Движение Сопротивления (Греция)

История Греции

Доисторическая Греция (до XXX в. до н. э.)

Эгейская цивилизация (XXX—XII до н. э.)

Западноанатолийская цивилизация

Минойская цивилизация

Кикладская цивилизация

Элладская цивилизация

Микенская цивилизация

Древняя Греция (XI — 146 до н. э.)

Тёмные века (XI—IX вв. до н. э.)

Архаический период (VIII—VI вв. до н. э.)

Классический период (V—IV вв. до н. э.)

Эллинистический период (323 — 146 гг. до н. э.)

Греция в составе Римской державы

Римская Греция (146 до н. э. — 330 н. э.)

Средневековье и Новое время (330—1832)

Византийская империя (330—1453)

Герцогство Афинское (1204—1458)

Османская Греция (1458—1832)

Современная Греция (после 1821)

Война за независимость (1821—1832)

Монархия (1832—1924)

Республика (1924—1935)

Монархия (1935—1973)

Диктатура И. Метаксаса (1936—1941)

Оккупация (1941—1944)

Гражданская война (1944—1949)

Хунта (1967—1974)

Республика (после 1974)

Тематические статьи

Военная история

Греческие имена

Греческий язык

Греческая литература

Движение Сопротивления в Греции, Национальное сопротивление (греч. Εθνική Αντίσταση) — историографический термин, используемый для обозначения ряда вооруженных и невооруженных группировок всего политического спектра, которые противостояли оккупации Греции в ходе Второй мировой войны, а именно в период 1941—1944 годов.

Зарождение Движения

Подъем Движения Сопротивления в Греции был вызван вторжением и оккупацией Греции нацистской Германией и её союзниками — Италией и Болгарией — в период с 1941 по 1944 год. Италия первой осуществила в 1940 попытку нападения на Грецию с территории оккупированной в то время Албании, однако эта попытка была отбита греческой армией. После немецкого вторжения, оккупации Афин и падения Крита, король Греции Георг II и его правительство бежали в Египет, где они провозгласили правительство в изгнании. Правительство это было совершенно неспособно осуществлять руководство Грецией, что само собой укоренилось в общественном мнении.

Немцы же создали греческое коллаборационистское правительство, возглавляемое генералом Георгиосом Тсолакоглу. Некоторые высокопоставленные офицеры довоенного греческого режима служили немцам на разных должностях. Однако этому правительству не хватало общественной поддержки, также оно было слишком зависимым от немецкой и итальянской оккупационной власти. Окончательно нацистское правительство дискредитировало себя неспособностью предотвратить переход большей части Греческой Македонии и Западной Фракии в пользу Болгарии. Оккупационный режим в Греции ассоциировался с галопирующей инфляцией, острой нехваткой продовольствия и даже голодом среди греческого гражданского населения.

Первые проявления

Первый акт сопротивления в Греции состоялся в Афинах в ночь на 30 мая 1941 года, еще до конца Критской операции. Двое молодых студентов, Апостолос Сантас, студент юридического факультета Афинского университета, и Манолис Глезос, студент Афинского университета экономики и бизнеса, тайно вылезли на северо-западный склон Акрополя и сорвали нацистский флаг со свастикой, который был установлен там оккупационной властью.

Более широко Движение Сопротивления оформилось в северной части Греции, где болгарская аннексия греческой территории усиливала накал националистических страстей. Болгарские власти приступили к политике болгаризации, вызывая реакцию и сопротивление греческого населения.

В ночь с 28 на 29 сентября 1941 жители города Драма в Восточной Македонии подняли восстание, которое быстро было подавлено болгарской армией, которая наказала 3000 гражданских лиц в городе Драма и селе Доксато.

В то же время мощные многочисленные демонстрации были организованы в городах Греческой Македонии защитниками Северной Греции и правыми организациями в знак протеста против аннексии Болгарией греческих территорий.

Вооруженные отряды состояли из так называемых андартов (греч. αντάρτες — мятежники, повстанцы), которые впервые появились в горах Македонии в октябре 1941 года. В первых же столкновениях немцами были убиты до 488 гражданских лиц. Это резко ограничило Сопротивление на следующие несколько месяцев. Тем не менее, эти жёсткие меры, наряду с ограблением природных ресурсов Греции ещё больше настроили население против оккупантов.

