Деа, Марсель

Марсель Деа Marcel Déat<tr><td colspan="2" style="text-align: center; border-top: solid darkgray 1px;"></td></tr>
лидер Национально-народного объединения
февраль 1941 — апрель 1945
Министр авиации Французской республики
январь 1936 — июнь 1936
Предшественник:	Виктор Денэн
Преемник:	Пьер Кот
Рождение:	7 марта 1894(1894-03-07) Журеньи, департамент Ньевр, Франция
Смерть:	5 января 1955(1955-01-05) (60 лет) Турин, Италия
Партия:	СФИО, Союз Жана Жореса, Социалистический республиканский союз, Национально-народное объединение
Профессия:	Доктор философии
Награды:

Марсель Деа (фр. Marcel Déat; 7 марта 1894, Журеньи, Ньевр — 5 января 1955, Турин, Италия) — французский политик и государственный деятель. Видный деятель французской соцпартии, идеолог неосоциализма. Активный антикоммунист. Первоначально антифашист, с конца 1930-х — сторонник сближения Франции с гитлеровской Германией, в 1940-х — коллаборационист. Основатель профашистской партии Национально-народное объединение.

Фронтовик-социалист

Происходил из семьи республиканцев и патриотов, получил соответствующее воспитание. Блестяще окончил Высшую нормальную школу в 1914 году. Вступил в СФИО. Был призван в армию, участвовал в Первой мировой войне. Окончил войну в звании капитана c Орденом Почётного легиона. На всю жизнь сохранил приверженность «окопному братству», фронтовому товариществу. Свои общественные концепции строил по этой модели.

Вернувшись с войны, Деа продолжил учёбу, получил степень по философии и социологии. Одновременно углубился в социалистическую политику. Примыкал к правому крылу соцпартии, возглавляемому Пьером Реноделем. В 1925 году впервые избран в муниципалитет Реймса, в 1926 году — в парламент. Не смог добиться переизбрания на выборах 1928 года, но стал секретарём парламентской группы СФИО и руководителем её информцентра. Считался близким соратником и потенциальным преемником лидера французских социалистов Леона Блюма.

Неосоциалист-«планист»

В 1930 году Марсель Деа опубликовал работу Perspectives socialistes («Социалистическая перспектива») — развёрнутое изложение своих теоретических взглядов. Он выступил за эволюционную социалистическую трансформацию капитализма через распространение трудовой собственности, особенно крестьянской и мелкоремесленной, развитие корпоративизма, резкое расширение государственного сектора и государственного регулирования экономики. Эта концепция, в наиболее полном виде разработанная бельгийским правым социалистом Анри де Маном, получила название Le planisme — «планизм». В этих воззрениях прослеживалось также влияние итальянского фашизма. Во Франции данный комплекс идей и правосоциалистическое движение характеризовались как неосоциализм.

В теоретических построениях Деа важное место отводилось созданию общественного «антикапиталистического фронта», главной социальной силой которого виделось французское крестьянство.

Поскольку крестьянин живёт в сфере, где редки большие различия в размерах богатств, поскольку он знает из опыта, что нельзя «заработать» миллионы, у него развит инстинкт равенства, он не приемлет капиталистического сосредоточения огромных богатств в руках нескольких лиц. Любовь к свободе, острое чувство равенства делает французского крестьянина демократом до мозга костей.
Марсель Деа

Промышленность Деа предлагал строить на основе системы картелей, координируемых государственными органами. Не отказываясь от идеи диктатуры пролетариата, интерпретировал её как «демократию, вплотную занимающуюся социальными проблемами». Создание широкого популистско-«планистского» движения Деа считал единственной возможностью «обогнать фашизм» — укрепить государственную власть и провести социальные преобразования силами социалистов на демократической основе.

При этом Деа занимал крайне антикоммунистические позиции. Ярко и с пафосом он осуждал марксизм и в особенности большевизм. Это учение и эту систему неосоциалист считал худшим врагом европейской цивилизации и принципов Великой Французской революции.

