  • До мюзикла «12 стульев» Николай Фоменко уже снимался в гриме Остапа Бендера в новогоднем проекте «Старых песнях о главном»
  • Актёрский кастинг. На роль Бендерa режиссёр планировал Максима Галкина, Ильфом и Петровым могли стать Александр Ширвиндт и Михаил Державин, а роль мадам Грицацуевой предлагали Верке Сердючке[4]
  • Сцена встречи Кисы с Еленой Станиславовной, во время которой Людмила Гурченко забрасывает на Илью Олейникова ногу, которую тот начинает «исследовать», в сценарии отсутствовала. Получилось всё импровизационно[5][6]
  • Публика никуда не денется и будет смотреть мюзикл с удовольствием. У неё всего 15 каналов и 150 известных имен и фамилий вместе с политиками, баскетболистами, артистами и президентом

    Николай Фоменко о жанре новогодних мюзиклов[7]

См. также

Напишите отзыв о статье "Двенадцать стульев (фильм, 2005)"

Примечания

  1. [www.kino-x.ru/kino-x/index.asp?case=5&num=18814 Двенадцать стульев (2005) Информация на сайте Kino-X]
  2. Анна СМИЛЫК. [www.day.kiev.ua/ru/article/taym-aut/dvenadcat-stulev-pod-elku «Двенадцать стульев» под елку] (рус.). «День» (13 сентября, 2004). Проверено 31 мая 2014.
  3. [www.segodnya.ua/oldarchive/c2256713004f33f5c2256f78005e3bc8.html «12 стульев» — Шоу не для слабонервных]
  4. Константин БЕЛОВ. [www.kp.ru/daily/23347/31534/ Фоменко отказался целоваться с Сердючкой] (рус.). Комсомольская правда (26 Августа 2004). Проверено 30 мая 2014.
  5. [www.kp.ru/daily/23397/33672?geo=1 Людмила Гурченко закинула ноги на Илью Олейникова]
  6. Людмила ГРАБЕНКО. [www.day.kiev.ua/ru/article/taym-aut/dvenadcat-stulev-pod-elku Оператор Вадим САВИЦКИЙ: "Я попросил Гурченко: "Можно с вами в новом костюме сфотографироваться?". - "Что, только из-за костюма?!" - нервно отреагировала она"] (рус.). Бульвар Гордона № 26 (26) (18 октября 2005). Проверено 31 мая 2014.
  7. Юлия ЛАРИНА. [www.ogoniok.com/archive/2004/4861/34-42-42/ Новогодняя летняя ночь] (рус.). Огонёк. Проверено 31 мая 2014.

Ссылки

  • [2011.russiancinema.ru/index.php?e_dept_id=2&e_movie_id=8364 «Двенадцать стульев»] на сайте «Энциклопедия отечественного кино»
  • [ruskino.ru/mov/2413 «Двенадцать стульев»] на Рускино.ру
  • [abcdvd.narod.ru/nfilm2/film_03490.html 12 стульев. (Новогодний мюзикл)]

Отрывок, характеризующий Двенадцать стульев (фильм, 2005)