Создание первых отрядов Сопротивления

Отсутствие законного правительства и бездействие господствующего политического класса создали вакуум власти и означали отсутствие объединяющей силы для греческого народа. Большинство офицеров и граждан, которые хотели продолжать борьбу с оккупантами, не имели другого выбора, как убежать на контролируемый Британией Ближний Восток, а те, кто остался, не были уверены в перспективности своей борьбы с вермахтом. Эта ситуация привела к созданию нескольких группировок, которые разрозненно сопротивлялись оккупационным властям.

• Летом 1941 года в Афинах был создан «Всегреческий Союз Сражающейся Молодёжи» (Πανελλήνιος Ένωσις Αγωνιζομένων Νέων – ΠΕΑΝ), которым руководил офицер авиации Костас Перрикос. Организация просуществовала до конца 1942 года, когда была рагромлена оккупантами, но успела произвести ряд громких диверсий, включая взрыв штаба пронацистской организации ЭСПО.
• Первая значительная группа Сопротивления была основана венизелистами из Народной республиканской греческой лиги (EDES), возглавляемой бывшим офицером армии, полковником Наполеоном Зервасом совместно с республиканцем генералом Николаосом Пластирасом как номинальным главой отряда.
• Другая организация, контролируемая КПГ, была военизированной Организацией охраны народной борьбы.
• В области Флорина, кроме того, к концу войны, с декабря 1943 по май 1944, действовала организация Славяномакедонский народно-освободительный фронт.

Основные силы Сопротивления

Наконец, освободительную борьбу в Греции возглавил созданный в сентябре 1941 года по инициативе Коммунистической партии Греции Национально-освободительный фронт (сокращенно ЕАМ), ядром которого были рабочие и крестьяне. Партизанские отряды, возникшие в начале 1941 года, были объединены в основном в декабре 1941 года в Народно-освободительную армию Греции (сокращенно ЕЛАС). Руководящая роль в ЕАМ и ЕЛАС принадлежала КПГ.

Название отряда	Политическая ориенация	Политические лидеры	Военные силы	Военные лидеры	Количество членов
Национально-освободительный фронт Греции (Ethnikó Apeleftherotikó Métopo/ΕΑΜ)	левая ориентация, связанная с Коммунистической партией Греции	Георгиос Сиантос	Народно-освободительная армия Греции (Ellinikós Laikós Apeleftherotikós Stratós/ELAS)	Арис Велухиотис, Стефанос Сарафис	100 000 вооруженных повстанцев
Народная республиканская греческая лига (Ethnikós Dimokratikós Ellinikós Sýndesmos/EDES)	венизелизм, республиканство, социализм, антикоммунизм	Николаос Пластирас (номинально), Комнин Пиромаглу	Народные группы греческих повстанцев (Ethnikés Omádes Ellínon Antartón/EOEA)	Наполеон Зервас	14 000
Народное и социальное освобождение (Ethnikí Kai Koinonikí Apelefthérosis/EKKA)	венизелизм, республиканство, либерализм, антикоммунизм	Георгиос Карталис	Полк эвзонов 5/42	Димитриос Псаррос и Эврипидис Бакирдзис	1 000

Внутренняя реакция и предпосылки войны

Формы борьбы сил Сопротивления с оккупантами были разнообразны. Массовый характер имели саботаж экономических, политических и военных мероприятий оккупационной и коллаборационистской власти. Проводились забастовки, демонстрации; впрочем, главной формой стала вооруженная борьба, которую вела созданная ЕАМ Народно-освободительная армия Греции, имевшая осенью 1943 года в своих рядах до 40 тысяч повстанцев. К этому времени она очистила от оккупантов большую часть страны и готовилась к решительным боям за полное освобождение.

Коммунистическая партия Греции, возглавлявшая борьбу, завоевала значительный авторитет среди других организаций. Она стала массовой партией (в 1944 году насчитывала 400 тысяч членов). Её боевым помощником была единственная Всегреческая организация молодежи, которая являлась боевым резервом ЕЛАС и к моменту освобождения Греции объединяла 600 000 молодых людей. ЕАМ и ЕЛАС сотрудничали с югославскими и албанскими народно-освободительными силами.