На съезде СФИО в ноябре 1933 года Марсель Деа, Адриен Марке и Бартелеми Монтаньон выступили с неосоциалистической программой. Наряду с теоретическими новациями, они требовали от партии активного проникновения во власть — коалиций с правыми силами, получения правительственных постов. Эти установки не получили поддержки марксистского большинства делегатов, вышли из СФИО и учредили Социалистическую партию Франции — Союз Жана Жореса. В 1935—1940 годах партия вошла в Социалистический республиканский союз и примкнула к широкой лево-центристской коалиции Народный фронт.

С января по июнь 1936 года Марсель Деа занимал пост министра авиации в левоцентристском правительстве радикала Альбера Сарро. В правительство Народного фронта, сформированное Леоном Блюмом, Деа не вошёл, но в определённой степени влиял на его политику через группу министров-«планистов».

Марсель Деа — несомненно большой талант и крупный авторитет. Думаю, мы увидим, как он очень высоко поднимется.
Шарль де Голль

Антифашист и пацифист

В 1930-х годах Марсель Деа выступал с антинацистских позиций. Он осуждал гитлеровский режим, входил в организации антифашистской интеллигенции. Протестовал против расистских кампаний и антисемитских преследований в Германии, состоял в комитете защиты евреев. Будучи чистокровным французом, из солидарности называл себя «человеком смешанной расы».

Важным элементом политической программы Деа был пацифизм, очень убедительный в устах боевого офицера, награждённого за воинскую доблесть. Вместе с другими неосоциалистами он категорически возражал против вмешательства Франции в испанскую гражданскую войну на стороне республиканцев — и тем самым фактически поддерживал франкистов. В 1939 году Деа опубликовал нашумевшую статью Mourir pour Dantzig («Зачем умирать за Данциг?»). Он осуждал англо-французские военные гарантии Польши, выступал за нейтралитет Франции. При этом он исходил из социальных мотивов: «Французские рабочие и крестьяне не должны проливать свою кровь за чужое дело». Антигитлеровскую систему коллективной безопасности Деа считал британским проектом имперско-экономической конкуренции с Германией.

Совместная с нашими польскими друзьями защита наших территорий, наших производств, наших свобод — это перспектива, которая поможет внести свой вклад в поддержание мира. Но умереть за Данциг — нет!
Марсель Деа

Именно на почве пацифизма началась переориентация Деа на сближение с гитлеровским Рейхом. Кроме того, авторитарно-корпоративистские взгляды Деа, близкая ему эстетика военного коллективизма имели сходство с некоторыми элементами идеологии НСДАП (особенно при поверхностном прочтении).

Фашистский коллаборационист

После разгрома французских войск весной-летом 1940 года Деа решительно поддержал коллаборационистский курс Петэна-Лаваля (хотя крайне скептически относился к ним персонально). Во время Марсель Деа учредил партию Национально-народное объединение, выступавшую с позиций неосоциализма, но уже с однозначным фашистским уклоном. Деа планировал создание единой «партии французской национал-социалистической революции». Однако этот проект не удался из-за острой конкуренции в коллаборационистской среде.

Неосоциалистические взгляды Деа противоречили консерватизму правительства Виши. Маршал Петэн категорически возражал против политических проектов Деа. Непримиримая вражда разделила Марселя Деа с Жаком Дорио, лидером Французской народной партии, бывшим видным коммунистом и гораздо более последовательным фашистом. Ещё жёстче складывались отношения Деа с ультраправым террористом Эженом Делонклем.

Партия Деа, полностью лояльная к нацистским оккупантам, всё же сохраняла элементы французского патриотизма. Членский состав комплектовался в основном из представителей интеллигенции, служащих, буржуа. (В отличие от партии Дорио, ориентированной на люмпенизированную молодёжь и криминальные круги.) Зачастую активисты Национально-народного объединения были выходцами из соцпартии, иногда из компартии (ещё больше бывших коммунистов состояло в более радикальной партии Дорио.) Они проводили церемониальные мероприятия, защищали французские символы, например, изображения Марианны. Эта партия была наименее активна в коллаборационизме, и поэтому проигрывала Дорио в конкуренции за близость к немецким властям.

