Дебай, Петер
Петер Йозеф Вильгельм Дебай | |||||
Petrus Josephus Wilhelmus Debije / Peter Joseph Wilhelm Debye | |||||
Дебай в 1936 году | |||||
Место смерти: | |||||
---|---|---|---|---|---|
Научная сфера: | |||||
Место работы: |
Мюнхенский университет | ||||
Альма-матер: | |||||
Научный руководитель: | |||||
Известные ученики: | |||||
Известен как: |
автор модели Дебая, метода Дебая — Шеррера, теории Дебая — Хюккеля | ||||
Награды и премии: |
|
Пе́тер Йо́зеф Вильге́льм Деба́й (нидерл. Peter Joseph Wilhelm Debye, нидерл. Petrus Josephus Wilhelmus Debije; 24 марта 1884, Маастрихт, Нидерланды — 2 ноября 1966, Итака, США) — нидерландский физик и физикохимик, лауреат Нобелевской премии по химии (1936) и других наград, член многих академий наук и научных обществ.
С именем Дебая связан ряд крупных достижений в теоретической и экспериментальной физике, физической химии, математике. Он предложил модель твёрдого тела, на основе которой объяснил поведение удельной теплоёмкости при низких температурах; характерная температура, ниже которой существенное значение приобретают квантовые эффекты, получила название температуры Дебая. Он теоретически описал влияние тепловых колебаний кристаллической решётки на дифракцию рентгеновских лучей (фактор Дебая — Валлера), совместно с Паулем Шеррером разработал порошковый метод рентгеноструктурного анализа и использовал методы рентгеновского рассеяния для исследования структуры жидкостей и отдельных молекул. Дебай впервые наблюдал дифракцию света на ультразвуке и использовал метод рассеяния света для исследования структуры молекул (в том числе полимеров) и критических явлений. Он развил дипольную теорию диэлектриков, на основе которой объяснил их дисперсионные свойства и некоторые аспекты межмолекулярных взаимодействий. Совместно с Эрихом Хюккелем он разработал теорию слабых растворов сильных электролитов, на основе которой объяснил зависимость коэффициентов активности и проводимости от концентрации. Среди прочих достижений Дебая — разработка метода перевала для вычисления некоторых интегралов специального вида; новый способ вывода формулы Планка; создание квантовой теории нормального эффекта Зеемана; теоретическое объяснение эффекта Комптона; предложение способа достижения низких температур методом адиабатического размагничивания.
Содержание
Биография
Маастрихт — Ахен (1884—1906)
Петер Дебай (Дебейе) появился на свет 24 марта 1884 года в Маастрихте (провинция Лимбург, Нидерланды). Отец будущего учёного, Йоаннес Вильгельмус Дебейе (Joannes Wilhelmus Debije, 1859—1937), был рабочим или мастером (Werkmeister) в мануфактуре, выпускавшей металлические изделия. Мать, Мария Анна Барбара Реймкенс (Maria Anna Barbara Ruemkens, 1859—1940), в течение многих лет трудилась кассиром в театре, который был важным культурным центром города и завсегдатаем которого был маленький Петер. Через четыре года после рождения сына в семье появился второй ребёнок — девочка, которую назвали Каролиной. Известно, что в раннем детстве Дебай разговаривал почти исключительно на местном наречии, которым продолжал пользоваться на протяжении всей жизни (например, в переписке с друзьями). По мнению биографа учёного Мэнсела Дэвиса, дух независимости по отношению к остальным Нидерландам, присущий жителям Лимбурга, и регулярные семейные экскурсии в различные города Европы способствовали формированию характера Дебая — независимого и не подверженного влиянию национализма[1].
Начальное образование Дебай получил в местной католической школе, а в возрасте двенадцати лет поступил в высшую гражданскую школу (Hogere Burgerschool) в Маастрихте и учился в ней в течение пяти лет. В ходе выпускных экзаменов он показал себя лучшим учеником во всей провинции Лимбург, получив высший балл (10) по геометрии, механике, физике, естественной истории и космографии, 9 — по химии и нидерландскому языку, 8 — по алгебре, тригонометрии, черчению, географии, французскому и немецкому языкам. Однако в школе не изучались древние языки (греческий и латинский), поэтому путь к университетскому образованию был для юноши закрыт. Дебай получил работу в маргариновой фирме Юргенса, позже ставшей частью компании Unilever, но так и не начал там трудиться: родители решили, что ему следует продолжать учёбу и что, несмотря на свои скромные доходы, они обеспечат ему такую возможность. Выбор стоял между Делфтским техническим университетом и Высшей технической школой в Ахене. Стоимость обучения и близость к дому определили выбор в пользу Ахена. Здесь среди его учителей были известные физики — экспериментатор Макс Вин и теоретик Арнольд Зоммерфельд. По завершении обучения, в 1905 году, Дебай защитил дипломную работу по электротехнике, теоретически решив задачу о токах Фуко в прямоугольном проводнике. Однако к этому времени его уже интересовала не столько электротехника, сколько теоретическая физика. Зоммерфельд немедленно распознал способности своего студента и, когда представилась возможность выбрать себе ассистента, остановился на кандидатуре Дебая. К ахенскому периоду, по-видимому, относится и изменение в написании фамилии молодого учёного: в работах, написанных не на голландском языке, он практически неизменно стал подписываться Debye вместо Debije[2][3].
От Мюнхена до Берлина (1906—1939)
В 1906 году Дебай последовал за Зоммерфельдом в Мюнхенский университет[Комм 1], где в июле 1908 года защитил докторскую диссертацию под названием «О радуге» (нем. Über den Regenbogen), посвящённую некоторым проблемам теории дифракции электромагнитных волн[5]. В 1910 году Дебай прошёл процедуру хабилитации и стал приват-доцентом[3], а весной следующего года получил приглашение занять должность профессора теоретической физики Цюрихского университета, освободившуюся после ухода Альберта Эйнштейна[6]. Последний очень высоко оценивал своего преемника и в октябре 1912 года писал Зоммерфельду: «Я жду от него [Дебая] очень многого, потому что в нём глубокое понимание физики сочетается с редкой математической одарённостью»[7]. Уже весной 1912 года Дебай вернулся на родину и занял пост профессора математической физики и теоретической механики Утрехтского университета, что было связано, вероятно, с желанием экспериментально проверить некоторые свои идеи. Хотя утрехтские годы оказались весьма плодотворными и включают написание важных статей по дисперсии диэлектриков и дифракции рентгеновских лучей, надежды заняться экспериментальной работой не оправдались, и уже в сентябре 1914 года учёный переехал в Гёттинген. За год до этого, в апреле 1913 года, он женился на Матильде Альберер (Matilde Alberer, 1887—1977), дочери мюнхенского домовладельца, у которого Дебай в своё время снимал жильё. У пары было двое детей — сын Петер Пауль Рупрехт Дебай (Peter Paul Rupprecht Debye, 1916—2012), который стал впоследствии физиком-экспериментатором и помогал отцу в некоторых исследованиях, и дочь Матильда Мария Дебай-Заксингер (Mathilde Maria Debye-Saxinger, 1921—1991)[8][3].
Инициатором приглашения Дебая в Гёттинген стал знаменитый математик Давид Гильберт, который смог оценить способности молодого учёного во время конференции по кинетической теории материи, состоявшейся в местном университете в апреле 1913 года. Должность профессора теоретической и экспериментальной физики и руководство Физическим институтом (с февраля 1916 года) подразумевали определённые перспективы в плане проведения лабораторных опытов. Отказаться от приглашения было невозможно и по той причине, что в Гёттингене Дебай попадал в компанию выдающихся исследователей: помимо Гильберта, это были математики Феликс Клейн, Эдмунд Ландау, Герман Вейль, Карл Рунге, Рихард Курант и физики Вольдемар Фойгт, Эмиль Вихерт, Макс Борн, Теодор фон Карман и другие. В 1920 году Дебай вернулся в Цюрих (это было во многом связано с тяжёлым экономическим состоянием послевоенной Германии), где занял престижный пост директора Физического института при Высшей технической школе; по его настоянию были обновлены оборудование лабораторий и лекционные курсы, начал регулярную работу научный семинар. Примерно в это же время он стал редактором одного из ведущих европейских физических журналов Physikalische Zeitschrift, в котором было опубликовано большое количество его собственных работ[9][3].
В сентябре 1927 года Дебай покинул Цюрих, чтобы стать профессором экспериментальной физики и директором Физического института при Лейпцигском университете. Его коллегой по университету был знаменитый физик-теоретик Вернер Гейзенберг, который много лет спустя вспоминал: «Дебай имел некоторую склонность не напрягаться по поводу окружающего. Он не принадлежал к тому типу учёных, которые приходят в лабораторию рано утром и не покидают её раньше полуночи. Из своей комнаты в институте я часто мог видеть, как он гуляет по своему саду и поливает розы даже в рабочее время. Но в центре его интересов была, несомненно, наука»[10]. В конце 1933 года Макс Планк, тогдашний президент Общества кайзера Вильгельма, предложил Дебаю занять пост директора Института физики[en], существовавшего в рамках Общества. Дебай ответил согласием, однако из-за затянувшихся переговоров с властями и Рокфеллеровским фондом, финансировавшим строительство и оборудование здания института, лишь в октябре 1935 года переехал в Берлин и официально вступил в должность; одновременно он занял пост профессора Берлинского университета. Строительство завершилось весной 1938 года; по инициативе директора институту было присвоено имя Макса Планка[Комм 2]. Ещё до этого, в 1936 году, Дебай был награждён Нобелевской премией по химии «за вклад в наше понимание молекулярной структуры посредством исследований дипольных моментов и дифракции рентгеновских лучей и электронов в газах» (for his contributions to our knowledge of molecular structure through his investigations on dipole moments and on the diffraction of X-rays and electrons in gases). Хотя к тому моменту вся его карьера была связана с должностями профессора физики, его работы во многом способствовали устранению разрыва между физикой и химией. Сам он неоднократно с удовлетворением отмечал свою принадлежность к обеим наукам[12][3].
Современники отмечали полную аполитичность Дебая[Комм 3], желавшего закончить начатую в Берлине работу по обустройству института и отвергавшего поступавшие в то время предложения перебраться за границу. Однако остаться в стороне от событий, происходивших в 1930-е годы в Германии, было невозможно. После начала Второй мировой войны власти решили усилить секретность и уведомили Дебая, что он не сможет посещать свою лабораторию до тех пор, пока не примет германского гражданства. После его отказа учёному было рекомендовано оставаться дома и работать над книгой. В конце 1939 года Дебай получил девятимесячный оплачиваемый отпуск и в январе 1940 года покинул страну, отправился сначала в Швейцарию, затем в Италию и, наконец, из Генуи отплыл в Нью-Йорк. Его жена присоединилась к нему позже, а сын к тому моменту уже около полугода находился в США[14][3].
В Америке (1939—1966)
Формальным поводом для приезда в США стало приглашение прочитать цикл Бейкеровских лекций на химическом факультете Корнеллского университета. В мае 1940 года Германия вторглась в Нидерланды, поэтому в июле Дебай решил остаться в Корнелле и принять предложение возглавить химический факультет; при этом формально он оставался директором берлинского Института физики (без жалования) до окончания войны, когда Общество кайзера Вильгельма было преобразовано в Общество Макса Планка. Корнелл стал последним местом работы в его долгой карьере. В 1946 году учёный получил американское гражданство, в 1950 году он ушёл в отставку с поста декана, в 1952 — с должности профессора химии, однако, получив звание почетного профессора, до самого конца жизни продолжал заниматься наукой. Он читал лекции и давал консультации в различных городах США, а также обычно дважды в год совершал путешествия в Европу. В апреле 1966 года в аэропорту имени Кеннеди, откуда Дебай собирался начать очередную поездку, у него случился сердечный приступ. Хотя уже через месяц он вернулся к научной деятельности и преподаванию, вскоре ему пришлось вновь лечь в больницу. Учёный продолжал интересоваться работой своей лаборатории до последних дней жизни[15][3]. Он скончался 2 ноября 1966 года и был похоронен на кладбище Плезант-гроув (Каюга-хайтс, округ Томпкинс, штат Нью-Йорк)[16].
Личные качества
По мнению коллег Дебая по Корнеллскому университету, его работы обладают своим уникальным стилем в той же мере, как «картина может быть безошибочно приписана Эль Греко или ван Гогу». Основная особенность дебаевского стиля — стремление к простоте, к выделению главного и отбрасыванию второстепенного; понимание сущности проблемы позволяло Дебаю с помощью прекрасного владения математическим аппаратом или экспериментальной техникой получать многочисленные следствия. Со стремлением к простоте связано мастерство учёного как создателя наглядных моделей физических явлений, ему не нравились чересчур математические теории, лишённые конкретности и наглядности. Он говорил, что занимается только теми задачами, которые ему интересны и которые он может решить, причём предпочитает полностью посвящать себя текущей задаче, а не заниматься сразу несколькими проблемами[17]. Профессор Генри Зак (Henri Sack) вспоминал:
|
Студенты и коллеги Дебая отмечали то, как приветливо и внимательно он относился ко всем, кто обращался к нему за советом или с какими-либо проблемами. Его деятельность способствовала преодолению разрыва между экспериментом и теорией, между физикой и химией. В обращении Гарвардского университета, выпущенном по случаю присуждения почётной докторской степени, его называли «физиком с большим сердцем, который с радостью протягивает химику руку помощи». Дебая ценили как прекрасного лектора, способного ясно и доходчиво объяснить результаты исследований любой аудитории — коллегам, школьникам, студентам, промышленникам. В качестве научного руководителя он всячески поддерживал в своих студентах проявления самостоятельности, стремление развивать собственные идеи и методы, даже если сам не был согласен с ними. Он получал удовольствие от участия в конференциях и сохранил энтузиазм к науке до конца жизни. Он ценил время и вместе с тем считал, что занятия наукой должны быть в радость. Один из коллег вспоминал наставление, характерное для Дебая: «Работай, когда захочешь: здесь нет режима работы с восьми до пяти. Приходи, когда хочешь, уходи, когда пожелаешь: только сделай что-нибудь и, главное, получай удовольствие от своей работы». Дебай был глубоко семейным человеком, так что в основных его хобби — садоводстве и рыбной ловле — постоянное участие принимала его супруга[18][19]. Касаясь личных качеств Дебая, Генри Зак писал:
|
Научное творчество
Теплоёмкость твёрдого тела
В 1912 году Дебай опубликовал статью «К теории удельной теплоёмкости» (нем. Zur Theorie der spezifischen Wärmen), содержащую важный шаг в развитии теории теплоёмкости твёрдого тела. Согласно классической статистической механике, из теоремы о равнораспределении энергии по степеням свободы следует независимость удельной теплоёмкости от температуры, то есть закон Дюлонга — Пти. Эксперименты, проведённые к началу XX века, показали, что этот закон справедлив лишь при достаточно больших температурах, тогда как при охлаждении наблюдается уменьшение удельной теплоёмкости. В 1907 году Альберт Эйнштейн, предположив, что все атомы твёрдого тела колеблются с одной и той же частотой, и применив к этим колебаниям квантовую гипотезу Планка, получил экспоненциальное падение теплоёмкости с температурой, что имело лишь качественное согласие с опытом. Эмпирическая попытка улучшить это согласие за счёт введения половинных частот, предпринятая Вальтером Нернстом и Фредериком Линдеманом (англ. Frederick Lindemann) в 1911 году, не была достаточно обоснованной теоретически. В том же 1911 году Эйнштейн признал неудовлетворительность своего подхода. В модели Дебая твёрдое тело представляется сплошной средой, в которой частоты упругих колебаний ограничены некоторым предельным (максимальным) значением, называемым дебаевской частотой и определяемым из следующего условия: полное число колебаний, каждому из которых соответствует планковская энергия <math>h\nu</math>, предполагается равным числу степеней свободы <math>3N</math>, где <math>N</math> — число атомов, составляющих твёрдое тело. В своей статье Дебаю удалось вычислить число степеней свободы для тела сферической формы и получить выражение для удельной теплоёмкости, известное ныне как закон Дебая. Эта формула представляет теплоёмкость в виде универсальной функции отношения температуры к характерной величине, называемой температурой Дебая, причём в области низких температур должна наблюдаться кубическая зависимость теплоёмкости от температуры. Сравнение этого результата с опытными данными, проведённое учёным, показало хорошее соответствие[20][21].
В том же 1912 году вышла работа Макса Борна и Теодора фон Кармана, в которой твёрдое тело рассматривалось как трёхмерная кристаллическая решётка, а спектр колебаний вычислялся на основе детального рассмотрения колебаний связанных между собой точечных масс. Этот более строгий и реалистичный подход позволил получить ряд результатов, согласующихся с простой моделью Дебая. Последняя, как известно к настоящему времени, не может удовлетворительно объяснить многие детали колебательных спектров реальных твёрдых тел. Тем не менее, она остаётся популярной и активно используется в физике, поскольку позволяет правильно описать низкочастотную часть спектра («акустические колебания») и получить верное выражение для полного числа степеней свободы[20][21]. В 1913 году Дебай учёл ангармонизм колебаний решётки, что позволило рассчитать коэффициент расширения твёрдого тела, а также рассмотрел теплопроводность в терминах рассеяния и затухания звуковых волн. На этой основе шестнадцать лет спустя Рудольф Пайерлс построил полностью квантовую фононную теорию теплопроводности[22].
Рассеяние рентгеновских лучей
Интерес Дебая к проблемам дифракции и взаимодействия рентгеновского излучения с веществом был не случаен. Этому способствовала окружавшая учёного в Мюнхене обстановка: здесь продолжал плодотворно работать профессор Рентген, первооткрыватель нового вида лучей; обращался к этой теме и Зоммерфельд, чей ученик Пауль Эвальд (англ. Paul Peter Ewald) теоретически исследовал вопрос об оптических свойствах набора периодически расположенных рассеивателей. Работа Эвальда привлекла внимание другого ассистента Зоммерфельда — Макса фон Лауэ, который на этой основе предложил способ окончательно доказать электромагнитную природу рентгеновских лучей. Идея состояла в следующем: если рентгеновское излучение является разновидностью электромагнитного, то можно наблюдать дифракцию этих лучей на структуре, расстояние между элементами которой порядка длины волны; в данном случае в качестве такой структуры можно использовать кристаллическую решётку. Это предположение было подтверждено в ходе экспериментов и положило начало рентгеноструктурному анализу[23].
Дебай был хорошо осведомлён о последних экспериментальных результатах и об их теоретической трактовке, данной Лауэ, и уже в 1913 году сделал важный шаг в развитии теории рассеяния рентгеновского излучения. В классической статье «Интерференция рентгеновских лучей и тепловое движение» (нем. Interferenz von Röntgenstrahlen und Wärmebewegung) он детально рассмотрел вопрос о влиянии тепловых колебаний атомов, составляющих кристаллическую решётку, на характеристики дифракции. Воспользовавшись общим подходом к описанию колебаний решётки, разработанным Борном и фон Карманом, Дебай показал, что тепловое движение не влияет на резкость дифракционной картины, а лишь на величину интенсивности рассеянного излучения. Ослабление интенсивности можно охарактеризовать экспоненциальным множителем вида <math>e^{-W(T)}</math>, где <math>W(T)</math> — некоторая функция температуры. Для получения количественных результатов, которые можно сравнить с результатами измерений, учёный использовал то же приближение, которое появилось в его работе о теплоёмкости кристаллов. Все расчёты были проведены для двух вариантов — с учётом и без учёта так называемых нулевых колебаний, введённых незадолго до этого Максом Планком; поскольку существование нулевых колебаний в то время ещё не было окончательно доказано, лишь эксперимент должен был определить, какой из двух вариантов правильный. Выражение для <math>W(T)</math>, полученное Дебаем, было позже скорректировано шведским физиком Иваром Валлером (англ. Ivar Waller). Величина <math>e^{-W(T)}</math>, играющая большую роль в теории твёрдого тела, получила название фактора Дебая — Валлера[24][25].
