Двести франков Монтескьё (Франция)

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
Банкнота Франции
Номинал: 200 франков
Ширина: 172 мм
Высота: 92 мм
Элементы защиты: Водяной знак
Фон:
Дата печати: с 1981 по 1994 годы
Аверс
Рисунок аверса: Монтескьё и его работа О Духе законов
Автор аверса: Пьеретт Ламбер и Жак Жубер
Реверс
Рисунок реверса: Монтескьё и его работа Персидские письма
Автор реверса: Пьеретт Ламбер и Клод Дюррен

Двести франков Монтескьё — французская банкнота, эскиз которой разработан 20 августа 1981года и выпускалась Банком Франции с 7 июля 1982 года, до замены на банкноту двести франков Эйфель[1].





История

Для банкноты номиналом 200 франков был выбран философ эпохи Просвещения, тема не нова и уже использовалась на банкноте десять франков Вольтер.

Банкнота последняя в серии «Известные художники и учёные» выпускаемой Банком Франции и в которую вошли банкноты с портретами Берлиоза, Дебюсси, Кантена де Латура, Делакруа и Паскаля. Серия банкнот посвящена известным людям, которые внесли свой вклад в формирование исторического наследия Франции"[2].

Банкнота выпускалась с 1981 по 1994 годы. Банкнота начинает изыматься из обращения с 1 апреля 1998 года и лишена статуса законного платежного средства с 31 марта 2008 года, после чего она уже не может быть обменена на евро.

Описание

Дизайн банкноты разработан художником Пьереттом Ламбером (был автором банкнот пять франков Пастер и пятьдесят франков Расин) и гравёрами Жаком Жубером и Клодом Дюрреном.

Доминирующий цвет банкноты — зелёный с оттенком коричневого.

Аверс: в правой части банкноты изображён философ Монтескьё, мраморный бюст скульптора Жана-Батиста Лемуана (мэр Бордо). Слева изображена аллегорическая фигура, Дух законов, одна из главных работ философа эпохи Просвещения. Также две выпуклые точки для облегчения распознавания банкноты слепыми.

Реверс: в левой части банкноты изображён философ Монтескьё, рядом с философом статуя Луция Корнелия Суллы, у ног Суллы отрывок из работы «Диалог между Суллой и Eucrates», который представляет собой выдержку из Персидских писем.

Водяной знак портрет Монтескье.

Размеры банкноты 172 мм х 92 мм.

Напишите отзыв о статье "Двести франков Монтескьё (Франция)"

Литература

  • Musée Carnavalet: L'art du billet. Billets de la Banque de France 1800-2000, Banque de France/Paris-Musées, 2000 - ISBN 978-2879004877
  • Claude Fayette, Les billets de la Banque de France et du Trésor (1800-2002), C. Fayette Éd., 2003 - ISBN 978-2951634312
  • Tristan Gaston-Breton: Indispensable Billet. Petites et grandes histoires du billet de banque en France, Le Cherche midi, 2007 - ISBN 978-2-7491-0444-7
  • M. Kolsky, J. Laurent et A. Dailly: Les Billets de France, 1707-2000, coll. "Histoire du papier-monnaie français", Les éditions du Landit, 2009 - ISBN 978-26079260903

Также

Примечания

  1. Ces différentes dates et données suivantes proviennent du [www.banque-france.fr/fileadmin/user_upload/banque_de_france/histoire/Billets_en_Francs/emissions-retraits-billets.pdf calendrier officiel de la Banque de France] établissant les créations, émissions et retraits de tous les billets français. En ligne le 15 mai 2012.
  2. [www.banque-france.fr/la-banque-de-france/billets-et-pieces/billets-francais/lhistoire-du-billet-en-francs.html Thématique des billets français sur le site de la Banque de France]

Отрывок, характеризующий Двести франков Монтескьё (Франция)