Дважды на Марселя Деа совершались покушения. 27 августа 1941 он был ранен бойцом Сопротивления Полем Колеттом (во время покушения на премьер-министра Лаваля). 16 марта 1942 была предпринята вторая попытка, однако по случайности не причинила Деа вреда. После второго инцидента гестапо осуществило ряд арестов, за которыми последовали казни.

По требованию оккупационных властей 16 марта 1944 Деа вошёл в состав правительства Виши и занял пост министра труда и национальной солидарности. С этого момента лишился последних признаков самостоятельности. Последние месяцы оккупации Деа проводил курс всемерного сотрудничества с Германией. При этом Петэн и особенно Лаваль всячески блокировали его социальные инициативы. Единственный крупный шаг Деа на министерском посту — попытка учреждения Рабочего университета.

Летом 1944 года Деа вместе с другими видными коллаборационистами перебрался в Зигмаринген. В апреле 1945 он под вымышленным именем бежал из Германии в Италию. Марсель Деа принял католицизм и поселился в монастыре Сан-Вито, недалеко от Турина. Французский суд заочно приговорил его к смертной казни за измену, но Деа не был разыскан и скончался через десятилетие после освобождения Франции.

Исторический образ

Марсель Деа запомнился в истории в основном как французский коллаборационист Второй мировой войны. Однако стоит заметить, что его сотрудничество с нацистскими оккупантами носило по большей части абстрактно-политический и пропагандистский, а не оперативный (как у Дорио или Дарнана) характер.

В политической биографии Деа межвоенного периода имелось немало конструктивных моментов. Однако его они оказались вытеснены и померкли на фоне его деятельности 1940-х годов. Интерес к идейно-политическому наследию Деа стал пробуждаться лишь в последнее время и в основном за пределами Франции.

Литература

• Залесский, К. А. Кто был Кто: Союзники Германии. — 2-е изд. — М.: АСТ, 2003. — 500 с. — ISBN 5-17-015753-3.
• Пантелеев М. М. Марсель Деа и его «революционная эволюция» // Вопросы истории. — 2012. — № 9. — С. 123—136.
• Кондратьев А. Г. Марсель Деа: интеллигент и политик на службе национал-социализма // Новая и новейшая история. — 2016. — № 5. — С. 224—229.