В 1915 году Дебай предположил, что дифракцию рентгеновских лучей можно использовать для изучения внутреннего строения атомов и молекул. По мысли учёного, в зависимости от соотношения длины волны излучения и характерных внутриатомных расстояний электроны вещества будут излучать или независимо друг от друга, или синфазно, то есть можно различать электроны, принадлежащие разным атомам, и даже группы электронов внутри одного атома. Если расположение электронов не случайно, а подчиняется определённым закономерностям (как предполагалось, например, в боровской модели атома), это должно проявляться в виде возникновения максимумов и минимумов рассеянного веществом излучения даже в том случае, когда сами атомы вещества располагаются хаотично. Дебай со своим ассистентом Паулем Шеррером попробовал проверить эту идею экспериментально, использовав в качестве образца лист бумаги, однако ничего интересного не обнаружил. Тогда они взяли тонко измельчённый порошок фторида лития и получили серию чётких интерференционных линий. Этот результат оказался неожиданным, поскольку в то время ошибочно считалось, что случайные ориентации кристалликов порошка должны приводить к смазыванию интерференционной картины. Дебай дал верную интерпретацию наблюдавшегося явления: оно объяснялось не рассеянием на регулярно расположенных электронах, а дифракцией на кристалликах, положение которых удовлетворяет брэгговским условиям; дифрагировавшее излучение распространяется вдоль конических поверхностей и фиксируется на фотоплёнке. Результаты проведённой работы Дебай и Шеррер опубликовали в статье «Интерференция рентгеновских лучей при рассеянии случайно ориентированными частицами» (нем. Interferenzen an regellos orientierten Teilchen im Röntgenlicht, 1916), которая ознаменовала рождение одного из основных методов рентгеноструктурного анализа. Его обычно называют методом Дебая — Шеррера или методом порошка, а фиксируемая на фотоплёнке дифракционная картина именуется дебаеграммой[26][27].
В последующие годы Дебай применял свои идеи к исследованию структуры твёрдых тел, жидкостей и даже газов. Так, совместно с Шеррером была исследована структура некоторых кубических кристаллов (например, графита) и показано, что, если считать дифракционную картину результатом сложения элементарных актов рассеяния на каждом атоме, результирующее распределение интенсивности должно зависеть от числа и расположения электронов, ассоциированных с каждым атомом. В частности, для фторида лития было получено соотношение зарядов Li:F=2:10 (то есть атом лития несёт единичный положительный заряд, а атом фтора — единичный отрицательный), а оценка размера атомной электронной системы (электронного облака), сделанная для алмаза, оказалась гораздо меньше постоянной решётки и по порядку величины соответствовала радиусу электронной оболочки в теории Бора. При рассмотрении неупорядоченных рассеивающих систем использовалась та же идея: результирующая интерференционная картина определяется характерным для данной системы пространственным масштабом. В случае жидкости основным масштабом является среднее расстояние между молекулами, тогда как в разреженных газах должны проявляться внутримолекулярные масштабы (то есть расстояние между атомами в молекуле). В 1929 году Дебай с сотрудниками Людвигом Бевилогуа (Ludwig Bewilogua) и Ф. Эрхардтом (F. Ehrhardt) экспериментально подтвердил справедливость этих идей, впервые получив дифракцию рентгеновских лучей на отдельных молекулах. Опыты проводились на пара́х четырёххлористого углерода и позволили по размеру интерференционных колец определить расстояние между атомами хлора в молекуле. В дальнейшем аналогичный метод применялся к исследованию структуры других соединений, а также структуры жидкостей. Последняя интерпретировалась на основе концепции ближнего порядка; опыты позволили восстановить функцию распределения, которая описывает вероятность нахождения молекул на определённом расстоянии друг от друга и которая позволила заключить, что в некоторых случаях в жидкости сохраняется квазикристаллическое состояние, связанное с образованием «кластеров» молекул. Следует отметить, что примерно в это же время проводились первые эксперименты, в которых аналогичные цели достигались облучением образцов пучками электронов, чья волновая природа была установлена незадолго перед этим; методы теоретического анализа, разработанные Дебаем для рассеяния рентгеновских лучей, оказались в полной мере применимы и к этой новой ситуации[28][29][30].
Квантовая теория
В 1910 году в статье «Концепция вероятности в теории излучения» (нем. Der Wahrscheinlichkeitsbegriff in der Theorie der Strahlung) Дебай предложил последовательный вывод формулы Планка, лишённый недостатков предшественников. Суть нового подхода состояла в том, что энергия кванта <math>h\nu</math> (<math>h</math> — постоянная Планка, <math>\nu</math> — частота) связывалась не с атомными или молекулярными структурами («резонатором»), а непосредственно с модами электромагнитных колебаний. Число мод определялось по методике Рэлея и Джинса, а закон равновесного излучения следовал из условия максимизации вероятности, то есть количество возможных вариантов распределения квантов энергии по данному набору мод должно было быть наибольшим. Таким образом, в этом выводе важное значение придавалось лишь квантованию энергии самому по себе, а не конкретному механизму взаимодействия резонатора с электромагнитным излучением[31][32].
Появление в 1913 году боровской модели атома принесло в квантовую физику новые подходы. Однако ещё до появления знаменитой работы Нильса Бора Дебай высказал идеи (в приложении к системе с одной степенью свободы), предвосхищавшие так называемые условия Бора — Зоммерфельда для квантования углового момента[33]. В 1916 году Дебай независимо от Зоммерфельда дал объяснение простого эффекта Зеемана (расщепления спектральных линий в магнитном поле) на основе боровской модели атома. Рассмотрев движение электрона в атоме водорода, находящемся в однородном магнитном поле, учёный с помощью метода Гамильтона — Якоби и вышеупомянутых квантовых условий получил формулу для уровней энергии электрона в такой системе. Частоты испускаемого света, соответствующие переходам между уровнями, оказались пропорциональны напряжённости магнитного поля и могли принимать три различных значения в соответствии с классической теорией Хендрика Лоренца (так называемый лоренцевский триплет). Однако более сложные типы расщепления (аномальный эффект Зеемана) с помощью такого подхода объяснить не удалось[34].
В октябре 1922 года Артур Холли Комптон опубликовал результаты своих экспериментов по рассеянию рентгеновских лучей на свободных электронах. К декабрю 1922 года американский учёный сформулировал простую квантовую теорию этого явления, которая позволила объяснить наблюдавшуюся на опыте угловую зависимость длины волны рассеянного излучения как следствие применения законов сохранения энергии и импульса (с учётом релятивистских поправок) к ситуации упругого столкновения электрона с квантом света. Эта теория, вошедшая во все учебники и сыгравшая важную роль в принятии эйнштейновской гипотезы квантов света, была опубликован Комптоном в мае 1923 года. За месяц до этого вышла статья Дебая, содержащая аналогичный анализ. Дебай, в отличие от Комптона, который в своей работе даже не упоминал имени Эйнштейна и не ставил своей целью проверку гипотезы квантов света, находился под непосредственным влиянием эйнштейновской концепции. Голландский физик разработал теорию ещё в конце 1920 или начале 1921 года и предлагал Паулю Шерреру поставить эксперимент по её проверке. Однако опыты так и не были проведены, и лишь после появления в октябре 1922 года сообщения Комптона Дебай решил опубликовать свои результаты. Хотя в то время иногда использовался термин «эффект Комптона — Дебая», сам Дебай и другие физики отдавали приоритет Комптону, поэтому обычно это явление называется просто эффектом Комптона[35]. Более сложную проблему представляла угловая и частотная зависимость интенсивности рассеянного излучения. Дебай попытался найти эту зависимость с помощью принципа соответствия, однако правильная формула была найдена Оскаром Клейном и Ёсио Нисиной лишь в 1929 году на основе полностью квантовомеханического рассмотрения[36].
В середине 1920-х годов, когда Дебай работал в Цюрихе, одним из его ближайших коллег был Эрвин Шрёдингер. Вот как сам Дебай вспоминал о своей роли в разработке австрийским учёным формализма волновой механики:
Тогда де Бройль опубликовал свою статью. В то время Шрёдингер сменил меня в Цюрихском университете, а я работал в Высшей технической школе, и мы вели совместный коллоквиум. Мы поговорили о теории де Бройля и решили, что мы её не понимаем и что должны как следует подумать над её формулировками и их смыслом. Так я предложил Шрёдингеру выступить на коллоквиуме. Подготовка и толкнула его начать работу.
Оригинальный текст (англ.)Then de Broglie published his paper. At that time Schroedinger was my successor at the University in Zurich, and I was at the Technical University, which is a federal institute, and we had a colloquium together. We were talking about de Broglie's theory and agreed that we didn't understand it, and that we should really think about his formulations and what they mean. So I asked Schroedinger to give us a colloquium. And the preparation of that really got him started.
— Peter J. W. Debye: An Interview // Science. — 1964. — Vol. 145. — P. 554.
Дипольные моменты молекул
В 1912 году вышла небольшая статья Дебая «Некоторые результаты по кинетической теории изоляторов» (нем. Einige Resultate einer kinetischen Theorie der Isolatoren), в которой дано теоретическое истолкование температурной зависимости диэлектрической постоянной. Эта зависимость не могла быть объяснена с помощью принятого в то время представления о том, что поляризация диэлектриков во внешнем электрическом поле возникает лишь за счёт смещения электронов из положения равновесия и появления индуцированного дипольного момента. Дебай предположил, что «внутри диэлектрика имеются не только упруго связанные электроны, но также и постоянные диполи с постоянным дипольным моментом». Полагая далее, что вклад постоянных диполей в поляризацию описывается выражением, аналогичным закону Кюри — Ланжевена для магнитных моментов, ему удалось получить формулу для диэлектрической постоянной как функции температуры, справедливую для газообразных сред. Поскольку, однако, температурные данные для газов в то время отсутствовали, Дебай провёл сравнение с результатами, полученными для полярных жидкостей (вода, ряд спиртов, этиловый эфир), и получил хорошее согласие между теорией и экспериментом. Наконец, он получил первые оценки величины дипольного момента молекул этих веществ и предсказал, что ниже определённой критической температуры может наблюдаться спонтанная поляризация даже в отсутствие внешнего поля (это явление позже получило название сегнетоэлектричества)[37].
В следующем году Дебай использовал идею о дипольных моментах молекул для объяснения дисперсионных свойств полярных жидкостей, то есть частотной зависимости показателя преломления и коэффициента поглощения. В своей классической статье «Теория аномальной дисперсии в области длинноволнового электромагнитного излучения» (нем. Zur Theorie der anomalen Dispersion im Gebiete der langwelligen elektrischen Strahlung) он рассмотрел динамику поворота диполей под действием переменного электрического поля, причём из-за вязкого трения эти повороты должны происходить с некоторым запаздыванием по отношению к изменениям поля. Обобщая подход Эйнштейна к анализу броуновского движения, Дебаю удалось получить дифференциальное уравнение, описывающее изменение со временем числа данным образом ориентированных диполей; уравнения такого типа теперь называют уравнением Фоккера — Планка. Запаздывание поворотов означает, что установление равновесия в системе происходит не мгновенно; это приводит к появлению в формулах характерного множителя вида <math>1/(1+i \omega \tau)</math>, где <math>\omega</math> — круговая частота, а <math>\tau</math> — время релаксации, пропорциональное коэффициенту вязкости жидкости. Наличие этого множителя, задающего так называемую «дебаевскую релаксацию», позволило получить формулы для показателя преломления и коэффициента поглощения как функций частоты и удовлетворительно объяснить дисперсионные свойства некоторых жидкостей (например, воды). Более того, подход Дебая стал базовым для анализа процессов релаксации в различных типах сред[38][39].
В 1920 году Дебай предпринял попытку объяснить происхождение ван-дер-ваальсовых межмолекулярных сил притяжения. Поскольку они носят универсальный характер и существуют как для полярных, так и для неполярных молекул, их природу было невозможно свести лишь к диполь-дипольным (ориентационным) взаимодействиям. Идея состояла в том, что электрическое поле окружающих молекул может наводить дипольный момент на данной молекуле, то есть вызывать пространственное разделение положительного и отрицательного заряда. Взаимодействие таких индуцированных диполей и вызывает искомое притяжение; такого рода индукционные силы иногда называют силами Дебая. Притяжение полярной и неполярной молекул легко объяснить в дипольном приближении, тогда как взаимодействие неполярных молекул учёный описал в предположении квадрупольного характера поля, создаваемого молекулами. Это возможно только в том случае, если молекулы не являются абсолютно жёсткими электрическими системами. В следующей работе, опубликованной в 1921 году, Дебай затронул тему межмолекулярных сил отталкивания и пришёл к важному выводу, что для их объяснения недостаточно учитывать только электростатическое взаимодействие зарядов и необходимо принимать во внимание динамические эффекты. Подход Дебая был чисто классическим и потому мог достичь лишь частичного успеха. Правильное объяснение межмолекулярных сил стало возможным лишь после создания квантовой механики; в частности, квантовая теория взаимодействия между неполярными молекулами (дисперсионных сил) была создана Фрицем Лондоном во второй половине 1920-х годов[40][41].
Большую роль в стимулировании интереса химиков к дипольным моментам молекул сыграла классическая монография Дебая «Полярные молекулы» (англ. Polar molecules, 1929), содержавшая систематическое изложение вопросов, связанных с молекулярным описанием диэлектриков[42].
Теория электролитов
В начале 1920-х годов Дебай начал цикл исследований в совершенно новом для себя направлении, связанном с одной из важнейших проблем физической химии того времени — объяснением особенностей поведения растворов электролитов, в частности причин сильного отклонения их коллигативных свойств от расчётных. В 1923 году он в соавторстве со своим ассистентом Эрихом Хюккелем опубликовал две статьи под общим заголовком «К теории электролитов» (нем. Zur Theorie der Elektrolyte), в которых были заложены основы подхода, вошедшего в учебники физической химии под названием теории Дебая — Хюккеля. Идея о том, что электростатические взаимодействия ионов должны оказывать существенное влияние на свойства растворов, высказывались и ранее, однако лишь Дебаю и Хюккелю удалось обойти все математические трудности и получить количественные результаты, пригодные для сравнения с экспериментом. Ограничиваясь случаем разбавленных растворов сильных электролитов, они получили уравнение для кулоновского потенциала вблизи иона с учётом его экранирования ионами противоположного знака. Экранирование возникает из-за перераспределения частиц таким образом, что вблизи данного иона всегда будет в среднем больше ионов противоположного, чем того же, знака. Толщина «ионной атмосферы» характеризуется специальным параметром, называемым сейчас дебаевской длиной или дебаевским радиусом экранирования. Поскольку этот параметр обратно пропорционален квадратному корню из концентрации ионов, Дебай и Хюккель смогли объяснить известную из опытов концентрационную зависимость таких свойств растворов сильных электролитов, как понижение температуры замерзания и осмотическое давление. Следует отметить, что значение понятия дебаевской длины выходит далеко за пределы теории электролитов и используется во многих разделах физики, например в физике плазмы и физике твёрдого тела. Во второй из упомянутых статей авторы рассмотрели гораздо более сложную задачу об электропроводности раствора электролита. При рассмотрении движения иона под действием электрического поля необходимо учитывать не только эффект экранирования, но и деформацию ионной атмосферы. Эта деформация происходит не мгновенно, а с некоторым запозданием, что приводит к появлению эффективной тормозящей силы, действующей на ион. Дополнительное торможение возникает из-за ионов другого знака, движущихся в противоположном направлении и увлекающих за собой часть молекул растворителя. Итоговое выражение для проводимости, выведенное с учётом указанных эффектов, позволило убедительно объяснить известные из литературы эмпирические данные, полученные для разбавленных растворов[43][44]. В 1924 году Дебай переформулировал теорию в терминах коэффициентов активности, предложенных Гилбертом Льюисом и широко использующихся в настоящее время. Позже Ларс Онзагер внёс в теорию некоторые усовершенствования с целью полного учёта броуновского движения ионов[45].
В последующие годы Дебай успешно применял свою теорию к различным частным вопросам физики и химии электролитов. Так, им был изучен вопрос о растворимости некоторых солей в присутствии других электролитов (эффект высаливания). В 1928 году вместе со своим сотрудником Хансом Фалькенхагеном (англ. Hans Falkenhagen) он исследовал проблему дисперсии проводимости и диэлектрической проницаемости растворов электролитов. Причиной зависимости этих параметров от частоты переменного электрического поля является запаздывание процесса экранирования зарядов: изменение ионной атмосферы происходит не мгновенно, а требует некоторого времени; этот процесс характеризуется некоторым временем релаксации. Частотная зависимость, полученная на основе этих соображений с учётом броуновского движения и дрейфа ионов под действием электрического поля, предсказывает возрастание проводимости в области высоких частот. Это явление иногда называют эффектом Дебая — Фалькенхагена (англ. Debye–Falkenhagen effect)[46][47].
Рассеяние света
Проблемы рассеяния электромагнитного излучения привлекали внимание Дебая с первых его шагов в науке. Так, уже в своей диссертации «О радуге» (1908) он изучил рассеяние света на сферических частицах с различными оптическими свойствами, продемонстрировав при этом недюжинные математические способности. В 1910 году он написал по предложению Арнольда Зоммерфельда большую энциклопедическую статью «Стационарные и квазистационарные поля» (нем. Stationäre und quasistationäre Felder), а также совместную с Деметриусом Хондросом (англ. Demetrius Hondros) работу о распространении волн, в которой были предвосхищены некоторые важные в теории радаров и волноводов результаты[48].
В 1932 году в работе, выполненной Дебаем совместно с Фрэнсисом Сирсом (англ. Francis Sears), сообщалось о первом наблюдении дифракции света на ультразвуковой волне. Исходным пунктом были соображения Леона Бриллюэна о рассеянии света на тепловых флуктуациях, которые можно представить набором термически возбуждаемых в теле звуковых колебаний (сейчас это явление называют рассеянием Мандельштама — Бриллюэна). Дебай и Сирс решили исследовать рассеяние света на искусственно созданной в жидкости звуковой волне и наблюдали яркий эффект, который можно интерпретировать как брэгговское рассеяние на своеобразной дифракционной решётке, образованной акустическими волнами. В следующей статье, опубликованной в том же году, Дебай построил подробную теорию, в которой не только объяснил направление рассеянного света и изменение его частоты, возникающее за счёт эффекта Доплера, но также вычислил его интенсивность. Полученные результаты оказали существенное влияние на дальнейшее развитие акустооптики[49][50].
В последние годы жизни Дебай провёл серию важных исследований так называемых критических явлений, в особенности возникающих вблизи критической точки смешения растворов. В 1959 году он теоретически показал, каким образом из данных по интенсивности и угловому распределению рассеянного излучения, наблюдаемого в явлении критической опалесценции, можно извлечь информацию о величине и пространственных размерах флуктуаций концентрации раствора вблизи критической точки (отчасти здесь повторялись результаты Орнштейна и Цернике). Дебай инициировал систематические экспериментальные исследования критических явлений методом рассеяния света, в том числе в растворах полимеров. В частности, он предсказал и затем при помощи сотрудников измерил на опыте влияние электрического поля на характеристики критической опалесценции[51].
Физика полимеров
Во время Второй мировой войны в связи с прекращением поставок малайского каучука в США возникла необходимость в создании его заменителей. Дебай, переехавший к тому времени за океан, принял участие в этой важной работе; с этого времени физика полимеров стала одним из основных направлений его научной деятельности. Для оценки свойств полимеров необходимо знать их базовые характеристики — средний молекулярный вес и форму, которую принимают макромолекулы в растворе. Для определения этих свойств Дебай разработал мощный метод, основанный на измерении рассеяния света. Попытки использовать светорассеяние предпринимались и ранее, но лишь Дебаю удалось разработать достаточно общий подход и довести его до практического применения. Основная идея состояла в том, что если размер молекул растворённого вещества сравним с длиной волны света, возникает угловая асимметрия рассеяния, то есть интенсивности рассеяния вперёд и назад перестают быть равными. Тогда по угловому распределению рассеянного излучения можно определить размеры и форму молекул, в том числе можно судить о том, насколько затруднён поворот звеньев молекулы полимера друг относительно друга. Измерения же зависимости интенсивности рассеяния от концентрации позволяют получить информацию о молекулярной массе полимерных частиц. Теоретическое и экспериментальное изучение этого комплекса проблем стало темой около двадцати статей, опубликованных в 1944—1964 годах[52][53].
