Девамрита Свами
Поделись знанием:
Капитан, про которого говорил капрал, почасту и подолгу беседовал с Пьером и оказывал ему всякого рода снисхождения.
– Vois tu, St. Thomas, qu'il me disait l'autre jour: Kiril c'est un homme qui a de l'instruction, qui parle francais; c'est un seigneur russe, qui a eu des malheurs, mais c'est un homme. Et il s'y entend le… S'il demande quelque chose, qu'il me dise, il n'y a pas de refus. Quand on a fait ses etudes, voyez vous, on aime l'instruction et les gens comme il faut. C'est pour vous, que je dis cela, monsieur Kiril. Dans l'affaire de l'autre jour si ce n'etait grace a vous, ca aurait fini mal. [Вот, клянусь святым Фомою, он мне говорил однажды: Кирил – это человек образованный, говорит по французски; это русский барин, с которым случилось несчастие, но он человек. Он знает толк… Если ему что нужно, отказа нет. Когда учился кой чему, то любишь просвещение и людей благовоспитанных. Это я про вас говорю, господин Кирил. Намедни, если бы не вы, то худо бы кончилось.]
И, поболтав еще несколько времени, капрал ушел. (Дело, случившееся намедни, о котором упоминал капрал, была драка между пленными и французами, в которой Пьеру удалось усмирить своих товарищей.) Несколько человек пленных слушали разговор Пьера с капралом и тотчас же стали спрашивать, что он сказал. В то время как Пьер рассказывал своим товарищам то, что капрал сказал о выступлении, к двери балагана подошел худощавый, желтый и оборванный французский солдат. Быстрым и робким движением приподняв пальцы ко лбу в знак поклона, он обратился к Пьеру и спросил его, в этом ли балагане солдат Platoche, которому он отдал шить рубаху.
С неделю тому назад французы получили сапожный товар и полотно и роздали шить сапоги и рубахи пленным солдатам.
– Готово, готово, соколик! – сказал Каратаев, выходя с аккуратно сложенной рубахой.
Каратаев, по случаю тепла и для удобства работы, был в одних портках и в черной, как земля, продранной рубашке. Волоса его, как это делают мастеровые, были обвязаны мочалочкой, и круглое лицо его казалось еще круглее и миловиднее.
– Уговорец – делу родной братец. Как сказал к пятнице, так и сделал, – говорил Платон, улыбаясь и развертывая сшитую им рубашку.
Француз беспокойно оглянулся и, как будто преодолев сомнение, быстро скинул мундир и надел рубаху. Под мундиром на французе не было рубахи, а на голое, желтое, худое тело был надет длинный, засаленный, шелковый с цветочками жилет. Француз, видимо, боялся, чтобы пленные, смотревшие на него, не засмеялись, и поспешно сунул голову в рубашку. Никто из пленных не сказал ни слова.
– Вишь, в самый раз, – приговаривал Платон, обдергивая рубаху. Француз, просунув голову и руки, не поднимая глаз, оглядывал на себе рубашку и рассматривал шов.
– Что ж, соколик, ведь это не швальня, и струмента настоящего нет; а сказано: без снасти и вша не убьешь, – говорил Платон, кругло улыбаясь и, видимо, сам радуясь на свою работу.
– C'est bien, c'est bien, merci, mais vous devez avoir de la toile de reste? [Хорошо, хорошо, спасибо, а полотно где, что осталось?] – сказал француз.
– Она еще ладнее будет, как ты на тело то наденешь, – говорил Каратаев, продолжая радоваться на свое произведение. – Вот и хорошо и приятно будет.
– Merci, merci, mon vieux, le reste?.. – повторил француз, улыбаясь, и, достав ассигнацию, дал Каратаеву, – mais le reste… [Спасибо, спасибо, любезный, а остаток то где?.. Остаток то давай.]
Пьер видел, что Платон не хотел понимать того, что говорил француз, и, не вмешиваясь, смотрел на них. Каратаев поблагодарил за деньги и продолжал любоваться своею работой. Француз настаивал на остатках и попросил Пьера перевести то, что он говорил.
– На что же ему остатки то? – сказал Каратаев. – Нам подверточки то важные бы вышли. Ну, да бог с ним. – И Каратаев с вдруг изменившимся, грустным лицом достал из за пазухи сверточек обрезков и, не глядя на него, подал французу. – Эхма! – проговорил Каратаев и пошел назад. Француз поглядел на полотно, задумался, взглянул вопросительно на Пьера, и как будто взгляд Пьера что то сказал ему.
– Platoche, dites donc, Platoche, – вдруг покраснев, крикнул француз пискливым голосом. – Gardez pour vous, [Платош, а Платош. Возьми себе.] – сказал он, подавая обрезки, повернулся и ушел.
– Вот поди ты, – сказал Каратаев, покачивая головой. – Говорят, нехристи, а тоже душа есть. То то старички говаривали: потная рука торовата, сухая неподатлива. Сам голый, а вот отдал же. – Каратаев, задумчиво улыбаясь и глядя на обрезки, помолчал несколько времени. – А подверточки, дружок, важнеющие выдут, – сказал он и вернулся в балаган.
Прошло четыре недели с тех пор, как Пьер был в плену. Несмотря на то, что французы предлагали перевести его из солдатского балагана в офицерский, он остался в том балагане, в который поступил с первого дня.
В разоренной и сожженной Москве Пьер испытал почти крайние пределы лишений, которые может переносить человек; но, благодаря своему сильному сложению и здоровью, которого он не сознавал до сих пор, и в особенности благодаря тому, что эти лишения подходили так незаметно, что нельзя было сказать, когда они начались, он переносил не только легко, но и радостно свое положение. И именно в это то самое время он получил то спокойствие и довольство собой, к которым он тщетно стремился прежде. Он долго в своей жизни искал с разных сторон этого успокоения, согласия с самим собою, того, что так поразило его в солдатах в Бородинском сражении, – он искал этого в филантропии, в масонстве, в рассеянии светской жизни, в вине, в геройском подвиге самопожертвования, в романтической любви к Наташе; он искал этого путем мысли, и все эти искания и попытки все обманули его. И он, сам не думая о том, получил это успокоение и это согласие с самим собою только через ужас смерти, через лишения и через то, что он понял в Каратаеве. Те страшные минуты, которые он пережил во время казни, как будто смыли навсегда из его воображения и воспоминания тревожные мысли и чувства, прежде казавшиеся ему важными. Ему не приходило и мысли ни о России, ни о войне, ни о политике, ни о Наполеоне. Ему очевидно было, что все это не касалось его, что он не призван был и потому не мог судить обо всем этом. «России да лету – союзу нету», – повторял он слова Каратаева, и эти слова странно успокоивали его. Ему казалось теперь непонятным и даже смешным его намерение убить Наполеона и его вычисления о кабалистическом числе и звере Апокалипсиса. Озлобление его против жены и тревога о том, чтобы не было посрамлено его имя, теперь казались ему не только ничтожны, но забавны. Что ему было за дело до того, что эта женщина вела там где то ту жизнь, которая ей нравилась? Кому, в особенности ему, какое дело было до того, что узнают или не узнают, что имя их пленного было граф Безухов?
Теперь он часто вспоминал свой разговор с князем Андреем и вполне соглашался с ним, только несколько иначе понимая мысль князя Андрея. Князь Андрей думал и говорил, что счастье бывает только отрицательное, но он говорил это с оттенком горечи и иронии. Как будто, говоря это, он высказывал другую мысль – о том, что все вложенные в нас стремленья к счастью положительному вложены только для того, чтобы, не удовлетворяя, мучить нас. Но Пьер без всякой задней мысли признавал справедливость этого. Отсутствие страданий, удовлетворение потребностей и вследствие того свобода выбора занятий, то есть образа жизни, представлялись теперь Пьеру несомненным и высшим счастьем человека. Здесь, теперь только, в первый раз Пьер вполне оценил наслажденье еды, когда хотелось есть, питья, когда хотелось пить, сна, когда хотелось спать, тепла, когда было холодно, разговора с человеком, когда хотелось говорить и послушать человеческий голос. Удовлетворение потребностей – хорошая пища, чистота, свобода – теперь, когда он был лишен всего этого, казались Пьеру совершенным счастием, а выбор занятия, то есть жизнь, теперь, когда выбор этот был так ограничен, казались ему таким легким делом, что он забывал то, что избыток удобств жизни уничтожает все счастие удовлетворения потребностей, а большая свобода выбора занятий, та свобода, которую ему в его жизни давали образование, богатство, положение в свете, что эта то свобода и делает выбор занятий неразрешимо трудным и уничтожает самую потребность и возможность занятия.
Все мечтания Пьера теперь стремились к тому времени, когда он будет свободен. А между тем впоследствии и во всю свою жизнь Пьер с восторгом думал и говорил об этом месяце плена, о тех невозвратимых, сильных и радостных ощущениях и, главное, о том полном душевном спокойствии, о совершенной внутренней свободе, которые он испытывал только в это время.
Когда он в первый день, встав рано утром, вышел на заре из балагана и увидал сначала темные купола, кресты Ново Девичьего монастыря, увидал морозную росу на пыльной траве, увидал холмы Воробьевых гор и извивающийся над рекою и скрывающийся в лиловой дали лесистый берег, когда ощутил прикосновение свежего воздуха и услыхал звуки летевших из Москвы через поле галок и когда потом вдруг брызнуло светом с востока и торжественно выплыл край солнца из за тучи, и купола, и кресты, и роса, и даль, и река, все заиграло в радостном свете, – Пьер почувствовал новое, не испытанное им чувство радости и крепости жизни.
