Девушка с Запада

Поделись знанием:
(перенаправлено с «Девушка с Запада (опера)»)
Перейти к: навигация, поиск
Опера
Девушка с Запада
итал. La fanciulla del West

Карикатура Энрико Карузо на представление оперы
Композитор

Джакомо Пуччини

Автор(ы) либретто

Г. Чивинини и К. Джангарини

Источник сюжета

пьеса «Девушка с золотого Запада» Д. Беласко

Действий

3

Год создания

1910

Первая постановка

10 декабря 1910

Место первой постановки

Метрополитен Опера, Нью-Йорк

«Девушка с Запада» (итал. La fanciulla del West), — опера Джакомо Пуччини, созданная в 1910 году. По пьесе Д. Беласко «Девушка с золотого Запада» (англ. The Girl of the Golden West). Премьера оперы состоялась 10 декабря 1910 года в театре «Метрополитен Опера», Нью-Йорк. Дирижировал Артуро Тосканини.





Действующие лица

Партия Голос Исполнитель на премьере,
10 декабря 1910
(дирижёр Артуро Тосканини)
Минни сопрано Эмма Дестинова
Джек Рэнс, шериф баритон Паскуале Амато
Дик Джонсон (Рамерес), бандит тенор Энрико Карузо
Ник, бармен тенор Альберт Рейсс
Эшби, агент Wells Fargo бас Адам Дидур
Сонора баритон Дин Жилли
Трин тенор Анжело Бадья
Сид баритон Джулио Росси
Белло баритон Винченцо Рескильяни
Гарри тенор Пьетро Аудизио
Джо тенор Гленн Холл
Хэппи баритон Антонио Пини-Корси
Джим Ларкенс бас Бернард Бег
Билли Кролик, индеец бас Жорж Буржуа
Оукли, его подруга меццо-сопрано Мэри Мэттфилд
Джек Уоллес баритон Сегурола, де Андруе
Хосе Кастро, метис бас Эдоардо Миссиано
Почтальон, люди из лагеря

Содержание

Действие происходит в 18491850 годах в Калифорнии (во время «золотой лихорадки»), в лагере золотоискателей.

Акт I

Бар в трактире «Полька» — излюбленное место собирающихся по вечерам золотоискателей, хлынувших в эти места. У его хозяйки Минни, души этого заведения, два помощника — пара индейцев, Билли Кролик и его подруга Оукли. Атмосферу и колорит этих мест передают изображение карточной игры «в фараон», во время которой вспыхивает ссора, а также меланхоличная песня, которую поёт Джек Уоллес («Che farano i vecchi miei la lontano» — «Далеко ты, край родной»).

Здесь присутствует также Эшби, агент «Уэллз — Фарго Транспорт К°», который говорит, что выслеживает мексиканскую банду разбойников под предводительством Рамереса. Он сообщает последние новости о ней Рэнсу, шерифу полиции и местной важной персоне. Хозяйка трактира Минни приносит виски. Рэнс намекает, что он скоро женится на Минни, и эти слова вызывают бурную реакцию присутствующих. Между Рэнсом и золотоискателем Сонорой вспыхивает ссора. На сей раз сама Минни наводит порядок — она выстреливает в воздух из револьвера. Является почтальон из «Уэллз-Фарго» с письмом для Эшби, в котором сообщается о том, где будет Рамерес сегодня ночью. Минни и Рэнс остаются одни. Шериф вновь говорит ей, что намеревается оставить свою жену и жениться на ней, Минни («Minnie, dalla mia casa son partito» — «Минни, ушел я из дома»). Пока Рэнс — с итальянской страстью, но безуспешно — пытается добиться любви Минни, приходит незнакомец. Это Дик Джонсон (он же Рамерес). Он тут же возбуждает у Рэнса неприязнь. «Чем ты занимаешься, незнакомец?» — спрашивает он, смахивая при этом кружку Дика на пол. И только повторное вмешательство Минни спасает Дика. Он, главный герой-тенор, сразу захватывает воображение Минни.