В 1939 году Дебай дал теоретическое обоснование термодиффузионного метода разделения изотопов, предложенного незадолго до этого Клаусом Клузиусом (англ. Klaus Clusius) и Герхардом Диккелем (Gerhard Dickel). В 1945—1946 годах те же теоретические соображения были использованы для систематического изучения явления термодиффузии в растворах полимеров. Экспериментальные результаты, полученные на специально созданных разделительных колонках, показали высокую эффективность метода для разделения полимеров на фракции; была подробно исследована зависимость термодиффузии от параметров установки и характеристик раствора (в частности, молекулярного веса и концентрации). Более того, из опытов следовало, что этот подход можно практически использовать и для работы с низкомолекулярными веществами, для очистки органических веществ и разделения изомеров. К другим важным исследованиям Дебая по физике полимеров относится теоретическое обоснование метода оценки молекулярных весов по вязкости раствора и ряд работ, посвящённых межмолекулярным взаимодействиям и образованию мицелл; для изучения последних использовался не только метод светорассеяния, но также дифракция рентгеновских лучей, ультразвуковые и электрические измерения[54][55]. В 1951 году Дебай совместно с Ф. Бюхе (F. Bueche) теоретически исследовал влияние внутримолекулярных вращений, то есть в той или иной мере затруднённых поворотов звеньев друг относительно друга, на величину дипольного момента полимеров[56].
Прочие работы
В 1909 году Дебай развил метод приближённого вычисления некоторых контурных интегралов, известный в настоящее время под названием метода перевала или метода наискорейшего спуска. Учёный использовал этот подход для решения конкретной задачи — нахождения асимптотических формул для цилиндрических функций при больших значениях аргумента (в частности, речь шла о функциях Ганкеля и Бесселя). Суть метода состоит в выделении вблизи стационарной (седловой, или перевальной) точки подынтегральной функции малой окрестности, вносящей в интеграл основной вклад. Выбирая далее контур интегрирования таким образом, чтобы фаза подынтегральной функции оставалась постоянной, а абсолютное значение убывало быстрее всего (путь наибыстрейшего спуска), можно свести искомый интеграл к эталонному[57]. Следует отметить, что идея метода перевала, являющегося развитием известного метода Лапласа, восходит к статье Огюстена Коши, опубликованной в 1827 году. Сам Дебай указывал, что для него источником идеи была одна из работ Бернгарда Римана (1863), однако ещё за 25 лет до голландского учёного задачу в более общем виде рассмотрел русский математик Павел Некрасов. Тем не менее, строгую формулировку и последовательное развитие метода перевала часто связывают именно с именем Дебая[58].
В 1926 году Дебай одновременно с Уильямом Джиоком и независимо от него предложил новый подход к достижению наиболее низких температур — метод адиабатического размагничивания. Поль Ланжевен ещё в 1904 году заметил, что адиабатическое размагничивание газообразного кислорода должно приводить к его охлаждению, однако никто не рассматривал это явление в качестве средства уменьшения температуры. Дебай, основываясь на экспериментальном исследовании Камерлинг-Оннесом кристаллов сульфата гадолиния, дал количественную оценку возможного эффекта. Лишь через несколько лет, в 1933 году, Джиоку удалось на опыте продемонстрировать работоспособность этого метода охлаждения[59].
Дебай и нацистский режим: дискуссии
Обвинения в пособничестве нацистам
21 января 2006 года нидерландский журнал Vrij Nederland опубликовал статью «Нобелевский лауреат с грязными руками», в которой приводились выдержки из вышедшей неделю спустя книги журналиста Сибе Риспенса «Эйнштейн в Нидерландах» (Sybe Rispens. Einstein in Nederland, een intellectuele biografie. — Amsterdam: Ambo, 2006). Одна из глав книги, на основе которой была написана упомянутая статья, посвящена взаимоотношениям Дебая и Эйнштейна. В ней приводятся документы, в которых, по мнению автора, содержатся доказательства того, что Дебай, будучи одним из руководителей немецкой науки, активно участвовал в «чистках» научных институтов от евреев и в целом занимал пронацистскую позицию. Утверждения Риспенса были подхвачены нидерландской прессой, и уже 16 февраля 2006 года Утрехтский университет объявил о том, что снимает имя Дебая со своего Института по изучению наноматериалов (Debye Institute for Nanomaterials Science), а Университет Маастрихта отменил ежегодную премию имени Дебая за достижения в области химической физики. Поспешность, с которой были предприняты эти шаги, вызвала протесты научной общественности как в Нидерландах, так и за рубежом; скандал стал приобретать международный характер. Руководители Института по изучению наноматериалов Лео Йеннескенс (Leo Jenneskens) и Гейс ван Гинкел (Gijs van Ginkel) выступили против решения университета; позже ван Гинкел опубликовал книгу, в которой показал полную несостоятельность аргументации Риспенса. Представители муниципалитета Маастрихта, Нидерландского и Немецкого физических обществ, Американского химического общества, Корнеллского университета выступили с заявлениями, что нет достаточных оснований подозревать Дебая в симпатиях к нацизму и что следует воздержаться от каких-либо действий[60]. Нобелевский лауреат Мартинус Велтман, написавший предисловие к книге Риспенса, в письме сотрудникам Института по изучению наноматериалов от 5 мая 2006 года признал, что тогда «ничего не знал о Дебае» и что, как он теперь убедился, «утверждения Риспенса безосновательны». Он осудил поспешные действия Утрехтского и Маастрихтского университетов и отметил, что запретил использовать своё предисловие в будущих переизданиях или переводах книги Риспенса[61].
Далее рассматриваются основные аргументы Риспенса и возражения, которые против них выдвигались. Центральное место в построениях Риспенса занимает следующее послание Дебая членам Немецкого физического общества (НФО), председателем которого он тогда являлся (декабрь 1938 года): «В свете непреодолимых обстоятельств пребывание германских евреев в Немецком физическом обществе не может более продолжаться в соответствии с Нюрнбергскими законами. По соглашению с исполнительным комитетом я прошу всех членов, подпадающих под эти законы, сообщить мне о своём выходе из общества. Хайль Гитлер!»[Комм 4] Хотя Риспенс приводит это письмо в качестве своей архивной находки, оно публиковалось и ранее. Однако никто не рассматривал его как повод для обвинений. Так, никто из адресатов письма, многие из которых вернулись после войны в состав НФО, не обвинил руководителей организации. Например, Рихард Ганс (англ. Richard Gans) называл своё исключение из НФО «делом „высших сил“ против воли Общества»[63]. Обстоятельства появления письма Дебая и его последствия были детально изучены историками ещё до выхода книги Риспенса. Известно, что НФО было одним из последних научных обществ, исключивших членов-евреев; сделано это было под большим давлением властей. Активные нацисты, входившие в состав НФО, считали тон письма чересчур мягким и даже извиняющимся (они предпочли бы публичное объявление об изгнании евреев, а не просьбу о добровольном выходе); требуя дальнейшей политизации Общества, они выражали неудовлетворение позицией Дебая и рассчитывали заменить его на более подходящую кандидатуру. Учитывая, что немецкие евреи к тому времени были лишены многих гражданских прав и фактически не могли заниматься наукой, исключение из НФО не оказывало существенного влияния на их судьбы. Что касается фразы «Хайль Гитлер!», то все должностные лица в то время обязаны были использовать её в официальной переписке; это нельзя рассматривать признаком политических симпатий. Например, даже Макс фон Лауэ, известный своими антинацистскими настроениями, подписывал так свои письма[64][65].
Риспенс обвинил Дебая в участии в нацистских военных исследованиях, имея в виду открытие и изучение деления ядра группой Отто Гана. Однако эта работа велась в Институте химии Общества кайзера Вильгельма, и Дебай не имел к ней никакого отношения. В Институте физики, которым он руководил, военные работы начали проводиться лишь с сентября 1939 года. В этой деятельности он не мог принимать участия, поскольку отказался стать гражданином Германии. Тем не менее, он был осведомлён о работах по ядерной тематике, проводившихся в Берлине, и о том, что для этого планируется использовать высоковольтную установку, построенную в его институте. После прибытия в США Дебай информировал своих коллег о том, что в Германии ведутся секретные работы в области ядерной физики[Комм 5]. Это стало непосредственной причиной появления второго письма Эйнштейна президенту Рузвельту и, возможно, повлияло на скорое разворачивание Манхэттенского проекта. Сам Дебай в этом проекте участия не принимал, однако с лета 1941 года сотрудничал с исследовательским центром Bell Labs в области разработки новых типов диэлектриков (в том числе полимеров), что имело большое значение для создания некоторых компонентов радарных систем (изоляции и прочего)[67]. Идея же о том, что учёный мог заниматься в Америке шпионажем в пользу Германии, не только не имеет каких-либо доказательств, но также неубедительна с логической и психологической точек зрения[68].
Сам факт, что Дебай покинул Германию лишь в начале 1940 года, порой рассматривается как признак если не симпатий к нацизму, то как минимум оппортунизма, стремления сохранить выгодное место. Однако необходимо учитывать и другие факторы, которые сильно влияли на поступки учёного: ответственность за обустройство института и за своих сотрудников, стремление придерживаться договорённостей с Максом Планком и Рокфеллеровским фондом, которые рассчитывали на него; надежда на скорое падение нацистского режима; семейные обстоятельства; относительная безопасность, обусловленная статусом иностранца. Риспенс в своей книге в качестве улики против Дебая приводит сведения о его телеграмме от 23 июня 1941 года, в которой он выражал готовность вернуться на свою прежнюю должность в берлинском Институте физики. Сама телеграмма не сохранилась, о её содержании известно лишь из переписки руководителей Общества кайзера Вильгельма. Существует предположение, что таким образом Дебай пытался обеспечить средства существования для своей дочери, которая продолжала жить в их берлинском доме; чтобы обезопасить её и других членов своей семьи от преследования со стороны нацистов, он вынужден был действовать крайне осторожно. Вместе с тем, к тому времени он твёрдо решил не возвращаться в Германию: он заключил трёхлетний контракт с Корнеллским университетом, а в августе 1941 года подал заявление на получение американского гражданства[69].
В книге Риспенса в качестве свидетельства против Дебая приводится письмо Эйнштейна президенту Корнеллского университета, в котором указывается на связи голландского учёного с нацистами и содержится призыв к коллегам поступить так, «как им указывает гражданский долг». Несмотря на заявления Риспенса, это письмо не было новым для историков. Обстоятельства его появления хорошо изучены, в том числе на основе информации из архивов ФБР, которое осенью 1940 года исследовало вопрос о благонадёжности Дебая[Комм 6]. Действия Эйнштейна были вызваны письмом некоего Фидлера, который высказал ряд неопределённых обвинений против Дебая. Хотя никаких конкретных доказательств в письме не содержалось, Эйнштейн, по его собственному признанию, просто решил переслать полученную информацию в Корнелл. Руководство университета не сочло это письмо достаточным поводом, чтобы предпринимать какие-либо меры; не имеется свидетельств и какого-либо сопротивления приезду Дебая среди корнеллских преподавателей, многие из которых были евреями. Следует отметить, что этот эпизод не оказал существенного влияния на дальнейшие отношения двух учёных. Так, в декабре 1945 года Дебай участвовал в работе возглавляемого Эйнштейном комитета по организации сбора пожертвований в пользу Еврейского университета в Иерусалиме. В 1950 году Эйнштейн проголосовал за Дебая при определении нового лауреата медали Макса Планка[71].
Многие современники описывали Дебая как полностью аполитичного человека. Более того, согласно многочисленным свидетельствам коллег и родственников, Дебай относился к нацистам с явной антипатией. Не существует и каких-либо убедительных доказательств его антисемитизма. Летом 1938 года Дебай, несмотря на огромный риск, принял самое активное участие в судьбе своей коллеги Лизы Мейтнер, жизнь которой после аншлюса Австрии оказалась под угрозой; именно по его инициативе Дирк Костер переправил её в Голландию, откуда она смогла перебраться в Швецию. Дебай помог устроиться за границей и ряду других людей, которым угрожала опасность в связи с их неарийским происхождением: своей еврейской прислуге; своему бывшему ассистенту Генри Заку (Henri Sack), которому нашёл место в Корнелле; химику Герману Залмангу (Hermann Salmang) и другим коллегам. В переправке людей за границу участвовал муж сестры Дебая, имевший связи на территории Бельгии[72][73].
Разобрав аргументацию Риспенса, ван Гинкел пришёл к заключению, что книга «Эйнштейн в Нидерландах» «не удовлетворяет качественным требованиям к научному труду по истории из-за массы ошибок и утверждений, не подтверждаемых источниками, избирательного манипулирования источниками и пренебрежения контекстом, в котором происходили события. К тому же, создаётся впечатление, что он [Риспенс] судит с предубеждением и использует Дебая, чтобы поместить себя и свою книгу в центр внимания»[74]. Известный специалист по истории немецкой науки времён Третьего рейха Марк Уокер (Mark Walker) и другие историки отмечали, что карикатурный образ Дебая, созданный Риспенсом, совершенно не учитывает реалий того времени, что Дебай ничем не отличался от абсолютного большинства немецких учёных, не испытывавших никакой симпатии к нацистскому режиму и в то же время не предпринимавших против него никаких открытых действий. Их сопротивление, как правило, сводилось к подаче жалоб, неисполнению тех или иных директив, помощи пострадавшим от гонений коллегам. Отсутствие организованного сопротивления во многом объясняется традиционными идеалами учёного как аполитичного человека и «чистой науки» как предприятия, которое нужно по мере сил оберегать от столкновений с политикой[75]. По мнению писателя и популяризатора науки Филипа Болла (англ. Philip Ball), нет причин считать, что Дебай действовал в соответствии с чёткими моральными принципами, был храбрым борцом с режимом или же просто оппортунистом: «Подобно бесчисленному числу людей, когда началась война, Дебай импровизировал… [Он был] человеком, который старательно избегал трудных моральных выборов и делал это не потому, что гнулся в том направлении, куда дул ветер, а скорее из-за верности традиционному пониманию долга — перед наукой и авторитетом, — что делало такие выборы, казалось бы, ненужными, даже вредными»[76].
Международная реакция, последовавшая за книгой Риспенса, вынудила нидерландское Министерство образования, культуры и науки предпринять необходимые действия. 29 июня 2006 года Нидерландский институт военной документации (NIOD) был уполномочен провести расследование возможной связи Дебая с нацистами. Для принятия политических решений была собрана специальная комиссия под руководством физика и бывшего политика Яна Терлау (англ. Jan Terlouw), в которую также вошли юрист и историк. В ноябре 2007 года был опубликован отчёт NIOD, вышедший позднее в виде книги Мартейна Эйкхоффа (Martijn Eickhoff). В нём признавалось, что Дебай не являлся членом НСДАП, антисемитом или коллаборационистом, однако он объявлялся оппортунистом. Этот вывод, в свою очередь, подвергся критике из-за ошибок при работе с источниками и сомнительной методологии, на которой он был основан. Отмечалось, что буквально все действия Дебая в отчёте трактовались как свидетельства оппортунизма и желания оставить себе «путь к отступлению»; это касалось даже тех его поступков, которые можно считать проявлениями принципиальности, — таких, как отказ принимать германское подданство, участие в бегстве Лизы Мейтнер или отсутствие явных проявлений антисемитизма с его стороны[Комм 7]. В январе 2008 года комиссия Терлау рекомендовала университетам продолжать использовать имя учёного. Утрехтский университет вернул имя Дебая Институту по изучению наноматериалов; учредители премии имени Дебая также объявили о возобновлении её присуждения[79].
Информатор союзников?
В 2010 году химик Юрри Рейдинг (Jurrie Reiding), изучив частную переписку Дебая, высказал предположение, что учёный мог быть важным источником информации для британской разведки. Эта гипотеза основана на том факте, что Дебай был близким другом Пауля Росбауда (англ. Paul Rosbaud), физика и сотрудника издательства Springer Verlag. Принципиальный противник нацизма, Росбауд на протяжении всей войны оставался в Берлине и передавал британской MI6 информацию о военных работах, которые вели немецкие учёные. Дебай и Росбауд познакомились в начале 1930-х годов, позже оба участвовали в организации бегства Лизы Мейтнер из Германии. В качестве другого косвенного свидетельства Рейдинг обратил внимание на поспешный выезд Дебая из страны: первоначально учёный должен был покинуть Германию 17 января 1940 года, однако выехал на два дня раньше, 15 января. Рейдинг связал это с тем фактом, что на 17 января было запланировано вторжение Германии в Нидерланды, которое было в итоге отложено до весны. Возможно, информация о дате вторжения была передана Дебаю Росбаудом. После войны они поддерживали дружеские отношения и вели переписку, в которой, однако, не упоминаются явным образом события, в которых они участвовали; деятельность шпиона была раскрыта лишь много лет спустя после его смерти. Известно, что Росбауд держал портрет Дебая на почётном месте в своём кабинете, что, по мнению Рейдинга, само по себе опровергает любые обвинения голландского физика в симпатиях к нацизму или банальном оппортунизме[80][81]. Как бы то ни было, прямых свидетельств, указывающих на связь Дебая с британской разведывательной сетью, пока не обнаружено[82].
Награды и членства
- Медаль Румфорда (1930)
- Медаль и премия Гутри (1930)
- Фарадеевская лекция (1933)
- Медаль Лоренца (1935)
- Нобелевская премия по химии (1936)
- Медаль Франклина (1937)
- Рыцарь Ордена Нидерландского льва (1937)[83]
- Премия Уилларда Гиббса (1949)
- Медаль Макса Планка (1950)
- Командор Ордена Леопольда II (1956)[83]
- Премия Кендалла в области коллоидной химии и химии поверхности (ACS Kendall Award in Colloid or Surface Chemistry, 1957)
- Медаль Николса Американского химического общества (Nichols Medal, 1961)
- Медаль Пристли (1963)
- Национальная медаль науки (1965)[84]
- Член Нидерландской королевской академии наук, Национальной академии наук США (1947), Академии наук СССР (1924), Лондонского королевского общества (1933), Датской королевской академии наук, Ирландской королевской академии, Папской академии наук, Индийской академии в Бангалоре, Берлинской, Гёттингенской и Мюнхенской академий наук, Нью-Йоркской академии наук, Американской академии искусств и наук, Американского философского общества, Королевского института в Лондоне, Франклиновского института в Филадельфии и других научных обществ[85].
- Почётные докторские степени Оксфордского, Гарвардского, Аахенского, Майнцского, Брюссельского, Льежского, Пражского, Софийского университета, Цюрихского политехнического института и других учебных заведений[85].
Память
- Дебай — внесистемная единица электрического дипольного момента. В теории твёрдого тела известны такие термины, как модель Дебая, закон теплоёмкости Дебая (связанный с ним тип функций носит в математике название функции Дебая), частота Дебая, температура Дебая и фактор Дебая — Валлера. В области рентгеновской спектроскопии используется метод Дебая — Шеррера для построения дебаеграмм, а в физике электролитов имя учёного связано с такими понятиями, как теория Дебая — Хюккеля и дебаевская длина (дебаевский радиус экранирования).
- В 1970 году Международный астрономический союз присвоил имя Петера Дебая кратеру на обратной стороне Луны.
- Имя Дебая носит один из астероидов (30852 Debye).
- Имя Дебая носит Институт по изучению наноматериалов (Debye Institute for Nanomaterials Science) при Утрехтском университете[86].
- С 1962 года Американское химическое общество вручает премию Петера Дебая (англ. Peter Debye Award) за достижения в области физической химии[87].
- Имя Дебая носят улица и площадь в его родном Маастрихте. В 1939 году в городской ратуше был установлен его бюст, что, по свидетельству современников, для самого учёного стало самой приятной наградой[88].
Сочинения
- Debye P. Polar molecules: Wisconsin lectures. — New York: Chemical Catalog Co., 1929. Русский перевод: Дебай П. Полярные молекулы. — Л.-М.: ГНТИ, 1931.
- Debye P. Die Struktur der Materie. — Leipzig: Hirzel, 1933. Русский перевод: Дебай П. Строение материи. — Харьков: ГНТИ Украины, 1936.
- Debye P., Sack H. Theorie der elektrischen Moleküleigenschaften // Handbuch der Radiologie. — 1934. — Bd. VI. Дебай П., Закк Г. Теория электрических свойств молекул. — Л.-М.: ОНТИ, 1936.
- Debye P. Kernphysik. — Leipzig: Hirzel, 1935.
- Debye P. Colected papers. — New York: Interscience, 1954.
- Debye P. Topics in chemical physics: Harvard lectures. — New York, Amsterdam: Elsevier, 1962.
- Debye P. Molecular forces: Baker lectures. — New York: Interscience, 1967.
