Дворецкий, Игнатий Моисеевич

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
Игнатий Дворецкий
Имя при рождении:

Израиль Моисеевич Дворецкий

Дата рождения:

2 мая 1919(1919-05-02)

Место рождения:

Слюдянка (Иркутская область)

Дата смерти:

17 мая 1987(1987-05-17) (68 лет)

Место смерти:

Ленинград

Гражданство:

СССР СССР

Род деятельности:

драматург

Язык произведений:

русский

Игнатий (Израиль) Моисеевич Дворецкий[1] (19191987) — советский драматург, прозаик, киносценарист.





Биография

В 1938—1940 годах учился на историко-филологическом факультете Иркутского университета. В 1940 году был арестован и 8 лет провёл на Колыме. В 1947 году вернулся в Иркутск и в 1948—1949 годах учился заочно, работая токарем, рыбаком, трактористом, лесорубом, директором МТС. Печатается с 1948 года. Член СП СССР с 1955. Окончил Высшие литературные курсы в 1958 году. С 1964 жил в Ленинграде. В 1975 году организовал Драматургическую мастерскую при Ленинградском ВТО, которой руководил до своей смерти. Среди его учеников были Александр Галин, Семён Злотников, Олег Ернев и десятки других.

«Маленький, лысенький, толстенький, но очень авантажный, любящий: „баба, водка, по морде“».[2]

Умер от воспаления лёгких после перенесённого инфаркта.

Творчество

Всего Дворецкий написал 19 пьес. В 1959 году состоялась премьера его первой пьесы «Трасса» — в Ленинградском БДТ (27 января, постановка Г. А. Товстоногова)[3] и в Московском театре имени Пушкина[4]. Пьесы драматурга были поставлены во многих ведущих театрах страны, в частности — в Театре на Малой Бронной, — знаменитым режиссёром Анатолием Эфросом («Человек со стороны» (1971 г.; в 1973 году спектакль экранизирован), «Веранда в лесу» (1978), «Директор театра» (1984).

Большое внимание привлекла пьеса «Человек со стороны» (1971), по которой в 1973 году был снят фильм «Здесь наш дом» (реж. Виктор Соколов). Пьеса «Колыма», написанная в 1962 году и запрещённая после репетиций в 1963—1964 годах, была переработана в 1985 году. Оба варианта пьесы во время перестройки были опубликованы и поставлены.

Темы своих пьес Дворецкий всегда брал из непосредственной повседневности. При этом он связывал публицистические проблемы с этическими и психологическими.

Вольфганг Казак

Автор многочисленных очерков, повести «Тайга весенняя» (1952), сборника лирических рассказов «Полноводье» (1954) и повести «Командировка» (напечатана в 1957 году в журнале «Молодая гвардия»)[5].

Драматургия

  • Трасса. М.: ВУОАП, 1959.
  • Взрыв // Театр. 1960. № 8.
    • То же. М.: ВУОАП, 1960.
  • Большое волнение. М.: ВУОАП, 1961.
    • То же. М.: Искусство, 1962.
  • Пьесы. М.: Сов. писатель, 1963. 300 с. (содержание: Трасса; Взрыв; Большое волнение).
  • Мост и скрипка (Буря в стакане). М.: ВУОАП, 1964.
  • Мужчина семнадцати лет. М.: ВУОАП, 1966.
    • То же. Новая ред. М.: ВААП, 1977.
  • Человек со стороны. М.: ВУОАП, 1972.
    • То же. Л.: Искусство, 1972.
  • Саша Белова, 1973, (ВААП)
  • Ковалёва из провинции. М.: ВААП, 1974.
  • Проводы. М.: ВААП, 1975.
  • Веранда в лесу. М.: ВААП, 1977.
  • Трасса: Пьесы. Л.: Сов. писатель, 1978. 432 с. (содержание: Трасса; Большое волнение; Мужчина семнадцати лет; Человек со стороны; Ковалёва из провинции; Проводы; Веранда в лесу).
  • Воспоминания о Давше. М.: ВААП-Информ, 1979.
  • «Профессия» Айзека Азимова. М.: ВААП, 1981.
  • Директор театра // Современная драматургия. 1983. № 4.
    • То же. М.: ВААП-Информ, 1984.
  • Курортная зона // Театр. 1984. № 9.
    • То же. М.: ВААП-Информ, 1984.
  • Члены общества кактусов // Звезда. 1986. № 10.
  • Веранда в лесу: Пьесы. Л.: Советский писатель, 1986. 661, [2] с. (содержание: Трасса; Большое волнение; Мост и скрипка (Должность жены); Мужчина семнадцати лет; Человек со стороны; Ковалёва из провинции; Проводы; Веранда в лесу; Курортная зона; «Профессия» Айзека Азимова; Директор театра).
  • Колыма // Нева. 1987. № 12.
    • То же. Вариант 1962 года // Современная драматургия. 1988. № 1.