Пока Минни и Дик танцуют в соседней комнате, раздаётся шум: это золотоискатели захватили одного из членов банды Рамереса, некоего Кастро. Его вводят, и он за сохранение ему жизни обещает отвести золотоискателей в одно никому не известное место, где есть золото. Так он направляет золотоискателей по ложному пути. В следующее мгновение возвращается Дик, и Кастро узнает в нём самого Рамереса. Кастро удается сказать своему патрону, что он не выдал никаких секретов: его парни просто ждут, чтобы шериф ушёл, и тогда они совершат налёт.

Когда все они уходят, Дик остаётся с Минни. Теперь выясняется, что старатели оставили Минни на хранение всё своё золото. В дуэте, которым завершается это действие, Дик не только отказывается от своих преступных планов ради женщины, которую он полюбил, но и обещает защитить её от любых посягательств. Не зная ещё, кто на самом деле новый предмет её страсти, Минни приглашает Дика прийти к ней домой.

Акт II

На верхнем этаже трактира, в комнате Минни, Оукли поёт колыбельную песню своему малышу и обсуждает с Билли их предстоящую свадьбу, которая должна состояться по желанию их хозяйки Минни и которая наконец узаконит их взаимоотношения. Их домашнее обсуждение прерывается приходом Минни, которая велит приготовить ужин на двоих. Она хочет доставить удовольствие Дику Джонсону хорошим приёмом. Входит Дик. Они говорят о жизни, и в конце концов они решают, что, поскольку за окном разыгралась гроза, Дик останется у Минни на ночь (но будет спать отдельно). Неожиданно раздаются голоса парней. Минни выходит к ним. Дик, укрывшись за шторой, слышит, как они говорят Минни, что им стало известно, что Дик Джонсон — это и есть сам Рамерес. Минни высмеивает их; ей удается их прогнать. Она возвращается в комнату и обрушивается на Дика с тяжёлыми упреками. Он признаётся в том, что он действительно главарь банды, но таким он был вынужден стать после смерти своего отца, что не оставило ему выбора в жизни, так как он должен был поддержать свою любимую престарелую мать и младших братьев и сестёр. Он говорит, что как только увидел Минни, сразу решил покончить с прошлым. Раздаются выстрелы — это стрелял Рэнс. Дик ранен.

Минни снова прячет Дика, теперь истекающего кровью, на чердаке, и, когда Рэнс входит, она твёрдо ему заявляет, что у неё никого нет. Рэнс рыщет по всем углам, но не может отыскать свою жертву. Он грубо обвиняет Минни в том, что она влюбилась в бандита. Пока они так выясняют отношения, капля крови падает с чердака. Рэнс в бешенстве заставляет раненого спуститься вниз. Но в этот момент Дик теряет сознание. Минни идёт на последнюю отчаянную уловку. Зная, что Рэнс заядлый игрок, она предлагает ему сыграть с ней три кона в покер: если выиграет она, Дик будет свободен, если он — то тогда он может взять Дика и также её («Siete pronto? Son pronto. Taglia, a te» — «Ты готов? Я готова. Твоя награда»). Они играют, и каждый выигрывает по одному разу. Последний кон для Минни, однако, складывается плохо, но ей удается незаметно подменить пять карт. В результате — её выигрыш. Рэнс уходит, затаив жажду мести. Влюблённые остаются вместе («E mio!» — «Он мой!»).

Акт III

В каньонах Калифорнии группа золотоискателей, ненавидящих Дика Джонсона, охотится за ним. Уже дважды раздавались крики, что он пойман, но Дик оба раза ускользал от своих преследователей. В конце концов одному из золотоискателей, Соноре, удается схватить его. И вот его приводят. Для него приготовлена верёвка, и его собираются повесить. У каждого есть, в чём его обвинить. Дику позволяется сказать последнее слово, которое оказывается самой известной арией в этой опере: «Ch'ella mi creda libero» («Пусть она думает, что я свободен»). В ней он просит не говорить Минни о том, что он погиб: пусть она верит, что в один прекрасный день он ещё вернется к ней.