Антифашистское движение тесно переплеталось с борьбой против внутренних реакционных сил, против монархофашистского режима, за демократические преобразования в стране. На освобожденной территории были созданы органы нового совета, выборные суды, народная полиция. Масштабные успехи ЕАМ — ЕЛАС вызвали тревогу и страх не только у оккупантов, но и у антикоммунистических сил. Королевское греческое правительство в изгнании в Каире видело в ЕАМ угрозу своим интересам. Эмигрантское правительство поддерживали английские правящие круги, которые рассматривали ЕАМ, возглавляемое КПГ, как силу, способную сорвать планы восстановления их позиций в освобожденной Греции. И английские правящие круги, и греческая реакция понимали, что победы Советской армии над фашистской Германией, особенно её быстрое продвижение в направлении Балкан, успешная борьба ЕЛАС против немецко-фашистских захватчиков приближают полное освобождение Греции, где при сложившемся соотношении политических и военных сил к власти придет КПГ. Обеспокоенные такой перспективой, они направляли основные усилия не против оккупантов, а против ЕАМ, с тем, чтобы как можно больше ослабить его, уничтожить ЕЛАС, а после поражения Германии — захватить в Греции власть. На этой основе в борьбе против Национально-освободительного фронта и его армии объединились реакционные силы в стране и за рубежом. Главным координатором их действий стала английская военная миссия, преобразованная в 1943 году в «союзную» (СВМ).

Наконец, отряды греческих повстанцев должны были бороться не только с войсками оккупантов, но и с военными формированиями, созданными внутренней реакцией — жандармерией и «охранными батальонами» марионеточного правительства, отрядами ЕДЕС и другими. Совместные действия этих сил с целью уничтожить Народно-освободительную армию, начались осенью 1943 г. В середине октября оккупанты совместно с отрядами ЕДЕС приступили к осуществлению плана широких операций против частей ЕЛАС и мирного населения. Немецкие войска вели наступление в районе Мецово, Каламбаки, пытаясь захватить автомагистраль Каламбаки — Янина, соединяющую Эпир с Фессалией. Затем карательные операции оккупантов охватили и Западную Македонию. За гитлеровцами следовали отряды жандармерии и «охранные батальоны». В это время с одобрения СВМ отряды ЕДЕС начали наступление против ЕЛАС с целью овладеть Западной Румелией, Фессалией и частью Эпира.

ЕЛАС под командованием генерала Стефаноса Сарафиса выдержала трудное испытание. Опираясь на поддержку народных масс, она сорвала объединенное наступление оккупантов и внутренних реакционных сил, подстрекаемых правящими кругами Лондона. В ходе карательных операций оккупанты сжигали деревни и города, расстреляли и повесили тысячи патриотов, но им не удалось уничтожить главные силы Народно-освободительной армии Греции. Более того, ЕЛАС, нанеся в ходе активной обороны существенные потери захватчикам, вскоре начала контрнаступление, вернула утраченные районы, перенесла свои действия ближе к крупным центрам и узлов коммуникаций.

В период ожесточенных оборонительных боев с оккупантами ЕЛАС частью сил нанесла удар по отрядам ЕДЕС и очистила от них Румелию и Фессалию. Силы Наполеона Зерваса потерпели тяжелое поражение. 4 января 1944 отряды ЕДЕС, пополненные и обильно снабженные английским оружием, вновь напали на части ЕЛАС в районе Арахтоса. Народная армия, сражаясь против оккупантов, вновь нашла в себе силы для отпора отрядам ЕДЕС. Чтобы спасти их от полного разгрома, СВМ 26 января выступила с предложением о перемирии между ЕЛАС и ЕДЕС. ЕАМ — ЕЛАС искренне стремились к объединению всех сил Сопротивления, пошли на переговоры, и 28 февраля было подписано соглашение о прекращении военных действий между частями ЕЛАС и ЕДЕС.