Театральные постановки

«Трасса»

«Человек со стороны»

«Ковалёва из провинции»

«Веранда в лесу»

  • 1978 — Театр на Малой Бронной. Постановка А. В. Эфроса; художники Д. и Л. Булановы

«Директор театра»

  • 1984 — Театр на Малой Бронной. Постановка А. В. Эфроса; художник Д. А. Крымов

Фильмография

Источники

  • Казак В. Лексикон русской литературы XX века = Lexikon der russischen Literatur ab 1917 / [пер. с нем.]. — М. : РИК «Культура», 1996. — XVIII, 491, [1] с. — 5000 экз. — ISBN 5-8334-0019-8.</span>

Напишите отзыв о статье "Дворецкий, Игнатий Моисеевич"

Примечания

  1. [www.hrono.ru/biograf//bio_d/dvoreckiim.php «Биографический справочник»: О. И. Козлова «Дворецкий И. М.»]
  2. [www.weller.ru/?id=44&cid=6 Байки и легенды философа Веллера]
  3. [www.bdt.spb.ru/museum/perfomans1956-2008.html БДТ им. Г. А. Товстоногова: Спектакли театра 1956—1979 гг.)]
  4. [www.teatrpushkin.ru/info/?content=item&item=871 Театр имени А. С. Пушкина]
  5. [feb-web.ru/feb/kle/kle-abc/ke2/ke2-5454.htm Краткая литературная энциклопедия: Дворецкий И. М.]

Литература

  • Ходий В. [www.vsp.ru/social/2014/04/01/541491 Последний романтик театра] / Губерния. — 2014. — 1 апр.

Ссылки

  • [www.theatre.spb.ru/newdrama/8_landsk/vosp.htm «Петербургские театральные страницы»: Воспоминания о Дворецком]
  • [www.newdrama.spb.ru/workshop/index.htm Мастерская Дворецкого]

Отрывок, характеризующий Дворецкий, Игнатий Моисеевич

Коновницын тотчас понял, что привезенное известие имело большую важность и что нельзя медлить. Хорошо ли, дурно ли это было, он не думал и не спрашивал себя. Его это не интересовало. На все дело войны он смотрел не умом, не рассуждением, а чем то другим. В душе его было глубокое, невысказанное убеждение, что все будет хорошо; но что этому верить не надо, и тем более не надо говорить этого, а надо делать только свое дело. И это свое дело он делал, отдавая ему все свои силы.
Петр Петрович Коновницын, так же как и Дохтуров, только как бы из приличия внесенный в список так называемых героев 12 го года – Барклаев, Раевских, Ермоловых, Платовых, Милорадовичей, так же как и Дохтуров, пользовался репутацией человека весьма ограниченных способностей и сведений, и, так же как и Дохтуров, Коновницын никогда не делал проектов сражений, но всегда находился там, где было труднее всего; спал всегда с раскрытой дверью с тех пор, как был назначен дежурным генералом, приказывая каждому посланному будить себя, всегда во время сраженья был под огнем, так что Кутузов упрекал его за то и боялся посылать, и был так же, как и Дохтуров, одной из тех незаметных шестерен, которые, не треща и не шумя, составляют самую существенную часть машины.
Выходя из избы в сырую, темную ночь, Коновницын нахмурился частью от головной усилившейся боли, частью от неприятной мысли, пришедшей ему в голову о том, как теперь взволнуется все это гнездо штабных, влиятельных людей при этом известии, в особенности Бенигсен, после Тарутина бывший на ножах с Кутузовым; как будут предлагать, спорить, приказывать, отменять. И это предчувствие неприятно ему было, хотя он и знал, что без этого нельзя.
Действительно, Толь, к которому он зашел сообщить новое известие, тотчас же стал излагать свои соображения генералу, жившему с ним, и Коновницын, молча и устало слушавший, напомнил ему, что надо идти к светлейшему.


