Движение за независимость Окинавы

Движение за независимость Окинавы или Движение за независимость Рюкю (кит. трад. 琉球獨立運動, упр. 琉球独立运动, пиньинь: liúqiú dúlì yùndòng, палл.: люцю дули юньдун, 琉球独立運動, рю:кю: докурицу ундо:) — движение, ставящее своей целью превратить Окинаву и прилегающие к ней острова (острова Рюкю) в независимое от Японии государство. Движение возникло в 1945 году, после окончания войны на Тихом океане. Некоторые рюкюсцы считали, что после начала оккупации Японии союзниками Рюкю (Окинава) должна в конечном итоге стать независимым государством, а не быть возвращена в состав Японии. Большинство же настаивало на объединении с метрополией, надеясь, что это ускорит конец её оккупации союзниками. Американо-японский договор о безопасности был подписан в 1951 году, и тогда же произошло формальное воссоединение Окинавы с Японией, предусматривающее продолжение американского военного присутствия на архипелаге. Это подготовило почву для возобновления политического движения за независимость Рюкю.

Исторический контекст

Первоначально королевство Рюкю было государством-данником Китая. Короли Рюкю отправили послов в Китай и просили китайских императоров присваивать им титул вана Рюкю: этот обычай начался с 1372 года, во времена династии Мин, и продолжался до падения королевства Рюкю в 1875 году. Но поскольку как государство Рюкю было меньше и слабее, чем Япония, японцы из феодального японского княжества Сацума вторглись в страну в 1609 году, и с этого времени Рюкю пребывало в состоянии полунезависимого государства, пока не был официально аннексировано и превращено в префектуру Окинава в 1879 году. Вполне вероятно, что существовали различные сторонники независимости от Сацумы и Японии в этот период и также от Китая, данником которого было Рюкю. Однако никаких серьёзных народных движений в это время не возникло.

Точно так же, возможно, было значительное движение за независимость окинавского народа после её аннексии до периода до и во время Второй мировой войны. После войны оккупационное правительство Соединённых Штатов взяло Окинаву под свой контроль, и Рузвельт сказал Чан Кайши, что он хочет возвратить Рюкю Китаю, но Чан Кайши отклонил это предложение по многим причинам. Американцы сохраняли контроль над островами Рюкю до 1972 года, в течение двадцати лет после завершения формальной оккупации остальной части Японии. В 1945 году, сразу после войны, существовали предпосылки для создания полностью независимого государства Рюкю, а затем, в период оккупации, возникло сильное движение не только за независимость, но и за возвращение под японский суверенитет.

С 1972 года и возвращения Окинавы под японский контроль народное движение оказалось снова нацелено на создание полностью независимого государства Рюкю.

Мотивы и идеология

Среди тех, кто стремился вернуться под японский суверенитет, бытовало убеждение, что большая часть жителей Окинавы были частью японского народа — с этнической, культурной и политической точек зрения. Во время периода Мэйдзи, когда королевство Рюкю было официально упразднено и аннексировано, имели место большие усилия по ассимиляции местных жителей; правительство Мэйдзи, а также другие культурные и интеллектуальные агенты стремились заставить людей новой префектуры считать себя «японцами». Рюкюсцам давали японское гражданство, имена, паспорта и иные официальные представительства их статуса как части японского народа. Они также были вовлечены в недавно основанную национальную систему государственного образования. Благодаря этой системе образования и другим методам, как правительственным, так и независимым, рюкюсцы, наряду с меньшинствами со всех концов страны, были постепенно интегрированы в японский народ. Наблюдалось значительное переосмысление истории Рюкю и Хоккайдо, которые была присоединены к Японии в одно и то же время, и настойчиво распространялось убеждение, что не-японцы айны острова Хоккайдо и японский народ рюкюсцев были японцами этнически и культурно, начиная с самой зари их истории, несмотря на первоначально имеющиеся значительно различающиеся культуры. Со временем эта насаждаемая идентичность возобладала в молодых поколениях. Они родились в префектуре Окинава как японские граждане и считали себя принадлежащими к японцам.

Это не значит, что независимая идентичность окинавцев как отдельного народа была полностью утрачена. Многие^[кто?] рюкюсцы считают себя отдельным народом, этнически отличающимся от японцев, с уникальным и особым культурным наследием. Они видят большую разницу между собой и «материковыми» японцами, и многие чувствуют сильную связь с традиционной культуры Рюкю и историей своего независимого государства до 1609 года. Политика ассимиляции, проводимая правительством Мэйдзи, подвергается активной критике.

