Девичья башня (Стамбул)

Деви́чья башня (Леандрова башня, Кыз Кулеси, тур. Kız Kulesi) — расположена в азиатской части Стамбула на небольшом островке Босфорского пролива в районе Ускюдар. Башня является одним из символов города. Изображена, в частности, на полотне Айвазовского «Вид Леандровой башни в Константинополе» (1848).

История

Первые связанные с башней исторические сведения рассказывают не столько о ней самой, сколько о скалистом островке, на котором она была построена. В 411 году до н. э., во время войн между Афинами и Спартой, Византий стал на сторону спартанцев. Так европейская часть пролива Босфор перешла к Спарте, а азиатская — к Афинам. В конечном счёте Афины победили, но некоторое время по отношению к Византии они не предпринимали никаких действий. Победители предпочли взять пролив Босфор под свой контроль и взимать налоги с проходящих через него кораблей. Существует несколько версий строительства башни. По одной версии Девичью башню построил афинский полководец Алкивиад для контроля над пришествием персидских кораблей в Босфорский пролив. Он построил на скалистом берегу налоговую контору. Однако нигде не упоминается о существовании в то время башни. По другой — башня была построена во время правления императора Константина Великого в качестве сторожевой вышки.

После взятия Константинополя (ныне Стамбул) турками в 1453 году этот небольшой форт остался цел и невредим и использовался в оборонительных целях. Позже на том месте построили деревянный маяк, обращённый в сторону Мраморного моря.

Во времена Османской империи башня в основном служила маяком, указывающим кораблям путь ночью и даже днём в туманную погоду. В шторм небольшие суда привязывали для безопасности к башне, чтобы их не унесло волнами. Во время официальных празднеств с башни палили пушки. Кроме того башня время от времени использовалась для разных целей. Сосланных или приговорённых к смерти придворных держали там перед тем, как отправить по этапу или на казнь.

Не раз башня страдала от разрушительных землетрясений и пожаров, а во время одного из пожаров в 1720 году почти полностью сгорела. Великий визирь Дамат Ибрахим-паша заново отстроил башню на этот раз из камня, добавив к ней башенку со свинцовой крышей и множеством окон. В 1829 году Девичья башня служила больницей-изолятором во время вспышки холеры. Вскоре после того, в 1832 году, во время правления Махмуда II, был проведён последний капитальный ремонт башни. В 1857 году башня попала в ведение комитета по управлению маяком, и одной из французских компаний было поручено перестроить башню в действующий маяк, который в 1920 году был полностью автоматизирован. Башня использовалась как маяк почти сто лет.

После 1923 года правительство перестало использовать башню в своих целях, и она стала просто маяком. В тяжёлые годы Второй мировой войны башню отремонтировали, укрепив её внутренние конструкции бетоном. После 1965 года башня была передана в ведение военно-морских сил и какое-то время служила военным центром связи. Затем во второй половине XX века в проливе Босфор движение судов из разных стран мира стало более интенсивным: увеличилось количество и размер курсирующих здесь кораблей. С того момента пора тишины и покоя для Девичьей башни закончилась. После 1983 года морская администрация Турции использовала башню как промежуточный пункт управления движением судов в проливе. В самом начале 1989 года внимание публики снова было приковано к босфорской «девице». В одном из репортажей под заголовком «Девичья башня отравлена» сообщалось, что там хранится цианид, с помощью которого на кораблях, находящихся в верфях, травили паразитов. Когда в доке снесли склад, в котором хранился цианид, этот смертельно опасный яд перенесли в башню, поскольку «больше его негде было хранить». Так «отравили» одинокую босфорскую «девицу». В репортаже однако отмечалась серьёзная проблема: если бы пары этого вещества взорвались, Стамбул потряс бы страшный взрыв. В течение восьми месяцев пресса и телевидение то и дело сообщали об этой опасности. В итоге проблема была разрешена, когда контейнеры с цианидом перевезли в другое место. Неудивительно, что в мае 1992 года группа молодых поэтов направилась к Девичьей башне и (при содействии мэра) заявила о своём желании превратить практически заброшенную башню в культурный центр. Поэтому, когда в башне разместились художественные выставки, фотогалерея и даже стали проводиться концерты, на некоторое время она ожила. В течение этого недолгого периода башню стали называть «республикой поэзии».