Отрывок, характеризующий Деа, Марсель

Пьер опустил глаза, опять поднял их и снова хотел увидеть ее такою дальнею, чужою для себя красавицею, какою он видал ее каждый день прежде; но он не мог уже этого сделать. Не мог, как не может человек, прежде смотревший в тумане на былинку бурьяна и видевший в ней дерево, увидав былинку, снова увидеть в ней дерево. Она была страшно близка ему. Она имела уже власть над ним. И между ним и ею не было уже никаких преград, кроме преград его собственной воли.
– Bon, je vous laisse dans votre petit coin. Je vois, que vous y etes tres bien, [Хорошо, я вас оставлю в вашем уголке. Я вижу, вам там хорошо,] – сказал голос Анны Павловны.
И Пьер, со страхом вспоминая, не сделал ли он чего нибудь предосудительного, краснея, оглянулся вокруг себя. Ему казалось, что все знают, так же как и он, про то, что с ним случилось.
Через несколько времени, когда он подошел к большому кружку, Анна Павловна сказала ему:
– On dit que vous embellissez votre maison de Petersbourg. [Говорят, вы отделываете свой петербургский дом.]
(Это была правда: архитектор сказал, что это нужно ему, и Пьер, сам не зная, зачем, отделывал свой огромный дом в Петербурге.)
– C'est bien, mais ne demenagez pas de chez le prince Ваsile. Il est bon d'avoir un ami comme le prince, – сказала она, улыбаясь князю Василию. – J'en sais quelque chose. N'est ce pas? [Это хорошо, но не переезжайте от князя Василия. Хорошо иметь такого друга. Я кое что об этом знаю. Не правда ли?] А вы еще так молоды. Вам нужны советы. Вы не сердитесь на меня, что я пользуюсь правами старух. – Она замолчала, как молчат всегда женщины, чего то ожидая после того, как скажут про свои года. – Если вы женитесь, то другое дело. – И она соединила их в один взгляд. Пьер не смотрел на Элен, и она на него. Но она была всё так же страшно близка ему. Он промычал что то и покраснел.
Вернувшись домой, Пьер долго не мог заснуть, думая о том, что с ним случилось. Что же случилось с ним? Ничего. Он только понял, что женщина, которую он знал ребенком, про которую он рассеянно говорил: «да, хороша», когда ему говорили, что Элен красавица, он понял, что эта женщина может принадлежать ему.
«Но она глупа, я сам говорил, что она глупа, – думал он. – Что то гадкое есть в том чувстве, которое она возбудила во мне, что то запрещенное. Мне говорили, что ее брат Анатоль был влюблен в нее, и она влюблена в него, что была целая история, и что от этого услали Анатоля. Брат ее – Ипполит… Отец ее – князь Василий… Это нехорошо», думал он; и в то же время как он рассуждал так (еще рассуждения эти оставались неоконченными), он заставал себя улыбающимся и сознавал, что другой ряд рассуждений всплывал из за первых, что он в одно и то же время думал о ее ничтожестве и мечтал о том, как она будет его женой, как она может полюбить его, как она может быть совсем другою, и как всё то, что он об ней думал и слышал, может быть неправдою. И он опять видел ее не какою то дочерью князя Василья, а видел всё ее тело, только прикрытое серым платьем. «Но нет, отчего же прежде не приходила мне в голову эта мысль?» И опять он говорил себе, что это невозможно; что что то гадкое, противоестественное, как ему казалось, нечестное было бы в этом браке. Он вспоминал ее прежние слова, взгляды, и слова и взгляды тех, кто их видал вместе. Он вспомнил слова и взгляды Анны Павловны, когда она говорила ему о доме, вспомнил тысячи таких намеков со стороны князя Василья и других, и на него нашел ужас, не связал ли он уж себя чем нибудь в исполнении такого дела, которое, очевидно, нехорошо и которое он не должен делать. Но в то же время, как он сам себе выражал это решение, с другой стороны души всплывал ее образ со всею своею женственной красотою.