- Debye P. Näherungsformeln für die Zylinderfunktionen für große Werte des Arguments und unbeschränkt veränderliche Werte des Index // Mathematische Annalen. — 1909. — Bd. 67. — S. 535—558. — DOI:10.1007/BF01450097.
- Debye P. Der Wahrscheinlichkeitsbegriff in der Theorie der Strahlung // Annalen der Physik. — 1910. — Bd. 338 (33). — S. 1427—1434. — DOI:10.1002/andp.19103381617.
- Debye P. Einige Resultate einer kinetischen Theorie der Isolatoren // Physikalische Zeitschrift. — 1912. — Bd. 13. — S. 97—100.
- Debye P. Zur Theorie der spezifischen Wärmen // Annalen der Physik. — 1912. — Bd. 344 (39). — S. 789—839. — DOI:10.1002/andp.19123441404.
- Debye P. Zur Theorie der anomalen Dispersion im Gebiete der langwelligen elektrischen Strahlung // Verhandlungen der Deutschen Physikalischen Gesellschaft. — 1913. — Bd. 15. — S. 777—793.
- Debye P. Interferenz von Röntgenstrahlen und Wärmebewegung // Annalen der Physik. — 1913. — Bd. 348 (43). — S. 49—92. — DOI:10.1002/andp.19133480105.
- Debye P., Scherrer P. Interferenzen an regellos orientierten Teilchen im Röntgenlicht. I // Physikalische Zeitschrift. — 1916. — Bd. 17. — S. 277—283.
- Debye P. Quantenhypothese und Zeeman-Effekt // Physikalische Zeitschrift. — 1916. — Bd. 17. — S. 507—512.
- Debye P. Die van der Waalsschen Kohäsionkräfte // Physikalische Zeitschrift. — 1920. — Bd. 21. — S. 178—187.
- Debye P. Zerstreuung von Röntgenstrahlen und Quantentheorie // Physikalische Zeitschrift. — 1923. — Bd. 24. — S. 161—166.
- Debye P., Hückel E. Zur Theorie der Elektrolyte. I. Gefrierpunktserniedrigung und verwandte Erscheinungen // Physikalische Zeitschrift. — 1923. — Bd. 24. — S. 185—206.
- Debye P., Hückel E. Zur Theorie der Elektrolyte. II. Das Grenzgesetz für die elektrische Leitfähigkeit // Physikalische Zeitschrift. — 1923. — Bd. 24. — S. 305—325.
- Debye P. Einige Bemerkungen zur Magnetisierung bei tiefer Temperatur // Annalen der Physik. — 1926. — Bd. 386 (81). — S. 1154—1160. — DOI:10.1002/andp.19263862517.
- Debye P., Bewilogua L., Ehrhardt F. Zerstreuung von Röntgenstrahlen an einzelnen Molekeln // Physikalische Zeitschrift. — 1929. — Bd. 30. — S. 84—87.
- Debye P., Sears F. W. [www.pnas.org/content/18/6/409.full.pdf+html On the scattering of light by supersonic waves] // Proceedings of the National Academy of Sciences. — 1932. — Vol. 18. — P. 409—414.
- Debye P. Molecular-weight determination by light scattering // Journal of Physical and Colloid Chemistry. — 1947. — Vol. 51. — P. 18—32. — DOI:10.1021/j150451a002.
- Debye P. Angular dissymmetry of the critical opalescence in liquid mixtures // Journal of Chemical Physics. — 1959. — Vol. 31. — P. 680—687. — DOI:10.1063/1.1730446.
- Дебай П. [ufn.ru/ru/articles/1934/7/d/ Молекулярная структура жидкостей] // УФН. — 1934. — Т. 14, № 7. — С. 846—856.
- Дебай П. [ufn.ru/ru/articles/1935/2/c/ Магнитный метод получения весьма низких температур] // УФН. — 1935. — Т. 15, № 2. — С. 197—206.
- Дебай П. [ufn.ru/ru/articles/1937/4/d/ Диэлектрические свойства чистых жидкостей] // УФН. — 1937. — Т. 17, № 4. — С. 459—469.
- Дебай П. [ufn.ru/ru/articles/1939/2/d/ Квазикристаллическая структура жидкостей] // УФН. — 1939. — Т. 21, № 2. — С. 120—129.
- Дебай П. Избранные труды. Статьи 1909—1965. — Л.: Наука, 1987.
Напишите отзыв о статье "Дебай, Петер"
Комментарии
- ↑ Впоследствии Зоммерфельд так писал об этом: «Когда я получил от Рентгена телеграмму, извещавшую о моём новом назначении, я сказал: „Дебай, мы получили приглашение в Мюнхен“. Он и в самом деле не колебался ни минуты, принимая решение ехать со мной в Мюнхен, откуда взял начало его триумфальный марш к успехам в области физики и химии»[4].
- ↑ Согласно популярной легенде, когда власти под давлением представителей «арийской физики» потребовали убрать имя Планка (нем. Planck) с фасада института, Дебай распорядился закрыть надпись деревянной планкой (нем. Planke). Как бы то ни было, когда 30 мая 1938 года институт был официально открыт, он получил название Института имени Макса Планка[11].
- ↑ Так, Вернер Гейзенбер писал: «Дебай не слишком интересовался политическими вопросами и потому старался по возможности игнорировать политические столкновения на улицах Лейпцига. Как и многие немцы, он надеялся, что крайние проявления национал-социалистической революции сойдут на нет и Германия сможет вернуться к более или менее нормальному состоянию политической жизни. Как голландец, он не чувствовал ответственности за то, что происходило в нашей стране»[13].
- ↑ Дано с английского перевода: Under the compelling overarching circumstances the abiding of Reich-German Jews in the German Physical Society can no longer be maintained in the sense of the Nuremberg Laws. In agreement with the Executive Committee I request all members who fall under this regulation to communicate to me their withdrawal from the Society. Heil Hitler![62]
- ↑ При этом сам Дебай считал появление ядерного оружия невероятным, а сами работы в этом направлении — лишь способом выудить у немецкой армии деньги на фундаментальные исследования[66].
- ↑ В разговоре с агентом ФБР Эйнштейн негативно отзывался о Дебае как человеке. Возможно, здесь сказалось то, что голландский физик был хорошо осведомлён о некоторых обстоятельствах личной жизни Эйнштейна. Другие коллеги (особенно те, кто ближе знал Дебая) давали ему совсем иную характеристику. Так, Джеймс Франк (тоже еврей-эмигрант) назвал Дебая «человеком высоких качеств и высоких идеалов»[70].
- ↑ Как заметил Филип Болл, «это, возможно, первое за всё время предположение, что публичные проявления антисемитизма могли плохо сказаться на ваших перспективах в нацистской Германии»[77]. По его мнению, «Эйкхофф облачает значительный объём ценного материала в форму популярной психологии, более озабоченной конструированием фиктивной мотивации для своего объекта [т.е. Дебая], чем изложением фактов во всей их неоднозначности и неокончательности»[78].
Примечания
- ↑ Davies, 1970, pp. 175—176.
- ↑ Davies, 1970, pp. 176—177.
- ↑ 1 2 3 4 5 6 7 Courtens, 2002, p. 46—53.
- ↑ Зоммерфельд А. Беглые воспоминания о моей преподавательской деятельности // Зоммерфельд А. Пути познания в физике. — М.: Наука, 1973. — С. 186.
- ↑ Davies, 1970, p. 177.
- ↑ Davies, 1970, p. 179.
- ↑ Из переписки Зоммерфельда с Эйнштейном // Зоммерфельд А. Пути познания в физике. — М.: Наука, 1973. — С. 191.
- ↑ Davies, 1970, pp. 182, 185.
- ↑ Davies, 1970, p. 187—188, 192.
- ↑ Davies, 1970, pp. 203, 221.
- ↑ Ball, 2014, pp. 107—108.
- ↑ Davies, 1970, pp. 208—210.
- ↑ Davies, 1970, p. 221.
- ↑ Davies, 1970, pp. 208—209.
- ↑ Davies, 1970, pp. 210, 214.
- ↑ [www.findagrave.com/cgi-bin/fg.cgi?page=gr&GRid=1688 Peter Joseph Wilhelm Debye] (англ.). Find A Grave (1 January 2001). Проверено 19 ноября 2014.
- ↑ Sack et al., 1967.
- ↑ Davies, 1970, pp. 216—219.
- ↑ Long, 1967.
- ↑ 1 2 Гуревич и Дзялошинский, 1987, с. 527—528, 531—532.
- ↑ 1 2 Davies, 1970, pp. 179—180.
- ↑ Davies, 1970, p. 188.
- ↑ Davies, 1970, p. 178.
- ↑ Гуревич и Дзялошинский, 1987, с. 515, 534.
- ↑ Davies, 1970, pp. 185—187.
- ↑ Гуревич и Дзялошинский, 1987, с. 516—518, 535.
- ↑ Davies, 1970, p. 189.
- ↑ Гуревич и Дзялошинский, 1987, с. 518—519, 539.
- ↑ Davies, 1970, pp. 190, 199—201, 204—205.
- ↑ Williams, 1975, pp. 29-30.
- ↑ Davies, 1970, pp. 178—179.
- ↑ Джеммер, 1985, с. 38—39.
- ↑ Davies, 1970, pp. 188—189.
- ↑ Джеммер, 1985, с. 129—130.
- ↑ Stuewer R. H. The Compton effect: Transition to quantum mechanics // Annalen der Physik. — 2000. — Vol. 9. — P. 975—989. — DOI:10.1002/1521-3889(200011)9:11/12<975::AID-ANDP975>3.0.CO;2-8.
- ↑ Brown L. M. The Compton effect as one path to QED // Studies in History and Philosophy of Modern Physics. — 2002. — Vol. 33. — P. 221—223, 233. — DOI:10.1016/S1355-2198(02)00005-9.
- ↑ Davies, 1970, pp. 181—182.
- ↑ Гуревич и Дзялошинский, 1987, с. 520, 533.
- ↑ Davies, 1970, pp. 183—184.
- ↑ Гуревич и Дзялошинский, 1987, с. 521, 536.
- ↑ Davies, 1970, pp. 191—192.
- ↑ Davies, 1970, p. 204.
- ↑ Гуревич и Дзялошинский, 1987, с. 522, 536—538.
- ↑ Davies, 1970, pp. 195—198.
- ↑ Williams, 1975, pp. 38-39.
- ↑ Davies, 1970, p. 199.
- ↑ Гуревич и Дзялошинский, 1987, с. 523, 538.
- ↑ Davies, 1970, pp. 177—178.
- ↑ Гуревич и Дзялошинский, 1987, с. 524—525, 539—540.
- ↑ Davies, 1970, pp. 205—207.
- ↑ Davies, 1970, p. 213.
- ↑ Гуревич и Дзялошинский, 1987, с. 525—526, 541.
- ↑ Davies, 1970, pp. 210—211.
- ↑ Davies, 1970, pp. 211—212.
- ↑ Гуревич и Дзялошинский, 1987, с. 529.
- ↑ Williams, 1975, p. 34.
- ↑ Гуревич и Дзялошинский, 1987, с. 527.
- ↑ Petrova S. P., Solov'ev A. D. The Origin of the Method of Steepest Descent // Historia Mathematica. — 1997. — Vol. 24. — P. 361—375. — DOI:10.1006/hmat.1996.2146.
- ↑ Davies, 1970, pp. 202—203.
- ↑ Reiding, 2010, pp. 283—286.
- ↑ Van Ginkel, 2006, pp. 107, 124.
- ↑ Hoffmann D. Between Autonomy and Accommodation: The German Physical Society during the Third Reich // Physics in Perspective. — 2005. — Vol. 7. — P. 302. — DOI:10.1007/s00016-004-0235-x.
- ↑ Reiding, 2010, pp. 283—284.
- ↑ Van Ginkel, 2006, pp. 22—30.
- ↑ Ball, 2014, pp. 126—130.
- ↑ Ball, 2014, p. 176.
- ↑ Van Ginkel, 2006, pp. 31—35, 57—60.
- ↑ Ball, 2014, p. 172.
- ↑ Van Ginkel, 2006, pp. 36—43, 61—65.
- ↑ Ball, 2014, pp. 174—175.
- ↑ Van Ginkel, 2006, pp. 44—56.
- ↑ Van Ginkel, 2006, pp. 19—21.
- ↑ Ball, 2014, pp. 132—137.
- ↑ Van Ginkel, 2006, p. 110.
- ↑ Ball, 2014, pp. 3 ff..
- ↑ Ball, 2014, pp. 184, 240.
- ↑ Ball, 2014, p. 131.
- ↑ Ball, 2014, p. 237.
- ↑ Reiding, 2010, pp. 287—290.
- ↑ Reiding, 2010, pp. 291—299.
- ↑ Ball P. Letters defend Nobel laureate against Nazi charges // Nature. — 2010. — DOI:10.1038/news.2010.656.
- ↑ Ball, 2014, pp. 140—141.
- ↑ 1 2 Courtens, 2002, p. 58.
- ↑ [www.nsf.gov/od/nms/recip_details.jsp?recip_id=101 Peter J. W. Debye] (англ.). The National Science Foundation. — The President's National Medal of Science: Recipient Details. Проверено 21 октября 2014.
- ↑ 1 2 Williams, 1975, pp. 49-50.
- ↑ [www.debye.uu.nl/index.html Debye Institute] (англ.). Utrecht University. Проверено 18 сентября 2014.
- ↑ [www.acs.org/content/acs/en/funding-and-awards/awards/national/bytopic/peter-debye-award-in-physical-chemistry.html Peter Debye Award in Physical Chemistry] (англ.). American Chemical Society. Проверено 20 сентября 2014.
- ↑ Williams, 1975, p. 24.
Литература
- Книги
- Джеммер М. Эволюция понятий квантовой механики. — М.: Наука, 1985.
- Pie Debije — Peter Debye 1884—1966 / Ed. S. E. Hustinx, C. Bremen. — St Augustin: Gardez!, 2000.
- Van Ginkel G. [www.theochem.ru.nl/~pwormer/Historical%20sources%20Debye%201935-1945.pdf Prof. Peter J. W. Debye (1884-1966) in 1935-1945. An investigation of historical sources]. — RIPCN, 2006.
- Eickhoff M. In the name of science? P. J. W. Debye and his career in Nazi Germany. — Amsterdam University Press, 2008.
- Ball P. [books.google.by/books?id=G9BjBAAAQBAJ&hl=ru&source=gbs_navlinks_s Serving the Reich: The struggle for the soul of physics under Hitler]. — University of Chicago Press, 2014.
- Статьи
- Peter J. W. Debye: An interview // Science. — 1964. — Vol. 145. — P. 554—559. — DOI:10.1126/science.145.3632.554.
- Ewald P. P. Peter Debye, 1884-1966 // Acta Crystallographica. — 1967. — Vol. 22. — P. 947—949. — DOI:10.1107/S0365110X6700194X.
- Long F. A. Peter Debye — An appreciation // Science. — 1967. — Vol. 155. — P. 979—980. — DOI:10.1126/science.155.3765.979.
- Sack H., Widom B., Bauer S. H. [ecommons.library.cornell.edu/bitstream/1813/18195/1/Debye_Peter_Joseph_William_1966.pdf Peter Joseph William Debye] // Cornell News. — 1967. — P. 16—19.
- Davies M. Peter J. W. Debye (1884-1966) // Journal of Chemical Education. — 1968. — Vol. 45. — P. 467—473. — DOI:10.1021/ed045p467.
- Davies M. Peter Joseph Wilhelm Debye. 1884-1966 // Biographical Memoirs of Fellows of the Royal Society. — 1970. — Vol. 16. — P. 175—232. — DOI:10.1098/rsbm.1970.0007.
- Smith C. [www.encyclopedia.com/doc/1G2-2830901105.html Debye, Peter Joseph William] // Dictionary of Scientific Biography. — New York: Scribner's, 1971. — Vol. 3. — P. 617—621.
- Williams J. W. [www.nasonline.org/publications/biographical-memoirs/memoir-pdfs/debye-peter.pdf Peter Joseph Wilhelm Debye. 1884-1966] // National Academy of Sciences Biographical Memoirs. — 1975. — Vol. 46. — P. 23—68.
- Храмов Ю. А. Дебай Петер Йозеф Вильгельм (Debye Petrus (Peter) Josephus Wilhelmus) // Физики: Биографический справочник / Под ред. А. И. Ахиезера. — Изд. 2-е, испр. и дополн. — М.: Наука, 1983. — С. 99. — 400 с. — 200 000 экз. (в пер.)
- Davies M. Peter Debye (1884-1966): A centenary appreciation // Journal of Physical Chemistry. — 1984. — Vol. 88. — P. 6461—6462. — DOI:10.1021/j150670a001.
- Ewald P. P. Remembering Peter Debye in Munich // Physics Today. — 1985. — Vol. 38, № 1. — P. 9, 122. — DOI:10.1063/1.2813691.
- Гуревич В. Л., Дзялошинский И. Е. Петер Иозеф Вильгельм Дебай. Биография и очерк научной деятельности. Комментарии // Дебай П. Избранные труды. Статьи 1909—1965. — Л.: Наука, 1987. — С. 515-542.
- Courtens E. Peter Debye — A life for science // Ferroelectrics. — 2002. — Vol. 267. — P. 43—60. — DOI:10.1080/00150190211019.
- Altschuler G. C. [www.jstor.org/stable/20028076 The convictions of Peter Debye] // Daedalus. — 2006. — Vol. 135. — P. 96—103.
- Reiding J. Peter Debye: Nazi collaborator or secret opponent? // Ambix. — 2010. — Vol. 57. — P. 275—300. — DOI:10.1179/174582310X12849808295706.
Ссылки
- [www.nobelprize.org/nobel_prizes/chemistry/laureates/1936/debye-facts.html Peter Debye] (англ.). Nobelprize.org. — Информация на сайте Нобелевского комитета. Проверено 18 сентября 2014.
- Kuhn T. S., Uhlenbeck G. [www.aip.org/history/ohilist/4568_1.html Interview with Dr. Peter Debye] (англ.). American Institute of Physics (3 May 1962). Проверено 18 сентября 2014.
- [www.nndb.com/people/190/000099890/ Peter Debye] (англ.). Notable Names Database. Проверено 19 сентября 2014.
- [www.ras.ru/win/db/show_per.asp?P=.id-50303.ln-ru Профиль Петера Йозефа Вильгельма Дебая] на официальном сайте РАН.