– Графа, графа Илью Андреича Ростова.
– Да вы кто?
– Я офицер. Мне бы видеть нужно, – сказал русский приятный и барский голос.
Мавра Кузминишна отперла калитку. И на двор вошел лет восемнадцати круглолицый офицер, типом лица похожий на Ростовых.
– Уехали, батюшка. Вчерашнего числа в вечерни изволили уехать, – ласково сказала Мавра Кузмипишна.
Молодой офицер, стоя в калитке, как бы в нерешительности войти или не войти ему, пощелкал языком.
– Ах, какая досада!.. – проговорил он. – Мне бы вчера… Ах, как жалко!..
Мавра Кузминишна между тем внимательно и сочувственно разглядывала знакомые ей черты ростовской породы в лице молодого человека, и изорванную шинель, и стоптанные сапоги, которые были на нем.
– Вам зачем же графа надо было? – спросила она.
– Да уж… что делать! – с досадой проговорил офицер и взялся за калитку, как бы намереваясь уйти. Он опять остановился в нерешительности.
– Видите ли? – вдруг сказал он. – Я родственник графу, и он всегда очень добр был ко мне. Так вот, видите ли (он с доброй и веселой улыбкой посмотрел на свой плащ и сапоги), и обносился, и денег ничего нет; так я хотел попросить графа…
Мавра Кузминишна не дала договорить ему.
– Вы минуточку бы повременили, батюшка. Одною минуточку, – сказала она. И как только офицер отпустил руку от калитки, Мавра Кузминишна повернулась и быстрым старушечьим шагом пошла на задний двор к своему флигелю.
В то время как Мавра Кузминишна бегала к себе, офицер, опустив голову и глядя на свои прорванные сапоги, слегка улыбаясь, прохаживался по двору. «Как жалко, что я не застал дядюшку. А славная старушка! Куда она побежала? И как бы мне узнать, какими улицами мне ближе догнать полк, который теперь должен подходить к Рогожской?» – думал в это время молодой офицер. Мавра Кузминишна с испуганным и вместе решительным лицом, неся в руках свернутый клетчатый платочек, вышла из за угла. Не доходя несколько шагов, она, развернув платок, вынула из него белую двадцатипятирублевую ассигнацию и поспешно отдала ее офицеру.
– Были бы их сиятельства дома, известно бы, они бы, точно, по родственному, а вот может… теперича… – Мавра Кузминишна заробела и смешалась. Но офицер, не отказываясь и не торопясь, взял бумажку и поблагодарил Мавру Кузминишну. – Как бы граф дома были, – извиняясь, все говорила Мавра Кузминишна. – Христос с вами, батюшка! Спаси вас бог, – говорила Мавра Кузминишна, кланяясь и провожая его. Офицер, как бы смеясь над собою, улыбаясь и покачивая головой, почти рысью побежал по пустым улицам догонять свой полк к Яузскому мосту.
А Мавра Кузминишна еще долго с мокрыми глазами стояла перед затворенной калиткой, задумчиво покачивая головой и чувствуя неожиданный прилив материнской нежности и жалости к неизвестному ей офицерику.