За свою долгую историю башня бывала маяком, тюрьмой и карантинным изолятором. В 1943—1945 годах башня была восстановлена по образцу, соответствующему её облику в XIX веке. В настоящее время в башне располагается ресторан.

Легенды

Существуют много легенд о строительстве башни и об её местонахождении. Наиболее известная турецкая легенда гласит: Турецкий султан безумно любил свою дочь. Однажды ясновидец напророчил, что его дочь умрёт, когда ей исполнится 18 лет. Султан отдал приказ, чтоб до тех пор, пока его дочери не исполнится 18 лет, построить башню. После того, как башня была построена, султан приказал перевести его дочь в башню, чтобы уберечь её от возможной смерти. Когда дочери султана исполнилось 18 лет, султан подарил ей горшок с фруктами. Когда именинница открыла горшок, в фруктах оказалась ядовитая змея, которая укусила девушку, вследствие чего она умерла, как и было предсказано. По другой легенде — девушка осталась жива, её спас принц, высосав яд змеи. Отсюда и название — Девичья башня.

Ещё одна легенда рассказывает о втором названии башни — башня Леандра. Согласно этой легенде башня получила своё имя в честь героя древнегреческого мифа — юноши Леандра, который полюбил Геро, жрицу Афродиты, ради него нарушившую обет безбрачия, и чтобы встречаться с ней, каждую ночь переплывал пролив Дарданеллы. Опасности не могли остановить влюблённого юношу и каждую ночь снова и снова он плыл туда, где горел далёкий огонь факела, который зажигала Геро. Но однажды огонь погас, и не сумевший найти в темноте правильную дорогу к островку Леандр утонул. Утром волны вынесли его тело к ногам так и не дождавшейся его девушки. В отчаянии девушка поднялась на башню, бросилась в море и утонула.

Девичья башня сегодня

С целью открыть башню для посетителей в 1999 году в ней был проведён капитальный ремонт. Вслед за этим было объявлено, что через год в рамках туристического проекта в башне разместятся ресторан и культурный центр. Сегодня для туристов и прочих посетителей в башне открыты ресторан, кафе, бар, смотровая площадка и сувенирный магазин. На небольших катерах посетители могут добраться до башни корабликами от причалов Кабаташ (европейская часть) и Юскюдар (азиатская часть).

В популярной культуре

Башня стала местом действия в нескольких кинофильмах и компьютерных играх:

• в фильме о Джеймсе Бонде «И целого мира мало»,
• в фильме «Хитмэн»,
• в компьютерной игре «Assassin’s Creed: Revelations»,
• в американском реалити-шоу «The Amazing Race 7»,
• в турецком телесериале «Волчья долина».
• в турецком сериале "Великолепный Век.Кёсем"

Ссылки

• [www.kizkulesi.com.tr Официальный сайт]
• [harita.yandex.com.tr/?text=T%C3%BCrkiye%2C%20%C4%B0stanbul%2C%20%C3%9Csk%C3%BCdar%2C%20K%C4%B1z%20Kulesi&sll=29.00413%2C41.021098&ll=29.003795%2C41.020924&spn=0.003669%2C0.000780&z=18&l=map%2Csta%2Cstv&ol=stv&oll=29.0032629%2C41.02072566&oid=&ost=dir%3A73.45968746846934%2C12.596396251051956~spn%3A90%2C53.93142886574029 Девичья башня (Стамбул)] на сервисе Яндекс.Панорамы.