Отрывок, характеризующий Дебай, Петер– А я так перевьючил себе всё, что мне нужно, на двух лошадей, – сказал Несвицкий, – и вьюки отличные мне сделали. Хоть через Богемские горы удирать. Плохо, брат. Да что ты, верно нездоров, что так вздрагиваешь? – спросил Несвицкий, заметив, как князя Андрея дернуло, будто от прикосновения к лейденской банке.– Ничего, – отвечал князь Андрей. Он вспомнил в эту минуту о недавнем столкновении с лекарскою женой и фурштатским офицером. – Что главнокомандующий здесь делает? – спросил он. – Ничего не понимаю, – сказал Несвицкий. – Я одно понимаю, что всё мерзко, мерзко и мерзко, – сказал князь Андрей и пошел в дом, где стоял главнокомандующий. Пройдя мимо экипажа Кутузова, верховых замученных лошадей свиты и казаков, громко говоривших между собою, князь Андрей вошел в сени. Сам Кутузов, как сказали князю Андрею, находился в избе с князем Багратионом и Вейротером. Вейротер был австрийский генерал, заменивший убитого Шмита. В сенях маленький Козловский сидел на корточках перед писарем. Писарь на перевернутой кадушке, заворотив обшлага мундира, поспешно писал. Лицо Козловского было измученное – он, видно, тоже не спал ночь. Он взглянул на князя Андрея и даже не кивнул ему головой. – Вторая линия… Написал? – продолжал он, диктуя писарю, – Киевский гренадерский, Подольский… – Не поспеешь, ваше высокоблагородие, – отвечал писарь непочтительно и сердито, оглядываясь на Козловского. Из за двери слышен был в это время оживленно недовольный голос Кутузова, перебиваемый другим, незнакомым голосом. По звуку этих голосов, по невниманию, с которым взглянул на него Козловский, по непочтительности измученного писаря, по тому, что писарь и Козловский сидели так близко от главнокомандующего на полу около кадушки,и по тому, что казаки, державшие лошадей, смеялись громко под окном дома, – по всему этому князь Андрей чувствовал, что должно было случиться что нибудь важное и несчастливое. Князь Андрей настоятельно обратился к Козловскому с вопросами. – Сейчас, князь, – сказал Козловский. – Диспозиция Багратиону. – А капитуляция? – Никакой нет; сделаны распоряжения к сражению. Князь Андрей направился к двери, из за которой слышны были голоса. Но в то время, как он хотел отворить дверь, голоса в комнате замолкли, дверь сама отворилась, и Кутузов, с своим орлиным носом на пухлом лице, показался на пороге. Князь Андрей стоял прямо против Кутузова; но по выражению единственного зрячего глаза главнокомандующего видно было, что мысль и забота так сильно занимали его, что как будто застилали ему зрение. Он прямо смотрел на лицо своего адъютанта и не узнавал его. – Ну, что, кончил? – обратился он к Козловскому. – Сию секунду, ваше высокопревосходительство. Багратион, невысокий, с восточным типом твердого и неподвижного лица, сухой, еще не старый человек, вышел за главнокомандующим. – Честь имею явиться, – повторил довольно громко князь Андрей, подавая конверт. – А, из Вены? Хорошо. После, после! Кутузов вышел с Багратионом на крыльцо. – Ну, князь, прощай, – сказал он Багратиону. – Христос с тобой. Благословляю тебя на великий подвиг. Лицо Кутузова неожиданно смягчилось, и слезы показались в его глазах. Он притянул к себе левою рукой Багратиона, а правой, на которой было кольцо, видимо привычным жестом перекрестил его и подставил ему пухлую щеку, вместо которой Багратион поцеловал его в шею. – Христос с тобой! – повторил Кутузов и подошел к коляске. – Садись со мной, – сказал он Болконскому. – Ваше высокопревосходительство, я желал бы быть полезен здесь. Позвольте мне остаться в отряде князя Багратиона. – Садись, – сказал Кутузов и, заметив, что Болконский медлит, – мне хорошие офицеры самому нужны, самому нужны. Они сели в коляску и молча проехали несколько минут. – Еще впереди много, много всего будет, – сказал он со старческим выражением проницательности, как будто поняв всё, что делалось в душе Болконского. – Ежели из отряда его придет завтра одна десятая часть, я буду Бога благодарить, – прибавил Кутузов, как бы говоря сам с собой. Князь Андрей взглянул на Кутузова, и ему невольно бросились в глаза, в полуаршине от него, чисто промытые сборки шрама на виске Кутузова, где измаильская пуля пронизала ему голову, и его вытекший глаз. «Да, он имеет право так спокойно говорить о погибели этих людей!» подумал Болконский. – От этого я и прошу отправить меня в этот отряд, – сказал он. Кутузов не ответил. Он, казалось, уж забыл о том, что было сказано им, и сидел задумавшись. Через пять минут, плавно раскачиваясь на мягких рессорах коляски, Кутузов обратился к князю Андрею. На лице его не было и следа волнения. Он с тонкою насмешливостью расспрашивал князя Андрея о подробностях его свидания с императором, об отзывах, слышанных при дворе о кремском деле, и о некоторых общих знакомых женщинах. Кутузов чрез своего лазутчика получил 1 го ноября известие, ставившее командуемую им армию почти в безвыходное положение. Лазутчик доносил, что французы в огромных силах, перейдя венский мост, направились на путь сообщения Кутузова с войсками, шедшими из России. Ежели бы Кутузов решился оставаться в Кремсе, то полуторастатысячная армия Наполеона отрезала бы его от всех сообщений, окружила бы его сорокатысячную изнуренную армию, и он находился бы в положении Мака под Ульмом. Ежели бы Кутузов решился оставить дорогу, ведшую на сообщения с войсками из России, то он должен был вступить без дороги в неизвестные края Богемских гор, защищаясь от превосходного силами неприятеля, и оставить всякую надежду на сообщение с Буксгевденом. Ежели бы Кутузов решился отступать по дороге из Кремса в Ольмюц на соединение с войсками из России, то он рисковал быть предупрежденным на этой дороге французами, перешедшими мост в Вене, и таким образом быть принужденным принять сражение на походе, со всеми тяжестями и обозами, и имея дело с неприятелем, втрое превосходившим его и окружавшим его с двух сторон. Кутузов избрал этот последний выход. Французы, как доносил лазутчик, перейдя мост в Вене, усиленным маршем шли на Цнайм, лежавший на пути отступления Кутузова, впереди его более чем на сто верст. Достигнуть Цнайма прежде французов – значило получить большую надежду на спасение армии; дать французам предупредить себя в Цнайме – значило наверное подвергнуть всю армию позору, подобному ульмскому, или общей гибели. Но предупредить французов со всею армией было невозможно. Дорога французов от Вены до Цнайма была короче и лучше, чем дорога русских от Кремса до Цнайма. В ночь получения известия Кутузов послал четырехтысячный авангард Багратиона направо горами с кремско цнаймской дороги на венско цнаймскую. Багратион должен был пройти без отдыха этот переход, остановиться лицом к Вене и задом к Цнайму, и ежели бы ему удалось предупредить французов, то он должен был задерживать их, сколько мог. Сам же Кутузов со всеми тяжестями тронулся к Цнайму. Пройдя с голодными, разутыми солдатами, без дороги, по горам, в бурную ночь сорок пять верст, растеряв третью часть отсталыми, Багратион вышел в Голлабрун на венско цнаймскую дорогу несколькими часами прежде французов, подходивших к Голлабруну из Вены. Кутузову надо было итти еще целые сутки с своими обозами, чтобы достигнуть Цнайма, и потому, чтобы спасти армию, Багратион должен был с четырьмя тысячами голодных, измученных солдат удерживать в продолжение суток всю неприятельскую армию, встретившуюся с ним в Голлабруне, что было, очевидно, невозможно. Но странная судьба сделала невозможное возможным. Успех того обмана, который без боя отдал венский мост в руки французов, побудил Мюрата пытаться обмануть так же и Кутузова. Мюрат, встретив слабый отряд Багратиона на цнаймской дороге, подумал, что это была вся армия Кутузова. Чтобы несомненно раздавить эту армию, он поджидал отставшие по дороге из Вены войска и с этою целью предложил перемирие на три дня, с условием, чтобы те и другие войска не изменяли своих положений и не трогались с места. Мюрат уверял, что уже идут переговоры о мире и что потому, избегая бесполезного пролития крови, он предлагает перемирие. Австрийский генерал граф Ностиц, стоявший на аванпостах, поверил словам парламентера Мюрата и отступил, открыв отряд Багратиона. Другой парламентер поехал в русскую цепь объявить то же известие о мирных переговорах и предложить перемирие русским войскам на три дня. Багратион отвечал, что он не может принимать или не принимать перемирия, и с донесением о сделанном ему предложении послал к Кутузову своего адъютанта. Перемирие для Кутузова было единственным средством выиграть время, дать отдохнуть измученному отряду Багратиона и пропустить обозы и тяжести (движение которых было скрыто от французов), хотя один лишний переход до Цнайма. Предложение перемирия давало единственную и неожиданную возможность спасти армию. Получив это известие, Кутузов немедленно послал состоявшего при нем генерал адъютанта Винценгероде в неприятельский лагерь. Винценгероде должен был не только принять перемирие, но и предложить условия капитуляции, а между тем Кутузов послал своих адъютантов назад торопить сколь возможно движение обозов всей армии по кремско цнаймской дороге. Измученный, голодный отряд Багратиона один должен был, прикрывая собой это движение обозов и всей армии, неподвижно оставаться перед неприятелем в восемь раз сильнейшим. Ожидания Кутузова сбылись как относительно того, что предложения капитуляции, ни к чему не обязывающие, могли дать время пройти некоторой части обозов, так и относительно того, что ошибка Мюрата должна была открыться очень скоро. Как только Бонапарте, находившийся в Шенбрунне, в 25 верстах от Голлабруна, получил донесение Мюрата и проект перемирия и капитуляции, он увидел обман и написал следующее письмо к Мюрату: Au prince Murat. Schoenbrunn, 25 brumaire en 1805 a huit heures du matin. «II m'est impossible de trouver des termes pour vous exprimer mon mecontentement. Vous ne commandez que mon avant garde et vous n'avez pas le droit de faire d'armistice sans mon ordre. Vous me faites perdre le fruit d'une campagne. Rompez l'armistice sur le champ et Mariechez a l'ennemi. Vous lui ferez declarer,que le general qui a signe cette capitulation, n'avait pas le droit de le faire, qu'il n'y a que l'Empereur de Russie qui ait ce droit. «Toutes les fois cependant que l'Empereur de Russie ratifierait la dite convention, je la ratifierai; mais ce n'est qu'une ruse.Mariechez, detruisez l'armee russe… vous etes en position de prendre son bagage et son artiller. «L'aide de camp de l'Empereur de Russie est un… Les officiers ne sont rien quand ils n'ont pas de pouvoirs: celui ci n'en avait point… Les Autrichiens se sont laisse jouer pour le passage du pont de Vienne, vous vous laissez jouer par un aide de camp de l'Empereur. Napoleon». [Принцу Мюрату. Шенбрюнн, 25 брюмера 1805 г. 8 часов утра. Я не могу найти слов чтоб выразить вам мое неудовольствие. Вы командуете только моим авангардом и не имеете права делать перемирие без моего приказания. Вы заставляете меня потерять плоды целой кампании. Немедленно разорвите перемирие и идите против неприятеля. Вы объявите ему, что генерал, подписавший эту капитуляцию, не имел на это права, и никто не имеет, исключая лишь российского императора. Впрочем, если российский император согласится на упомянутое условие, я тоже соглашусь; но это не что иное, как хитрость. Идите, уничтожьте русскую армию… Вы можете взять ее обозы и ее артиллерию. Генерал адъютант российского императора обманщик… Офицеры ничего не значат, когда не имеют власти полномочия; он также не имеет его… Австрийцы дали себя обмануть при переходе венского моста, а вы даете себя обмануть адъютантам императора. Наполеон.] Адъютант Бонапарте во всю прыть лошади скакал с этим грозным письмом к Мюрату. Сам Бонапарте, не доверяя своим генералам, со всею гвардией двигался к полю сражения, боясь упустить готовую жертву, а 4.000 ный отряд Багратиона, весело раскладывая костры, сушился, обогревался, варил в первый раз после трех дней кашу, и никто из людей отряда не знал и не думал о том, что предстояло ему. В четвертом часу вечера князь Андрей, настояв на своей просьбе у Кутузова, приехал в Грунт и явился к Багратиону. Адъютант Бонапарте еще не приехал в отряд Мюрата, и сражение еще не начиналось. В отряде Багратиона ничего не знали об общем ходе дел, говорили о мире, но не верили в его возможность. Говорили о сражении и тоже не верили и в близость сражения. Багратион, зная Болконского за любимого и доверенного адъютанта, принял его с особенным начальническим отличием и снисхождением, объяснил ему, что, вероятно, нынче или завтра будет сражение, и предоставил ему полную свободу находиться при нем во время сражения или в ариергарде наблюдать за порядком отступления, «что тоже было очень важно». – Впрочем, нынче, вероятно, дела не будет, – сказал Багратион, как бы успокоивая князя Андрея. «Ежели это один из обыкновенных штабных франтиков, посылаемых для получения крестика, то он и в ариергарде получит награду, а ежели хочет со мной быть, пускай… пригодится, коли храбрый офицер», подумал Багратион. Князь Андрей ничего не ответив, попросил позволения князя объехать позицию и узнать расположение войск с тем, чтобы в случае поручения знать, куда ехать. Дежурный офицер отряда, мужчина красивый, щеголевато одетый и с алмазным перстнем на указательном пальце, дурно, но охотно говоривший по французски, вызвался проводить князя Андрея. Со всех сторон виднелись мокрые, с грустными лицами офицеры, чего то как будто искавшие, и солдаты, тащившие из деревни двери, лавки и заборы. – Вот не можем, князь, избавиться от этого народа, – сказал штаб офицер, указывая на этих людей. – Распускают командиры. А вот здесь, – он указал на раскинутую палатку маркитанта, – собьются и сидят. Нынче утром всех выгнал: посмотрите, опять полна. Надо подъехать, князь, пугнуть их. Одна минута. – Заедемте, и я возьму у него сыру и булку, – сказал князь Андрей, который не успел еще поесть. – Что ж вы не сказали, князь? Я бы предложил своего хлеба соли. Они сошли с лошадей и вошли под палатку маркитанта. Несколько человек офицеров с раскрасневшимися и истомленными лицами сидели за столами, пили и ели. – Ну, что ж это, господа, – сказал штаб офицер тоном упрека, как человек, уже несколько раз повторявший одно и то же. – Ведь нельзя же отлучаться так. Князь приказал, чтобы никого не было. Ну, вот вы, г. штабс капитан, – обратился он к маленькому, грязному, худому артиллерийскому офицеру, который без сапог (он отдал их сушить маркитанту), в одних чулках, встал перед вошедшими, улыбаясь не совсем естественно. – Ну, как вам, капитан Тушин, не стыдно? – продолжал штаб офицер, – вам бы, кажется, как артиллеристу надо пример показывать, а вы без сапог. Забьют тревогу, а вы без сапог очень хороши будете. (Штаб офицер улыбнулся.) Извольте отправляться к своим местам, господа, все, все, – прибавил он начальнически. Князь Андрей невольно улыбнулся, взглянув на штабс капитана Тушина. Молча и улыбаясь, Тушин, переступая с босой ноги на ногу, вопросительно глядел большими, умными и добрыми глазами то на князя Андрея, то на штаб офицера. – Солдаты говорят: разумшись ловчее, – сказал капитан Тушин, улыбаясь и робея, видимо, желая из своего неловкого положения перейти в шутливый тон. Но еще он не договорил, как почувствовал, что шутка его не принята и не вышла. Он смутился. – Извольте отправляться, – сказал штаб офицер, стараясь удержать серьезность. Князь Андрей еще раз взглянул на фигурку артиллериста. В ней было что то особенное, совершенно не военное, несколько комическое, но чрезвычайно привлекательное. Штаб офицер и князь Андрей сели на лошадей и поехали дальше. Выехав за деревню, беспрестанно обгоняя и встречая идущих солдат, офицеров разных команд, они увидали налево краснеющие свежею, вновь вскопанною глиною строящиеся укрепления. Несколько баталионов солдат в одних рубахах, несмотря на холодный ветер, как белые муравьи, копошились на этих укреплениях; из за вала невидимо кем беспрестанно выкидывались лопаты красной глины. Они подъехали к укреплению, осмотрели его и поехали дальше. За самым укреплением наткнулись они на несколько десятков солдат, беспрестанно переменяющихся, сбегающих с укрепления. Они должны были зажать нос и тронуть лошадей рысью, чтобы выехать из этой отравленной атмосферы. – Voila l'agrement des camps, monsieur le prince, [Вот удовольствие лагеря, князь,] – сказал дежурный штаб офицер. Они выехали на противоположную гору. С этой горы уже видны были французы. Князь Андрей остановился и начал рассматривать. – Вот тут наша батарея стоит, – сказал штаб офицер, указывая на самый высокий пункт, – того самого чудака, что без сапог сидел; оттуда всё видно: поедемте, князь. – Покорно благодарю, я теперь один проеду, – сказал князь Андрей, желая избавиться от штаб офицера, – не беспокойтесь, пожалуйста. Штаб офицер отстал, и князь Андрей поехал один. Чем далее подвигался он вперед, ближе к неприятелю, тем порядочнее и веселее становился вид войск. Самый сильный беспорядок и уныние были в том обозе перед Цнаймом, который объезжал утром князь Андрей и который был в десяти верстах от французов. В Грунте тоже чувствовалась некоторая тревога и страх чего то. Но чем ближе подъезжал князь Андрей к цепи французов, тем самоувереннее становился вид наших войск. Выстроенные в ряд, стояли в шинелях солдаты, и фельдфебель и ротный рассчитывали людей, тыкая пальцем в грудь крайнему по отделению солдату и приказывая ему поднимать руку; рассыпанные по всему пространству, солдаты тащили дрова и хворост и строили балаганчики, весело смеясь и переговариваясь; у костров сидели одетые и голые, суша рубахи, подвертки или починивая сапоги и шинели, толпились около котлов и кашеваров. В одной роте обед был готов, и солдаты с жадными лицами смотрели на дымившиеся котлы и ждали пробы, которую в деревянной чашке подносил каптенармус офицеру, сидевшему на бревне против своего балагана. В другой, более счастливой роте, так как не у всех была водка, солдаты, толпясь, стояли около рябого широкоплечего фельдфебеля, который, нагибая бочонок, лил в подставляемые поочередно крышки манерок. Солдаты с набожными лицами подносили ко рту манерки, опрокидывали их и, полоща рот и утираясь рукавами шинелей, с повеселевшими лицами отходили от фельдфебеля. Все лица были такие спокойные, как будто всё происходило не в виду неприятеля, перед делом, где должна была остаться на месте, по крайней мере, половина отряда, а как будто где нибудь на родине в ожидании спокойной стоянки. Проехав егерский полк, в рядах киевских гренадеров, молодцоватых людей, занятых теми же мирными делами, князь Андрей недалеко от высокого, отличавшегося от других балагана полкового командира, наехал на фронт взвода гренадер, перед которыми лежал обнаженный человек. Двое солдат держали его, а двое взмахивали гибкие прутья и мерно ударяли по обнаженной спине. Наказываемый неестественно кричал. Толстый майор ходил перед фронтом и, не переставая и не обращая внимания на крик, говорил: – Солдату позорно красть, солдат должен быть честен, благороден и храбр; а коли у своего брата украл, так в нем чести нет; это мерзавец. Еще, еще! И всё слышались гибкие удары и отчаянный, но притворный крик. – Еще, еще, – приговаривал майор. Молодой офицер, с выражением недоумения и страдания в лице, отошел от наказываемого, оглядываясь вопросительно на проезжавшего адъютанта. Князь Андрей, выехав в переднюю линию, поехал по фронту. Цепь наша и неприятельская стояли на левом и на правом фланге далеко друг от друга, но в средине, в том месте, где утром проезжали парламентеры, цепи сошлись так близко, что могли видеть лица друг друга и переговариваться между собой. Кроме солдат, занимавших цепь в этом месте, с той и с другой стороны стояло много любопытных, которые, посмеиваясь, разглядывали странных и чуждых для них неприятелей. С раннего утра, несмотря на запрещение подходить к цепи, начальники не могли отбиться от любопытных. Солдаты, стоявшие в цепи, как люди, показывающие что нибудь редкое, уж не смотрели на французов, а делали свои наблюдения над приходящими и, скучая, дожидались смены. Князь Андрей остановился рассматривать французов. – Глянь ка, глянь, – говорил один солдат товарищу, указывая на русского мушкатера солдата, который с офицером подошел к цепи и что то часто и горячо говорил с французским гренадером. – Вишь, лопочет как ловко! Аж хранцуз то за ним не поспевает. Ну ка ты, Сидоров! – Погоди, послушай. Ишь, ловко! – отвечал