Рэнс не может сдержать своей злобы и даёт Дику пощечину. На Дика набрасывают верёвку. Но как раз в этот момент на коне появляется Минни (если примадонна в состоянии так появиться). Грозя пистолетом, она останавливает это судилище. Шериф пытается натравить на неё толпу старателей, но Минни останавливает их, напоминая им, что разве не делала она всё, что могла для них сделать? И неужели они теперь не сделают для неё одно-единственное: не позволят человеку, которого она так любит, начать с ней новую жизнь? Всех охватывает волнение. Сонора от имени всех дарует жизнь и свободу Рамересу и его верной подруге. Обнявшись, Дик и Минни уходят.

Генри У. Саймон (в переводе А. Майкапара)

Музыка

Судьба «Девушки с Запада» сложилась нелегко. Помимо того, что опера изобилует большими исполнительскими трудностями, можно говорить о повороте в самом стиле Пуччини. Ренато Мариани считает это произведение проявлением новой манеры композитора: «С оперой „Девушка с Запада" музыкальный театр Пуччини, мир его образов полностью меняется. Композитор по-новому понимает театр; сентиментальная линия перестаёт быть самодостаточной, она становится следствием или обобщением духовной драмы, разворачивающейся в окружающей действительности. Мир "Девушки" — мир жестокого столкновения коллективных чувств, тёмных страстей, беспокойного существования жаждущей богатства толпы, страдающей, алчной, подозрительной, свирепой, живо прочувствован композитором, который отображает его в опере посредством могучих образов и бурных сцен».

Уже вступление знаменательно, в нём сосредоточен самый узел драмы, и, как справедливо отмечает Энцо Рестаньо, «гармоническая неустойчивость и тембровое напряжение целотонового рисунка изображают сомнение в истинности обычных взглядов на любовь и если их приятие, то с большой осторожностью... С аккордом, завершающим инструментальную интродукцию, появляется тема Рамереса — короткий мотив типа фанфары...» Следует добавить, что в прелюдии широко развита тема любви, изображаемая в духе Америки прошлого, но как бы померкнувшая от блеска других тематико-тембровых элементов, сияющих и властных, как золото этого западного края.

Во всем первом действии в музыкальную ткань, пожалуй, слишком изобилующую описательностью, вводятся мелодические фрагменты, но эти мелодии не переходят в настоящие романсы, мерцая, как золотой песок в калифорнийских реках. Во втором действии усиление мелодического начала имеет место в любовном дуэте Дика и Минни и в дуэте с картами девушки и Рэнса; другие музыкальные эпизоды более сжаты и подчиняются тому принципу лаконизма, которого придерживается Пуччини после роскоши описаний в первом действии. Впрочем, эти описания, бытовые зарисовки, служащие не только пояснениями, присутствуют и во втором действии, в изображении, почти кинематографическом, комнатки Минни, её тихого уюта (не забудем и экзотической картинки в духе «Баттерфляй» с двумя краснокожими). Минни впервые узнает любовь, которую во время свидания выражает бурно, неистово и предвосхищает пылкую страстность «Турандот». Пуччини снова обращается к теме любви и отдает ей лучшие свои силы. Простодушная Минни меняется, в её лице появляется скрытая доселе жестокость, которой у неё не могло не быть, учитывая её образ жизни. Дик влюбился в неё первый, поначалу как в смутное воспоминание.

Что касается Дика, то это тип разбойника, а не яркая индивидуальность, как другие любимые образы Пуччини. Однако с ним связаны две арии, до сих пор пользующиеся большим успехом, подобных нет даже у главной героини: хотя она много поёт, подлинные поводы для аплодисментов отсутствуют. Это практически два гимна: первый — рассказ о своей жизни с балладным сопровождением и артикулированным пением в веристском стиле; во втором гимне — та же дерзость тенора при большем лаконизме: речь идёт о его последнем бурном прославлении духовной победы Минни.