И чувство это не только не покидало его во все время плена, но, напротив, возрастало в нем по мере того, как увеличивались трудности его положения.
Чувство это готовности на все, нравственной подобранности еще более поддерживалось в Пьере тем высоким мнением, которое, вскоре по его вступлении в балаган, установилось о нем между его товарищами. Пьер с своим знанием языков, с тем уважением, которое ему оказывали французы, с своей простотой, отдававший все, что у него просили (он получал офицерские три рубля в неделю), с своей силой, которую он показал солдатам, вдавливая гвозди в стену балагана, с кротостью, которую он выказывал в обращении с товарищами, с своей непонятной для них способностью сидеть неподвижно и, ничего не делая, думать, представлялся солдатам несколько таинственным и высшим существом. Те самые свойства его, которые в том свете, в котором он жил прежде, были для него если не вредны, то стеснительны – его сила, пренебрежение к удобствам жизни, рассеянность, простота, – здесь, между этими людьми, давали ему положение почти героя. И Пьер чувствовал, что этот взгляд обязывал его.
В ночь с 6 го на 7 е октября началось движение выступавших французов: ломались кухни, балаганы, укладывались повозки и двигались войска и обозы.
В семь часов утра конвой французов, в походной форме, в киверах, с ружьями, ранцами и огромными мешками, стоял перед балаганами, и французский оживленный говор, пересыпаемый ругательствами, перекатывался по всей линии.
В балагане все были готовы, одеты, подпоясаны, обуты и ждали только приказания выходить. Больной солдат Соколов, бледный, худой, с синими кругами вокруг глаз, один, не обутый и не одетый, сидел на своем месте и выкатившимися от худобы глазами вопросительно смотрел на не обращавших на него внимания товарищей и негромко и равномерно стонал. Видимо, не столько страдания – он был болен кровавым поносом, – сколько страх и горе оставаться одному заставляли его стонать.
Пьер, обутый в башмаки, сшитые для него Каратаевым из цибика, который принес француз для подшивки себе подошв, подпоясанный веревкою, подошел к больному и присел перед ним на корточки.
– Что ж, Соколов, они ведь не совсем уходят! У них тут гошпиталь. Может, тебе еще лучше нашего будет, – сказал Пьер.
– О господи! О смерть моя! О господи! – громче застонал солдат.
– Да я сейчас еще спрошу их, – сказал Пьер и, поднявшись, пошел к двери балагана. В то время как Пьер подходил к двери, снаружи подходил с двумя солдатами тот капрал, который вчера угощал Пьера трубкой. И капрал и солдаты были в походной форме, в ранцах и киверах с застегнутыми чешуями, изменявшими их знакомые лица.
Капрал шел к двери с тем, чтобы, по приказанию начальства, затворить ее. Перед выпуском надо было пересчитать пленных.
– Caporal, que fera t on du malade?.. [Капрал, что с больным делать?..] – начал Пьер; но в ту минуту, как он говорил это, он усумнился, тот ли это знакомый его капрал или другой, неизвестный человек: так непохож был на себя капрал в эту минуту. Кроме того, в ту минуту, как Пьер говорил это, с двух сторон вдруг послышался треск барабанов. Капрал нахмурился на слова Пьера и, проговорив бессмысленное ругательство, захлопнул дверь. В балагане стало полутемно; с двух сторон резко трещали барабаны, заглушая стоны больного.
«Вот оно!.. Опять оно!» – сказал себе Пьер, и невольный холод пробежал по его спине. В измененном лице капрала, в звуке его голоса, в возбуждающем и заглушающем треске барабанов Пьер узнал ту таинственную, безучастную силу, которая заставляла людей против своей воли умерщвлять себе подобных, ту силу, действие которой он видел во время казни. Бояться, стараться избегать этой силы, обращаться с просьбами или увещаниями к людям, которые служили орудиями ее, было бесполезно. Это знал теперь Пьер. Надо было ждать и терпеть. Пьер не подошел больше к больному и не оглянулся на него. Он, молча, нахмурившись, стоял у двери балагана.
Когда двери балагана отворились и пленные, как стадо баранов, давя друг друга, затеснились в выходе, Пьер пробился вперед их и подошел к тому самому капитану, который, по уверению капрала, готов был все сделать для Пьера. Капитан тоже был в походной форме, и из холодного лица его смотрело тоже «оно», которое Пьер узнал в словах капрала и в треске барабанов.
– Filez, filez, [Проходите, проходите.] – приговаривал капитан, строго хмурясь и глядя на толпившихся мимо него пленных. Пьер знал, что его попытка будет напрасна, но подошел к нему.
– Eh bien, qu'est ce qu'il y a? [Ну, что еще?] – холодно оглянувшись, как бы не узнав, сказал офицер. Пьер сказал про больного.
– Il pourra marcher, que diable! – сказал капитан. – Filez, filez, [Он пойдет, черт возьми! Проходите, проходите] – продолжал он приговаривать, не глядя на Пьера.
– Mais non, il est a l'agonie… [Да нет же, он умирает…] – начал было Пьер.
– Voulez vous bien?! [Пойди ты к…] – злобно нахмурившись, крикнул капитан.
Драм да да дам, дам, дам, трещали барабаны. И Пьер понял, что таинственная сила уже вполне овладела этими людьми и что теперь говорить еще что нибудь было бесполезно.
Пленных офицеров отделили от солдат и велели им идти впереди. Офицеров, в числе которых был Пьер, было человек тридцать, солдатов человек триста.
Пленные офицеры, выпущенные из других балаганов, были все чужие, были гораздо лучше одеты, чем Пьер, и смотрели на него, в его обуви, с недоверчивостью и отчужденностью. Недалеко от Пьера шел, видимо, пользующийся общим уважением своих товарищей пленных, толстый майор в казанском халате, подпоясанный полотенцем, с пухлым, желтым, сердитым лицом. Он одну руку с кисетом держал за пазухой, другою опирался на чубук. Майор, пыхтя и отдуваясь, ворчал и сердился на всех за то, что ему казалось, что его толкают и что все торопятся, когда торопиться некуда, все чему то удивляются, когда ни в чем ничего нет удивительного. Другой, маленький худой офицер, со всеми заговаривал, делая предположения о том, куда их ведут теперь и как далеко они успеют пройти нынешний день. Чиновник, в валеных сапогах и комиссариатской форме, забегал с разных сторон и высматривал сгоревшую Москву, громко сообщая свои наблюдения о том, что сгорело и какая была та или эта видневшаяся часть Москвы. Третий офицер, польского происхождения по акценту, спорил с комиссариатским чиновником, доказывая ему, что он ошибался в определении кварталов Москвы.
– О чем спорите? – сердито говорил майор. – Николы ли, Власа ли, все одно; видите, все сгорело, ну и конец… Что толкаетесь то, разве дороги мало, – обратился он сердито к шедшему сзади и вовсе не толкавшему его.
– Ай, ай, ай, что наделали! – слышались, однако, то с той, то с другой стороны голоса пленных, оглядывающих пожарища. – И Замоскворечье то, и Зубово, и в Кремле то, смотрите, половины нет… Да я вам говорил, что все Замоскворечье, вон так и есть.
– Ну, знаете, что сгорело, ну о чем же толковать! – говорил майор.
Проходя через Хамовники (один из немногих несгоревших кварталов Москвы) мимо церкви, вся толпа пленных вдруг пожалась к одной стороне, и послышались восклицания ужаса и омерзения.
– Ишь мерзавцы! То то нехристи! Да мертвый, мертвый и есть… Вымазали чем то.
Пьер тоже подвинулся к церкви, у которой было то, что вызывало восклицания, и смутно увидал что то, прислоненное к ограде церкви. Из слов товарищей, видевших лучше его, он узнал, что это что то был труп человека, поставленный стоймя у ограды и вымазанный в лице сажей…
– Marchez, sacre nom… Filez… trente mille diables… [Иди! иди! Черти! Дьяволы!] – послышались ругательства конвойных, и французские солдаты с новым озлоблением разогнали тесаками толпу пленных, смотревшую на мертвого человека.
По переулкам Хамовников пленные шли одни с своим конвоем и повозками и фурами, принадлежавшими конвойным и ехавшими сзади; но, выйдя к провиантским магазинам, они попали в середину огромного, тесно двигавшегося артиллерийского обоза, перемешанного с частными повозками.
У самого моста все остановились, дожидаясь того, чтобы продвинулись ехавшие впереди. С моста пленным открылись сзади и впереди бесконечные ряды других двигавшихся обозов. Направо, там, где загибалась Калужская дорога мимо Нескучного, пропадая вдали, тянулись бесконечные ряды войск и обозов. Это были вышедшие прежде всех войска корпуса Богарне; назади, по набережной и через Каменный мост, тянулись войска и обозы Нея.
Войска Даву, к которым принадлежали пленные, шли через Крымский брод и уже отчасти вступали в Калужскую улицу. Но обозы так растянулись, что последние обозы Богарне еще не вышли из Москвы в Калужскую улицу, а голова войск Нея уже выходила из Большой Ордынки.