Попытка реакции уничтожить ЕАМ — ЕЛАС вооруженным путём провалилась. Отразив наступление объединенных реакционных сил, они до весны приобрели еще большую силу. Армия закалилась в боях, возросла до 50 тысяч повстанцев и контролировала две трети территории страны. 5 апреля главное командование ЕЛАС отдало приказ, согласно которому войска ЕЛАС в продолжение апреля и мая развернули широкие наступательные операции по всей Фессалии, в Центральной и Западной Македонии, в районе Олимпа и Грамоса, в Центральной Греции и на полуострове Пелопоннес.

ЕАМ — ЕЛАС считали насущной задачей создание временного правительства Свободной Греции для координации военных и политических усилий народа. После неоднократных и безуспешных попыток договориться с эмигрантским правительством и антикоммунистически настроенными партиями о формировании правительства национального единства, КПГ и ЕАМ 10 марта сформировали Политический комитет национального освобождения (ПЕЕА), на который возлагались функции временного демократического правительства. В его состав вошли полковники Эврипидис Бакирдзис, Первый секретарь ЦК КПГ Георгиос Сиантос, секретарь аграрной партии К. Гавриилидис и секретарь Союза народной демократии И. Циримокос, то есть представители всех партий ЕАМ. Известие о создании ПЕЕА вызвало большой энтузиазм. Свидетельством поддержки, предоставленной ПЕЕА народом, стали общие выборы в Учредительное собрание, высший законодательный орган страны, проведенные 23 апреля. В них приняли участие 1,8 млн человек.

15 марта ПЕЕА известил эмигрантское правительство в Каире о своем создании и подчеркнул, что его целью является «объединение национальных сил для координации национально-освободительной борьбы на стороне союзников и в первую очередь формирование правительства общенационального единства». По настоянию короля эмигрантское правительство Эммануила Цудероса не только не откликнулось на обращение ПЕЕА, но и скрыло факт его создания. Узнав об этом, греческие вооруженные силы на Ближнем Востоке послали премьер-министру делегацию и потребовали «немедленно достигнуть соглашения на основе предложений ПЕЕА». Это выступление стало поводом для жестокого подавления и разоружения их британскими войсками. Около 20 тыс. солдат и офицеров были помещены в концлагеря, созданные англичанами в Африке. С действиями британских властей солидаризировались и американские правящие круги.

Потерпев неудачу в попытке уничтожить ЕЛАС вооруженным путём, английское правительство не прекратило вмешательство во внутренние дела Греции и борьбу с ЕАМ, но избрало для этого другие методы и средства. На первый план была выдвинута задача «примирения» греческого народа с эмигрантским правительством, чтобы под флагом объединения всех сил страны лишить коммунистов руководящего положения в освободительном движении и в политической жизни послевоенной Греции. Политическим актом, который позволил Лондону в известной степени осуществить свои замыслы, явилось так называемое Ливанское соглашение. По инициативе английского правительства с 17 по 20 мая неподалеку от Бейрута состоялось совещание представителей эмигрантского правительства, ЕАМ — ЕЛАС, ЕДЕС и представителей ряда политических партий. Основными положениями подписанного соглашения были: осуждение выступления вооруженных сил на Ближнем Востоке на стороне ЕАМ — ЕЛАС, квалификация его как «преступления против Родины»; предоставление правительству и английскому командованию на Ближнем Востоке полной инициативы в урегулировании главного вопроса — судьбы вооруженных сил, в основном ЕЛАС; освобождение страны «совместными действиями с союзными войсками», предоставление коалиционному правительству право решить по своему усмотрению конституционный и династический вопрос. ПЕЕА, ЕАМ и КПГ получали всего 25 % министерских портфелей, притом второстепенных. Подписав это соглашение, делегация ПЕЕА, ЕАМ и КПГ пошла на значительные уступки, которые не соответствовали соотношению политических и военных сил внутри страны и на Ближнем Востоке. ЕАМ не сумело использовать в ходе переговоров свою решающую роль в определении дальнейшей судьбы Греции.