1990-е и XXI век

Хотя есть движение как в США и Японии, так и на Окинаве за вывод американских войск и военных баз с Окинавы, там до сих пор имели место только отдельные и постепенные движения в этом направлении.

В 1995 году принятое решение вывести войска с Окинавы было отменено, и вновь наблюдался всплеск движения за независимость Рюкю. В 2005 году англо-китаец Линь Цюаньчжун (кит. трад. 林泉忠, пиньинь: Lín Quánzhōng), адъюнкт-профессор Университета Рюкю, провёл телефонный опрос жителей Окинавы старше 18 лет. Он получил ответы от 1029 человек. На вопрос, считают ли они себя окинавцами (冲縄人), японцами (日本人) или и теми и другими, ответы были 40,6, 21,3 и 36,5 процентов соответственно. На вопрос, должна ли Окинава стать независимой, если японское правительство разрешит (или не разрешит) Окинаве свободно определять своё будущее, 24,9 % ответили, что Окинава должны стать независимой в случае разрешения и 20,5 % — что должна стать и в случае неразрешения от японского правительства. Те, кто считал, что Окинава не должна провозгласить независимость, насчитывали 58,7 % и 57,4 % соответственно.

Окинавская культура испытывает подъём в Японии. Хит 1992 года «Симаута» группы «The boom» вызвал в стране неослабевающий массовый интерес к окинавской музыке, а на телевидении стали популярны кулинарные передачи с местным колоритом.

Ссылки

•  (яп.) [www.bekkoame.ne.jp/i/a-001/index.html The Ryūkyū Independent Party official website]
•  (яп.) [www5b.biglobe.ne.jp/~WHOYOU/okinawajichiken.htm Okinawa Autonomous Workshop]
•  (англ.)  (яп.) [www.geocities.co.jp/WallStreet/2325/chika.html The Okinawa Independence Movement Underground head office]
•  (англ.) [www.niraikanai.wwma.net/pages/archive/const.html The Unofficial Constitution of the Republic of the Ryūkyūs]
•  (англ.) [oohara.mt.tama.hosei.ac.jp/english/ Ōhara Institute for Social Research, Hōsei University]

Отрывок, характеризующий Движение за независимость Окинавы

Она смотрела туда, где она знала, что был он; но она не могла его видеть иначе, как таким, каким он был здесь. Она видела его опять таким же, каким он был в Мытищах, у Троицы, в Ярославле.
Она видела его лицо, слышала его голос и повторяла его слова и свои слова, сказанные ему, и иногда придумывала за себя и за него новые слова, которые тогда могли бы быть сказаны.
Вот он лежит на кресле в своей бархатной шубке, облокотив голову на худую, бледную руку. Грудь его страшно низка и плечи подняты. Губы твердо сжаты, глаза блестят, и на бледном лбу вспрыгивает и исчезает морщина. Одна нога его чуть заметно быстро дрожит. Наташа знает, что он борется с мучительной болью. «Что такое эта боль? Зачем боль? Что он чувствует? Как у него болит!» – думает Наташа. Он заметил ее вниманье, поднял глаза и, не улыбаясь, стал говорить.
«Одно ужасно, – сказал он, – это связать себя навеки с страдающим человеком. Это вечное мученье». И он испытующим взглядом – Наташа видела теперь этот взгляд – посмотрел на нее. Наташа, как и всегда, ответила тогда прежде, чем успела подумать о том, что она отвечает; она сказала: «Это не может так продолжаться, этого не будет, вы будете здоровы – совсем».
Она теперь сначала видела его и переживала теперь все то, что она чувствовала тогда. Она вспомнила продолжительный, грустный, строгий взгляд его при этих словах и поняла значение упрека и отчаяния этого продолжительного взгляда.
«Я согласилась, – говорила себе теперь Наташа, – что было бы ужасно, если б он остался всегда страдающим. Я сказала это тогда так только потому, что для него это было бы ужасно, а он понял это иначе. Он подумал, что это для меня ужасно бы было. Он тогда еще хотел жить – боялся смерти. И я так грубо, глупо сказала ему. Я не думала этого. Я думала совсем другое. Если бы я сказала то, что думала, я бы сказала: пускай бы он умирал, все время умирал бы перед моими глазами, я была бы счастлива в сравнении с тем, что я теперь. Теперь… Ничего, никого нет. Знал ли он это? Нет. Не знал и никогда не узнает. И теперь никогда, никогда уже нельзя поправить этого». И опять он говорил ей те же слова, но теперь в воображении своем Наташа отвечала ему иначе. Она останавливала его и говорила: «Ужасно для вас, но не для меня. Вы знайте, что мне без вас нет ничего в жизни, и страдать с вами для меня лучшее счастие». И он брал ее руку и жал ее так, как он жал ее в тот страшный вечер, за четыре дня перед смертью. И в воображении своем она говорила ему еще другие нежные, любовные речи, которые она могла бы сказать тогда, которые она говорила теперь. «Я люблю тебя… тебя… люблю, люблю…» – говорила она, судорожно сжимая руки, стискивая зубы с ожесточенным усилием.
И сладкое горе охватывало ее, и слезы уже выступали в глаза, но вдруг она спрашивала себя: кому она говорит это? Где он и кто он теперь? И опять все застилалось сухим, жестким недоумением, и опять, напряженно сдвинув брови, она вглядывалась туда, где он был. И вот, вот, ей казалось, она проникает тайну… Но в ту минуту, как уж ей открывалось, казалось, непонятное, громкий стук ручки замка двери болезненно поразил ее слух. Быстро и неосторожно, с испуганным, незанятым ею выражением лица, в комнату вошла горничная Дуняша.
– Пожалуйте к папаше, скорее, – сказала Дуняша с особенным и оживленным выражением. – Несчастье, о Петре Ильиче… письмо, – всхлипнув, проговорила она.