Пройдя Крымский брод, пленные двигались по нескольку шагов и останавливались, и опять двигались, и со всех сторон экипажи и люди все больше и больше стеснялись. Пройдя более часа те несколько сот шагов, которые отделяют мост от Калужской улицы, и дойдя до площади, где сходятся Замоскворецкие улицы с Калужскою, пленные, сжатые в кучу, остановились и несколько часов простояли на этом перекрестке. Со всех сторон слышался неумолкаемый, как шум моря, грохот колес, и топот ног, и неумолкаемые сердитые крики и ругательства. Пьер стоял прижатый к стене обгорелого дома, слушая этот звук, сливавшийся в его воображении с звуками барабана.
Несколько пленных офицеров, чтобы лучше видеть, влезли на стену обгорелого дома, подле которого стоял Пьер.
– Народу то! Эка народу!.. И на пушках то навалили! Смотри: меха… – говорили они. – Вишь, стервецы, награбили… Вон у того то сзади, на телеге… Ведь это – с иконы, ей богу!.. Это немцы, должно быть. И наш мужик, ей богу!.. Ах, подлецы!.. Вишь, навьючился то, насилу идет! Вот те на, дрожки – и те захватили!.. Вишь, уселся на сундуках то. Батюшки!.. Подрались!..
– Так его по морде то, по морде! Этак до вечера не дождешься. Гляди, глядите… а это, верно, самого Наполеона. Видишь, лошади то какие! в вензелях с короной. Это дом складной. Уронил мешок, не видит. Опять подрались… Женщина с ребеночком, и недурна. Да, как же, так тебя и пропустят… Смотри, и конца нет. Девки русские, ей богу, девки! В колясках ведь как покойно уселись!
Опять волна общего любопытства, как и около церкви в Хамовниках, надвинула всех пленных к дороге, и Пьер благодаря своему росту через головы других увидал то, что так привлекло любопытство пленных. В трех колясках, замешавшихся между зарядными ящиками, ехали, тесно сидя друг на друге, разряженные, в ярких цветах, нарумяненные, что то кричащие пискливыми голосами женщины.
С той минуты как Пьер сознал появление таинственной силы, ничто не казалось ему странно или страшно: ни труп, вымазанный для забавы сажей, ни эти женщины, спешившие куда то, ни пожарища Москвы. Все, что видел теперь Пьер, не производило на него почти никакого впечатления – как будто душа его, готовясь к трудной борьбе, отказывалась принимать впечатления, которые могли ослабить ее.
| Девамрита Свами Devāmṛta Svāmī<tr><td colspan="2" style="text-align: center; border-top: solid darkgray 1px;">  </td></tr>
| ||
| ||
|---|---|---|
| c 1997 года по настоящее время | ||
| Предшественник: | Бхактиведанта Свами Прабхупада | |
| ||
| c 12 марта 2002 года по настоящее время | ||
| ||
| c 9 марта 1982 года по настоящее время | ||
| Образование: | Йельский университет | |
| Рождение: | 16 октября 1950 (73 года) Нью-Йорк, США
| |
Дева́мрита Сва́ми (Devāmṛta Svāmī IAST, англ. Devamrita Swami; также известен как Джей Ма́тсья, англ. Jay A. Matsya;[1] род. 16 октября 1950, Нью-Йорк, США) — индуистский кришнаитский религиозный деятель,[2] проповедник[3] и писатель;[4][5] ученик Бхактиведанты Свами Прабхупады; один из духовных лидеров Международного общества сознания Кришны (ИСККОН),[2][6][7] где он исполняет обязанности гуру и члена Руководящего совета.[2] Девамрита Свами курирует деятельность ИСККОН в Бразилии, ЮАР, Австралии, Новой Зеландии и на Гавайских островах.[8] Во второй половине 1980-х годов он был президентом кришнаитской общины Нью-Вриндаван в Западной Виргинии.[9][10][11][12] В 1981 году, вместе с Харикешей Свами, Девамрита Свами выступил соавтором вызвавшей много полемики книги «Манифест варнашрамы».[1]
Содержание
- 1 Биография
- 1.1 1950—1965 гг. Ранние годы
- 1.2 1965—1972 гг. Духовные поиски. Учёба в университете. Знакомство с гаудия-вайшнавизмом
- 1.3 1973—1978 гг. Обращение в гаудия-вайшнавизм и первые годы в ИСККОН
- 1.4 1978—1985 гг. Миссионерская деятельность в Восточной Европе и принятие отречения
- 1.5 1986—1993 гг. Нью-Вриндаван
- 1.6 1993—1995 гг. Миссионерская деятельность в Австралии и Новой Зеландии. Возвращение в ИСККОН
- 1.7 1996-н.в. Деятельность в руководстве ИСККОН
- 2 Библиография
- 3 Примечания
- 4 Ссылки
Биография
1950—1965 гг. Ранние годы
Будущий Девамрита Свами родился 16 октября 1950 года в Нью-Йорке.[4][13] Он был первым ребёнком в религиозной христианской семье.[14] Когда ему исполнилось четыре года, мать научила его читать.[15] Будущий кришнаитский гуру принимал активное участие в церковных детских программах, пел гимны и изучал Библию, выучив многие из библейских стихов наизусть.[15] Вместе с матерью, он часто посещал богослужения в пресвитерианской церкви, где, в возрасте тринадцати лет, ему однажды выпала возможность прочитать воскресную проповедь.[15]
Первые три года начальной школы он проучился в частной лютеранской школе.[15] Школьная администрация предложила в будущем оплатить его учёбу в университете, если он согласится избрать профессию священника.[15] Однако, родителям вскоре стало трудно оплачивать учёбу сына в дорогом частном учебном заведении и они перевели его учиться в государственную школу.[15] Получив в награду за успехи в учёбе полную стипендию с оплатой проживания в двух престижных частных школах-интернатах в Нью-Гэмпшире, он в течение школьного года обучался в школе-интернате для мальчиков Холдернесс, а лето проводил в Академии Филлипса в Эксетере.[15] Общение с детьми из богатых и известных семей Америки привело его к осознанию того, что «богатство и положение в обществе не приносят счастья».[15]
1965—1972 гг. Духовные поиски. Учёба в университете. Знакомство с гаудия-вайшнавизмом
В пятнадцатилетнем возрасте, под влиянием материалистического образования будущий кришнаитский лидер стал агностиком.[15] В шестнадцать лет музыка легенды американского джаза Джона Колтрейна снова пробудила в нём интерес к духовности. Его поразило, что на обложке альбома A Love Supreme Колтрейн открыто объявил, что любовь к Богу является высшей целью жизни. На другом альбоме музыканта, Om, юноша впервые услышал индуистские мантры и стихи из «Бхагавад-гиты».[15]
Получив в возрасте 17 лет стипендию на обучение в Йельском университете, будущий вайшнавский свами погрузился в изучение истории, западной философии, антропологии, политологии, экономики и истории науки.[15] Однако, ни один из западных мыслителей не произвёл на него впечатление. Молодой студент остался неудовлетворённым результатами своих интеллектуальных поисков и был разочарован неспособностью найти «эффективную социально-политическую стратегию для улучшения человечества».[15] Незадолго до окончания университета, он поведал декану своего факультета, что не видит для себя будущего в материалистическом обществе.[15] Декан заверил будущего гуру, что будучи выпускником Йельского университета, тот в будущем сможет «изменить мир».[16]
В 1972 году будущий Девамрита Свами окончил университет, получив учёную степень бакалавра по экономике.[3] Спустя месяц, он познакомился с трудами основателя Международного общества сознания Кришны (ИСККОН) Бхактиведанты Свами Прабхупады, купив на улице у кришнаитов книгу его авторства.[13] Содержание книги произвело на него большое впечатление и он начал заказывать по почте кришнаитскую литературу, посвятив последующие шесть месяцев её изучению.[15] Будущий свами посчитал, что представленное в книгах Прабхупады знание положило начало его настоящему образованию.[13]
1973—1978 гг. Обращение в гаудия-вайшнавизм и первые годы в ИСККОН
В декабре 1972 года будущий гуру нанёс свой первый визит в кришнаитский храм в Нью-Йорке, который в то время располагался в Бруклине.[15] Вскоре, под влиянием общения с кришнаитами, он решил отказаться от мирской карьеры и всецело посвятить себя духовной жизни.[13] С этой целью, в марте 1973 года будущий санньясин поселился в нью-йоркском храме, приняв монашеский образ жизни.[15] В январе 1974 года он получил от Прабхупады духовное посвящение и санскритское имя «Девамрита Даса».[13]
Как и большинство других кришнаитских монахов, Девамрита занимался санкиртаной.[16] Свои первые полтора года в ИСККОН он вместе с группой кришнаитских проповедников пел мантру «Харе Кришна» и продавал книги своего духовного учителя на улицах Нью-Йорка.[15] Летом 1975 года он перешёл работать в штаб-квартиру издательства «Бхактиведанта Бук Траст» в Лос-Анджелесе, где сначала исполнял обязанности технического редактора, а затем — одного из главных редакторов.[15] 29 июля 1975 года Девамрита получил от Прабхупады посвящение в брахманы.[17]
1978—1985 гг. Миссионерская деятельность в Восточной Европе и принятие отречения
В 1978 году, через несколько месяцев после смерти Прабхупады, Девамрита отправился в Европу, где вместе с Харикешей Свами, Сучандрой и другими кришнаитскими проповедниками занялся миссионерской деятельностью в коммунистических странах Восточной Европы.[15] Подпольно, Девамрита и его собратья по вере проводили собрания с верующими, контрабандой ввозили за «железный занавес» книги Прабхупады.[18] Свою «подрывную» деятельность они осуществляли в глубочайшем секрете, скрываясь от охотившихся на них агентов спецслужб.[18] Проповедью гаудия-вайшнавизма за «железным занавесом» Девамрита занимался вплоть до середины 1980-х годов. В 1978—1980 годы его базой были ФРГ и Австрия, а в первой половине 1980-х годов — Скандинавские страны.