Источники

• [www.victory.mil.ru/war/1944/world/03_02.html Развитие национально-освободительного движения в оккупированных странах Юго-Восточной и Центральной Европы]

Отрывок, характеризующий Движение Сопротивления (Греция)

– Ну что, довольна теперь? – сказал он ей, – поссорила с сыном! Довольна? Тебе только и нужно было! Довольна?.. Мне это больно, больно. Я стар и слаб, и тебе этого хотелось. Ну радуйся, радуйся… – И после этого княжна Марья в продолжение недели не видала своего отца. Он был болен и не выходил из кабинета.
К удивлению своему, княжна Марья заметила, что за это время болезни старый князь так же не допускал к себе и m lle Bourienne. Один Тихон ходил за ним.
Через неделю князь вышел и начал опять прежнюю жизнь, с особенной деятельностью занимаясь постройками и садами и прекратив все прежние отношения с m lle Bourienne. Вид его и холодный тон с княжной Марьей как будто говорил ей: «Вот видишь, ты выдумала на меня налгала князю Андрею про отношения мои с этой француженкой и поссорила меня с ним; а ты видишь, что мне не нужны ни ты, ни француженка».
Одну половину дня княжна Марья проводила у Николушки, следя за его уроками, сама давала ему уроки русского языка и музыки, и разговаривая с Десалем; другую часть дня она проводила в своей половине с книгами, старухой няней и с божьими людьми, которые иногда с заднего крыльца приходили к ней.
О войне княжна Марья думала так, как думают о войне женщины. Она боялась за брата, который был там, ужасалась, не понимая ее, перед людской жестокостью, заставлявшей их убивать друг друга; но не понимала значения этой войны, казавшейся ей такою же, как и все прежние войны. Она не понимала значения этой войны, несмотря на то, что Десаль, ее постоянный собеседник, страстно интересовавшийся ходом войны, старался ей растолковать свои соображения, и несмотря на то, что приходившие к ней божьи люди все по своему с ужасом говорили о народных слухах про нашествие антихриста, и несмотря на то, что Жюли, теперь княгиня Друбецкая, опять вступившая с ней в переписку, писала ей из Москвы патриотические письма.
«Я вам пишу по русски, мой добрый друг, – писала Жюли, – потому что я имею ненависть ко всем французам, равно и к языку их, который я не могу слышать говорить… Мы в Москве все восторжены через энтузиазм к нашему обожаемому императору.
Бедный муж мой переносит труды и голод в жидовских корчмах; но новости, которые я имею, еще более воодушевляют меня.
Вы слышали, верно, о героическом подвиге Раевского, обнявшего двух сыновей и сказавшего: «Погибну с ними, но не поколеблемся!И действительно, хотя неприятель был вдвое сильнее нас, мы не колебнулись. Мы проводим время, как можем; но на войне, как на войне. Княжна Алина и Sophie сидят со мною целые дни, и мы, несчастные вдовы живых мужей, за корпией делаем прекрасные разговоры; только вас, мой друг, недостает… и т. д.
Преимущественно не понимала княжна Марья всего значения этой войны потому, что старый князь никогда не говорил про нее, не признавал ее и смеялся за обедом над Десалем, говорившим об этой войне. Тон князя был так спокоен и уверен, что княжна Марья, не рассуждая, верила ему.
Весь июль месяц старый князь был чрезвычайно деятелен и даже оживлен. Он заложил еще новый сад и новый корпус, строение для дворовых. Одно, что беспокоило княжну Марью, было то, что он мало спал и, изменив свою привычку спать в кабинете, каждый день менял место своих ночлегов. То он приказывал разбить свою походную кровать в галерее, то он оставался на диване или в вольтеровском кресле в гостиной и дремал не раздеваясь, между тем как не m lle Bourienne, a мальчик Петруша читал ему; то он ночевал в столовой.
Первого августа было получено второе письмо от кня зя Андрея. В первом письме, полученном вскоре после его отъезда, князь Андрей просил с покорностью прощения у своего отца за то, что он позволил себе сказать ему, и просил его возвратить ему свою милость. На это письмо старый князь отвечал ласковым письмом и после этого письма отдалил от себя француженку. Второе письмо князя Андрея, писанное из под Витебска, после того как французы заняли его, состояло из краткого описания всей кампании с планом, нарисованным в письме, и из соображений о дальнейшем ходе кампании. В письме этом князь Андрей представлял отцу неудобства его положения вблизи от театра войны, на самой линии движения войск, и советовал ехать в Москву.