Сидоров, считавшийся мастером говорить по французски. Солдат, на которого указывали смеявшиеся, был Долохов. Князь Андрей узнал его и прислушался к его разговору. Долохов, вместе с своим ротным, пришел в цепь с левого фланга, на котором стоял их полк. – Ну, еще, еще! – подстрекал ротный командир, нагибаясь вперед и стараясь не проронить ни одного непонятного для него слова. – Пожалуйста, почаще. Что он? Долохов не отвечал ротному; он был вовлечен в горячий спор с французским гренадером. Они говорили, как и должно было быть, о кампании. Француз доказывал, смешивая австрийцев с русскими, что русские сдались и бежали от самого Ульма; Долохов доказывал, что русские не сдавались, а били французов. – Здесь велят прогнать вас и прогоним, – говорил Долохов. – Только старайтесь, чтобы вас не забрали со всеми вашими казаками, – сказал гренадер француз. Зрители и слушатели французы засмеялись. – Вас заставят плясать, как при Суворове вы плясали (on vous fera danser [вас заставят плясать]), – сказал Долохов. – Qu'est ce qu'il chante? [Что он там поет?] – сказал один француз. – De l'histoire ancienne, [Древняя история,] – сказал другой, догадавшись, что дело шло о прежних войнах. – L'Empereur va lui faire voir a votre Souvara, comme aux autres… [Император покажет вашему Сувара, как и другим…] – Бонапарте… – начал было Долохов, но француз перебил его. – Нет Бонапарте. Есть император! Sacre nom… [Чорт возьми…] – сердито крикнул он. – Чорт его дери вашего императора! И Долохов по русски, грубо, по солдатски обругался и, вскинув ружье, отошел прочь. – Пойдемте, Иван Лукич, – сказал он ротному. – Вот так по хранцузски, – заговорили солдаты в цепи. – Ну ка ты, Сидоров! Сидоров подмигнул и, обращаясь к французам, начал часто, часто лепетать непонятные слова: – Кари, мала, тафа, сафи, мутер, каска, – лопотал он, стараясь придавать выразительные интонации своему голосу. – Го, го, го! ха ха, ха, ха! Ух! Ух! – раздался между солдатами грохот такого здорового и веселого хохота, невольно через цепь сообщившегося и французам, что после этого нужно было, казалось, разрядить ружья, взорвать заряды и разойтись поскорее всем по домам. Но ружья остались заряжены, бойницы в домах и укреплениях так же грозно смотрели вперед и так же, как прежде, остались друг против друга обращенные, снятые с передков пушки. Объехав всю линию войск от правого до левого фланга, князь Андрей поднялся на ту батарею, с которой, по словам штаб офицера, всё поле было видно. Здесь он слез с лошади и остановился у крайнего из четырех снятых с передков орудий. Впереди орудий ходил часовой артиллерист, вытянувшийся было перед офицером, но по сделанному ему знаку возобновивший свое равномерное, скучливое хождение. Сзади орудий стояли передки, еще сзади коновязь и костры артиллеристов. Налево, недалеко от крайнего орудия, был новый плетеный шалашик, из которого слышались оживленные офицерские голоса. Действительно, с батареи открывался вид почти всего расположения русских войск и большей части неприятеля. Прямо против батареи, на горизонте противоположного бугра, виднелась деревня Шенграбен; левее и правее можно было различить в трех местах, среди дыма их костров, массы французских войск, которых, очевидно, большая часть находилась в самой деревне и за горою. Левее деревни, в дыму, казалось что то похожее на батарею, но простым глазом нельзя было рассмотреть хорошенько. Правый фланг наш располагался на довольно крутом возвышении, которое господствовало над позицией французов. По нем расположена была наша пехота, и на самом краю видны были драгуны. В центре, где и находилась та батарея Тушина, с которой рассматривал позицию князь Андрей, был самый отлогий и прямой спуск и подъем к ручью, отделявшему нас от Шенграбена. Налево войска наши примыкали к лесу, где дымились костры нашей, рубившей дрова, пехоты. Линия французов была шире нашей, и ясно было, что французы легко могли обойти нас с обеих сторон. Сзади нашей позиции был крутой и глубокий овраг, по которому трудно было отступать артиллерии и коннице. Князь Андрей, облокотясь на пушку и достав бумажник, начертил для себя план расположения войск. В двух местах он карандашом поставил заметки, намереваясь сообщить их Багратиону. Он предполагал, во первых, сосредоточить всю артиллерию в центре и, во вторых, кавалерию перевести назад, на ту сторону оврага. Князь Андрей, постоянно находясь при главнокомандующем, следя за движениями масс и общими распоряжениями и постоянно занимаясь историческими описаниями сражений, и в этом предстоящем деле невольно соображал будущий ход военных действий только в общих чертах. Ему представлялись лишь следующего рода крупные случайности: «Ежели неприятель поведет атаку на правый фланг, – говорил он сам себе, – Киевский гренадерский и Подольский егерский должны будут удерживать свою позицию до тех пор, пока резервы центра не подойдут к ним. В этом случае драгуны могут ударить во фланг и опрокинуть их. В случае же атаки на центр, мы выставляем на этом возвышении центральную батарею и под ее прикрытием стягиваем левый фланг и отступаем до оврага эшелонами», рассуждал он сам с собою… Всё время, что он был на батарее у орудия, он, как это часто бывает, не переставая, слышал звуки голосов офицеров, говоривших в балагане, но не понимал ни одного слова из того, что они говорили. Вдруг звук голосов из балагана поразил его таким задушевным тоном, что он невольно стал прислушиваться. – Нет, голубчик, – говорил приятный и как будто знакомый князю Андрею голос, – я говорю, что коли бы возможно было знать, что будет после смерти, тогда бы и смерти из нас никто не боялся. Так то, голубчик. Другой, более молодой голос перебил его: – Да бойся, не бойся, всё равно, – не минуешь. – А всё боишься! Эх вы, ученые люди, – сказал третий мужественный голос, перебивая обоих. – То то вы, артиллеристы, и учены очень оттого, что всё с собой свезти можно, и водочки и закусочки. И владелец мужественного голоса, видимо, пехотный офицер, засмеялся. – А всё боишься, – продолжал первый знакомый голос. – Боишься неизвестности, вот чего. Как там ни говори, что душа на небо пойдет… ведь это мы знаем, что неба нет, a сфера одна. Опять мужественный голос перебил артиллериста. – Ну, угостите же травником то вашим, Тушин, – сказал он. «А, это тот самый капитан, который без сапог стоял у маркитанта», подумал князь Андрей, с удовольствием признавая приятный философствовавший голос. – Травничку можно, – сказал Тушин, – а всё таки будущую жизнь постигнуть… Он не договорил. В это время в воздухе послышался свист; ближе, ближе, быстрее и слышнее, слышнее и быстрее, и ядро, как будто не договорив всего, что нужно было, с нечеловеческою силой взрывая брызги, шлепнулось в землю недалеко от балагана. Земля как будто ахнула от страшного удара. В то же мгновение из балагана выскочил прежде всех маленький Тушин с закушенною на бок трубочкой; доброе, умное лицо его было несколько бледно. За ним вышел владетель мужественного голоса, молодцоватый пехотный офицер, и побежал к своей роте, на бегу застегиваясь. Князь Андрей верхом остановился на батарее, глядя на дым орудия, из которого вылетело ядро. Глаза его разбегались по обширному пространству. Он видел только, что прежде неподвижные массы французов заколыхались, и что налево действительно была батарея. На ней еще не разошелся дымок. Французские два конные, вероятно, адъютанта, проскакали по горе. Под гору, вероятно, для усиления цепи, двигалась явственно видневшаяся небольшая колонна неприятеля. Еще дым первого выстрела не рассеялся, как показался другой дымок и выстрел. Сраженье началось. Князь Андрей повернул лошадь и поскакал назад в Грунт отыскивать князя Багратиона. Сзади себя он слышал, как канонада становилась чаще и громче. Видно, наши начинали отвечать. Внизу, в том месте, где проезжали парламентеры, послышались ружейные выстрелы. Лемарруа (Le Marierois) с грозным письмом Бонапарта только что прискакал к Мюрату, и пристыженный Мюрат, желая загладить свою ошибку, тотчас же двинул свои войска на центр и в обход обоих флангов, надеясь еще до вечера и до прибытия императора раздавить ничтожный, стоявший перед ним, отряд. «Началось! Вот оно!» думал князь Андрей, чувствуя, как кровь чаще начинала приливать к его сердцу. «Но где же? Как же выразится мой Тулон?» думал он. Проезжая между тех же рот, которые ели кашу и пили водку четверть часа тому назад, он везде видел одни и те же быстрые движения строившихся и разбиравших ружья солдат, и на всех лицах узнавал он то чувство оживления, которое было в его сердце. «Началось! Вот оно! Страшно и весело!» говорило лицо каждого солдата и офицера. Не доехав еще до строившегося укрепления, он увидел в вечернем свете пасмурного осеннего дня подвигавшихся ему навстречу верховых. Передовой, в бурке и картузе со смушками, ехал на белой лошади. Это был князь Багратион. Князь Андрей остановился, ожидая его. Князь Багратион приостановил свою лошадь и, узнав князя Андрея, кивнул ему головой. Он продолжал смотреть вперед в то время, как князь Андрей говорил ему то, что он видел. Выражение: «началось! вот оно!» было даже и на крепком карем лице князя Багратиона с полузакрытыми, мутными, как будто невыспавшимися глазами. Князь Андрей с беспокойным любопытством вглядывался в это неподвижное лицо, и ему хотелось знать, думает ли и чувствует, и что думает, что чувствует этот человек в эту минуту? «Есть ли вообще что нибудь там, за этим неподвижным лицом?» спрашивал себя князь Андрей, глядя на него. Князь Багратион наклонил голову, в знак согласия на слова князя Андрея, и сказал: «Хорошо», с таким выражением, как будто всё то, что происходило и что ему сообщали, было именно то, что он уже предвидел. Князь Андрей, запихавшись от быстроты езды, говорил быстро. Князь Багратион произносил слова с своим восточным акцентом особенно медленно, как бы внушая, что торопиться некуда. Он тронул, однако, рысью свою лошадь по направлению к батарее Тушина. Князь Андрей вместе с свитой поехал за ним. За князем Багратионом ехали: свитский офицер, личный адъютант князя, Жерков, ординарец, дежурный штаб офицер на энглизированной красивой лошади и статский чиновник, аудитор, который из любопытства попросился ехать в сражение. Аудитор, полный мужчина с полным лицом, с наивною улыбкой радости оглядывался вокруг, трясясь на своей лошади, представляя странный вид в своей камлотовой шинели на фурштатском седле среди гусар, казаков и адъютантов. – Вот хочет сраженье посмотреть, – сказал Жерков Болконскому, указывая на аудитора, – да под ложечкой уж заболело. – Ну, полно вам, – проговорил аудитор с сияющею, наивною и вместе хитрою улыбкой, как будто ему лестно было, что он составлял предмет шуток Жеркова, и как будто он нарочно старался казаться глупее, чем он был в самом деле. – Tres drole, mon monsieur prince, [Очень забавно, мой господин князь,] – сказал дежурный штаб офицер. (Он помнил, что по французски как то особенно говорится титул князь, и никак не мог наладить.) В это время они все уже подъезжали к батарее Тушина, и впереди их ударилось ядро. – Что ж это упало? – наивно улыбаясь, спросил аудитор. – Лепешки французские, – сказал Жерков. – Этим то бьют, значит? – спросил аудитор. – Страсть то какая! И он, казалось, распускался весь от удовольствия. Едва он договорил, как опять раздался неожиданно страшный свист, вдруг прекратившийся ударом во что то жидкое, и ш ш ш шлеп – казак, ехавший несколько правее и сзади аудитора, с лошадью рухнулся на землю. Жерков и дежурный штаб офицер пригнулись к седлам и прочь поворотили лошадей. Аудитор остановился против казака, со внимательным любопытством рассматривая его. Казак был мертв, лошадь еще билась. Князь Багратион, прищурившись, оглянулся и, увидав причину происшедшего замешательства, равнодушно отвернулся, как будто говоря: стоит ли глупостями заниматься! Он остановил лошадь, с приемом хорошего ездока, несколько перегнулся и выправил зацепившуюся за бурку шпагу. Шпага была старинная, не такая, какие носились теперь. Князь Андрей вспомнил рассказ о том, как Суворов в Италии подарил свою шпагу Багратиону, и ему в эту минуту особенно приятно было это воспоминание. Они подъехали к той самой батарее, у которой стоял Болконский, когда рассматривал поле сражения. – Чья рота? – спросил князь Багратион у фейерверкера, стоявшего у ящиков. Он спрашивал: чья рота? а в сущности он спрашивал: уж не робеете ли вы тут? И фейерверкер понял это. – Капитана Тушина, ваше превосходительство, – вытягиваясь, закричал веселым голосом рыжий, с покрытым веснушками лицом, фейерверкер. – Так, так, – проговорил Багратион, что то соображая, и мимо передков проехал к крайнему орудию. В то время как он подъезжал, из орудия этого, оглушая его и свиту, зазвенел выстрел, и в дыму, вдруг окружившем орудие, видны были артиллеристы, подхватившие пушку и, торопливо напрягаясь, накатывавшие ее на прежнее место. Широкоплечий, огромный солдат 1 й с банником, широко расставив ноги, отскочил к колесу. 2 й трясущейся рукой клал заряд в дуло. Небольшой сутуловатый человек, офицер Тушин, спотыкнувшись на хобот, выбежал вперед, не замечая генерала и выглядывая из под маленькой ручки. – Еще две линии прибавь, как раз так будет, – закричал он тоненьким голоском, которому он старался придать молодцоватость, не шедшую к его фигуре. – Второе! – пропищал он. – Круши, Медведев! Багратион окликнул офицера, и Тушин, робким и неловким движением, совсем не так, как салютуют военные, а так, как благословляют священники, приложив три пальца к козырьку, подошел к генералу. Хотя орудия Тушина были назначены для того, чтоб обстреливать лощину, он стрелял брандскугелями по видневшейся впереди деревне Шенграбен, перед которой выдвигались большие массы французов. Никто не приказывал Тушину, куда и чем стрелять, и он, посоветовавшись с своим фельдфебелем Захарченком, к которому имел большое уважение, решил, что хорошо было бы зажечь деревню. «Хорошо!» сказал Багратион на доклад офицера и стал оглядывать всё открывавшееся перед ним поле сражения, как бы что то соображая. С правой стороны ближе всего подошли французы. Пониже высоты, на которой стоял Киевский полк, в лощине речки слышалась хватающая за душу перекатная трескотня ружей, и гораздо правее, за драгунами, свитский офицер указывал князю на обходившую наш фланг колонну французов. Налево горизонт ограничивался близким лесом. Князь Багратион приказал двум баталионам из центра итти на подкрепление направо. Свитский офицер осмелился заметить князю, что по уходе этих баталионов орудия останутся без прикрытия. Князь Багратион обернулся к свитскому офицеру и тусклыми глазами посмотрел на него молча. Князю Андрею казалось, что замечание свитского офицера было справедливо и что действительно сказать было нечего. Но в это время прискакал адъютант от полкового командира, бывшего в лощине, с известием, что огромные массы французов шли низом, что полк расстроен и отступает к киевским гренадерам. Князь Багратион наклонил голову в знак согласия и одобрения. Шагом поехал он направо и послал адъютанта к драгунам с приказанием атаковать французов. Но посланный туда адъютант приехал через полчаса с известием, что драгунский полковой командир уже отступил за овраг, ибо против него был направлен сильный огонь, и он понапрасну терял людей и потому спешил стрелков в лес. – Хорошо! – сказал Багратион. В то время как он отъезжал от батареи, налево тоже послышались выстрелы в лесу, и так как было слишком далеко до левого фланга, чтобы успеть самому приехать во время, князь Багратион послал туда Жеркова сказать старшему генералу, тому самому, который представлял полк Кутузову в Браунау, чтобы он отступил сколь можно поспешнее за овраг, потому что правый фланг, вероятно, не в силах будет долго удерживать неприятеля. Про Тушина же и баталион, прикрывавший его, было забыто. Князь Андрей тщательно прислушивался к разговорам князя Багратиона с начальниками и к отдаваемым им приказаниям и к удивлению замечал, что приказаний никаких отдаваемо не было, а что князь Багратион только старался делать вид, что всё, что делалось по необходимости, случайности и воле частных начальников, что всё это делалось хоть не по его приказанию, но согласно с его намерениями. Благодаря такту, который выказывал князь Багратион, князь Андрей замечал, что, несмотря на эту случайность событий и независимость их от воли начальника, присутствие его сделало чрезвычайно много. Начальники, с расстроенными лицами подъезжавшие к князю Багратиону, становились спокойны, солдаты и офицеры весело приветствовали его и становились оживленнее в его присутствии и, видимо, щеголяли перед ним своею храбростию. Князь Багратион, выехав на самый высокий пункт нашего правого фланга, стал спускаться книзу, где слышалась перекатная стрельба и ничего не видно было от порохового дыма. Чем ближе они спускались к лощине, тем менее им становилось видно, но тем чувствительнее становилась близость самого настоящего поля сражения. Им стали встречаться раненые. Одного с окровавленной головой, без шапки, тащили двое солдат под руки. Он хрипел и плевал. Пуля попала, видно, в рот или в горло. Другой, встретившийся им, бодро шел один, без ружья, громко охая и махая от свежей боли рукою, из которой кровь лилась, как из стклянки, на его шинель. Лицо его казалось больше испуганным, чем страдающим. Он минуту тому назад был ранен. Переехав дорогу, они стали круто спускаться и на спуске увидали несколько человек, которые лежали; им встретилась толпа солдат, в числе которых были и не раненые. Солдаты шли в гору, тяжело дыша, и, несмотря на вид генерала, громко разговаривали и махали руками. Впереди, в дыму, уже были видны ряды серых шинелей, и офицер, увидав Багратиона, с криком побежал за солдатами, шедшими толпой, требуя, чтоб они воротились. Багратион подъехал к рядам, по которым то там, то здесь быстро щелкали выстрелы, заглушая говор и командные крики. Весь воздух пропитан был пороховым дымом. Лица солдат все были закопчены порохом и оживлены. Иные забивали шомполами, другие посыпали на полки, доставали заряды из сумок, третьи стреляли. Но в кого они стреляли, этого не было видно от порохового дыма, не уносимого ветром. Довольно часто слышались приятные звуки жужжанья и свистения. «Что это такое? – думал князь Андрей, подъезжая к этой толпе солдат. – Это не может быть атака, потому что они не двигаются; не может быть карре: они не так стоят». Худощавый, слабый на вид старичок, полковой командир, с приятною улыбкой, с веками, которые больше чем наполовину закрывали его старческие глаза, придавая ему кроткий вид, подъехал к князю Багратиону и принял его, как хозяин дорогого гостя. Он доложил князю Багратиону, что против его полка была конная атака французов, но что, хотя атака эта отбита, полк потерял больше половины людей. Полковой командир сказал, что атака была отбита, придумав это военное название тому, что происходило в его полку; но он действительно сам не знал, что происходило в эти полчаса во вверенных ему войсках, и не мог с достоверностью сказать, была ли отбита атака или полк его был разбит атакой. В начале действий он знал только то, что по всему его полку стали летать ядра и гранаты и бить людей, что потом кто то закричал: «конница», и наши стали стрелять. И стреляли до сих пор уже не в конницу, которая скрылась, а в пеших французов, которые показались в лощине и стреляли по нашим. Князь Багратион наклонил голову в знак того, что всё это было совершенно так, как он желал и предполагал. Обратившись к адъютанту, он приказал ему привести с горы два баталиона 6 го егерского, мимо которых они сейчас проехали. Князя Андрея поразила в эту минуту перемена, происшедшая в лице князя Багратиона. Лицо его выражало ту сосредоточенную и счастливую решимость, которая бывает у человека, готового в жаркий день броситься в воду и берущего последний разбег. Не было ни невыспавшихся тусклых глаз, ни притворно глубокомысленного вида: круглые, твердые, ястребиные глаза восторженно и несколько презрительно смотрели вперед, очевидно, ни на чем не останавливаясь, хотя в его движениях оставалась прежняя медленность и размеренность. Полковой командир обратился к князю Багратиону, упрашивая его отъехать назад, так как здесь было слишком опасно. «Помилуйте, ваше сиятельство, ради Бога!» говорил он, за подтверждением взглядывая на свитского офицера, который отвертывался от него. «Вот, изволите видеть!» Он давал заметить пули, которые беспрестанно визжали, пели и