Двухсотлетний человек (повесть)
| Двухсотлетний человек | |
| The Bicentennial Man | |
| Жанр: | |
|---|---|
| Автор: | |
| Язык оригинала: | |
| Дата написания: |
1976 |
| Дата первой публикации: |
1976 |
|
[www.lib.ru/FOUNDATION/bicenten.txt Электронная версия] | |
«Двухсотлетний человек» (англ. The Bicentennial Man) — научно-фантастическая повесть Айзека Азимова, опубликованная впервые в журнале «Stellar-2» в 1976 году, и посвящённая роботу NDR, который стремился стать человеком. Повесть входит в цикл историй писателя о роботах. Произведение получило три самые престижные премии в англоязычной фантастике в номинации «Лучшая короткая повесть» (Best Novellette): «Небьюла»[1] в 1976 году, «Хьюго»[2] и «Локус»[3] в 1977 году.
Повесть поднимает проблемы человечности и искусственного интеллекта, рабства и свободы, конформизма и борьбы за свои права, жизни и смерти.
На основе повести Айзек Азимов и Роберт Силверберг в 1993 году написали роман «Позитронный человек» (англ.); на основе обоих произведений в 1999 году Крисом Коламбусом снят фильм «Двухсотлетний человек».
Существует два перевода повести на русский язык: Ирины Гуровой и А. Новикова[4].
Сюжет
Робот серии NDR компании «Ю. С. Роботс» доставляется в дом Джеральда Мартина (сэра), как рободворецкий. Маленькая мисс назвала его Эндрю. Вскоре обнаружилось, что робот имеет талант к творчеству. В домашней мастерской он делал различные фигурки и иные поделки из дерева. Джеральд сначала не верит этому, но потом освобождает Эндрю от обязанностей дворецкого и приказывает читать книги по мебельному дизайну. После консультации с фирмой, роботу был вставлен дополнительный блок, усиливающий творческое мышление. Эндрю использует слово «наслаждение», чтобы описать, почему он вырезает. Сэр помогает роботу продавать свою продукцию, и половину прибыли кладет в банк на имя Эндрю Мартина (хотя сначала банк сомневается в законности наличия счёта у робота). Эндрю использует деньги, чтобы заплатить за внесение телесных обновлений, сохраняя себя в отличной форме, но не хочет изменений своего позитронного мозга. Сэр говорит ему, что исследования творчества у роботов прекращены, и Эндрю теперь — единственный непредсказуемый робот в мире.
Маленькая мисс уже замужем и имеет ребёнка, Джорджа (Маленького сэра). Эндрю просит у Джеральда выкупить собственную свободу, но сэр опасается, что освобождение робота может привести к потере его банковского счёта. Однако он соглашается на попытку. Сэр запрещает Эндрю платить ему, то есть освобождает робота. Вскоре он умирает и просит Эндрю стоять у смертного одра.
Эндрю начинает носить одежду, а Джордж Мартин становится адвокатом. После разговора с Джорджем робот понимает, что должен также расширить свой словарный запас, и отправляется в библиотеку. Он просит двоих прохожих показать путь в библиотеку. Вместо этого они раздевают его и угрожают сломать, но Джордж спугивает их. Этот инцидент возмущает Маленькую мисс, и она убеждает Джорджа обратиться в суд, где он добивается права роботов на ношение одежды. Маленькая мисс после победы дела в суде умирает.
Эндрю, с помощью Пола (сына Джорджа, также адвоката), встречается с главой «Ю. С. Роботс», и просит, чтобы его тело заменили на андроидное, чтобы больше напоминать человека. После угрозы Пола судебными исками, «Ю. С. Роботс» соглашается. Тем не менее, фирма пошла на ответные меры путём создания одного центрального мозга для групп роботов, так что ни один робот не сможет стать таким, как Эндрю. А Эндрю решает изучить робобиологию и вскоре начинает проектировать системы, позволяющие андроидам есть пищу — ради всё большего сходства с людьми.
После смерти Пола, Эндрю предлагает «Ю. С. Роботс» выпустить на рынок свои новые разработки человеческих протезов, таких же, как и части его тела. Со временем его продукция всё успешнее продаётся, и он становится заслуженным изобретателем. Когда он достигает 150 лет, даётся обед в его честь, но Эндрю ещё не удовлетворён.