За обедом в этот день на слова Десаля, говорившего о том, что, как слышно, французы уже вступили в Витебск, старый князь вспомнил о письме князя Андрея.
– Получил от князя Андрея нынче, – сказал он княжне Марье, – не читала?
– Нет, mon pere, [батюшка] – испуганно отвечала княжна. Она не могла читать письма, про получение которого она даже и не слышала.
– Он пишет про войну про эту, – сказал князь с той сделавшейся ему привычной, презрительной улыбкой, с которой он говорил всегда про настоящую войну.
– Должно быть, очень интересно, – сказал Десаль. – Князь в состоянии знать…
– Ах, очень интересно! – сказала m llе Bourienne.
– Подите принесите мне, – обратился старый князь к m llе Bourienne. – Вы знаете, на маленьком столе под пресс папье.
M lle Bourienne радостно вскочила.
– Ах нет, – нахмурившись, крикнул он. – Поди ты, Михаил Иваныч.
Михаил Иваныч встал и пошел в кабинет. Но только что он вышел, старый князь, беспокойно оглядывавшийся, бросил салфетку и пошел сам.
– Ничего то не умеют, все перепутают.
Пока он ходил, княжна Марья, Десаль, m lle Bourienne и даже Николушка молча переглядывались. Старый князь вернулся поспешным шагом, сопутствуемый Михаилом Иванычем, с письмом и планом, которые он, не давая никому читать во время обеда, положил подле себя.
Перейдя в гостиную, он передал письмо княжне Марье и, разложив пред собой план новой постройки, на который он устремил глаза, приказал ей читать вслух. Прочтя письмо, княжна Марья вопросительно взглянула на отца.
Он смотрел на план, очевидно, погруженный в свои мысли.
– Что вы об этом думаете, князь? – позволил себе Десаль обратиться с вопросом.
– Я! я!.. – как бы неприятно пробуждаясь, сказал князь, не спуская глаз с плана постройки.
– Весьма может быть, что театр войны так приблизится к нам…
– Ха ха ха! Театр войны! – сказал князь. – Я говорил и говорю, что театр войны есть Польша, и дальше Немана никогда не проникнет неприятель.
Десаль с удивлением посмотрел на князя, говорившего о Немане, когда неприятель был уже у Днепра; но княжна Марья, забывшая географическое положение Немана, думала, что то, что ее отец говорит, правда.
– При ростепели снегов потонут в болотах Польши. Они только могут не видеть, – проговорил князь, видимо, думая о кампании 1807 го года, бывшей, как казалось, так недавно. – Бенигсен должен был раньше вступить в Пруссию, дело приняло бы другой оборот…
– Но, князь, – робко сказал Десаль, – в письме говорится о Витебске…
– А, в письме, да… – недовольно проговорил князь, – да… да… – Лицо его приняло вдруг мрачное выражение. Он помолчал. – Да, он пишет, французы разбиты, при какой это реке?
Десаль опустил глаза.
– Князь ничего про это не пишет, – тихо сказал он.
– А разве не пишет? Ну, я сам не выдумал же. – Все долго молчали.
– Да… да… Ну, Михайла Иваныч, – вдруг сказал он, приподняв голову и указывая на план постройки, – расскажи, как ты это хочешь переделать…
Михаил Иваныч подошел к плану, и князь, поговорив с ним о плане новой постройки, сердито взглянув на княжну Марью и Десаля, ушел к себе.
Княжна Марья видела смущенный и удивленный взгляд Десаля, устремленный на ее отца, заметила его молчание и была поражена тем, что отец забыл письмо сына на столе в гостиной; но она боялась не только говорить и расспрашивать Десаля о причине его смущения и молчания, но боялась и думать об этом.
Ввечеру Михаил Иваныч, присланный от князя, пришел к княжне Марье за письмом князя Андрея, которое забыто было в гостиной. Княжна Марья подала письмо. Хотя ей это и неприятно было, она позволила себе спросить у Михаила Иваныча, что делает ее отец.
– Всё хлопочут, – с почтительно насмешливой улыбкой, которая заставила побледнеть княжну Марью, сказал Михаил Иваныч. – Очень беспокоятся насчет нового корпуса. Читали немножко, а теперь, – понизив голос, сказал Михаил Иваныч, – у бюра, должно, завещанием занялись. (В последнее время одно из любимых занятий князя было занятие над бумагами, которые должны были остаться после его смерти и которые он называл завещанием.)
– А Алпатыча посылают в Смоленск? – спросила княжна Марья.
– Как же с, уж он давно ждет.