свистали около них. Он говорил таким тоном просьбы и упрека, с каким плотник говорит взявшемуся за топор барину: «наше дело привычное, а вы ручки намозолите». Он говорил так, как будто его самого не могли убить эти пули, и его полузакрытые глаза придавали его словам еще более убедительное выражение. Штаб офицер присоединился к увещаниям полкового командира; но князь Багратион не отвечал им и только приказал перестать стрелять и построиться так, чтобы дать место подходившим двум баталионам. В то время как он говорил, будто невидимою рукой потянулся справа налево, от поднявшегося ветра, полог дыма, скрывавший лощину, и противоположная гора с двигающимися по ней французами открылась перед ними. Все глаза были невольно устремлены на эту французскую колонну, подвигавшуюся к нам и извивавшуюся по уступам местности. Уже видны были мохнатые шапки солдат; уже можно было отличить офицеров от рядовых; видно было, как трепалось о древко их знамя. – Славно идут, – сказал кто то в свите Багратиона. Голова колонны спустилась уже в лощину. Столкновение должно было произойти на этой стороне спуска… Остатки нашего полка, бывшего в деле, поспешно строясь, отходили вправо; из за них, разгоняя отставших, подходили стройно два баталиона 6 го егерского. Они еще не поровнялись с Багратионом, а уже слышен был тяжелый, грузный шаг, отбиваемый в ногу всею массой людей. С левого фланга шел ближе всех к Багратиону ротный командир, круглолицый, статный мужчина с глупым, счастливым выражением лица, тот самый, который выбежал из балагана. Он, видимо, ни о чем не думал в эту минуту, кроме того, что он молодцом пройдет мимо начальства. С фрунтовым самодовольством он шел легко на мускулистых ногах, точно он плыл, без малейшего усилия вытягиваясь и отличаясь этою легкостью от тяжелого шага солдат, шедших по его шагу. Он нес у ноги вынутую тоненькую, узенькую шпагу (гнутую шпажку, не похожую на оружие) и, оглядываясь то на начальство, то назад, не теряя шагу, гибко поворачивался всем своим сильным станом. Казалось, все силы души его были направлены на то,чтобы наилучшим образом пройти мимо начальства, и, чувствуя, что он исполняет это дело хорошо, он был счастлив. «Левой… левой… левой…», казалось, внутренно приговаривал он через каждый шаг, и по этому такту с разно образно строгими лицами двигалась стена солдатских фигур, отягченных ранцами и ружьями, как будто каждый из этих сотен солдат мысленно через шаг приговаривал: «левой… левой… левой…». Толстый майор, пыхтя и разрознивая шаг, обходил куст по дороге; отставший солдат, запыхавшись, с испуганным лицом за свою неисправность, рысью догонял роту; ядро, нажимая воздух, пролетело над головой князя Багратиона и свиты и в такт: «левой – левой!» ударилось в колонну. «Сомкнись!» послышался щеголяющий голос ротного командира. Солдаты дугой обходили что то в том месте, куда упало ядро; старый кавалер, фланговый унтер офицер, отстав около убитых, догнал свой ряд, подпрыгнув, переменил ногу, попал в шаг и сердито оглянулся. «Левой… левой… левой…», казалось, слышалось из за угрожающего молчания и однообразного звука единовременно ударяющих о землю ног. – Молодцами, ребята! – сказал князь Багратион. «Ради… ого го го го го!…» раздалось по рядам. Угрюмый солдат, шедший слева, крича, оглянулся глазами на Багратиона с таким выражением, как будто говорил: «сами знаем»; другой, не оглядываясь и как будто боясь развлечься, разинув рот, кричал и проходил. Велено было остановиться и снять ранцы. Багратион объехал прошедшие мимо его ряды и слез с лошади. Он отдал казаку поводья, снял и отдал бурку, расправил ноги и поправил на голове картуз. Голова французской колонны, с офицерами впереди, показалась из под горы. «С Богом!» проговорил Багратион твердым, слышным голосом, на мгновение обернулся к фронту и, слегка размахивая руками, неловким шагом кавалериста, как бы трудясь, пошел вперед по неровному полю. Князь Андрей чувствовал, что какая то непреодолимая сила влечет его вперед, и испытывал большое счастие. [Тут произошла та атака, про которую Тьер говорит: «Les russes se conduisirent vaillamment, et chose rare a la guerre, on vit deux masses d'infanterie Mariecher resolument l'une contre l'autre sans qu'aucune des deux ceda avant d'etre abordee»; а Наполеон на острове Св. Елены сказал: «Quelques bataillons russes montrerent de l'intrepidite„. [Русские вели себя доблестно, и вещь – редкая на войне, две массы пехоты шли решительно одна против другой, и ни одна из двух не уступила до самого столкновения“. Слова Наполеона: [Несколько русских батальонов проявили бесстрашие.] Уже близко становились французы; уже князь Андрей, шедший рядом с Багратионом, ясно различал перевязи, красные эполеты, даже лица французов. (Он ясно видел одного старого французского офицера, который вывернутыми ногами в штиблетах с трудом шел в гору.) Князь Багратион не давал нового приказания и всё так же молча шел перед рядами. Вдруг между французами треснул один выстрел, другой, третий… и по всем расстроившимся неприятельским рядам разнесся дым и затрещала пальба. Несколько человек наших упало, в том числе и круглолицый офицер, шедший так весело и старательно. Но в то же мгновение как раздался первый выстрел, Багратион оглянулся и закричал: «Ура!» «Ура а а а!» протяжным криком разнеслось по нашей линии и, обгоняя князя Багратиона и друг друга, нестройною, но веселою и оживленною толпой побежали наши под гору за расстроенными французами. Атака 6 го егерского обеспечила отступление правого фланга. В центре действие забытой батареи Тушина, успевшего зажечь Шенграбен, останавливало движение французов. Французы тушили пожар, разносимый ветром, и давали время отступать. Отступление центра через овраг совершалось поспешно и шумно; однако войска, отступая, не путались командами. Но левый фланг, который единовременно был атакован и обходим превосходными силами французов под начальством Ланна и который состоял из Азовского и Подольского пехотных и Павлоградского гусарского полков, был расстроен. Багратион послал Жеркова к генералу левого фланга с приказанием немедленно отступать. Жерков бойко, не отнимая руки от фуражки, тронул лошадь и поскакал. Но едва только он отъехал от Багратиона, как силы изменили ему. На него нашел непреодолимый страх, и он не мог ехать туда, где было опасно. Подъехав к войскам левого фланга, он поехал не вперед, где была стрельба, а стал отыскивать генерала и начальников там, где их не могло быть, и потому не передал приказания. Командование левым флангом принадлежало по старшинству полковому командиру того самого полка, который представлялся под Браунау Кутузову и в котором служил солдатом Долохов. Командование же крайнего левого фланга было предназначено командиру Павлоградского полка, где служил Ростов, вследствие чего произошло недоразумение. Оба начальника были сильно раздражены друг против друга, и в то самое время как на правом фланге давно уже шло дело и французы уже начали наступление, оба начальника были заняты переговорами, которые имели целью оскорбить друг друга. Полки же, как кавалерийский, так и пехотный, были весьма мало приготовлены к предстоящему делу. Люди полков, от солдата до генерала, не ждали сражения и спокойно занимались мирными делами: кормлением лошадей в коннице, собиранием дров – в пехоте. – Есть он, однако, старше моего в чином, – говорил немец, гусарский полковник, краснея и обращаясь к подъехавшему адъютанту, – то оставляяй его делать, как он хочет. Я своих гусар не могу жертвовать. Трубач! Играй отступление! Но дело становилось к спеху. Канонада и стрельба, сливаясь, гремели справа и в центре, и французские капоты стрелков Ланна проходили уже плотину мельницы и выстраивались на этой стороне в двух ружейных выстрелах. Пехотный полковник вздрагивающею походкой подошел к лошади и, взлезши на нее и сделавшись очень прямым и высоким, поехал к павлоградскому командиру. Полковые командиры съехались с учтивыми поклонами и со скрываемою злобой в сердце. – Опять таки, полковник, – говорил генерал, – не могу я, однако, оставить половину людей в лесу. Я вас прошу , я вас прошу , – повторил он, – занять позицию и приготовиться к атаке. – А вас прошу не мешивайтся не свое дело, – отвечал, горячась, полковник. – Коли бы вы был кавалерист… – Я не кавалерист, полковник, но я русский генерал, и ежели вам это неизвестно… – Очень известно, ваше превосходительство, – вдруг вскрикнул, трогая лошадь, полковник, и делаясь красно багровым. – Не угодно ли пожаловать в цепи, и вы будете посмотрейть, что этот позиция никуда негодный. Я не хочу истребить своя полка для ваше удовольствие. – Вы забываетесь, полковник. Я не удовольствие свое соблюдаю и говорить этого не позволю. Генерал, принимая приглашение полковника на турнир храбрости, выпрямив грудь и нахмурившись, поехал с ним вместе по направлению к цепи, как будто всё их разногласие должно было решиться там, в цепи, под пулями. Они приехали в цепь, несколько пуль пролетело над ними, и они молча остановились. Смотреть в цепи нечего было, так как и с того места, на котором они прежде стояли, ясно было, что по кустам и оврагам кавалерии действовать невозможно, и что французы обходят левое крыло. Генерал и полковник строго и значительно смотрели, как два петуха, готовящиеся к бою, друг на друга, напрасно выжидая признаков трусости. Оба выдержали экзамен. Так как говорить было нечего, и ни тому, ни другому не хотелось подать повод другому сказать, что он первый выехал из под пуль, они долго простояли бы там, взаимно испытывая храбрость, ежели бы в это время в лесу, почти сзади их, не послышались трескотня ружей и глухой сливающийся крик. Французы напали на солдат, находившихся в лесу с дровами. Гусарам уже нельзя было отступать вместе с пехотой. Они были отрезаны от пути отступления налево французскою цепью. Теперь, как ни неудобна была местность, необходимо было атаковать, чтобы проложить себе дорогу. Эскадрон, где служил Ростов, только что успевший сесть на лошадей, был остановлен лицом к неприятелю. Опять, как и на Энском мосту, между эскадроном и неприятелем никого не было, и между ними, разделяя их, лежала та же страшная черта неизвестности и страха, как бы черта, отделяющая живых от мертвых. Все люди чувствовали эту черту, и вопрос о том, перейдут ли или нет и как перейдут они черту, волновал их. Ко фронту подъехал полковник, сердито ответил что то на вопросы офицеров и, как человек, отчаянно настаивающий на своем, отдал какое то приказание. Никто ничего определенного не говорил, но по эскадрону пронеслась молва об атаке. Раздалась команда построения, потом визгнули сабли, вынутые из ножен. Но всё еще никто не двигался. Войска левого фланга, и пехота и гусары, чувствовали, что начальство само не знает, что делать, и нерешимость начальников сообщалась войскам. «Поскорее, поскорее бы», думал Ростов, чувствуя, что наконец то наступило время изведать наслаждение атаки, про которое он так много слышал от товарищей гусаров. – С Богом, г'ебята, – прозвучал голос Денисова, – г'ысыо, маг'ш! В переднем ряду заколыхались крупы лошадей. Грачик потянул поводья и сам тронулся. Справа Ростов видел первые ряды своих гусар, а еще дальше впереди виднелась ему темная полоса, которую он не мог рассмотреть, но считал неприятелем. Выстрелы были слышны, но в отдалении. – Прибавь рыси! – послышалась команда, и Ростов чувствовал, как поддает задом, перебивая в галоп, его Грачик. Он вперед угадывал его движения, и ему становилось все веселее и веселее. Он заметил одинокое дерево впереди. Это дерево сначала было впереди, на середине той черты, которая казалась столь страшною. А вот и перешли эту черту, и не только ничего страшного не было, но всё веселее и оживленнее становилось. «Ох, как я рубану его», думал Ростов, сжимая в руке ефес сабли. – О о о а а а!! – загудели голоса. «Ну, попадись теперь кто бы ни был», думал Ростов, вдавливая шпоры Грачику, и, перегоняя других, выпустил его во весь карьер. Впереди уже виден был неприятель. Вдруг, как широким веником, стегнуло что то по эскадрону. Ростов поднял саблю, готовясь рубить, но в это время впереди скакавший солдат Никитенко отделился от него, и Ростов почувствовал, как во сне, что продолжает нестись с неестественною быстротой вперед и вместе с тем остается на месте. Сзади знакомый гусар Бандарчук наскакал на него и сердито посмотрел. Лошадь Бандарчука шарахнулась, и он обскакал мимо. «Что же это? я не подвигаюсь? – Я упал, я убит…» в одно мгновение спросил и ответил Ростов. Он был уже один посреди поля. Вместо двигавшихся лошадей и гусарских спин он видел вокруг себя неподвижную землю и жнивье. Теплая кровь была под ним. «Нет, я ранен, и лошадь убита». Грачик поднялся было на передние ноги, но упал, придавив седоку ногу. Из головы лошади текла кровь. Лошадь билась и не могла встать. Ростов хотел подняться и упал тоже: ташка зацепилась за седло. Где были наши, где были французы – он не знал. Никого не было кругом. Высвободив ногу, он поднялся. «Где, с какой стороны была теперь та черта, которая так резко отделяла два войска?» – он спрашивал себя и не мог ответить. «Уже не дурное ли что нибудь случилось со мной? Бывают ли такие случаи, и что надо делать в таких случаях?» – спросил он сам себя вставая; и в это время почувствовал, что что то лишнее висит на его левой онемевшей руке. Кисть ее была, как чужая. Он оглядывал руку, тщетно отыскивая на ней кровь. «Ну, вот и люди, – подумал он радостно, увидав несколько человек, бежавших к нему. – Они мне помогут!» Впереди этих людей бежал один в странном кивере и в синей шинели, черный, загорелый, с горбатым носом. Еще два и еще много бежало сзади. Один из них проговорил что то странное, нерусское. Между задними такими же людьми, в таких же киверах, стоял один русский гусар. Его держали за руки; позади его держали его лошадь. «Верно, наш пленный… Да. Неужели и меня возьмут? Что это за люди?» всё думал Ростов, не веря своим глазам. «Неужели французы?» Он смотрел на приближавшихся французов, и, несмотря на то, что за секунду скакал только затем, чтобы настигнуть этих французов и изрубить их, близость их казалась ему теперь так ужасна, что он не верил своим глазам. «Кто они? Зачем они бегут? Неужели ко мне? Неужели ко мне они бегут? И зачем? Убить меня? Меня, кого так любят все?» – Ему вспомнилась любовь к нему его матери, семьи, друзей, и намерение неприятелей убить его показалось невозможно. «А может, – и убить!» Он более десяти секунд стоял, не двигаясь с места и не понимая своего положения. Передний француз с горбатым носом подбежал так близко, что уже видно было выражение его лица. И разгоряченная чуждая физиономия этого человека, который со штыком на перевес, сдерживая дыханье, легко подбегал к нему, испугала Ростова. Он схватил пистолет и, вместо того чтобы стрелять из него, бросил им в француза и побежал к кустам что было силы. Не с тем чувством сомнения и борьбы, с каким он ходил на Энский мост, бежал он, а с чувством зайца, убегающего от собак. Одно нераздельное чувство страха за свою молодую, счастливую жизнь владело всем его существом. Быстро перепрыгивая через межи, с тою стремительностью, с которою он бегал, играя в горелки, он летел по полю, изредка оборачивая свое бледное, доброе, молодое лицо, и холод ужаса пробегал по его спине. «Нет, лучше не смотреть», подумал он, но, подбежав к кустам, оглянулся еще раз. Французы отстали, и даже в ту минуту как он оглянулся, передний только что переменил рысь на шаг и, обернувшись, что то сильно кричал заднему товарищу. Ростов остановился. «Что нибудь не так, – подумал он, – не может быть, чтоб они хотели убить меня». А между тем левая рука его была так тяжела, как будто двухпудовая гиря была привешана к ней. Он не мог бежать дальше. Француз остановился тоже и прицелился. Ростов зажмурился и нагнулся. Одна, другая пуля пролетела, жужжа, мимо него. Он собрал последние силы, взял левую руку в правую и побежал до кустов. В кустах были русские стрелки. Пехотные полки, застигнутые врасплох в лесу, выбегали из леса, и роты, смешиваясь с другими ротами, уходили беспорядочными толпами. Один солдат в испуге проговорил страшное на войне и бессмысленное слово: «отрезали!», и слово вместе с чувством страха сообщилось всей массе. – Обошли! Отрезали! Пропали! – кричали голоса бегущих. Полковой командир, в ту самую минуту как он услыхал стрельбу и крик сзади, понял, что случилось что нибудь ужасное с его полком, и мысль, что он, примерный, много лет служивший, ни в чем не виноватый офицер, мог быть виновен перед начальством в оплошности или нераспорядительности, так поразила его, что в ту же минуту, забыв и непокорного кавалериста полковника и свою генеральскую важность, а главное – совершенно забыв про опасность и чувство самосохранения, он, ухватившись за луку седла и шпоря лошадь, поскакал к полку под градом обсыпавших, но счастливо миновавших его пуль. Он желал одного: узнать, в чем дело, и помочь и исправить во что бы то ни стало ошибку, ежели она была с его стороны, и не быть виновным ему, двадцать два года служившему, ни в чем не замеченному, примерному офицеру. Счастливо проскакав между французами, он подскакал к полю за лесом, через который бежали наши и, не слушаясь команды, спускались под гору. Наступила та минута нравственного колебания, которая решает участь сражений: послушают эти расстроенные толпы солдат голоса своего командира или, оглянувшись на него, побегут дальше. Несмотря на отчаянный крик прежде столь грозного для солдата голоса полкового командира, несмотря на разъяренное, багровое, на себя не похожее лицо полкового командира и маханье шпагой, солдаты всё бежали, разговаривали, стреляли в воздух и не слушали команды. Нравственное колебание, решающее участь сражений, очевидно, разрешалось в пользу страха. Генерал закашлялся от крика и порохового дыма и остановился в отчаянии. Всё казалось потеряно, но в эту минуту французы, наступавшие на наших, вдруг, без видимой причины, побежали назад, скрылись из опушки леса, и в лесу показались русские стрелки. Это была рота Тимохина, которая одна в лесу удержалась в порядке и, засев в канаву у леса, неожиданно атаковала французов. Тимохин с таким отчаянным криком бросился на французов и с такою безумною и пьяною решительностью, с одною шпажкой, набежал на неприятеля, что французы, не успев опомниться, побросали оружие и побежали. Долохов, бежавший рядом с Тимохиным, в упор убил одного француза и первый взял за воротник сдавшегося офицера. Бегущие возвратились, баталионы собрались, и французы, разделившие было на две части войска левого фланга, на мгновение были оттеснены. Резервные части успели соединиться, и беглецы остановились. Полковой командир стоял с майором Экономовым у моста, пропуская мимо себя отступающие роты, когда к нему подошел солдат, взял его за стремя и почти прислонился к нему. На солдате была синеватая, фабричного сукна шинель, ранца и кивера не было, голова была повязана, и через плечо была надета французская зарядная сумка. Он в руках держал офицерскую шпагу. Солдат был бледен, голубые глаза его нагло смотрели в лицо полковому командиру, а рот улыбался.