В недостроенном доме на Варварке, внизу которого был питейный дом, слышались пьяные крики и песни. На лавках у столов в небольшой грязной комнате сидело человек десять фабричных. Все они, пьяные, потные, с мутными глазами, напруживаясь и широко разевая рты, пели какую то песню. Они пели врозь, с трудом, с усилием, очевидно, не для того, что им хотелось петь, но для того только, чтобы доказать, что они пьяны и гуляют. Один из них, высокий белокурый малый в чистой синей чуйке, стоял над ними. Лицо его с тонким прямым носом было бы красиво, ежели бы не тонкие, поджатые, беспрестанно двигающиеся губы и мутные и нахмуренные, неподвижные глаза. Он стоял над теми, которые пели, и, видимо воображая себе что то, торжественно и угловато размахивал над их головами засученной по локоть белой рукой, грязные пальцы которой он неестественно старался растопыривать. Рукав его чуйки беспрестанно спускался, и малый старательно левой рукой опять засучивал его, как будто что то было особенно важное в том, чтобы эта белая жилистая махавшая рука была непременно голая. В середине песни в сенях и на крыльце послышались крики драки и удары. Высокий малый махнул рукой.
– Шабаш! – крикнул он повелительно. – Драка, ребята! – И он, не переставая засучивать рукав, вышел на крыльцо.
Фабричные пошли за ним. Фабричные, пившие в кабаке в это утро под предводительством высокого малого, принесли целовальнику кожи с фабрики, и за это им было дано вино. Кузнецы из соседних кузень, услыхав гульбу в кабаке и полагая, что кабак разбит, силой хотели ворваться в него. На крыльце завязалась драка.
Целовальник в дверях дрался с кузнецом, и в то время как выходили фабричные, кузнец оторвался от целовальника и упал лицом на мостовую.
Другой кузнец рвался в дверь, грудью наваливаясь на целовальника.
Малый с засученным рукавом на ходу еще ударил в лицо рвавшегося в дверь кузнеца и дико закричал:
– Ребята! наших бьют!
В это время первый кузнец поднялся с земли и, расцарапывая кровь на разбитом лице, закричал плачущим голосом:
– Караул! Убили!.. Человека убили! Братцы!..
– Ой, батюшки, убили до смерти, убили человека! – завизжала баба, вышедшая из соседних ворот. Толпа народа собралась около окровавленного кузнеца.
– Мало ты народ то грабил, рубахи снимал, – сказал чей то голос, обращаясь к целовальнику, – что ж ты человека убил? Разбойник!
Высокий малый, стоя на крыльце, мутными глазами водил то на целовальника, то на кузнецов, как бы соображая, с кем теперь следует драться.
– Душегуб! – вдруг крикнул он на целовальника. – Вяжи его, ребята!
– Как же, связал одного такого то! – крикнул целовальник, отмахнувшись от набросившихся на него людей, и, сорвав с себя шапку, он бросил ее на землю. Как будто действие это имело какое то таинственно угрожающее значение, фабричные, обступившие целовальника, остановились в нерешительности.
– Порядок то я, брат, знаю очень прекрасно. Я до частного дойду. Ты думаешь, не дойду? Разбойничать то нонче никому не велят! – прокричал целовальник, поднимая шапку.
– И пойдем, ишь ты! И пойдем… ишь ты! – повторяли друг за другом целовальник и высокий малый, и оба вместе двинулись вперед по улице. Окровавленный кузнец шел рядом с ними. Фабричные и посторонний народ с говором и криком шли за ними.
У угла Маросейки, против большого с запертыми ставнями дома, на котором была вывеска сапожного мастера, стояли с унылыми лицами человек двадцать сапожников, худых, истомленных людей в халатах и оборванных чуйках.
– Он народ разочти как следует! – говорил худой мастеровой с жидкой бородйой и нахмуренными бровями. – А что ж, он нашу кровь сосал – да и квит. Он нас водил, водил – всю неделю. А теперь довел до последнего конца, а сам уехал.
Увидав народ и окровавленного человека, говоривший мастеровой замолчал, и все сапожники с поспешным любопытством присоединились к двигавшейся толпе.
– Куда идет народ то?
– Известно куда, к начальству идет.
– Что ж, али взаправду наша не взяла сила?
– А ты думал как! Гляди ко, что народ говорит.
Слышались вопросы и ответы. Целовальник, воспользовавшись увеличением толпы, отстал от народа и вернулся к своему кабаку.
Высокий малый, не замечая исчезновения своего врага целовальника, размахивая оголенной рукой, не переставал говорить, обращая тем на себя общее внимание. На него то преимущественно жался народ, предполагая от него получить разрешение занимавших всех вопросов.
– Он покажи порядок, закон покажи, на то начальство поставлено! Так ли я говорю, православные? – говорил высокий малый, чуть заметно улыбаясь.
– Он думает, и начальства нет? Разве без начальства можно? А то грабить то мало ли их.
– Что пустое говорить! – отзывалось в толпе. – Как же, так и бросят Москву то! Тебе на смех сказали, а ты и поверил. Мало ли войсков наших идет. Так его и пустили! На то начальство. Вон послушай, что народ то бает, – говорили, указывая на высокого малого.
У стены Китай города другая небольшая кучка людей окружала человека в фризовой шинели, держащего в руках бумагу.
– Указ, указ читают! Указ читают! – послышалось в толпе, и народ хлынул к чтецу.
Человек в фризовой шинели читал афишку от 31 го августа. Когда толпа окружила его, он как бы смутился, но на требование высокого малого, протеснившегося до него, он с легким дрожанием в голосе начал читать афишку сначала.
«Я завтра рано еду к светлейшему князю, – читал он (светлеющему! – торжественно, улыбаясь ртом и хмуря брови, повторил высокий малый), – чтобы с ним переговорить, действовать и помогать войскам истреблять злодеев; станем и мы из них дух… – продолжал чтец и остановился („Видал?“ – победоносно прокричал малый. – Он тебе всю дистанцию развяжет…»)… – искоренять и этих гостей к черту отправлять; я приеду назад к обеду, и примемся за дело, сделаем, доделаем и злодеев отделаем».
Последние слова были прочтены чтецом в совершенном молчании. Высокий малый грустно опустил голову. Очевидно было, что никто не понял этих последних слов. В особенности слова: «я приеду завтра к обеду», видимо, даже огорчили и чтеца и слушателей. Понимание народа было настроено на высокий лад, а это было слишком просто и ненужно понятно; это было то самое, что каждый из них мог бы сказать и что поэтому не мог говорить указ, исходящий от высшей власти.
Все стояли в унылом молчании. Высокий малый водил губами и пошатывался.
– У него спросить бы!.. Это сам и есть?.. Как же, успросил!.. А то что ж… Он укажет… – вдруг послышалось в задних рядах толпы, и общее внимание обратилось на выезжавшие на площадь дрожки полицеймейстера, сопутствуемого двумя конными драгунами.
Полицеймейстер, ездивший в это утро по приказанию графа сжигать барки и, по случаю этого поручения, выручивший большую сумму денег, находившуюся у него в эту минуту в кармане, увидав двинувшуюся к нему толпу людей, приказал кучеру остановиться.
– Что за народ? – крикнул он на людей, разрозненно и робко приближавшихся к дрожкам. – Что за народ? Я вас спрашиваю? – повторил полицеймейстер, не получавший ответа.
– Они, ваше благородие, – сказал приказный во фризовой шинели, – они, ваше высокородие, по объявлению сиятельнейшего графа, не щадя живота, желали послужить, а не то чтобы бунт какой, как сказано от сиятельнейшего графа…
– Граф не уехал, он здесь, и об вас распоряжение будет, – сказал полицеймейстер. – Пошел! – сказал он кучеру. Толпа остановилась, скучиваясь около тех, которые слышали то, что сказало начальство, и глядя на отъезжающие дрожки.
Полицеймейстер в это время испуганно оглянулся, что то сказал кучеру, и лошади его поехали быстрее.
– Обман, ребята! Веди к самому! – крикнул голос высокого малого. – Не пущай, ребята! Пущай отчет подаст! Держи! – закричали голоса, и народ бегом бросился за дрожками.
Толпа за полицеймейстером с шумным говором направилась на Лубянку.
– Что ж, господа да купцы повыехали, а мы за то и пропадаем? Что ж, мы собаки, что ль! – слышалось чаще в толпе.


