Движение за независимость Фарерских островов

Движение за независимость Фарерских островов (фар. Føroyska Tjóðskaparrørslan) — движение за предоставление полной независимости Фарерским островам. Основными причинами возникновения движения являются языковые и культурные различия между Данией и Фарерами, а также значительная удалённость островов от метрополии — Фарерские острова находятся в 990 километрах от датских берегов.

История островов

До датчан

Большая часть сведений по истории островов до XIV века известна благодаря Саге о фарерцах. По её данным, Фарерские острова были заселены норвежцами, не одобрявшими короля Харальда I, в конце IX века. Таким образом, культура и язык фарерцев произошли от культуры и языка норвежцев времён Средних Веков, и тесно с ними связаны. В XIV веке Норвегия утратила свой суверенитет и в 1380 году стала частью Дании.

Под скипетром датского короля

Острова, будучи формально частью Норвегии, оставались в составе Дании с 1380 по 1814 год. Хотя по Кильскому мирному договору 1814 года, подписанному между Великобританией, Швецией и Данией, вся Норвегия была передана от Дании к Швеции, Фарерские острова, Исландия и Гренландия, старые колонии Норвежского королевства, остались в руках датчан. Уже после подписания договора датчане ввели серию дискриминационных законов. Так, в 1816 году действие Лёгтинга, парламента Фарерских островов было отменено. Он был заменён датским судом. Также была отменена должность премьера. Официальным языком островов стал датский, употребление фарерского не приветствовалось.

В 1849 году в Дании была принята новая конституция, согласно которой фарерские острова получили право посылать двух представителей в Ригсдаген. Спустя три года действие Лёгтинга было возобновлено, хотя он имел функции совещательного органа, в который входили 18 человек.

В этот период и возникает национальное движение. Первоначально оно боролось за право использования фарерского языка в школах, церквях, средствах массовой информации и законодательных органах. Знаковой в этом отношении стало рождественское заседание 1888 года, произошедшее 22 декабря. Заседание проходило в Лёгтинге и посвящено было тому, как сохранить и защитить фарерский язык и фарерские традиции. Один из организаторов заведения, написал стихотворение, в котором шла речь о сохранении и заботе о фарерском языке. До 1938 года фарерский язык было запрещено использовать в качестве языка обучения в школах, а до 1939 года на фарерском языке нельзя было исполнять богослужения в церквях.

Важную роль в национальном движении сыграли три студента, которые учились в материковой Дании. Студенты Йенс Оливер Лисберг (Jens Oliver Lisberg) вместе с двумя товарищами, во время их учёбы в Копенгагене разработали флаг Фарерских островов — Меркид. Впервые на Фарерах «Меркид» был поднят 22 июня 1919 года в Фойине (Fámjin) (остров Сувурой), родине Лисберга, после его возвращения домой, во время свадебных торжеств. До этого существовали и другие варианты флага островов; на одном из них был изображён белый баран, а на другом — кулик-сорока.

В апреле 1940 года Дания была оккупирована Третьим Рейхом. Чтобы предотвратить оккупацию Германией стратегически расположенных Фарерских островов, британские войска сами оккупировали острова, на острове Воар была построена авиационная база. Стоит отметить, что фарерские суда не могли ходить под датским флагом, а потому британские власти признали фарерский флаг в качестве государственного, дабы отличать фарерские суда и рыбацкие лодки от судов противника.

Автономия

Пятилетний период фактической независимости от Дании усилил сепаратистские настроения на островах и привёл к послевоенным событиям, результатом которых стало установление автономии Фарерских островов в составе Дании.

В 1946 году был проведён референдум о полной независимости островов, в котором приняли участие 11 146 человек, 50,74 % из которых проголосовало за независимость, а 49,26 % — против. Столь незначительный перевес оказался достаточным, чтобы 18 сентября Фарерские острова объявили независимость. Однако лишь две трети населения приняли участие в референдуме, и на этом основании правительство Дании признали его результаты недействительными, а король Дании 20 сентября распустил фарерское правительство. Последовавшие за этим выборы в Лёгтинг выиграли противники независимости.

Текущая ситуация

На данный момент Фарерские острова, наряду с Гренландией и Данией, являются частью Датского Соединённого королевства. «Закон о самоуправлении Фарерских островов» от 1948 года определяет порядок осуществления самоуправления. Закон гласит: «…На Фарерских островах располагается самоуправляющаяся община внутри Датского государства». Согласно ему формируются органы местного самоуправления (Landsstýrid), а так же фарерский парламент, Лёгтинг. Что более важно, этот закон также конкретно определяет рамки власти, которая передаётся от датского правительства: образование местного правительства и решение вопросов муниципального уровня; налогообложение; контроль над общественными службами, включая полицию и городское планирование; различные социальные услуги, в том числе предоставление жилья; начальное и среднее образование; архивы, библиотеки, музеи; сельскохозяйственная деятельность и рыбный промысел; культурные и развлекательные программы и многое другое. В ведении федерального правительства остались вопросы обороны, внешней политики, юстиции и валютных дел.