Кроме общего чувства отчуждения от всех людей, Наташа в это время испытывала особенное чувство отчуждения от лиц своей семьи. Все свои: отец, мать, Соня, были ей так близки, привычны, так будничны, что все их слова, чувства казались ей оскорблением того мира, в котором она жила последнее время, и она не только была равнодушна, но враждебно смотрела на них. Она слышала слова Дуняши о Петре Ильиче, о несчастии, но не поняла их.
«Какое там у них несчастие, какое может быть несчастие? У них все свое старое, привычное и покойное», – мысленно сказала себе Наташа.
Когда она вошла в залу, отец быстро выходил из комнаты графини. Лицо его было сморщено и мокро от слез. Он, видимо, выбежал из той комнаты, чтобы дать волю давившим его рыданиям. Увидав Наташу, он отчаянно взмахнул руками и разразился болезненно судорожными всхлипываниями, исказившими его круглое, мягкое лицо.
– Пе… Петя… Поди, поди, она… она… зовет… – И он, рыдая, как дитя, быстро семеня ослабевшими ногами, подошел к стулу и упал почти на него, закрыв лицо руками.
Вдруг как электрический ток пробежал по всему существу Наташи. Что то страшно больно ударило ее в сердце. Она почувствовала страшную боль; ей показалось, что что то отрывается в ней и что она умирает. Но вслед за болью она почувствовала мгновенно освобождение от запрета жизни, лежавшего на ней. Увидав отца и услыхав из за двери страшный, грубый крик матери, она мгновенно забыла себя и свое горе. Она подбежала к отцу, но он, бессильно махая рукой, указывал на дверь матери. Княжна Марья, бледная, с дрожащей нижней челюстью, вышла из двери и взяла Наташу за руку, говоря ей что то. Наташа не видела, не слышала ее. Она быстрыми шагами вошла в дверь, остановилась на мгновение, как бы в борьбе с самой собой, и подбежала к матери.
Графиня лежала на кресле, странно неловко вытягиваясь, и билась головой об стену. Соня и девушки держали ее за руки.
– Наташу, Наташу!.. – кричала графиня. – Неправда, неправда… Он лжет… Наташу! – кричала она, отталкивая от себя окружающих. – Подите прочь все, неправда! Убили!.. ха ха ха ха!.. неправда!
Наташа стала коленом на кресло, нагнулась над матерью, обняла ее, с неожиданной силой подняла, повернула к себе ее лицо и прижалась к ней.
– Маменька!.. голубчик!.. Я тут, друг мой. Маменька, – шептала она ей, не замолкая ни на секунду.
Она не выпускала матери, нежно боролась с ней, требовала подушки, воды, расстегивала и разрывала платье на матери.
– Друг мой, голубушка… маменька, душенька, – не переставая шептала она, целуя ее голову, руки, лицо и чувствуя, как неудержимо, ручьями, щекоча ей нос и щеки, текли ее слезы.
Графиня сжала руку дочери, закрыла глаза и затихла на мгновение. Вдруг она с непривычной быстротой поднялась, бессмысленно оглянулась и, увидав Наташу, стала из всех сил сжимать ее голову. Потом она повернула к себе ее морщившееся от боли лицо и долго вглядывалась в него.
– Наташа, ты меня любишь, – сказала она тихим, доверчивым шепотом. – Наташа, ты не обманешь меня? Ты мне скажешь всю правду?
Наташа смотрела на нее налитыми слезами глазами, и в лице ее была только мольба о прощении и любви.