Кутузов, как и все старые люди, мало спал по ночам. Он днем часто неожиданно задремывал; но ночью он, не раздеваясь, лежа на своей постели, большею частию не спал и думал.
Так он лежал и теперь на своей кровати, облокотив тяжелую, большую изуродованную голову на пухлую руку, и думал, открытым одним глазом присматриваясь к темноте.
С тех пор как Бенигсен, переписывавшийся с государем и имевший более всех силы в штабе, избегал его, Кутузов был спокойнее в том отношении, что его с войсками не заставят опять участвовать в бесполезных наступательных действиях. Урок Тарутинского сражения и кануна его, болезненно памятный Кутузову, тоже должен был подействовать, думал он.
«Они должны понять, что мы только можем проиграть, действуя наступательно. Терпение и время, вот мои воины богатыри!» – думал Кутузов. Он знал, что не надо срывать яблоко, пока оно зелено. Оно само упадет, когда будет зрело, а сорвешь зелено, испортишь яблоко и дерево, и сам оскомину набьешь. Он, как опытный охотник, знал, что зверь ранен, ранен так, как только могла ранить вся русская сила, но смертельно или нет, это был еще не разъясненный вопрос. Теперь, по присылкам Лористона и Бертелеми и по донесениям партизанов, Кутузов почти знал, что он ранен смертельно. Но нужны были еще доказательства, надо было ждать.
«Им хочется бежать посмотреть, как они его убили. Подождите, увидите. Все маневры, все наступления! – думал он. – К чему? Все отличиться. Точно что то веселое есть в том, чтобы драться. Они точно дети, от которых не добьешься толку, как было дело, оттого что все хотят доказать, как они умеют драться. Да не в том теперь дело.
И какие искусные маневры предлагают мне все эти! Им кажется, что, когда они выдумали две три случайности (он вспомнил об общем плане из Петербурга), они выдумали их все. А им всем нет числа!»
Неразрешенный вопрос о том, смертельна или не смертельна ли была рана, нанесенная в Бородине, уже целый месяц висел над головой Кутузова. С одной стороны, французы заняли Москву. С другой стороны, несомненно всем существом своим Кутузов чувствовал, что тот страшный удар, в котором он вместе со всеми русскими людьми напряг все свои силы, должен был быть смертелен. Но во всяком случае нужны были доказательства, и он ждал их уже месяц, и чем дальше проходило время, тем нетерпеливее он становился. Лежа на своей постели в свои бессонные ночи, он делал то самое, что делала эта молодежь генералов, то самое, за что он упрекал их. Он придумывал все возможные случайности, в которых выразится эта верная, уже свершившаяся погибель Наполеона. Он придумывал эти случайности так же, как и молодежь, но только с той разницей, что он ничего не основывал на этих предположениях и что он видел их не две и три, а тысячи. Чем дальше он думал, тем больше их представлялось. Он придумывал всякого рода движения наполеоновской армии, всей или частей ее – к Петербургу, на него, в обход его, придумывал (чего он больше всего боялся) и ту случайность, что Наполеон станет бороться против него его же оружием, что он останется в Москве, выжидая его. Кутузов придумывал даже движение наполеоновской армии назад на Медынь и Юхнов, но одного, чего он не мог предвидеть, это того, что совершилось, того безумного, судорожного метания войска Наполеона в продолжение первых одиннадцати дней его выступления из Москвы, – метания, которое сделало возможным то, о чем все таки не смел еще тогда думать Кутузов: совершенное истребление французов. Донесения Дорохова о дивизии Брусье, известия от партизанов о бедствиях армии Наполеона, слухи о сборах к выступлению из Москвы – все подтверждало предположение, что французская армия разбита и сбирается бежать; но это были только предположения, казавшиеся важными для молодежи, но не для Кутузова. Он с своей шестидесятилетней опытностью знал, какой вес надо приписывать слухам, знал, как способны люди, желающие чего нибудь, группировать все известия так, что они как будто подтверждают желаемое, и знал, как в этом случае охотно упускают все противоречащее. И чем больше желал этого Кутузов, тем меньше он позволял себе этому верить. Вопрос этот занимал все его душевные силы. Все остальное было для него только привычным исполнением жизни. Таким привычным исполнением и подчинением жизни были его разговоры с штабными, письма к m me Stael, которые он писал из Тарутина, чтение романов, раздачи наград, переписка с Петербургом и т. п. Но погибель французов, предвиденная им одним, было его душевное, единственное желание.
В ночь 11 го октября он лежал, облокотившись на руку, и думал об этом.
В соседней комнате зашевелилось, и послышались шаги Толя, Коновницына и Болховитинова.
– Эй, кто там? Войдите, войди! Что новенького? – окликнул их фельдмаршал.