Отрывок, характеризующий Девичья башня (Стамбул)

Пьер приехал раньше, чтобы застать их одних.
Пьер за этот год так потолстел, что он был бы уродлив, ежели бы он не был так велик ростом, крупен членами и не был так силен, что, очевидно, легко носил свою толщину.
Он, пыхтя и что то бормоча про себя, вошел на лестницу. Кучер его уже не спрашивал, дожидаться ли. Он знал, что когда граф у Ростовых, то до двенадцатого часу. Лакеи Ростовых радостно бросились снимать с него плащ и принимать палку и шляпу. Пьер, по привычке клубной, и палку и шляпу оставлял в передней.
Первое лицо, которое он увидал у Ростовых, была Наташа. Еще прежде, чем он увидал ее, он, снимая плащ в передней, услыхал ее. Она пела солфеджи в зале. Он внал, что она не пела со времени своей болезни, и потому звук ее голоса удивил и обрадовал его. Он тихо отворил дверь и увидал Наташу в ее лиловом платье, в котором она была у обедни, прохаживающуюся по комнате и поющую. Она шла задом к нему, когда он отворил дверь, но когда она круто повернулась и увидала его толстое, удивленное лицо, она покраснела и быстро подошла к нему.
– Я хочу попробовать опять петь, – сказала она. – Все таки это занятие, – прибавила она, как будто извиняясь.
– И прекрасно.
– Как я рада, что вы приехали! Я нынче так счастлива! – сказала она с тем прежним оживлением, которого уже давно не видел в ней Пьер. – Вы знаете, Nicolas получил Георгиевский крест. Я так горда за него.
– Как же, я прислал приказ. Ну, я вам не хочу мешать, – прибавил он и хотел пройти в гостиную.
Наташа остановила его.
– Граф, что это, дурно, что я пою? – сказала она, покраснев, но, не спуская глаз, вопросительно глядя на Пьера.
– Нет… Отчего же? Напротив… Но отчего вы меня спрашиваете?
– Я сама не знаю, – быстро отвечала Наташа, – но я ничего бы не хотела сделать, что бы вам не нравилось. Я вам верю во всем. Вы не знаете, как вы для меля важны и как вы много для меня сделали!.. – Она говорила быстро и не замечая того, как Пьер покраснел при этих словах. – Я видела в том же приказе он, Болконский (быстро, шепотом проговорила она это слово), он в России и опять служит. Как вы думаете, – сказала она быстро, видимо, торопясь говорить, потому что она боялась за свои силы, – простит он меня когда нибудь? Не будет он иметь против меня злого чувства? Как вы думаете? Как вы думаете?
– Я думаю… – сказал Пьер. – Ему нечего прощать… Ежели бы я был на его месте… – По связи воспоминаний, Пьер мгновенно перенесся воображением к тому времени, когда он, утешая ее, сказал ей, что ежели бы он был не он, а лучший человек в мире и свободен, то он на коленях просил бы ее руки, и то же чувство жалости, нежности, любви охватило его, и те же слова были у него на устах. Но она не дала ему времени сказать их.
– Да вы – вы, – сказала она, с восторгом произнося это слово вы, – другое дело. Добрее, великодушнее, лучше вас я не знаю человека, и не может быть. Ежели бы вас не было тогда, да и теперь, я не знаю, что бы было со мною, потому что… – Слезы вдруг полились ей в глаза; она повернулась, подняла ноты к глазам, запела и пошла опять ходить по зале.
В это же время из гостиной выбежал Петя.
Петя был теперь красивый, румяный пятнадцатилетний мальчик с толстыми, красными губами, похожий на Наташу. Он готовился в университет, но в последнее время, с товарищем своим Оболенским, тайно решил, что пойдет в гусары.
Петя выскочил к своему тезке, чтобы переговорить о деле.
Он просил его узнать, примут ли его в гусары.
Пьер шел по гостиной, не слушая Петю.
Петя дернул его за руку, чтоб обратить на себя его вниманье.
– Ну что мое дело, Петр Кирилыч. Ради бога! Одна надежда на вас, – говорил Петя.
– Ах да, твое дело. В гусары то? Скажу, скажу. Нынче скажу все.
– Ну что, mon cher, ну что, достали манифест? – спросил старый граф. – А графинюшка была у обедни у Разумовских, молитву новую слышала. Очень хорошая, говорит.
– Достал, – отвечал Пьер. – Завтра государь будет… Необычайное дворянское собрание и, говорят, по десяти с тысячи набор. Да, поздравляю вас.