9 марта 1982 года, в день Гаура-пурнимы, Девамрита принял от Харикеши Свами посвящение в санньясу (уклад жизни в отречении), получив при этом титул «свами».[13]
1986—1993 гг. Нью-Вриндаван
В 1986 году Девамрита Свами поселился в кришнаитской общине Нью-Вриндаван в Западной Виргинии, в том же году став её президентом. Духовным лидером к тому времени де-факто отколовшейся от ИСККОН общины был Киртанананда Свами, а свой пост президента Девамрита сравнивал с ролью мэра.[10] В это время Киртанананда начал проводить в общине так называемый «межрелигиозный эксперимент». Желая сделать гаудия-вайшнавизм более доступным для западных людей, воспитанных на христианской культуре, Киртанананда отошёл от принятых в ИСККОН традиционных вайшнавских стандартов. Девамрита и другие члены общины отрастили длинные волосы и бороды, а вместо традиционной вайшнавской одежды (дхоти и сари), носили рясы францисканских монахов. Все санскритские и бенгальские мантры и песнопения, используемые во время богослужений, стали исполняться в английском переводе с использованием западных музыкальных инструментов (таких как орган и аккордеон), а не традиционных индийских — мриданги и каратал. Повторени мантры «Харе Кришна» на чётках практиковалась молча, а не вслух. Киртанананда также начал давать посвящение в санньясу женщинам, поощряя их заниматься проповеднической деятельностью.
В 1987 году Руководящий совет ИСККОН исключил Киртанананду Свами из рядов организации. Девамрита Свами встал на сторону Киртанананды и в следующем, 1988 году, также был исключён из ИСККОН вместе с другими членами Нью-Вриндавана, оставшимися верными духовному лидеру общины.
1993—1995 гг. Миссионерская деятельность в Австралии и Новой Зеландии. Возвращение в ИСККОН
В 1993 году Девамрита Свами вместе тремя другими ньювриндаванскими санньясинами (одним из которых была женщина) отправился проповедовать в Австралию и Новую Зеландию. Девамрита и его сподвижники избегали контактов с ИСККОН и по прибытии в Новую Зеландию занялись поиском земли для основания независимой от ИСККОН общины. Их амбициозные планы и активная проповедь привлекли внимание австралийских и новозеландских СМИ. В 1994 году, после того, как попытки Девамриты проповедовать самостоятельно не увенчались успехом, он решил вернуться в ИСККОН. Руководящий совет ИСККОН согласился предоставить Девамрите амнистию и в 1995 году позволил ему вернуться в ряды организации.
1996-н.в. Деятельность в руководстве ИСККОН
В 1996 году Девамрита Свами был назначен региональным секретарём (вице-президентом) ИСККОН в Новой Зеландии, а в следующем, 1997 году, начал исполнять обязанности инициирующего гуру, получив тем самым право принимать учеников. В 2002 году Девамрита Свами был избран членом Руководящего совета ИСККОН.[19] На этом посту он курировал деятельность ИСККОН в Эквадоре (2002—2005), Перу (2002—2006), Чили (2002—2008), Боливии (2002—2005), Новой Зеландии (2006—настоящее время), Австралии (2007—настоящее время), Северо-Западном регионе России (2003—2010), Армении (2004—2007), ЮАР (2007—настоящее время), Бразилии (2010—настоящее время) и на Гавайских островах (2009—настоящее время).[19][20]
Одно время Девамрита Свами также занимал пост президента и вице-президента Руководящего совета ИСККОН.[16]
Библиография
На русском
- Харикеша Свами, Девамрита Свами. Манифест Варнашрамы. Практическое руководство по реорганизации общества. — М.: Бхактиведанта Бук Траст, 1993. — 260 с.
- Девамрита Свами. Цена бхакти: истории о материальной и духовной жадности. — Омск: Издательство «Омск», 2009. — 128 с.
- Девамрита Свами. Бхакти-бхава: истории о материальных и духовных эмоциях. — Омск: Издательство «Омск», 2009. — 144 с.
- Девамрита Свами. Путь к свободе. — Премананда Пресс, 2003. — 100 с.
На английском
- Книги
- Harikeśa Swami Viṣṇupāda, Devāmṛta Swami. [books.google.com/books?id=Uz3hAAAACAAJ Varṇāśrama Manifesto for Social Sanity]. — Los Angeles: Bhaktivedanta Book Trust, 1981. — 215 p. — ISBN 0892130423.
- Devamrita Swami. [books.google.com/books?id=mhnlPQAACAAJ Searching for Vedic India] / Foreword by Michael A. Cremo. — Los Angeles: Bhaktivedanta Book Trust, 2002. — 615 p. — ISBN 0892133503.
- Devamrita Swami. Searching for Vedic India / Foreword by Michael A. Cremo. — 2nd ed. — Los Angeles: Bhaktivedanta Book Trust, 2007. — xii, 620 p. — ISBN 9781845990671.
- Devamrita Swami. [books.google.com/books?id=_CcBPwAACAAJ Perfect Escape]. — Los Angeles: Bhaktivedanta Book Trust, 2004. — 86 p. — (Contemporary Vedic Library Series). — ISBN 9171494804.
- Статьи
- Devāmṛta Swami [btg.iskcondesiretree.info/pdf_format/English/1983/188_-_BTG_Year-1983_Volume-18_Number-06.pdf The Dangers of Rabbit Consciousness: Closing our eyes is no way to deal with the wolf bearing down on us] // Back to Godhead. — Philadelphia, PA: Bhaktivedanta Book Trust, 1983. — Т. 18, № 6. — С. 5-6, 22. — ISSN [www.sigla.ru/table.jsp?f=8&t=3&v0=0005-3643&f=1003&t=1&v1=&f=4&t=2&v2=&f=21&t=3&v3=&f=1016&t=3&v4=&f=1016&t=3&v5=&bf=4&b=&d=0&ys=&ye=&lng=&ft=&mt=&dt=&vol=&pt=&iss=&ps=&pe=&tr=&tro=&cc=UNION&i=1&v=tagged&s=0&ss=0&st=0&i18n=ru&rlf=&psz=20&bs=20&ce=hJfuypee8JzzufeGmImYYIpZKRJeeOeeWGJIZRrRRrdmtdeee88NJJJJpeeefTJ3peKJJ3UWWPtzzzzzzzzzzzzzzzzzbzzvzzpy5zzjzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzztzzzzzzzbzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzvzzzzzzyeyTjkDnyHzTuueKZePz9decyzzLzzzL*.c8.NzrGJJvufeeeeeJheeyzjeeeeJh*peeeeKJJJJJJJJJJmjHvOJJJJJJJJJfeeeieeeeSJJJJJSJJJ3TeIJJJJ3..E.UEAcyhxD.eeeeeuzzzLJJJJ5.e8JJJheeeeeeeeeeeeyeeK3JJJJJJJJ*s7defeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeSJJJJJJJJZIJJzzz1..6LJJJJJJtJJZ4....EK*&debug=false 0005-3643].
- Devāmṛta Swami [btg.iskcondesiretree.info/pdf_format/English/1984/196_-_BTG_Year-1984_Volume-19_Number-02-03.pdf The Pope, Science, and the Vedas: Their union could have a profound influence on the advancement of human knowledge] // Back to Godhead. — Philadelphia, PA: Bhaktivedanta Book Trust, 1984. — Т. 19, № 2-3. — С. 25. — ISSN [www.sigla.ru/table.jsp?f=8&t=3&v0=0005-3643&f=1003&t=1&v1=&f=4&t=2&v2=&f=21&t=3&v3=&f=1016&t=3&v4=&f=1016&t=3&v5=&bf=4&b=&d=0&ys=&ye=&lng=&ft=&mt=&dt=&vol=&pt=&iss=&ps=&pe=&tr=&tro=&cc=UNION&i=1&v=tagged&s=0&ss=0&st=0&i18n=ru&rlf=&psz=20&bs=20&ce=hJfuypee8JzzufeGmImYYIpZKRJeeOeeWGJIZRrRRrdmtdeee88NJJJJpeeefTJ3peKJJ3UWWPtzzzzzzzzzzzzzzzzzbzzvzzpy5zzjzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzztzzzzzzzbzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzvzzzzzzyeyTjkDnyHzTuueKZePz9decyzzLzzzL*.c8.NzrGJJvufeeeeeJheeyzjeeeeJh*peeeeKJJJJJJJJJJmjHvOJJJJJJJJJfeeeieeeeSJJJJJSJJJ3TeIJJJJ3..E.UEAcyhxD.eeeeeuzzzLJJJJ5.e8JJJheeeeeeeeeeeeyeeK3JJJJJJJJ*s7defeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeSJJJJJJJJZIJJzzz1..6LJJJJJJtJJZ4....EK*&debug=false 0005-3643].