Когда Михаил Иваныч вернулся с письмом в кабинет, князь в очках, с абажуром на глазах и на свече, сидел у открытого бюро, с бумагами в далеко отставленной руке, и в несколько торжественной позе читал свои бумаги (ремарки, как он называл), которые должны были быть доставлены государю после его смерти.
Когда Михаил Иваныч вошел, у него в глазах стояли слезы воспоминания о том времени, когда он писал то, что читал теперь. Он взял из рук Михаила Иваныча письмо, положил в карман, уложил бумаги и позвал уже давно дожидавшегося Алпатыча.
На листочке бумаги у него было записано то, что нужно было в Смоленске, и он, ходя по комнате мимо дожидавшегося у двери Алпатыча, стал отдавать приказания.
– Первое, бумаги почтовой, слышишь, восемь дестей, вот по образцу; золотообрезной… образчик, чтобы непременно по нем была; лаку, сургучу – по записке Михаила Иваныча.
Он походил по комнате и заглянул в памятную записку.
– Потом губернатору лично письмо отдать о записи.
Потом были нужны задвижки к дверям новой постройки, непременно такого фасона, которые выдумал сам князь. Потом ящик переплетный надо было заказать для укладки завещания.
Отдача приказаний Алпатычу продолжалась более двух часов. Князь все не отпускал его. Он сел, задумался и, закрыв глаза, задремал. Алпатыч пошевелился.
– Ну, ступай, ступай; ежели что нужно, я пришлю.
Алпатыч вышел. Князь подошел опять к бюро, заглянув в него, потрогал рукою свои бумаги, опять запер и сел к столу писать письмо губернатору.
Уже было поздно, когда он встал, запечатав письмо. Ему хотелось спать, но он знал, что не заснет и что самые дурные мысли приходят ему в постели. Он кликнул Тихона и пошел с ним по комнатам, чтобы сказать ему, где стлать постель на нынешнюю ночь. Он ходил, примеривая каждый уголок.
Везде ему казалось нехорошо, но хуже всего был привычный диван в кабинете. Диван этот был страшен ему, вероятно по тяжелым мыслям, которые он передумал, лежа на нем. Нигде не было хорошо, но все таки лучше всех был уголок в диванной за фортепиано: он никогда еще не спал тут.
Тихон принес с официантом постель и стал уставлять.
– Не так, не так! – закричал князь и сам подвинул на четверть подальше от угла, и потом опять поближе.
«Ну, наконец все переделал, теперь отдохну», – подумал князь и предоставил Тихону раздевать себя.
Досадливо морщась от усилий, которые нужно было делать, чтобы снять кафтан и панталоны, князь разделся, тяжело опустился на кровать и как будто задумался, презрительно глядя на свои желтые, иссохшие ноги. Он не задумался, а он медлил перед предстоявшим ему трудом поднять эти ноги и передвинуться на кровати. «Ох, как тяжело! Ох, хоть бы поскорее, поскорее кончились эти труды, и вы бы отпустили меня! – думал он. Он сделал, поджав губы, в двадцатый раз это усилие и лег. Но едва он лег, как вдруг вся постель равномерно заходила под ним вперед и назад, как будто тяжело дыша и толкаясь. Это бывало с ним почти каждую ночь. Он открыл закрывшиеся было глаза.
– Нет спокоя, проклятые! – проворчал он с гневом на кого то. «Да, да, еще что то важное было, очень что то важное я приберег себе на ночь в постели. Задвижки? Нет, про это сказал. Нет, что то такое, что то в гостиной было. Княжна Марья что то врала. Десаль что то – дурак этот – говорил. В кармане что то – не вспомню».
– Тишка! Об чем за обедом говорили?
– Об князе, Михайле…
– Молчи, молчи. – Князь захлопал рукой по столу. – Да! Знаю, письмо князя Андрея. Княжна Марья читала. Десаль что то про Витебск говорил. Теперь прочту.
Он велел достать письмо из кармана и придвинуть к кровати столик с лимонадом и витушкой – восковой свечкой и, надев очки, стал читать. Тут только в тишине ночи, при слабом свете из под зеленого колпака, он, прочтя письмо, в первый раз на мгновение понял его значение.
«Французы в Витебске, через четыре перехода они могут быть у Смоленска; может, они уже там».
– Тишка! – Тихон вскочил. – Нет, не надо, не надо! – прокричал он.
Он спрятал письмо под подсвечник и закрыл глаза. И ему представился Дунай, светлый полдень, камыши, русский лагерь, и он входит, он, молодой генерал, без одной морщины на лице, бодрый, веселый, румяный, в расписной шатер Потемкина, и жгучее чувство зависти к любимцу, столь же сильное, как и тогда, волнует его. И он вспоминает все те слова, которые сказаны были тогда при первом Свидании с Потемкиным. И ему представляется с желтизною в жирном лице невысокая, толстая женщина – матушка императрица, ее улыбки, слова, когда она в первый раз, обласкав, приняла его, и вспоминается ее же лицо на катафалке и то столкновение с Зубовым, которое было тогда при ее гробе за право подходить к ее руке.
«Ах, скорее, скорее вернуться к тому времени, и чтобы теперешнее все кончилось поскорее, поскорее, чтобы оставили они меня в покое!»