Вечером 1 го сентября, после своего свидания с Кутузовым, граф Растопчин, огорченный и оскорбленный тем, что его не пригласили на военный совет, что Кутузов не обращал никакого внимания на его предложение принять участие в защите столицы, и удивленный новым открывшимся ему в лагере взглядом, при котором вопрос о спокойствии столицы и о патриотическом ее настроении оказывался не только второстепенным, но совершенно ненужным и ничтожным, – огорченный, оскорбленный и удивленный всем этим, граф Растопчин вернулся в Москву. Поужинав, граф, не раздеваясь, прилег на канапе и в первом часу был разбужен курьером, который привез ему письмо от Кутузова. В письме говорилось, что так как войска отступают на Рязанскую дорогу за Москву, то не угодно ли графу выслать полицейских чиновников, для проведения войск через город. Известие это не было новостью для Растопчина. Не только со вчерашнего свиданья с Кутузовым на Поклонной горе, но и с самого Бородинского сражения, когда все приезжавшие в Москву генералы в один голос говорили, что нельзя дать еще сражения, и когда с разрешения графа каждую ночь уже вывозили казенное имущество и жители до половины повыехали, – граф Растопчин знал, что Москва будет оставлена; но тем не менее известие это, сообщенное в форме простой записки с приказанием от Кутузова и полученное ночью, во время первого сна, удивило и раздражило графа.