- Devāmṛta Swami [btg.iskcondesiretree.info/pdf_format/English/1984/199_-_BTG_Year-1984_Volume-19_Number-06.pdf What's Happening at Fahrenheit 662? A startling discovery gets modern science into hot water] // Back to Godhead. — Philadelphia, PA: Bhaktivedanta Book Trust, 1984. — Т. 19, № 6. — С. 5-6, 23. — ISSN [www.sigla.ru/table.jsp?f=8&t=3&v0=0005-3643&f=1003&t=1&v1=&f=4&t=2&v2=&f=21&t=3&v3=&f=1016&t=3&v4=&f=1016&t=3&v5=&bf=4&b=&d=0&ys=&ye=&lng=&ft=&mt=&dt=&vol=&pt=&iss=&ps=&pe=&tr=&tro=&cc=UNION&i=1&v=tagged&s=0&ss=0&st=0&i18n=ru&rlf=&psz=20&bs=20&ce=hJfuypee8JzzufeGmImYYIpZKRJeeOeeWGJIZRrRRrdmtdeee88NJJJJpeeefTJ3peKJJ3UWWPtzzzzzzzzzzzzzzzzzbzzvzzpy5zzjzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzztzzzzzzzbzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzvzzzzzzyeyTjkDnyHzTuueKZePz9decyzzLzzzL*.c8.NzrGJJvufeeeeeJheeyzjeeeeJh*peeeeKJJJJJJJJJJmjHvOJJJJJJJJJfeeeieeeeSJJJJJSJJJ3TeIJJJJ3..E.UEAcyhxD.eeeeeuzzzLJJJJ5.e8JJJheeeeeeeeeeeeyeeK3JJJJJJJJ*s7defeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeSJJJJJJJJZIJJzzz1..6LJJJJJJtJJZ4....EK*&debug=false 0005-3643].
- Devāmṛta Swami [btg.iskcondesiretree.info/pdf_format/English/1998/302_-_BTG_Year-1998_Volume-32_Number-02.pdf The Right Medicine: We place our trust in healers of the body, but we lack faith in true healers of the soul] // Back to Godhead. — Philadelphia, PA: Bhaktivedanta Book Trust, 1998. — Т. 32, № 2. — С. 51-52, 60. — ISSN [www.sigla.ru/table.jsp?f=8&t=3&v0=0005-3643&f=1003&t=1&v1=&f=4&t=2&v2=&f=21&t=3&v3=&f=1016&t=3&v4=&f=1016&t=3&v5=&bf=4&b=&d=0&ys=&ye=&lng=&ft=&mt=&dt=&vol=&pt=&iss=&ps=&pe=&tr=&tro=&cc=UNION&i=1&v=tagged&s=0&ss=0&st=0&i18n=ru&rlf=&psz=20&bs=20&ce=hJfuypee8JzzufeGmImYYIpZKRJeeOeeWGJIZRrRRrdmtdeee88NJJJJpeeefTJ3peKJJ3UWWPtzzzzzzzzzzzzzzzzzbzzvzzpy5zzjzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzztzzzzzzzbzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzvzzzzzzyeyTjkDnyHzTuueKZePz9decyzzLzzzL*.c8.NzrGJJvufeeeeeJheeyzjeeeeJh*peeeeKJJJJJJJJJJmjHvOJJJJJJJJJfeeeieeeeSJJJJJSJJJ3TeIJJJJ3..E.UEAcyhxD.eeeeeuzzzLJJJJ5.e8JJJheeeeeeeeeeeeyeeK3JJJJJJJJ*s7defeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeSJJJJJJJJZIJJzzz1..6LJJJJJJtJJZ4....EK*&debug=false 0005-3643].
- Devāmṛta Swami [btg.iskcondesiretree.info/pdf_format/English/2002/327_-_BTG_Year-2002_Volume-36_Number-03.pdf Bad Karma and Superb Bhakti in Ukraine] // Back to Godhead. — Philadelphia, PA: Bhaktivedanta Book Trust, 2002. — Т. 36, № 3. — С. 44-51. — ISSN [www.sigla.ru/table.jsp?f=8&t=3&v0=0005-3643&f=1003&t=1&v1=&f=4&t=2&v2=&f=21&t=3&v3=&f=1016&t=3&v4=&f=1016&t=3&v5=&bf=4&b=&d=0&ys=&ye=&lng=&ft=&mt=&dt=&vol=&pt=&iss=&ps=&pe=&tr=&tro=&cc=UNION&i=1&v=tagged&s=0&ss=0&st=0&i18n=ru&rlf=&psz=20&bs=20&ce=hJfuypee8JzzufeGmImYYIpZKRJeeOeeWGJIZRrRRrdmtdeee88NJJJJpeeefTJ3peKJJ3UWWPtzzzzzzzzzzzzzzzzzbzzvzzpy5zzjzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzztzzzzzzzbzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzvzzzzzzyeyTjkDnyHzTuueKZePz9decyzzLzzzL*.c8.NzrGJJvufeeeeeJheeyzjeeeeJh*peeeeKJJJJJJJJJJmjHvOJJJJJJJJJfeeeieeeeSJJJJJSJJJ3TeIJJJJ3..E.UEAcyhxD.eeeeeuzzzLJJJJ5.e8JJJheeeeeeeeeeeeyeeK3JJJJJJJJ*s7defeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeSJJJJJJJJZIJJzzz1..6LJJJJJJtJJZ4....EK*&debug=false 0005-3643].
- Devamrita Swami [btg.iskcondesiretree.info/pdf_format/English/2002/329_-_BTG_Year-2002_Volume-36_Number-05.pdf When the West Loved India] // Back to Godhead. — Philadelphia, PA: Bhaktivedanta Book Trust, 2002. — Т. 36, № 5. — С. 42-46. — ISSN [www.sigla.ru/table.jsp?f=8&t=3&v0=0005-3643&f=1003&t=1&v1=&f=4&t=2&v2=&f=21&t=3&v3=&f=1016&t=3&v4=&f=1016&t=3&v5=&bf=4&b=&d=0&ys=&ye=&lng=&ft=&mt=&dt=&vol=&pt=&iss=&ps=&pe=&tr=&tro=&cc=UNION&i=1&v=tagged&s=0&ss=0&st=0&i18n=ru&rlf=&psz=20&bs=20&ce=hJfuypee8JzzufeGmImYYIpZKRJeeOeeWGJIZRrRRrdmtdeee88NJJJJpeeefTJ3peKJJ3UWWPtzzzzzzzzzzzzzzzzzbzzvzzpy5zzjzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzztzzzzzzzbzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzvzzzzzzyeyTjkDnyHzTuueKZePz9decyzzLzzzL*.c8.NzrGJJvufeeeeeJheeyzjeeeeJh*peeeeKJJJJJJJJJJmjHvOJJJJJJJJJfeeeieeeeSJJJJJSJJJ3TeIJJJJ3..E.UEAcyhxD.eeeeeuzzzLJJJJ5.e8JJJheeeeeeeeeeeeyeeK3JJJJJJJJ*s7defeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeSJJJJJJJJZIJJzzz1..6LJJJJJJtJJZ4....EK*&debug=false 0005-3643].
На немецком
- Harikeśa Swami Viṣṇupāda, Devāmṛta Swami. Varṇāśrama-Manifest der sozialen Vernunft / Übers. aus dem Engl.: Ajataśatru Dāsa (Jürgen Wilms). — New York: Bhaktivedanta Book Trust, 1981. — xii, 244 p. — 75 000 экз. — ISBN 0892130431.
На польском
- Jay Matsya, Krystyna Bocek. [books.google.com/books?id=yTW_MQAACAAJ Śmierć dla zabójcy: podejście do narkomanii oparte na starożytnej kulturze wedyjskiej Indii]. — 1985. — 17 с.
Напишите отзыв о статье "Девамрита Свами"
Примечания
- ↑ 1 2 Ekkehard Lorenz [books.google.com/books?id=mBMxPdgrBhoC Race, Monarchy, and Gender: Bhaktivedanta Swami's Social Experiment] (англ.) // Edwin F. Bryant, Maria L. Ekstrand The Hare Krishna Movement: The Postcharismatic Fate of a Religious Transplant. — New York: Columbia University Press, 2004. — P. 382. — ISBN 023112256X.
- ↑ 1 2 3 Veruschka Mungroo. [find.galegroup.com/gps/infomark.do?&contentSet=IAC-Documents&type=retrieve&tabID=T004&prodId=IPS&docId=CJ213857415&source=gale&srcprod=SP01&userGroupName=mtlib_2_1035&version=1.0 ISKCON sets the record straight!] (англ.), The Post, Independent News & Media (December 9, 2009), стр. 2. Проверено 18 сентября 2010. «The Governing Body Corporate leadership of ISKCON in South Africa is His Holiness Bhakti Chaitanya Maharaj and HH Devamrita Maharaj and they are assisted by numerous disciples of Srila Prabhupada. They are tasked with spreading the ISKCON mission.».
- ↑ 1 2 Renuka Suryanarayan. [cities.expressindia.com/fullstory.php?newsid=41910 Here they practise denial, unleash joy] (англ.), The Indian Express, The Indian Express Group (Friday , January 24, 2003). Проверено 19 ноября 2010.