Несмотря на то,что полковой командир был занят отданием приказания майору Экономову, он не мог не обратить внимания на этого солдата. – Ваше превосходительство, вот два трофея, – сказал Долохов, указывая на французскую шпагу и сумку. – Мною взят в плен офицер. Я остановил роту. – Долохов тяжело дышал от усталости; он говорил с остановками. – Вся рота может свидетельствовать. Прошу запомнить, ваше превосходительство! – Хорошо, хорошо, – сказал полковой командир и обратился к майору Экономову. Но Долохов не отошел; он развязал платок, дернул его и показал запекшуюся в волосах кровь. – Рана штыком, я остался во фронте. Попомните, ваше превосходительство. Про батарею Тушина было забыто, и только в самом конце дела, продолжая слышать канонаду в центре, князь Багратион послал туда дежурного штаб офицера и потом князя Андрея, чтобы велеть батарее отступать как можно скорее. Прикрытие, стоявшее подле пушек Тушина, ушло, по чьему то приказанию, в середине дела; но батарея продолжала стрелять и не была взята французами только потому, что неприятель не мог предполагать дерзости стрельбы четырех никем не защищенных пушек. Напротив, по энергичному действию этой батареи он предполагал, что здесь, в центре, сосредоточены главные силы русских, и два раза пытался атаковать этот пункт и оба раза был прогоняем картечными выстрелами одиноко стоявших на этом возвышении четырех пушек. Скоро после отъезда князя Багратиона Тушину удалось зажечь Шенграбен. – Вишь, засумятились! Горит! Вишь, дым то! Ловко! Важно! Дым то, дым то! – заговорила прислуга, оживляясь. Все орудия без приказания били в направлении пожара. Как будто подгоняя, подкрикивали солдаты к каждому выстрелу: «Ловко! Вот так так! Ишь, ты… Важно!» Пожар, разносимый ветром, быстро распространялся. Французские колонны, выступившие за деревню, ушли назад, но, как бы в наказание за эту неудачу, неприятель выставил правее деревни десять орудий и стал бить из них по Тушину. Из за детской радости, возбужденной пожаром, и азарта удачной стрельбы по французам, наши артиллеристы заметили эту батарею только тогда, когда два ядра и вслед за ними еще четыре ударили между орудиями и одно повалило двух лошадей, а другое оторвало ногу ящичному вожатому. Оживление, раз установившееся, однако, не ослабело, а только переменило настроение. Лошади были заменены другими из запасного лафета, раненые убраны, и четыре орудия повернуты против десятипушечной батареи. Офицер, товарищ Тушина, был убит в начале дела, и в продолжение часа из сорока человек прислуги выбыли семнадцать, но артиллеристы всё так же были веселы и оживлены. Два раза они замечали, что внизу, близко от них, показывались французы, и тогда они били по них картечью. Маленький человек, с слабыми, неловкими движениями, требовал себе беспрестанно у денщика еще трубочку за это , как он говорил, и, рассыпая из нее огонь, выбегал вперед и из под маленькой ручки смотрел на французов. – Круши, ребята! – приговаривал он и сам подхватывал орудия за колеса и вывинчивал винты. В дыму, оглушаемый беспрерывными выстрелами, заставлявшими его каждый раз вздрагивать, Тушин, не выпуская своей носогрелки, бегал от одного орудия к другому, то прицеливаясь, то считая заряды, то распоряжаясь переменой и перепряжкой убитых и раненых лошадей, и покрикивал своим слабым тоненьким, нерешительным голоском. Лицо его всё более и более оживлялось. Только когда убивали или ранили людей, он морщился и, отворачиваясь от убитого, сердито кричал на людей, как всегда, мешкавших поднять раненого или тело. Солдаты, большею частью красивые молодцы (как и всегда в батарейной роте, на две головы выше своего офицера и вдвое шире его), все, как дети в затруднительном положении, смотрели на своего командира, и то выражение, которое было на его лице, неизменно отражалось на их лицах. Вследствие этого страшного гула, шума, потребности внимания и деятельности Тушин не испытывал ни малейшего неприятного чувства страха, и мысль, что его могут убить или больно ранить, не приходила ему в голову. Напротив, ему становилось всё веселее и веселее. Ему казалось, что уже очень давно, едва ли не вчера, была та минута, когда он увидел неприятеля и сделал первый выстрел, и что клочок поля, на котором он стоял, был ему давно знакомым, родственным местом. Несмотря на то, что он всё помнил, всё соображал, всё делал, что мог делать самый лучший офицер в его положении, он находился в состоянии, похожем на лихорадочный бред или на состояние пьяного человека. Из за оглушающих со всех сторон звуков своих орудий, из за свиста и ударов снарядов неприятелей, из за вида вспотевшей, раскрасневшейся, торопящейся около орудий прислуги, из за вида крови людей и лошадей, из за вида дымков неприятеля на той стороне (после которых всякий раз прилетало ядро и било в землю, в человека, в орудие или в лошадь), из за вида этих предметов у него в голове установился свой фантастический мир, который составлял его наслаждение в эту минуту. Неприятельские пушки в его воображении были не пушки, а трубки, из которых редкими клубами выпускал дым невидимый курильщик. – Вишь, пыхнул опять, – проговорил Тушин шопотом про себя, в то время как с горы выскакивал клуб дыма и влево полосой относился ветром, – теперь мячик жди – отсылать назад. – Что прикажете, ваше благородие? – спросил фейерверкер, близко стоявший около него и слышавший, что он бормотал что то. – Ничего, гранату… – отвечал он. «Ну ка, наша Матвевна», говорил он про себя. Матвевной представлялась в его воображении большая крайняя, старинного литья пушка. Муравьями представлялись ему французы около своих орудий. Красавец и пьяница первый номер второго орудия в его мире был дядя ; Тушин чаще других смотрел на него и радовался на каждое его движение. Звук то замиравшей, то опять усиливавшейся ружейной перестрелки под горою представлялся ему чьим то дыханием. Он прислушивался к затиханью и разгоранью этих звуков. – Ишь, задышала опять, задышала, – говорил он про себя. Сам он представлялся себе огромного роста, мощным мужчиной, который обеими руками швыряет французам ядра. – Ну, Матвевна, матушка, не выдавай! – говорил он, отходя от орудия, как над его головой раздался чуждый, незнакомый голос: – Капитан Тушин! Капитан! Тушин испуганно оглянулся. Это был тот штаб офицер, который выгнал его из Грунта. Он запыхавшимся голосом кричал ему: – Что вы, с ума сошли. Вам два раза приказано отступать, а вы… «Ну, за что они меня?…» думал про себя Тушин, со страхом глядя на начальника. – Я… ничего… – проговорил он, приставляя два пальца к козырьку. – Я… Но полковник не договорил всего, что хотел. Близко пролетевшее ядро заставило его, нырнув, согнуться на лошади. Он замолк и только что хотел сказать еще что то, как еще ядро остановило его. Он поворотил лошадь и поскакал прочь. – Отступать! Все отступать! – прокричал он издалека. Солдаты засмеялись. Через минуту приехал адъютант с тем же приказанием. Это был князь Андрей. Первое, что он увидел, выезжая на то пространство, которое занимали пушки Тушина, была отпряженная лошадь с перебитою ногой, которая ржала около запряженных лошадей. Из ноги ее, как из ключа, лилась кровь. Между передками лежало несколько убитых. Одно ядро за другим пролетало над ним, в то время как он подъезжал, и он почувствовал, как нервическая дрожь пробежала по его спине. Но одна мысль о том, что он боится, снова подняла его. «Я не могу бояться», подумал он и медленно слез с лошади между орудиями. Он передал приказание и не уехал с батареи. Он решил, что при себе снимет орудия с позиции и отведет их. Вместе с Тушиным, шагая через тела и под страшным огнем французов, он занялся уборкой орудий. – А то приезжало сейчас начальство, так скорее драло, – сказал фейерверкер князю Андрею, – не так, как ваше благородие. Князь Андрей ничего не говорил с Тушиным. Они оба были и так заняты, что, казалось, и не видали друг друга. Когда, надев уцелевшие из четырех два орудия на передки, они двинулись под гору (одна разбитая пушка и единорог были оставлены), князь Андрей подъехал к Тушину. – Ну, до свидания, – сказал князь Андрей, протягивая руку Тушину. – До свидания, голубчик, – сказал Тушин, – милая душа! прощайте, голубчик, – сказал Тушин со слезами, которые неизвестно почему вдруг выступили ему на глаза. Ветер стих, черные тучи низко нависли над местом сражения, сливаясь на горизонте с пороховым дымом. Становилось темно, и тем яснее обозначалось в двух местах зарево пожаров. Канонада стала слабее, но трескотня ружей сзади и справа слышалась еще чаще и ближе. Как только Тушин с своими орудиями, объезжая и наезжая на раненых, вышел из под огня и спустился в овраг, его встретило начальство и адъютанты, в числе которых были и штаб офицер и Жерков, два раза посланный и ни разу не доехавший до батареи Тушина. Все они, перебивая один другого, отдавали и передавали приказания, как и куда итти, и делали ему упреки и замечания. Тушин ничем не распоряжался и молча, боясь говорить, потому что при каждом слове он готов был, сам не зная отчего, заплакать, ехал сзади на своей артиллерийской кляче. Хотя раненых велено было бросать, много из них тащилось за войсками и просилось на орудия. Тот самый молодцоватый пехотный офицер, который перед сражением выскочил из шалаша Тушина, был, с пулей в животе, положен на лафет Матвевны. Под горой бледный гусарский юнкер, одною рукой поддерживая другую, подошел к Тушину и попросился сесть. – Капитан, ради Бога, я контужен в руку, – сказал он робко. – Ради Бога, я не могу итти. Ради Бога! Видно было, что юнкер этот уже не раз просился где нибудь сесть и везде получал отказы. Он просил нерешительным и жалким голосом. – Прикажите посадить, ради Бога. – Посадите, посадите, – сказал Тушин. – Подложи шинель, ты, дядя, – обратился он к своему любимому солдату. – А где офицер раненый? – Сложили, кончился, – ответил кто то. – Посадите. Садитесь, милый, садитесь. Подстели шинель, Антонов. Юнкер был Ростов. Он держал одною рукой другую, был бледен, и нижняя челюсть тряслась от лихорадочной дрожи. Его посадили на Матвевну, на то самое орудие, с которого сложили мертвого офицера. На подложенной шинели была кровь, в которой запачкались рейтузы и руки Ростова. – Что, вы ранены, голубчик? – сказал Тушин, подходя к орудию, на котором сидел Ростов. – Нет, контужен. – Отчего же кровь то на станине? – спросил Тушин. – Это офицер, ваше благородие, окровянил, – отвечал солдат артиллерист, обтирая кровь рукавом шинели и как будто извиняясь за нечистоту, в которой находилось орудие. Насилу, с помощью пехоты, вывезли орудия в гору, и достигши деревни Гунтерсдорф, остановились. Стало уже так темно, что в десяти шагах нельзя было различить мундиров солдат, и перестрелка стала стихать. Вдруг близко с правой стороны послышались опять крики и пальба. От выстрелов уже блестело в темноте. Это была последняя атака французов, на которую отвечали солдаты, засевшие в дома деревни. Опять всё бросилось из деревни, но орудия Тушина не могли двинуться, и артиллеристы, Тушин и юнкер, молча переглядывались, ожидая своей участи. Перестрелка стала стихать, и из боковой улицы высыпали оживленные говором солдаты. – Цел, Петров? – спрашивал один. – Задали, брат, жару. Теперь не сунутся, – говорил другой. – Ничего не видать. Как они в своих то зажарили! Не видать; темь, братцы. Нет ли напиться? Французы последний раз были отбиты. И опять, в совершенном мраке, орудия Тушина, как рамой окруженные гудевшею пехотой, двинулись куда то вперед. В темноте как будто текла невидимая, мрачная река, всё в одном направлении, гудя шопотом, говором и звуками копыт и колес. В общем гуле из за всех других звуков яснее всех были стоны и голоса раненых во мраке ночи. Их стоны, казалось, наполняли собой весь этот мрак, окружавший войска. Их стоны и мрак этой ночи – это было одно и то же. Через несколько времени в движущейся толпе произошло волнение. Кто то проехал со свитой на белой лошади и что то сказал, проезжая. Что сказал? Куда теперь? Стоять, что ль? Благодарил, что ли? – послышались жадные расспросы со всех сторон, и вся движущаяся масса стала напирать сама на себя (видно, передние остановились), и пронесся слух, что велено остановиться. Все остановились, как шли, на середине грязной дороги. Засветились огни, и слышнее стал говор. Капитан Тушин, распорядившись по роте, послал одного из солдат отыскивать перевязочный пункт или лекаря для юнкера и сел у огня, разложенного на дороге солдатами. Ростов перетащился тоже к огню. Лихорадочная дрожь от боли, холода и сырости трясла всё его тело. Сон непреодолимо клонил его, но он не мог заснуть от мучительной боли в нывшей и не находившей положения руке. Он то закрывал глаза, то взглядывал на огонь, казавшийся ему горячо красным, то на сутуловатую слабую фигуру Тушина, по турецки сидевшего подле него. Большие добрые и умные глаза Тушина с сочувствием и состраданием устремлялись на него. Он видел, что Тушин всею душой хотел и ничем не мог помочь ему. Со всех сторон слышны были шаги и говор проходивших, проезжавших и кругом размещавшейся пехоты. Звуки голосов, шагов и переставляемых в грязи лошадиных копыт, ближний и дальний треск дров сливались в один колеблющийся гул. Теперь уже не текла, как прежде, во мраке невидимая река, а будто после бури укладывалось и трепетало мрачное море. Ростов бессмысленно смотрел и слушал, что происходило перед ним и вокруг него. Пехотный солдат подошел к костру, присел на корточки, всунул руки в огонь и отвернул лицо. – Ничего, ваше благородие? – сказал он, вопросительно обращаясь к Тушину. – Вот отбился от роты, ваше благородие; сам не знаю, где. Беда! Вместе с солдатом подошел к костру пехотный офицер с подвязанной щекой и, обращаясь к Тушину, просил приказать подвинуть крошечку орудия, чтобы провезти повозку. За ротным командиром набежали на костер два солдата. Они отчаянно ругались и дрались, выдергивая друг у друга какой то сапог. – Как же, ты поднял! Ишь, ловок, – кричал один хриплым голосом. Потом подошел худой, бледный солдат с шеей, обвязанной окровавленною подверткой, и сердитым голосом требовал воды у артиллеристов. – Что ж, умирать, что ли, как собаке? – говорил он. Тушин велел дать ему воды. Потом подбежал веселый солдат, прося огоньку в пехоту. – Огоньку горяченького в пехоту! Счастливо оставаться, землячки, благодарим за огонек, мы назад с процентой отдадим, – говорил он, унося куда то в темноту краснеющуюся головешку. За этим солдатом четыре солдата, неся что то тяжелое на шинели, прошли мимо костра. Один из них споткнулся. – Ишь, черти, на дороге дрова положили, – проворчал он. – Кончился, что ж его носить? – сказал один из них. – Ну, вас! И они скрылись во мраке с своею ношей. – Что? болит? – спросил Тушин шопотом у Ростова. – Болит. – Ваше благородие, к генералу. Здесь в избе стоят, – сказал фейерверкер, подходя к Тушину. – Сейчас, голубчик. Тушин встал и, застегивая шинель и оправляясь, отошел от костра… Недалеко от костра артиллеристов, в приготовленной для него избе, сидел князь Багратион за обедом, разговаривая с некоторыми начальниками частей, собравшимися у него. Тут был старичок с полузакрытыми глазами, жадно обгладывавший баранью кость, и двадцатидвухлетний безупречный генерал, раскрасневшийся от рюмки водки и обеда, и штаб офицер с именным перстнем, и Жерков, беспокойно оглядывавший всех, и князь Андрей, бледный, с поджатыми губами и лихорадочно блестящими глазами. В избе стояло прислоненное в углу взятое французское знамя, и аудитор с наивным лицом щупал ткань знамени и, недоумевая, покачивал головой, может быть оттого, что его и в самом деле интересовал вид знамени, а может быть, и оттого, что ему тяжело было голодному смотреть на обед, за которым ему не достало прибора. В соседней избе находился взятый в плен драгунами французский полковник. Около него толпились, рассматривая его, наши офицеры. Князь Багратион благодарил отдельных начальников и расспрашивал о подробностях дела и о потерях. Полковой командир, представлявшийся под Браунау, докладывал князю, что, как только началось дело, он отступил из леса, собрал дроворубов и, пропустив их мимо себя, с двумя баталионами ударил в штыки и опрокинул французов. – Как я увидал, ваше сиятельство, что первый батальон расстроен, я стал на дороге и думаю: «пропущу этих и встречу батальным огнем»; так и сделал. Полковому командиру так хотелось сделать это, так он жалел, что не успел этого сделать, что ему казалось, что всё это точно было. Даже, может быть, и в самом деле было? Разве можно было разобрать в этой путанице, что было и чего не было? – Причем должен заметить, ваше сиятельство, – продолжал он, вспоминая о разговоре Долохова с Кутузовым и о последнем свидании своем с разжалованным, – что рядовой, разжалованный Долохов, на моих глазах взял в плен французского офицера и особенно отличился. – Здесь то я видел, ваше сиятельство, атаку павлоградцев, – беспокойно оглядываясь, вмешался Жерков, который вовсе не видал в этот день гусар, а только слышал о них от пехотного офицера. – Смяли два каре, ваше сиятельство. На слова Жеркова некоторые улыбнулись, как и всегда ожидая от него шутки; но, заметив, что то, что он говорил, клонилось тоже к славе нашего оружия и нынешнего дня, приняли серьезное выражение, хотя многие очень хорошо знали, что то, что говорил Жерков, была ложь, ни на чем не основанная. Князь Багратион обратился к старичку полковнику. – Благодарю всех, господа, все части действовали геройски: пехота, кавалерия и артиллерия. Каким образом в центре оставлены два орудия? – спросил он, ища кого то глазами. (Князь Багратион не спрашивал про орудия левого фланга; он знал уже, что там в самом начале дела были брошены все пушки.) – Я вас, кажется, просил, – обратился он к дежурному штаб офицеру. – Одно было подбито, – отвечал дежурный штаб офицер, – а другое, я не могу понять; я сам там всё время был и распоряжался и только что отъехал… Жарко было, правда, – прибавил он скромно. Кто то сказал, что капитан Тушин стоит здесь у самой деревни, и что за ним уже послано. – Да вот вы были, – сказал князь Багратион, обращаясь к князю Андрею. – Как же, мы вместе немного не съехались, – сказал дежурный штаб офицер, приятно улыбаясь Болконскому. – Я не имел удовольствия вас видеть, – холодно и отрывисто сказал князь Андрей. Все молчали. На пороге показался Тушин, робко пробиравшийся из за спин генералов. Обходя генералов в тесной избе, сконфуженный, как и всегда, при виде начальства, Тушин не рассмотрел древка знамени и спотыкнулся на него. Несколько голосов засмеялось. – Каким образом орудие оставлено? – спросил Багратион, нахмурившись не столько на капитана, сколько на смеявшихся, в числе которых громче всех слышался голос Жеркова. Тушину теперь только, при виде грозного начальства, во всем ужасе представилась его вина и позор в том, что он, оставшись жив, потерял два орудия. Он так был взволнован, что до сей минуты не успел подумать об этом. Смех офицеров еще больше сбил его с толку. Он стоял перед Багратионом с дрожащею нижнею челюстью и едва проговорил: – Не знаю… ваше сиятельство… людей не было, ваше сиятельство. – Вы бы могли из прикрытия взять! Что прикрытия не было, этого не сказал Тушин, хотя это была сущая правда. Он боялся подвести этим другого начальника и молча, остановившимися глазами, смотрел прямо в лицо Багратиону, как смотрит сбившийся ученик в глаза экзаменатору. Молчание было довольно продолжительно. Князь Багратион, видимо, не желая быть строгим, не находился, что сказать; остальные не смели вмешаться в разговор. Князь Андрей исподлобья смотрел на Тушина, и пальцы его рук нервически двигались. – Ваше сиятельство, – прервал князь Андрей молчание своим резким голосом, – вы меня изволили послать к батарее капитана Тушина. Я был там и нашел две трети людей и лошадей перебитыми, два орудия исковерканными, и прикрытия никакого. Князь Багратион и Тушин одинаково упорно смотрели теперь на сдержанно и взволнованно говорившего Болконского. – И ежели, ваше сиятельство, позволите мне высказать свое мнение, – продолжал он, – то успехом дня мы обязаны более всего действию этой батареи и геройской стойкости капитана Тушина с его ротой, – сказал князь Андрей и, не ожидая ответа, тотчас же встал и отошел от стола. Князь Багратион посмотрел на Тушина и, видимо не желая выказать недоверия к резкому суждению Болконского и, вместе с тем, чувствуя себя не в состоянии вполне верить ему, наклонил голову и сказал Тушину, что он может итти. Князь Андрей вышел за ним. – Вот спасибо: выручил, голубчик, – сказал ему Тушин. Князь Андрей оглянул Тушина и, ничего не сказав, отошел от него. Князю Андрею было грустно и тяжело. Всё это было так странно, так непохоже на то, чего он надеялся. «Кто они? Зачем они? Что им нужно? И когда всё это кончится?» думал Ростов, глядя на переменявшиеся перед ним тени. Боль в руке становилась всё мучительнее. Сон клонил непреодолимо, в глазах прыгали красные круги, и впечатление этих голосов и этих лиц и чувство одиночества сливались с чувством боли. Это они, эти солдаты, раненые и нераненые, – это они то и давили, и тяготили, и выворачивали жилы, и жгли мясо в его разломанной руке и плече. Чтобы избавиться от них, он закрыл глаза. Он забылся на одну минуту, но в этот короткий промежуток забвения он видел во сне бесчисленное количество предметов: он видел свою мать и ее большую белую руку, видел худенькие плечи Сони, глаза и смех Наташи, и Денисова с его голосом и усами, и Телянина, и всю свою историю с Теляниным и Богданычем. Вся эта история была одно и то же, что этот солдат с резким голосом, и эта то вся история и этот то солдат так мучительно, неотступно держали, давили и все в одну сторону тянули его руку. Он пытался устраняться от них, но они не отпускали ни на волос, ни на секунду его плечо. Оно бы не болело, оно было бы здорово, ежели б они не тянули его; но нельзя было избавиться от них. Категории:
|