Лысые Горы, именье князя Николая Андреича Болконского, находились в шестидесяти верстах от Смоленска, позади его, и в трех верстах от Московской дороги.
В тот же вечер, как князь отдавал приказания Алпатычу, Десаль, потребовав у княжны Марьи свидания, сообщил ей, что так как князь не совсем здоров и не принимает никаких мер для своей безопасности, а по письму князя Андрея видно, что пребывание в Лысых Горах небезопасно, то он почтительно советует ей самой написать с Алпатычем письмо к начальнику губернии в Смоленск с просьбой уведомить ее о положении дел и о мере опасности, которой подвергаются Лысые Горы. Десаль написал для княжны Марьи письмо к губернатору, которое она подписала, и письмо это было отдано Алпатычу с приказанием подать его губернатору и, в случае опасности, возвратиться как можно скорее.
Получив все приказания, Алпатыч, провожаемый домашними, в белой пуховой шляпе (княжеский подарок), с палкой, так же как князь, вышел садиться в кожаную кибиточку, заложенную тройкой сытых саврасых.
Колокольчик был подвязан, и бубенчики заложены бумажками. Князь никому не позволял в Лысых Горах ездить с колокольчиком. Но Алпатыч любил колокольчики и бубенчики в дальней дороге. Придворные Алпатыча, земский, конторщик, кухарка – черная, белая, две старухи, мальчик казачок, кучера и разные дворовые провожали его.
Дочь укладывала за спину и под него ситцевые пуховые подушки. Свояченица старушка тайком сунула узелок. Один из кучеров подсадил его под руку.
– Ну, ну, бабьи сборы! Бабы, бабы! – пыхтя, проговорил скороговоркой Алпатыч точно так, как говорил князь, и сел в кибиточку. Отдав последние приказания о работах земскому и в этом уж не подражая князю, Алпатыч снял с лысой головы шляпу и перекрестился троекратно.
– Вы, ежели что… вы вернитесь, Яков Алпатыч; ради Христа, нас пожалей, – прокричала ему жена, намекавшая на слухи о войне и неприятеле.
– Бабы, бабы, бабьи сборы, – проговорил Алпатыч про себя и поехал, оглядывая вокруг себя поля, где с пожелтевшей рожью, где с густым, еще зеленым овсом, где еще черные, которые только начинали двоить. Алпатыч ехал, любуясь на редкостный урожай ярового в нынешнем году, приглядываясь к полоскам ржаных пелей, на которых кое где начинали зажинать, и делал свои хозяйственные соображения о посеве и уборке и о том, не забыто ли какое княжеское приказание.