- ↑ 1 2 Sushama Londhe. [books.google.ru/books?id=G3AMAQAAMAAJ A Tribute to Hinduism: Thoughts and Wisdom Spanning Continents and Time about India and Her Culture]. — New Delhi: Pragun Publications, 2008. — P. 445. — 549 p. — ISBN 8189920669.
- ↑ Bhaktivedanta Book Trust. [catalog.bbt.info/d_show_author.php?id=2&target_language=1 Online Catalog: Devamrita Swami] (англ.)(недоступная ссылка — история). Проверено 18 сентября 2010. [web.archive.org/20081006050532/catalog.bbt.info/d_show_author.php?id=2&target_language=1 Архивировано из первоисточника 6 октября 2008].
- ↑ Ekkehard Lorenz [books.google.com/books?id=mBMxPdgrBhoC Race, Monarchy, and Gender: Bhaktivedanta Swami's Social Experiment] (англ.) // Edwin F. Bryant, Maria L. Ekstrand The Hare Krishna Movement: The Postcharismatic Fate of a Religious Transplant. — New York: Columbia University Press, 2004. — P. 390. — ISBN 023112256X.
- ↑ Jessica Finch. [issuu.com/ryerson-free-press/docs/ryerson_free_press_may_2009 Bhakti Yoga: One Approach to Environmentalism] (англ.), The Ryerson Free Press (May 2009), стр. 10. Проверено 19 ноября 2010.
- ↑ [www.dandavats.com/wp-content/uploads/GBCresolutions/ZASSGN10.htm GBC Zonal Assignments 2010] (англ.). Governing Body Commission of ISKCON (2010). Проверено 16 ноября 2010. [www.webcitation.org/66uLBVgpG Архивировано из первоисточника 14 апреля 2012].
- ↑ [find.galegroup.com/gps/infomark.do?&contentSet=IAC-Documents&type=retrieve&tabID=T004&prodId=IPS&docId=A176072622&source=gale&srcprod=ITOF&userGroupName=mtlib_2_1035&version=1.0 2 in Sect Charged in Insurance Case] (англ.), The New York Times (Sept 18, 1987). Проверено 18 сентября 2010. «Devamrita Swami, president of New Vrindaban, said today that the charges were part of a continuing harassment of the Krishna community.».
- ↑ 1 2 Glenn Emery. [www.skepticfiles.org/krish/washgton.htm The Place That Consciousness Built] (англ.), The Washington Times (September 14, 1987). Проверено 19 ноября 2010. «says New Vrindaban President Devamrita Swami (Jay Matsya), who describes himself as a sort of mayor of the community.».
- ↑ National Sportswire. [nl.newsbank.com/nl-search/we/Archives?p_product=AT&p_theme=at&p_action=search&p_maxdocs=200&p_topdoc=1&p_text_direct-0=0EB7C27F22505C33&p_field_direct-0=document_id&p_perpage=10&p_sort=YMD_date:D&s_trackval=GooglePM Krishnas raided for bogus sports items] (англ.), The Atlanta Journal (January 7, 1987), стр. C/2. Проверено 19 ноября 2010. «Temple president Devamrita Swami said».
- ↑ Marjorie Donchey. [nl.newsbank.com/nl-search/we/Archives?p_product=AC&p_theme=ac&p_action=search&p_maxdocs=200&p_topdoc=1&p_text_direct-0=0EAEA8375B28A1CD&p_field_direct-0=document_id&p_perpage=10&p_sort=YMD_date:D&s_trackval=GooglePM A temple honoring Krishna Vrindavan Swami visits Cape shrine] (англ.), The Press of Atlantic City (February 17, 1990). Проверено 19 ноября 2010.
- ↑ 1 2 3 4 5 6 [www.krishna.ru/spiritual-masters/33-devamrita-swami/84----.html Духовные учителя: Его Святейшество Девамрита Свами] (рус.). Krishna.ru. Проверено 3 марта 2011. [www.webcitation.org/68YGo6UeJ Архивировано из первоисточника 20 июня 2012].
- ↑ Впоследствии его мать поведала, что во время зачатия молилась Богу о том, чтобы тот послал ей ребёнка, который был бы «слугой Господа».
- ↑ 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 [www.devaswami.com/ Devamrita Swami's Biography] (англ.). Devaswami.com. Проверено 3 марта 2011. [www.webcitation.org/68YGpYW4U Архивировано из первоисточника 20 июня 2012].
- ↑ 1 2 3 [gbc.iskcon.org/devamrita-swami/ Members' Profile: Devamrita Swami] (англ.). Official Site of the Governing Body Commission of ISKCON (2012). Проверено 2 июля 2012. [www.webcitation.org/69mL4fI4Q Архивировано из первоисточника 9 августа 2012].
- ↑ Letter to Tulsi Das, Dallas, 29 July 1975 // A. C. Bhaktivedanta Swami Prabhupada Letters From Srila Prabhupada. — Mexico: Bhaktivedanta Book Trust, 1987. — Т. 5. — С. 2878.
- ↑ 1 2 Sascha Bosetzky [www.grin.com/e-book/33908/neo-sannyas-der-iskcon Neo-Sannyas der ISKCON] (нем.). — Bonn: Universität Bonn, 2000. — S. 13. — ISBN 9783638342650.
- ↑ 1 2 ISKCON Governing Body Commission. [www.iskcongbc.org/download/Resolutions/ZASSGN02.htm GBC Zonal Assignments 2002] (англ.). Iskcongbc.org (2002). Проверено 10 июля 2010. [www.webcitation.org/68YGqyjgx Архивировано из первоисточника 20 июня 2012].
- ↑ ISKCON Governing Body Commission. [www.iskcongbc.org/download/Resolutions/ZASSGN05.htm GBC Zonal Assignments 2005] (англ.). Iskcongbc.org (2005). Проверено 10 июля 2010. [www.webcitation.org/68YGrQPc5 Архивировано из первоисточника 20 июня 2012].
Ссылки
- [devaswami.com mi.com] — официальный сайт Девамриты Свами (англ.)
- [facebook.com/devamrita.swami Официальная страница Девамриты Свами] в социальной сети Facebook
- [www.krishna.ru/spiritual-masters/33-devamrita-swami/84----.html Биография] на официальном сайте ИСККОН в России (рус.)
- [devamrita.alfaspace.net/ Сайт учеников Девамриты Свами в России] (рус.)
Отрывок, характеризующий Девамрита Свами
– Et puis, monsieur Kiril, vous n'avez qu'a dire un mot au capitaine, vous savez. Oh, c'est un… qui n'oublie jamais rien. Dites au capitaine quand il fera sa tournee, il fera tout pour vous… [И потом, господин Кирил, вам стоит сказать слово капитану, вы знаете… Это такой… ничего не забывает. Скажите капитану, когда он будет делать обход; он все для вас сделает…]Капитан, про которого говорил капрал, почасту и подолгу беседовал с Пьером и оказывал ему всякого рода снисхождения.
– Vois tu, St. Thomas, qu'il me disait l'autre jour: Kiril c'est un homme qui a de l'instruction, qui parle francais; c'est un seigneur russe, qui a eu des malheurs, mais c'est un homme. Et il s'y entend le… S'il demande quelque chose, qu'il me dise, il n'y a pas de refus. Quand on a fait ses etudes, voyez vous, on aime l'instruction et les gens comme il faut. C'est pour vous, que je dis cela, monsieur Kiril. Dans l'affaire de l'autre jour si ce n'etait grace a vous, ca aurait fini mal. [Вот, клянусь святым Фомою, он мне говорил однажды: Кирил – это человек образованный, говорит по французски; это русский барин, с которым случилось несчастие, но он человек. Он знает толк… Если ему что нужно, отказа нет. Когда учился кой чему, то любишь просвещение и людей благовоспитанных. Это я про вас говорю, господин Кирил. Намедни, если бы не вы, то худо бы кончилось.]
И, поболтав еще несколько времени, капрал ушел. (Дело, случившееся намедни, о котором упоминал капрал, была драка между пленными и французами, в которой Пьеру удалось усмирить своих товарищей.) Несколько человек пленных слушали разговор Пьера с капралом и тотчас же стали спрашивать, что он сказал. В то время как Пьер рассказывал своим товарищам то, что капрал сказал о выступлении, к двери балагана подошел худощавый, желтый и оборванный французский солдат. Быстрым и робким движением приподняв пальцы ко лбу в знак поклона, он обратился к Пьеру и спросил его, в этом ли балагане солдат Platoche, которому он отдал шить рубаху.
С неделю тому назад французы получили сапожный товар и полотно и роздали шить сапоги и рубахи пленным солдатам.
– Готово, готово, соколик! – сказал Каратаев, выходя с аккуратно сложенной рубахой.
Каратаев, по случаю тепла и для удобства работы, был в одних портках и в черной, как земля, продранной рубашке. Волоса его, как это делают мастеровые, были обвязаны мочалочкой, и круглое лицо его казалось еще круглее и миловиднее.
– Уговорец – делу родной братец. Как сказал к пятнице, так и сделал, – говорил Платон, улыбаясь и развертывая сшитую им рубашку.