Организации

Фарерские партии, выступающие за самоопределение:

• Республика (фар. Tjóðveldi) — левая;
• Прогресс (фар. Framsókn) — либеральная;
• Партия центра (фар. Miðflokkurin) — христианско-демократическая;
• Народная партия (фар. Fólkaflokkurin) — консервативная.

Близкие идеи ранее высказывали:

• Новое самоуправление (фар. Nýtt Sjálvstýrin) — ныне автономистская партия;
• Группа «Красный Первомай» (фар. Den røde 1. maj-gruppe) — леворадикальная организация, концентрировавшаяся на борьбе против НАТО.

См. также

• Датское Соединённое королевство
• Независимость Гренландии
• Движение за независимость Исландии

Отрывок, характеризующий Движение за независимость Фарерских островов

Несмотря на то, что в Москве Ростовы принадлежали к высшему обществу, сами того не зная и не думая о том, к какому они принадлежали обществу, в Петербурге общество их было смешанное и неопределенное. В Петербурге они были провинциалы, до которых не спускались те самые люди, которых, не спрашивая их к какому они принадлежат обществу, в Москве кормили Ростовы.
Ростовы в Петербурге жили так же гостеприимно, как и в Москве, и на их ужинах сходились самые разнообразные лица: соседи по Отрадному, старые небогатые помещики с дочерьми и фрейлина Перонская, Пьер Безухов и сын уездного почтмейстера, служивший в Петербурге. Из мужчин домашними людьми в доме Ростовых в Петербурге очень скоро сделались Борис, Пьер, которого, встретив на улице, затащил к себе старый граф, и Берг, который целые дни проводил у Ростовых и оказывал старшей графине Вере такое внимание, которое может оказывать молодой человек, намеревающийся сделать предложение.
Берг недаром показывал всем свою раненую в Аустерлицком сражении правую руку и держал совершенно не нужную шпагу в левой. Он так упорно и с такою значительностью рассказывал всем это событие, что все поверили в целесообразность и достоинство этого поступка, и Берг получил за Аустерлиц две награды.
В Финляндской войне ему удалось также отличиться. Он поднял осколок гранаты, которым был убит адъютант подле главнокомандующего и поднес начальнику этот осколок. Так же как и после Аустерлица, он так долго и упорно рассказывал всем про это событие, что все поверили тоже, что надо было это сделать, и за Финляндскую войну Берг получил две награды. В 19 м году он был капитан гвардии с орденами и занимал в Петербурге какие то особенные выгодные места.
Хотя некоторые вольнодумцы и улыбались, когда им говорили про достоинства Берга, нельзя было не согласиться, что Берг был исправный, храбрый офицер, на отличном счету у начальства, и нравственный молодой человек с блестящей карьерой впереди и даже прочным положением в обществе.
Четыре года тому назад, встретившись в партере московского театра с товарищем немцем, Берг указал ему на Веру Ростову и по немецки сказал: «Das soll mein Weib werden», [Она должна быть моей женой,] и с той минуты решил жениться на ней. Теперь, в Петербурге, сообразив положение Ростовых и свое, он решил, что пришло время, и сделал предложение.
Предложение Берга было принято сначала с нелестным для него недоумением. Сначала представилось странно, что сын темного, лифляндского дворянина делает предложение графине Ростовой; но главное свойство характера Берга состояло в таком наивном и добродушном эгоизме, что невольно Ростовы подумали, что это будет хорошо, ежели он сам так твердо убежден, что это хорошо и даже очень хорошо. Притом же дела Ростовых были очень расстроены, чего не мог не знать жених, а главное, Вере было 24 года, она выезжала везде, и, несмотря на то, что она несомненно была хороша и рассудительна, до сих пор никто никогда ей не сделал предложения. Согласие было дано.
– Вот видите ли, – говорил Берг своему товарищу, которого он называл другом только потому, что он знал, что у всех людей бывают друзья. – Вот видите ли, я всё это сообразил, и я бы не женился, ежели бы не обдумал всего, и это почему нибудь было бы неудобно. А теперь напротив, папенька и маменька мои теперь обеспечены, я им устроил эту аренду в Остзейском крае, а мне прожить можно в Петербурге при моем жалованьи, при ее состоянии и при моей аккуратности. Прожить можно хорошо. Я не из за денег женюсь, я считаю это неблагородно, но надо, чтоб жена принесла свое, а муж свое. У меня служба – у нее связи и маленькие средства. Это в наше время что нибудь такое значит, не так ли? А главное она прекрасная, почтенная девушка и любит меня…
Берг покраснел и улыбнулся.
– И я люблю ее, потому что у нее характер рассудительный – очень хороший. Вот другая ее сестра – одной фамилии, а совсем другое, и неприятный характер, и ума нет того, и эдакое, знаете?… Неприятно… А моя невеста… Вот будете приходить к нам… – продолжал Берг, он хотел сказать обедать, но раздумал и сказал: «чай пить», и, проткнув его быстро языком, выпустил круглое, маленькое колечко табачного дыма, олицетворявшее вполне его мечты о счастьи.
Подле первого чувства недоуменья, возбужденного в родителях предложением Берга, в семействе водворилась обычная в таких случаях праздничность и радость, но радость была не искренняя, а внешняя. В чувствах родных относительно этой свадьбы были заметны замешательство и стыдливость. Как будто им совестно было теперь за то, что они мало любили Веру, и теперь так охотно сбывали ее с рук. Больше всех смущен был старый граф. Он вероятно не умел бы назвать того, что было причиной его смущенья, а причина эта была его денежные дела. Он решительно не знал, что у него есть, сколько у него долгов и что он в состоянии будет дать в приданое Вере. Когда родились дочери, каждой было назначено по 300 душ в приданое; но одна из этих деревень была уж продана, другая заложена и так просрочена, что должна была продаваться, поэтому отдать имение было невозможно. Денег тоже не было.
Берг уже более месяца был женихом и только неделя оставалась до свадьбы, а граф еще не решил с собой вопроса о приданом и не говорил об этом с женою. Граф то хотел отделить Вере рязанское именье, то хотел продать лес, то занять денег под вексель. За несколько дней до свадьбы Берг вошел рано утром в кабинет к графу и с приятной улыбкой почтительно попросил будущего тестя объявить ему, что будет дано за графиней Верой. Граф так смутился при этом давно предчувствуемом вопросе, что сказал необдуманно первое, что пришло ему в голову.
– Люблю, что позаботился, люблю, останешься доволен…
И он, похлопав Берга по плечу, встал, желая прекратить разговор. Но Берг, приятно улыбаясь, объяснил, что, ежели он не будет знать верно, что будет дано за Верой, и не получит вперед хотя части того, что назначено ей, то он принужден будет отказаться.
– Потому что рассудите, граф, ежели бы я теперь позволил себе жениться, не имея определенных средств для поддержания своей жены, я поступил бы подло…
Разговор кончился тем, что граф, желая быть великодушным и не подвергаться новым просьбам, сказал, что он выдает вексель в 80 тысяч. Берг кротко улыбнулся, поцеловал графа в плечо и сказал, что он очень благодарен, но никак не может теперь устроиться в новой жизни, не получив чистыми деньгами 30 тысяч. – Хотя бы 20 тысяч, граф, – прибавил он; – а вексель тогда только в 60 тысяч.
– Да, да, хорошо, – скороговоркой заговорил граф, – только уж извини, дружок, 20 тысяч я дам, а вексель кроме того на 80 тысяч дам. Так то, поцелуй меня.