– Да, да, слава богу. Ну, а из армии что?
– Наши опять отступили. Под Смоленском уже, говорят, – отвечал Пьер.
– Боже мой, боже мой! – сказал граф. – Где же манифест?
– Воззвание! Ах, да! – Пьер стал в карманах искать бумаг и не мог найти их. Продолжая охлопывать карманы, он поцеловал руку у вошедшей графини и беспокойно оглядывался, очевидно, ожидая Наташу, которая не пела больше, но и не приходила в гостиную.
– Ей богу, не знаю, куда я его дел, – сказал он.
– Ну уж, вечно растеряет все, – сказала графиня. Наташа вошла с размягченным, взволнованным лицом и села, молча глядя на Пьера. Как только она вошла в комнату, лицо Пьера, до этого пасмурное, просияло, и он, продолжая отыскивать бумаги, несколько раз взглядывал на нее.
– Ей богу, я съезжу, я дома забыл. Непременно…
– Ну, к обеду опоздаете.
– Ах, и кучер уехал.
Но Соня, пошедшая в переднюю искать бумаги, нашла их в шляпе Пьера, куда он их старательно заложил за подкладку. Пьер было хотел читать.
– Нет, после обеда, – сказал старый граф, видимо, в этом чтении предвидевший большое удовольствие.
За обедом, за которым пили шампанское за здоровье нового Георгиевского кавалера, Шиншин рассказывал городские новости о болезни старой грузинской княгини, о том, что Метивье исчез из Москвы, и о том, что к Растопчину привели какого то немца и объявили ему, что это шампиньон (так рассказывал сам граф Растопчин), и как граф Растопчин велел шампиньона отпустить, сказав народу, что это не шампиньон, а просто старый гриб немец.
– Хватают, хватают, – сказал граф, – я графине и то говорю, чтобы поменьше говорила по французски. Теперь не время.
– А слышали? – сказал Шиншин. – Князь Голицын русского учителя взял, по русски учится – il commence a devenir dangereux de parler francais dans les rues. [становится опасным говорить по французски на улицах.]
– Ну что ж, граф Петр Кирилыч, как ополченье то собирать будут, и вам придется на коня? – сказал старый граф, обращаясь к Пьеру.
Пьер был молчалив и задумчив во все время этого обеда. Он, как бы не понимая, посмотрел на графа при этом обращении.
– Да, да, на войну, – сказал он, – нет! Какой я воин! А впрочем, все так странно, так странно! Да я и сам не понимаю. Я не знаю, я так далек от военных вкусов, но в теперешние времена никто за себя отвечать не может.
После обеда граф уселся покойно в кресло и с серьезным лицом попросил Соню, славившуюся мастерством чтения, читать.
– «Первопрестольной столице нашей Москве.
Неприятель вошел с великими силами в пределы России. Он идет разорять любезное наше отечество», – старательно читала Соня своим тоненьким голоском. Граф, закрыв глаза, слушал, порывисто вздыхая в некоторых местах.
Наташа сидела вытянувшись, испытующе и прямо глядя то на отца, то на Пьера.
Пьер чувствовал на себе ее взгляд и старался не оглядываться. Графиня неодобрительно и сердито покачивала головой против каждого торжественного выражения манифеста. Она во всех этих словах видела только то, что опасности, угрожающие ее сыну, еще не скоро прекратятся. Шиншин, сложив рот в насмешливую улыбку, очевидно приготовился насмехаться над тем, что первое представится для насмешки: над чтением Сони, над тем, что скажет граф, даже над самым воззванием, ежели не представится лучше предлога.
Прочтя об опасностях, угрожающих России, о надеждах, возлагаемых государем на Москву, и в особенности на знаменитое дворянство, Соня с дрожанием голоса, происходившим преимущественно от внимания, с которым ее слушали, прочла последние слова: «Мы не умедлим сами стать посреди народа своего в сей столице и в других государства нашего местах для совещания и руководствования всеми нашими ополчениями, как ныне преграждающими пути врагу, так и вновь устроенными на поражение оного, везде, где только появится. Да обратится погибель, в которую он мнит низринуть нас, на главу его, и освобожденная от рабства Европа да возвеличит имя России!»