В ноябре месяце 1805 года князь Василий должен был ехать на ревизию в четыре губернии. Он устроил для себя это назначение с тем, чтобы побывать заодно в своих расстроенных имениях, и захватив с собой (в месте расположения его полка) сына Анатоля, с ним вместе заехать к князю Николаю Андреевичу Болконскому с тем, чтоб женить сына на дочери этого богатого старика. Но прежде отъезда и этих новых дел, князю Василью нужно было решить дела с Пьером, который, правда, последнее время проводил целые дни дома, т. е. у князя Василья, у которого он жил, был смешон, взволнован и глуп (как должен быть влюбленный) в присутствии Элен, но всё еще не делал предложения.
«Tout ca est bel et bon, mais il faut que ca finisse», [Всё это хорошо, но надо это кончить,] – сказал себе раз утром князь Василий со вздохом грусти, сознавая, что Пьер, стольким обязанный ему (ну, да Христос с ним!), не совсем хорошо поступает в этом деле. «Молодость… легкомыслие… ну, да Бог с ним, – подумал князь Василий, с удовольствием чувствуя свою доброту: – mais il faut, que ca finisse. После завтра Лёлины именины, я позову кое кого, и ежели он не поймет, что он должен сделать, то уже это будет мое дело. Да, мое дело. Я – отец!»
Пьер полтора месяца после вечера Анны Павловны и последовавшей за ним бессонной, взволнованной ночи, в которую он решил, что женитьба на Элен была бы несчастие, и что ему нужно избегать ее и уехать, Пьер после этого решения не переезжал от князя Василья и с ужасом чувствовал, что каждый день он больше и больше в глазах людей связывается с нею, что он не может никак возвратиться к своему прежнему взгляду на нее, что он не может и оторваться от нее, что это будет ужасно, но что он должен будет связать с нею свою судьбу. Может быть, он и мог бы воздержаться, но не проходило дня, чтобы у князя Василья (у которого редко бывал прием) не было бы вечера, на котором должен был быть Пьер, ежели он не хотел расстроить общее удовольствие и обмануть ожидания всех. Князь Василий в те редкие минуты, когда бывал дома, проходя мимо Пьера, дергал его за руку вниз, рассеянно подставлял ему для поцелуя выбритую, морщинистую щеку и говорил или «до завтра», или «к обеду, а то я тебя не увижу», или «я для тебя остаюсь» и т. п. Но несмотря на то, что, когда князь Василий оставался для Пьера (как он это говорил), он не говорил с ним двух слов, Пьер не чувствовал себя в силах обмануть его ожидания. Он каждый день говорил себе всё одно и одно: «Надо же, наконец, понять ее и дать себе отчет: кто она? Ошибался ли я прежде или теперь ошибаюсь? Нет, она не глупа; нет, она прекрасная девушка! – говорил он сам себе иногда. – Никогда ни в чем она не ошибается, никогда она ничего не сказала глупого. Она мало говорит, но то, что она скажет, всегда просто и ясно. Так она не глупа. Никогда она не смущалась и не смущается. Так она не дурная женщина!» Часто ему случалось с нею начинать рассуждать, думать вслух, и всякий раз она отвечала ему на это либо коротким, но кстати сказанным замечанием, показывавшим, что ее это не интересует, либо молчаливой улыбкой и взглядом, которые ощутительнее всего показывали Пьеру ее превосходство. Она была права, признавая все рассуждения вздором в сравнении с этой улыбкой.
Она обращалась к нему всегда с радостной, доверчивой, к нему одному относившейся улыбкой, в которой было что то значительней того, что было в общей улыбке, украшавшей всегда ее лицо. Пьер знал, что все ждут только того, чтобы он, наконец, сказал одно слово, переступил через известную черту, и он знал, что он рано или поздно переступит через нее; но какой то непонятный ужас охватывал его при одной мысли об этом страшном шаге. Тысячу раз в продолжение этого полутора месяца, во время которого он чувствовал себя всё дальше и дальше втягиваемым в ту страшившую его пропасть, Пьер говорил себе: «Да что ж это? Нужна решимость! Разве нет у меня ее?»
Он хотел решиться, но с ужасом чувствовал, что не было у него в этом случае той решимости, которую он знал в себе и которая действительно была в нем. Пьер принадлежал к числу тех людей, которые сильны только тогда, когда они чувствуют себя вполне чистыми. А с того дня, как им владело то чувство желания, которое он испытал над табакеркой у Анны Павловны, несознанное чувство виноватости этого стремления парализировало его решимость.
В день именин Элен у князя Василья ужинало маленькое общество людей самых близких, как говорила княгиня, родные и друзья. Всем этим родным и друзьям дано было чувствовать, что в этот день должна решиться участь именинницы.