Наташе было 16 лет, и был 1809 год, тот самый, до которого она четыре года тому назад по пальцам считала с Борисом после того, как она с ним поцеловалась. С тех пор она ни разу не видала Бориса. Перед Соней и с матерью, когда разговор заходил о Борисе, она совершенно свободно говорила, как о деле решенном, что всё, что было прежде, – было ребячество, про которое не стоило и говорить, и которое давно было забыто. Но в самой тайной глубине ее души, вопрос о том, было ли обязательство к Борису шуткой или важным, связывающим обещанием, мучил ее.
С самых тех пор, как Борис в 1805 году из Москвы уехал в армию, он не видался с Ростовыми. Несколько раз он бывал в Москве, проезжал недалеко от Отрадного, но ни разу не был у Ростовых.
Наташе приходило иногда к голову, что он не хотел видеть ее, и эти догадки ее подтверждались тем грустным тоном, которым говаривали о нем старшие:
– В нынешнем веке не помнят старых друзей, – говорила графиня вслед за упоминанием о Борисе.
Анна Михайловна, в последнее время реже бывавшая у Ростовых, тоже держала себя как то особенно достойно, и всякий раз восторженно и благодарно говорила о достоинствах своего сына и о блестящей карьере, на которой он находился. Когда Ростовы приехали в Петербург, Борис приехал к ним с визитом.
Он ехал к ним не без волнения. Воспоминание о Наташе было самым поэтическим воспоминанием Бориса. Но вместе с тем он ехал с твердым намерением ясно дать почувствовать и ей, и родным ее, что детские отношения между ним и Наташей не могут быть обязательством ни для нее, ни для него. У него было блестящее положение в обществе, благодаря интимности с графиней Безуховой, блестящее положение на службе, благодаря покровительству важного лица, доверием которого он вполне пользовался, и у него были зарождающиеся планы женитьбы на одной из самых богатых невест Петербурга, которые очень легко могли осуществиться. Когда Борис вошел в гостиную Ростовых, Наташа была в своей комнате. Узнав о его приезде, она раскрасневшись почти вбежала в гостиную, сияя более чем ласковой улыбкой.