Эндрю решает, что он хочет быть человеком. Он получает поддержку юридической фирмы «Фингольд и Мартин» (основанной Джорджем и Полом), и надеется, что Всемирный законодательный совет объявит его человеком. Сразу это не удаётся, и «Фингольд и Мартин» начинает медленно подавать иски в суд, по поводу определения слова «человек», надеясь, что хотя Эндрю полностью состоит из протезов, его можно рассматривать как человека. Большинство законодателей, однако, все ещё не решаются на это из-за его бессмертия.
Эндрю решается на операцию робохирурга по изменению своего позитронного мозга так, что процессы в нём будут затухать со временем. Операцией определён срок его жизни — примерно до 200 лет. В день его двухсотого дня рождения Всемирный Президент подписал уникальный закон об Эндрю, объявив его Двухсотлетним человеком. Эндрю встречает новость на смертном одре, думая до конца о Маленькой мисс.
Упоминания в других произведениях Азимова
- В романе «Роботы утренней зари»[en] доктор Хэн Фастольф упоминает Эндрю Мартина как робота, который предположительно прошёл «постепенную гуманизацию», но заявляет, что такие вещи были невозможны.
Напишите отзыв о статье "Двухсотлетний человек (повесть)"
Примечания
- ↑ [www.locusmag.com/SFAwards/Db/Nebula1977.html The Locus Index to SF Awards: 1977 Nebula Awards]
- ↑ [www.thehugoawards.org/hugo-history/1977-hugo-awards/ The Hugo Awards : 1977 Hugo Awards]
- ↑ [www.locusmag.com/SFAwards/Db/Locus1977.html The Locus Index to SF Awards: 1977 Locus Awards]
- ↑ [www.fantlab.ru/work724 Айзек Азимов «Двухсотлетний человек»] на сайте «Лаборатория Фантастики»
| ||||||||||||||||||||||||||||
Отрывок, характеризующий Двухсотлетний человек (повесть)
В то же мгновение, как он сделал это, все оживление Ростова вдруг исчезло. Офицер упал не столько от удара саблей, который только слегка разрезал ему руку выше локтя, сколько от толчка лошади и от страха. Ростов, сдержав лошадь, отыскивал глазами своего врага, чтобы увидать, кого он победил. Драгунский французский офицер одной ногой прыгал на земле, другой зацепился в стремени. Он, испуганно щурясь, как будто ожидая всякую секунду нового удара, сморщившись, с выражением ужаса взглянул снизу вверх на Ростова. Лицо его, бледное и забрызганное грязью, белокурое, молодое, с дырочкой на подбородке и светлыми голубыми глазами, было самое не для поля сражения, не вражеское лицо, а самое простое комнатное лицо. Еще прежде, чем Ростов решил, что он с ним будет делать, офицер закричал: «Je me rends!» [Сдаюсь!] Он, торопясь, хотел и не мог выпутать из стремени ногу и, не спуская испуганных голубых глаз, смотрел на Ростова. Подскочившие гусары выпростали ему ногу и посадили его на седло. Гусары с разных сторон возились с драгунами: один был ранен, но, с лицом в крови, не давал своей лошади; другой, обняв гусара, сидел на крупе его лошади; третий взлеаал, поддерживаемый гусаром, на его лошадь. Впереди бежала, стреляя, французская пехота. Гусары торопливо поскакали назад с своими пленными. Ростов скакал назад с другими, испытывая какое то неприятное чувство, сжимавшее ему сердце. Что то неясное, запутанное, чего он никак не мог объяснить себе, открылось ему взятием в плен этого офицера и тем ударом, который он нанес ему.Граф Остерман Толстой встретил возвращавшихся гусар, подозвал Ростова, благодарил его и сказал, что он представит государю о его молодецком поступке и будет просить для него Георгиевский крест. Когда Ростова потребовали к графу Остерману, он, вспомнив о том, что атака его была начата без приказанья, был вполне убежден, что начальник требует его для того, чтобы наказать его за самовольный поступок. Поэтому лестные слова Остермана и обещание награды должны бы были тем радостнее поразить Ростова; но все то же неприятное, неясное чувство нравственно тошнило ему. «Да что бишь меня мучает? – спросил он себя, отъезжая от генерала. – Ильин? Нет, он цел. Осрамился я чем нибудь? Нет. Все не то! – Что то другое мучило его, как раскаяние. – Да, да, этот французский офицер с дырочкой. И я хорошо помню, как рука моя остановилась, когда я поднял ее».