Француз беспокойно оглянулся и, как будто преодолев сомнение, быстро скинул мундир и надел рубаху. Под мундиром на французе не было рубахи, а на голое, желтое, худое тело был надет длинный, засаленный, шелковый с цветочками жилет. Француз, видимо, боялся, чтобы пленные, смотревшие на него, не засмеялись, и поспешно сунул голову в рубашку. Никто из пленных не сказал ни слова.
– Вишь, в самый раз, – приговаривал Платон, обдергивая рубаху. Француз, просунув голову и руки, не поднимая глаз, оглядывал на себе рубашку и рассматривал шов.
– Что ж, соколик, ведь это не швальня, и струмента настоящего нет; а сказано: без снасти и вша не убьешь, – говорил Платон, кругло улыбаясь и, видимо, сам радуясь на свою работу.
– C'est bien, c'est bien, merci, mais vous devez avoir de la toile de reste? [Хорошо, хорошо, спасибо, а полотно где, что осталось?] – сказал француз.
– Она еще ладнее будет, как ты на тело то наденешь, – говорил Каратаев, продолжая радоваться на свое произведение. – Вот и хорошо и приятно будет.
– Merci, merci, mon vieux, le reste?.. – повторил француз, улыбаясь, и, достав ассигнацию, дал Каратаеву, – mais le reste… [Спасибо, спасибо, любезный, а остаток то где?.. Остаток то давай.]
Пьер видел, что Платон не хотел понимать того, что говорил француз, и, не вмешиваясь, смотрел на них. Каратаев поблагодарил за деньги и продолжал любоваться своею работой. Француз настаивал на остатках и попросил Пьера перевести то, что он говорил.
– На что же ему остатки то? – сказал Каратаев. – Нам подверточки то важные бы вышли. Ну, да бог с ним. – И Каратаев с вдруг изменившимся, грустным лицом достал из за пазухи сверточек обрезков и, не глядя на него, подал французу. – Эхма! – проговорил Каратаев и пошел назад. Француз поглядел на полотно, задумался, взглянул вопросительно на Пьера, и как будто взгляд Пьера что то сказал ему.
– Platoche, dites donc, Platoche, – вдруг покраснев, крикнул француз пискливым голосом. – Gardez pour vous, [Платош, а Платош. Возьми себе.] – сказал он, подавая обрезки, повернулся и ушел.
– Вот поди ты, – сказал Каратаев, покачивая головой. – Говорят, нехристи, а тоже душа есть. То то старички говаривали: потная рука торовата, сухая неподатлива. Сам голый, а вот отдал же. – Каратаев, задумчиво улыбаясь и глядя на обрезки, помолчал несколько времени. – А подверточки, дружок, важнеющие выдут, – сказал он и вернулся в балаган.
Прошло четыре недели с тех пор, как Пьер был в плену. Несмотря на то, что французы предлагали перевести его из солдатского балагана в офицерский, он остался в том балагане, в который поступил с первого дня.
В разоренной и сожженной Москве Пьер испытал почти крайние пределы лишений, которые может переносить человек; но, благодаря своему сильному сложению и здоровью, которого он не сознавал до сих пор, и в особенности благодаря тому, что эти лишения подходили так незаметно, что нельзя было сказать, когда они начались, он переносил не только легко, но и радостно свое положение. И именно в это то самое время он получил то спокойствие и довольство собой, к которым он тщетно стремился прежде. Он долго в своей жизни искал с разных сторон этого успокоения, согласия с самим собою, того, что так поразило его в солдатах в Бородинском сражении, – он искал этого в филантропии, в масонстве, в рассеянии светской жизни, в вине, в геройском подвиге самопожертвования, в романтической любви к Наташе; он искал этого путем мысли, и все эти искания и попытки все обманули его. И он, сам не думая о том, получил это успокоение и это согласие с самим собою только через ужас смерти, через лишения и через то, что он понял в Каратаеве. Те страшные минуты, которые он пережил во время казни, как будто смыли навсегда из его воображения и воспоминания тревожные мысли и чувства, прежде казавшиеся ему важными. Ему не приходило и мысли ни о России, ни о войне, ни о политике, ни о Наполеоне. Ему очевидно было, что все это не касалось его, что он не призван был и потому не мог судить обо всем этом. «России да лету – союзу нету», – повторял он слова Каратаева, и эти слова странно успокоивали его. Ему казалось теперь непонятным и даже смешным его намерение убить Наполеона и его вычисления о кабалистическом числе и звере Апокалипсиса. Озлобление его против жены и тревога о том, чтобы не было посрамлено его имя, теперь казались ему не только ничтожны, но забавны. Что ему было за дело до того, что эта женщина вела там где то ту жизнь, которая ей нравилась? Кому, в особенности ему, какое дело было до того, что узнают или не узнают, что имя их пленного было граф Безухов?
Теперь он часто вспоминал свой разговор с князем Андреем и вполне соглашался с ним, только несколько иначе понимая мысль князя Андрея. Князь Андрей думал и говорил, что счастье бывает только отрицательное, но он говорил это с оттенком горечи и иронии. Как будто, говоря это, он высказывал другую мысль – о том, что все вложенные в нас стремленья к счастью положительному вложены только для того, чтобы, не удовлетворяя, мучить нас. Но Пьер без всякой задней мысли признавал справедливость этого. Отсутствие страданий, удовлетворение потребностей и вследствие того свобода выбора занятий, то есть образа жизни, представлялись теперь Пьеру несомненным и высшим счастьем человека. Здесь, теперь только, в первый раз Пьер вполне оценил наслажденье еды, когда хотелось есть, питья, когда хотелось пить, сна, когда хотелось спать, тепла, когда было холодно, разговора с человеком, когда хотелось говорить и послушать человеческий голос. Удовлетворение потребностей – хорошая пища, чистота, свобода – теперь, когда он был лишен всего этого, казались Пьеру совершенным счастием, а выбор занятия, то есть жизнь, теперь, когда выбор этот был так ограничен, казались ему таким легким делом, что он забывал то, что избыток удобств жизни уничтожает все счастие удовлетворения потребностей, а большая свобода выбора занятий, та свобода, которую ему в его жизни давали образование, богатство, положение в свете, что эта то свобода и делает выбор занятий неразрешимо трудным и уничтожает самую потребность и возможность занятия.
Все мечтания Пьера теперь стремились к тому времени, когда он будет свободен. А между тем впоследствии и во всю свою жизнь Пьер с восторгом думал и говорил об этом месяце плена, о тех невозвратимых, сильных и радостных ощущениях и, главное, о том полном душевном спокойствии, о совершенной внутренней свободе, которые он испытывал только в это время.
Когда он в первый день, встав рано утром, вышел на заре из балагана и увидал сначала темные купола, кресты Ново Девичьего монастыря, увидал морозную росу на пыльной траве, увидал холмы Воробьевых гор и извивающийся над рекою и скрывающийся в лиловой дали лесистый берег, когда ощутил прикосновение свежего воздуха и услыхал звуки летевших из Москвы через поле галок и когда потом вдруг брызнуло светом с востока и торжественно выплыл край солнца из за тучи, и купола, и кресты, и роса, и даль, и река, все заиграло в радостном свете, – Пьер почувствовал новое, не испытанное им чувство радости и крепости жизни.
И чувство это не только не покидало его во все время плена, но, напротив, возрастало в нем по мере того, как увеличивались трудности его положения.
Чувство это готовности на все, нравственной подобранности еще более поддерживалось в Пьере тем высоким мнением, которое, вскоре по его вступлении в балаган, установилось о нем между его товарищами. Пьер с своим знанием языков, с тем уважением, которое ему оказывали французы, с своей простотой, отдававший все, что у него просили (он получал офицерские три рубля в неделю), с своей силой, которую он показал солдатам, вдавливая гвозди в стену балагана, с кротостью, которую он выказывал в обращении с товарищами, с своей непонятной для них способностью сидеть неподвижно и, ничего не делая, думать, представлялся солдатам несколько таинственным и высшим существом. Те самые свойства его, которые в том свете, в котором он жил прежде, были для него если не вредны, то стеснительны – его сила, пренебрежение к удобствам жизни, рассеянность, простота, – здесь, между этими людьми, давали ему положение почти героя. И Пьер чувствовал, что этот взгляд обязывал его.
В ночь с 6 го на 7 е октября началось движение выступавших французов: ломались кухни, балаганы, укладывались повозки и двигались войска и обозы.
В семь часов утра конвой французов, в походной форме, в киверах, с ружьями, ранцами и огромными мешками, стоял перед балаганами, и французский оживленный говор, пересыпаемый ругательствами, перекатывался по всей линии.
В балагане все были готовы, одеты, подпоясаны, обуты и ждали только приказания выходить. Больной солдат Соколов, бледный, худой, с синими кругами вокруг глаз, один, не обутый и не одетый, сидел на своем месте и выкатившимися от худобы глазами вопросительно смотрел на не обращавших на него внимания товарищей и негромко и равномерно стонал. Видимо, не столько страдания – он был болен кровавым поносом, – сколько страх и горе оставаться одному заставляли его стонать.
Пьер, обутый в башмаки, сшитые для него Каратаевым из цибика, который принес француз для подшивки себе подошв, подпоясанный веревкою, подошел к больному и присел перед ним на корточки.
– Что ж, Соколов, они ведь не совсем уходят! У них тут гошпиталь. Может, тебе еще лучше нашего будет, – сказал Пьер.