1 го сентября в ночь отдан приказ Кутузова об отступлении русских войск через Москву на Рязанскую дорогу.
Первые войска двинулись в ночь. Войска, шедшие ночью, не торопились и двигались медленно и степенно; но на рассвете двигавшиеся войска, подходя к Дорогомиловскому мосту, увидали впереди себя, на другой стороне, теснящиеся, спешащие по мосту и на той стороне поднимающиеся и запружающие улицы и переулки, и позади себя – напирающие, бесконечные массы войск. И беспричинная поспешность и тревога овладели войсками. Все бросилось вперед к мосту, на мост, в броды и в лодки. Кутузов велел обвезти себя задними улицами на ту сторону Москвы.
К десяти часам утра 2 го сентября в Дорогомиловском предместье оставались на просторе одни войска ариергарда. Армия была уже на той стороне Москвы и за Москвою.
В это же время, в десять часов утра 2 го сентября, Наполеон стоял между своими войсками на Поклонной горе и смотрел на открывавшееся перед ним зрелище. Начиная с 26 го августа и по 2 е сентября, от Бородинского сражения и до вступления неприятеля в Москву, во все дни этой тревожной, этой памятной недели стояла та необычайная, всегда удивляющая людей осенняя погода, когда низкое солнце греет жарче, чем весной, когда все блестит в редком, чистом воздухе так, что глаза режет, когда грудь крепнет и свежеет, вдыхая осенний пахучий воздух, когда ночи даже бывают теплые и когда в темных теплых ночах этих с неба беспрестанно, пугая и радуя, сыплются золотые звезды.
2 го сентября в десять часов утра была такая погода. Блеск утра был волшебный. Москва с Поклонной горы расстилалась просторно с своей рекой, своими садами и церквами и, казалось, жила своей жизнью, трепеща, как звезды, своими куполами в лучах солнца.
При виде странного города с невиданными формами необыкновенной архитектуры Наполеон испытывал то несколько завистливое и беспокойное любопытство, которое испытывают люди при виде форм не знающей о них, чуждой жизни. Очевидно, город этот жил всеми силами своей жизни. По тем неопределимым признакам, по которым на дальнем расстоянии безошибочно узнается живое тело от мертвого. Наполеон с Поклонной горы видел трепетание жизни в городе и чувствовал как бы дыханио этого большого и красивого тела.
– Cette ville asiatique aux innombrables eglises, Moscou la sainte. La voila donc enfin, cette fameuse ville! Il etait temps, [Этот азиатский город с бесчисленными церквами, Москва, святая их Москва! Вот он, наконец, этот знаменитый город! Пора!] – сказал Наполеон и, слезши с лошади, велел разложить перед собою план этой Moscou и подозвал переводчика Lelorgne d'Ideville. «Une ville occupee par l'ennemi ressemble a une fille qui a perdu son honneur, [Город, занятый неприятелем, подобен девушке, потерявшей невинность.] – думал он (как он и говорил это Тучкову в Смоленске). И с этой точки зрения он смотрел на лежавшую перед ним, невиданную еще им восточную красавицу. Ему странно было самому, что, наконец, свершилось его давнишнее, казавшееся ему невозможным, желание. В ясном утреннем свете он смотрел то на город, то на план, проверяя подробности этого города, и уверенность обладания волновала и ужасала его.
«Но разве могло быть иначе? – подумал он. – Вот она, эта столица, у моих ног, ожидая судьбы своей. Где теперь Александр и что думает он? Странный, красивый, величественный город! И странная и величественная эта минута! В каком свете представляюсь я им! – думал он о своих войсках. – Вот она, награда для всех этих маловерных, – думал он, оглядываясь на приближенных и на подходившие и строившиеся войска. – Одно мое слово, одно движение моей руки, и погибла эта древняя столица des Czars. Mais ma clemence est toujours prompte a descendre sur les vaincus. [царей. Но мое милосердие всегда готово низойти к побежденным.] Я должен быть великодушен и истинно велик. Но нет, это не правда, что я в Москве, – вдруг приходило ему в голову. – Однако вот она лежит у моих ног, играя и дрожа золотыми куполами и крестами в лучах солнца. Но я пощажу ее. На древних памятниках варварства и деспотизма я напишу великие слова справедливости и милосердия… Александр больнее всего поймет именно это, я знаю его. (Наполеону казалось, что главное значение того, что совершалось, заключалось в личной борьбе его с Александром.) С высот Кремля, – да, это Кремль, да, – я дам им законы справедливости, я покажу им значение истинной цивилизации, я заставлю поколения бояр с любовью поминать имя своего завоевателя. Я скажу депутации, что я не хотел и не хочу войны; что я вел войну только с ложной политикой их двора, что я люблю и уважаю Александра и что приму условия мира в Москве, достойные меня и моих народов. Я не хочу воспользоваться счастьем войны для унижения уважаемого государя. Бояре – скажу я им: я не хочу войны, а хочу мира и благоденствия всех моих подданных. Впрочем, я знаю, что присутствие их воодушевит меня, и я скажу им, как я всегда говорю: ясно, торжественно и велико. Но неужели это правда, что я в Москве? Да, вот она!»