Ростов увидал отвозимых пленных и поскакал за ними, чтобы посмотреть своего француза с дырочкой на подбородке. Он в своем странном мундире сидел на заводной гусарской лошади и беспокойно оглядывался вокруг себя. Рана его на руке была почти не рана. Он притворно улыбнулся Ростову и помахал ему рукой, в виде приветствия. Ростову все так же было неловко и чего то совестно.
Весь этот и следующий день друзья и товарищи Ростова замечали, что он не скучен, не сердит, но молчалив, задумчив и сосредоточен. Он неохотно пил, старался оставаться один и о чем то все думал.
Ростов все думал об этом своем блестящем подвиге, который, к удивлению его, приобрел ему Георгиевский крест и даже сделал ему репутацию храбреца, – и никак не мог понять чего то. «Так и они еще больше нашего боятся! – думал он. – Так только то и есть всего, то, что называется геройством? И разве я это делал для отечества? И в чем он виноват с своей дырочкой и голубыми глазами? А как он испугался! Он думал, что я убью его. За что ж мне убивать его? У меня рука дрогнула. А мне дали Георгиевский крест. Ничего, ничего не понимаю!»
Но пока Николай перерабатывал в себе эти вопросы и все таки не дал себе ясного отчета в том, что так смутило его, колесо счастья по службе, как это часто бывает, повернулось в его пользу. Его выдвинули вперед после Островненского дела, дали ему батальон гусаров и, когда нужно было употребить храброго офицера, давали ему поручения.
Получив известие о болезни Наташи, графиня, еще не совсем здоровая и слабая, с Петей и со всем домом приехала в Москву, и все семейство Ростовых перебралось от Марьи Дмитриевны в свой дом и совсем поселилось в Москве.
Болезнь Наташи была так серьезна, что, к счастию ее и к счастию родных, мысль о всем том, что было причиной ее болезни, ее поступок и разрыв с женихом перешли на второй план. Она была так больна, что нельзя было думать о том, насколько она была виновата во всем случившемся, тогда как она не ела, не спала, заметно худела, кашляла и была, как давали чувствовать доктора, в опасности. Надо было думать только о том, чтобы помочь ей. Доктора ездили к Наташе и отдельно и консилиумами, говорили много по французски, по немецки и по латыни, осуждали один другого, прописывали самые разнообразные лекарства от всех им известных болезней; но ни одному из них не приходила в голову та простая мысль, что им не может быть известна та болезнь, которой страдала Наташа, как не может быть известна ни одна болезнь, которой одержим живой человек: ибо каждый живой человек имеет свои особенности и всегда имеет особенную и свою новую, сложную, неизвестную медицине болезнь, не болезнь легких, печени, кожи, сердца, нервов и т. д., записанных в медицине, но болезнь, состоящую из одного из бесчисленных соединений в страданиях этих органов. Эта простая мысль не могла приходить докторам (так же, как не может прийти колдуну мысль, что он не может колдовать) потому, что их дело жизни состояло в том, чтобы лечить, потому, что за то они получали деньги, и потому, что на это дело они потратили лучшие годы своей жизни. Но главное – мысль эта не могла прийти докторам потому, что они видели, что они несомненно полезны, и были действительно полезны для всех домашних Ростовых. Они были полезны не потому, что заставляли проглатывать больную большей частью вредные вещества (вред этот был мало чувствителен, потому что вредные вещества давались в малом количестве), но они полезны, необходимы, неизбежны были (причина – почему всегда есть и будут мнимые излечители, ворожеи, гомеопаты и аллопаты) потому, что они удовлетворяли нравственной потребности больной и людей, любящих больную. Они удовлетворяли той вечной человеческой потребности надежды на облегчение, потребности сочувствия и деятельности, которые испытывает человек во время страдания. Они удовлетворяли той вечной, человеческой – заметной в ребенке в самой первобытной форме – потребности потереть то место, которое ушиблено. Ребенок убьется и тотчас же бежит в руки матери, няньки для того, чтобы ему поцеловали и потерли больное место, и ему делается легче, когда больное место потрут или поцелуют. Ребенок не верит, чтобы у сильнейших и мудрейших его не было средств помочь его боли. И надежда на облегчение и выражение сочувствия в то время, как мать трет его шишку, утешают его. Доктора для Наташи были полезны тем, что они целовали и терли бобо, уверяя, что сейчас пройдет, ежели кучер съездит в арбатскую аптеку и возьмет на рубль семь гривен порошков и пилюль в хорошенькой коробочке и ежели порошки эти непременно через два часа, никак не больше и не меньше, будет в отварной воде принимать больная.