– О господи! О смерть моя! О господи! – громче застонал солдат.
– Да я сейчас еще спрошу их, – сказал Пьер и, поднявшись, пошел к двери балагана. В то время как Пьер подходил к двери, снаружи подходил с двумя солдатами тот капрал, который вчера угощал Пьера трубкой. И капрал и солдаты были в походной форме, в ранцах и киверах с застегнутыми чешуями, изменявшими их знакомые лица.
Капрал шел к двери с тем, чтобы, по приказанию начальства, затворить ее. Перед выпуском надо было пересчитать пленных.
– Caporal, que fera t on du malade?.. [Капрал, что с больным делать?..] – начал Пьер; но в ту минуту, как он говорил это, он усумнился, тот ли это знакомый его капрал или другой, неизвестный человек: так непохож был на себя капрал в эту минуту. Кроме того, в ту минуту, как Пьер говорил это, с двух сторон вдруг послышался треск барабанов. Капрал нахмурился на слова Пьера и, проговорив бессмысленное ругательство, захлопнул дверь. В балагане стало полутемно; с двух сторон резко трещали барабаны, заглушая стоны больного.
«Вот оно!.. Опять оно!» – сказал себе Пьер, и невольный холод пробежал по его спине. В измененном лице капрала, в звуке его голоса, в возбуждающем и заглушающем треске барабанов Пьер узнал ту таинственную, безучастную силу, которая заставляла людей против своей воли умерщвлять себе подобных, ту силу, действие которой он видел во время казни. Бояться, стараться избегать этой силы, обращаться с просьбами или увещаниями к людям, которые служили орудиями ее, было бесполезно. Это знал теперь Пьер. Надо было ждать и терпеть. Пьер не подошел больше к больному и не оглянулся на него. Он, молча, нахмурившись, стоял у двери балагана.
Когда двери балагана отворились и пленные, как стадо баранов, давя друг друга, затеснились в выходе, Пьер пробился вперед их и подошел к тому самому капитану, который, по уверению капрала, готов был все сделать для Пьера. Капитан тоже был в походной форме, и из холодного лица его смотрело тоже «оно», которое Пьер узнал в словах капрала и в треске барабанов.
– Filez, filez, [Проходите, проходите.] – приговаривал капитан, строго хмурясь и глядя на толпившихся мимо него пленных. Пьер знал, что его попытка будет напрасна, но подошел к нему.
– Eh bien, qu'est ce qu'il y a? [Ну, что еще?] – холодно оглянувшись, как бы не узнав, сказал офицер. Пьер сказал про больного.
– Il pourra marcher, que diable! – сказал капитан. – Filez, filez, [Он пойдет, черт возьми! Проходите, проходите] – продолжал он приговаривать, не глядя на Пьера.
– Mais non, il est a l'agonie… [Да нет же, он умирает…] – начал было Пьер.
– Voulez vous bien?! [Пойди ты к…] – злобно нахмурившись, крикнул капитан.
Драм да да дам, дам, дам, трещали барабаны. И Пьер понял, что таинственная сила уже вполне овладела этими людьми и что теперь говорить еще что нибудь было бесполезно.
Пленных офицеров отделили от солдат и велели им идти впереди. Офицеров, в числе которых был Пьер, было человек тридцать, солдатов человек триста.
Пленные офицеры, выпущенные из других балаганов, были все чужие, были гораздо лучше одеты, чем Пьер, и смотрели на него, в его обуви, с недоверчивостью и отчужденностью. Недалеко от Пьера шел, видимо, пользующийся общим уважением своих товарищей пленных, толстый майор в казанском халате, подпоясанный полотенцем, с пухлым, желтым, сердитым лицом. Он одну руку с кисетом держал за пазухой, другою опирался на чубук. Майор, пыхтя и отдуваясь, ворчал и сердился на всех за то, что ему казалось, что его толкают и что все торопятся, когда торопиться некуда, все чему то удивляются, когда ни в чем ничего нет удивительного. Другой, маленький худой офицер, со всеми заговаривал, делая предположения о том, куда их ведут теперь и как далеко они успеют пройти нынешний день. Чиновник, в валеных сапогах и комиссариатской форме, забегал с разных сторон и высматривал сгоревшую Москву, громко сообщая свои наблюдения о том, что сгорело и какая была та или эта видневшаяся часть Москвы. Третий офицер, польского происхождения по акценту, спорил с комиссариатским чиновником, доказывая ему, что он ошибался в определении кварталов Москвы.
– О чем спорите? – сердито говорил майор. – Николы ли, Власа ли, все одно; видите, все сгорело, ну и конец… Что толкаетесь то, разве дороги мало, – обратился он сердито к шедшему сзади и вовсе не толкавшему его.
– Ай, ай, ай, что наделали! – слышались, однако, то с той, то с другой стороны голоса пленных, оглядывающих пожарища. – И Замоскворечье то, и Зубово, и в Кремле то, смотрите, половины нет… Да я вам говорил, что все Замоскворечье, вон так и есть.
– Ну, знаете, что сгорело, ну о чем же толковать! – говорил майор.
Проходя через Хамовники (один из немногих несгоревших кварталов Москвы) мимо церкви, вся толпа пленных вдруг пожалась к одной стороне, и послышались восклицания ужаса и омерзения.
– Ишь мерзавцы! То то нехристи! Да мертвый, мертвый и есть… Вымазали чем то.
Пьер тоже подвинулся к церкви, у которой было то, что вызывало восклицания, и смутно увидал что то, прислоненное к ограде церкви. Из слов товарищей, видевших лучше его, он узнал, что это что то был труп человека, поставленный стоймя у ограды и вымазанный в лице сажей…
– Marchez, sacre nom… Filez… trente mille diables… [Иди! иди! Черти! Дьяволы!] – послышались ругательства конвойных, и французские солдаты с новым озлоблением разогнали тесаками толпу пленных, смотревшую на мертвого человека.
По переулкам Хамовников пленные шли одни с своим конвоем и повозками и фурами, принадлежавшими конвойным и ехавшими сзади; но, выйдя к провиантским магазинам, они попали в середину огромного, тесно двигавшегося артиллерийского обоза, перемешанного с частными повозками.
У самого моста все остановились, дожидаясь того, чтобы продвинулись ехавшие впереди. С моста пленным открылись сзади и впереди бесконечные ряды других двигавшихся обозов. Направо, там, где загибалась Калужская дорога мимо Нескучного, пропадая вдали, тянулись бесконечные ряды войск и обозов. Это были вышедшие прежде всех войска корпуса Богарне; назади, по набережной и через Каменный мост, тянулись войска и обозы Нея.
Войска Даву, к которым принадлежали пленные, шли через Крымский брод и уже отчасти вступали в Калужскую улицу. Но обозы так растянулись, что последние обозы Богарне еще не вышли из Москвы в Калужскую улицу, а голова войск Нея уже выходила из Большой Ордынки.
Пройдя Крымский брод, пленные двигались по нескольку шагов и останавливались, и опять двигались, и со всех сторон экипажи и люди все больше и больше стеснялись. Пройдя более часа те несколько сот шагов, которые отделяют мост от Калужской улицы, и дойдя до площади, где сходятся Замоскворецкие улицы с Калужскою, пленные, сжатые в кучу, остановились и несколько часов простояли на этом перекрестке. Со всех сторон слышался неумолкаемый, как шум моря, грохот колес, и топот ног, и неумолкаемые сердитые крики и ругательства. Пьер стоял прижатый к стене обгорелого дома, слушая этот звук, сливавшийся в его воображении с звуками барабана.
Несколько пленных офицеров, чтобы лучше видеть, влезли на стену обгорелого дома, подле которого стоял Пьер.
– Народу то! Эка народу!.. И на пушках то навалили! Смотри: меха… – говорили они. – Вишь, стервецы, награбили… Вон у того то сзади, на телеге… Ведь это – с иконы, ей богу!.. Это немцы, должно быть. И наш мужик, ей богу!.. Ах, подлецы!.. Вишь, навьючился то, насилу идет! Вот те на, дрожки – и те захватили!.. Вишь, уселся на сундуках то. Батюшки!.. Подрались!..
– Так его по морде то, по морде! Этак до вечера не дождешься. Гляди, глядите… а это, верно, самого Наполеона. Видишь, лошади то какие! в вензелях с короной. Это дом складной. Уронил мешок, не видит. Опять подрались… Женщина с ребеночком, и недурна. Да, как же, так тебя и пропустят… Смотри, и конца нет. Девки русские, ей богу, девки! В колясках ведь как покойно уселись!
Опять волна общего любопытства, как и около церкви в Хамовниках, надвинула всех пленных к дороге, и Пьер благодаря своему росту через головы других увидал то, что так привлекло любопытство пленных. В трех колясках, замешавшихся между зарядными ящиками, ехали, тесно сидя друг на друге, разряженные, в ярких цветах, нарумяненные, что то кричащие пискливыми голосами женщины.
С той минуты как Пьер сознал появление таинственной силы, ничто не казалось ему странно или страшно: ни труп, вымазанный для забавы сажей, ни эти женщины, спешившие куда то, ни пожарища Москвы. Все, что видел теперь Пьер, не производило на него почти никакого впечатления – как будто душа его, готовясь к трудной борьбе, отказывалась принимать впечатления, которые могли ослабить ее.