Гости сидели за ужином. Княгиня Курагина, массивная, когда то красивая, представительная женщина сидела на хозяйском месте. По обеим сторонам ее сидели почетнейшие гости – старый генерал, его жена, Анна Павловна Шерер; в конце стола сидели менее пожилые и почетные гости, и там же сидели домашние, Пьер и Элен, – рядом. Князь Василий не ужинал: он похаживал вокруг стола, в веселом расположении духа, подсаживаясь то к тому, то к другому из гостей. Каждому он говорил небрежное и приятное слово, исключая Пьера и Элен, которых присутствия он не замечал, казалось. Князь Василий оживлял всех. Ярко горели восковые свечи, блестели серебро и хрусталь посуды, наряды дам и золото и серебро эполет; вокруг стола сновали слуги в красных кафтанах; слышались звуки ножей, стаканов, тарелок и звуки оживленного говора нескольких разговоров вокруг этого стола. Слышно было, как старый камергер в одном конце уверял старушку баронессу в своей пламенной любви к ней и ее смех; с другой – рассказ о неуспехе какой то Марьи Викторовны. У середины стола князь Василий сосредоточил вокруг себя слушателей. Он рассказывал дамам, с шутливой улыбкой на губах, последнее – в среду – заседание государственного совета, на котором был получен и читался Сергеем Кузьмичем Вязмитиновым, новым петербургским военным генерал губернатором, знаменитый тогда рескрипт государя Александра Павловича из армии, в котором государь, обращаясь к Сергею Кузьмичу, говорил, что со всех сторон получает он заявления о преданности народа, и что заявление Петербурга особенно приятно ему, что он гордится честью быть главою такой нации и постарается быть ее достойным. Рескрипт этот начинался словами: Сергей Кузьмич! Со всех сторон доходят до меня слухи и т. д.
– Так таки и не пошло дальше, чем «Сергей Кузьмич»? – спрашивала одна дама.
– Да, да, ни на волос, – отвечал смеясь князь Василий. – Сергей Кузьмич… со всех сторон. Со всех сторон, Сергей Кузьмич… Бедный Вязмитинов никак не мог пойти далее. Несколько раз он принимался снова за письмо, но только что скажет Сергей … всхлипывания… Ку…зьми…ч – слезы… и со всех сторон заглушаются рыданиями, и дальше он не мог. И опять платок, и опять «Сергей Кузьмич, со всех сторон», и слезы… так что уже попросили прочесть другого.
– Кузьмич… со всех сторон… и слезы… – повторил кто то смеясь.
– Не будьте злы, – погрозив пальцем, с другого конца стола, проговорила Анна Павловна, – c'est un si brave et excellent homme notre bon Viasmitinoff… [Это такой прекрасный человек, наш добрый Вязмитинов…]
Все очень смеялись. На верхнем почетном конце стола все были, казалось, веселы и под влиянием самых различных оживленных настроений; только Пьер и Элен молча сидели рядом почти на нижнем конце стола; на лицах обоих сдерживалась сияющая улыбка, не зависящая от Сергея Кузьмича, – улыбка стыдливости перед своими чувствами. Что бы ни говорили и как бы ни смеялись и шутили другие, как бы аппетитно ни кушали и рейнвейн, и соте, и мороженое, как бы ни избегали взглядом эту чету, как бы ни казались равнодушны, невнимательны к ней, чувствовалось почему то, по изредка бросаемым на них взглядам, что и анекдот о Сергее Кузьмиче, и смех, и кушанье – всё было притворно, а все силы внимания всего этого общества были обращены только на эту пару – Пьера и Элен. Князь Василий представлял всхлипыванья Сергея Кузьмича и в это время обегал взглядом дочь; и в то время как он смеялся, выражение его лица говорило: «Так, так, всё хорошо идет; нынче всё решится». Анна Павловна грозила ему за notre bon Viasmitinoff, а в глазах ее, которые мельком блеснули в этот момент на Пьера, князь Василий читал поздравление с будущим зятем и счастием дочери. Старая княгиня, предлагая с грустным вздохом вина своей соседке и сердито взглянув на дочь, этим вздохом как будто говорила: «да, теперь нам с вами ничего больше не осталось, как пить сладкое вино, моя милая; теперь время этой молодежи быть так дерзко вызывающе счастливой». «И что за глупость всё то, что я рассказываю, как будто это меня интересует, – думал дипломат, взглядывая на счастливые лица любовников – вот это счастие!»
Среди тех ничтожно мелких, искусственных интересов, которые связывали это общество, попало простое чувство стремления красивых и здоровых молодых мужчины и женщины друг к другу. И это человеческое чувство подавило всё и парило над всем их искусственным лепетом. Шутки были невеселы, новости неинтересны, оживление – очевидно поддельно. Не только они, но лакеи, служившие за столом, казалось, чувствовали то же и забывали порядки службы, заглядываясь на красавицу Элен с ее сияющим лицом и на красное, толстое, счастливое и беспокойное лицо Пьера. Казалось, и огни свечей сосредоточены были только на этих двух счастливых лицах.