В целом, несмотря на широту панорамы, перед нами история любви трёх, как в «Тоске». Искренне любящая и ревнивая героиня напоминает Тоску, немного простоватый влюблённый герой — Каварадосси, хотя Рамерес — бо́льший авантюрист и идеалист, разочарованный, ищущий опасностей; баритон Рэнс — своего рода Скарпиа. Когда он появляется, его тягостный чувственный гнёт подчеркивается не только пением, но и оркестром с его мрачными, садистскими изгибами и всей атмосферой жестокости и пыток. Вспомним хотя бы поиски Дика в жилище Минни, кровь, текущую с чердака, дикую радость при поимке бандита, партию в карты. Второстепенные фигуры обрисованы безусловно удачно и особенно весомы в первом действии, когда золотоискателей охватывает тоска по дому, или когда они слушают чтение Библии, и в последнем действии, когда они приветствуют Минни в пламенном хоре, напоминающем о «Манон» и о «Турандот» и содержащем отголоски из Масканьи. Этих персонажей хорошо характеризуют и исполняемые говорком эпизоды, которые придают такой доверительный (и такой трудный для передачи) тон всему произведению.

Г. Маркези (в переводе Е. Гречиной)

Напишите отзыв о статье "Девушка с Запада"

Примечания

Ссылки

  • [www.belcanto.ru/fanciulla.html «Девушка с Запада» на сайте belcanto.ru]
  • [www.murashev.com/opera/La_fanciulla_del_West_libretto_Italian_Russian Либретто на русском и итальянском языках (построчное)]

Отрывок, характеризующий Девушка с Запада


Княжна Марья не была в Москве и вне опасности, как думал князь Андрей.
После возвращения Алпатыча из Смоленска старый князь как бы вдруг опомнился от сна. Он велел собрать из деревень ополченцев, вооружить их и написал главнокомандующему письмо, в котором извещал его о принятом им намерении оставаться в Лысых Горах до последней крайности, защищаться, предоставляя на его усмотрение принять или не принять меры для защиты Лысых Гор, в которых будет взят в плен или убит один из старейших русских генералов, и объявил домашним, что он остается в Лысых Горах.
Но, оставаясь сам в Лысых Горах, князь распорядился об отправке княжны и Десаля с маленьким князем в Богучарово и оттуда в Москву. Княжна Марья, испуганная лихорадочной, бессонной деятельностью отца, заменившей его прежнюю опущенность, не могла решиться оставить его одного и в первый раз в жизни позволила себе не повиноваться ему. Она отказалась ехать, и на нее обрушилась страшная гроза гнева князя. Он напомнил ей все, в чем он был несправедлив против нее. Стараясь обвинить ее, он сказал ей, что она измучила его, что она поссорила его с сыном, имела против него гадкие подозрения, что она задачей своей жизни поставила отравлять его жизнь, и выгнал ее из своего кабинета, сказав ей, что, ежели она не уедет, ему все равно. Он сказал, что знать не хочет о ее существовании, но вперед предупреждает ее, чтобы она не смела попадаться ему на глаза. То, что он, вопреки опасений княжны Марьи, не велел насильно увезти ее, а только не приказал ей показываться на глаза, обрадовало княжну Марью. Она знала, что это доказывало то, что в самой тайне души своей он был рад, что она оставалась дома и не уехала.
На другой день после отъезда Николушки старый князь утром оделся в полный мундир и собрался ехать главнокомандующему. Коляска уже была подана. Княжна Марья видела, как он, в мундире и всех орденах, вышел из дома и пошел в сад сделать смотр вооруженным мужикам и дворовым. Княжна Марья свдела у окна, прислушивалась к его голосу, раздававшемуся из сада. Вдруг из аллеи выбежало несколько людей с испуганными лицами.
Княжна Марья выбежала на крыльцо, на цветочную дорожку и в аллею. Навстречу ей подвигалась большая толпа ополченцев и дворовых, и в середине этой толпы несколько людей под руки волокли маленького старичка в мундире и орденах. Княжна Марья подбежала к нему и, в игре мелкими кругами падавшего света, сквозь тень липовой аллеи, не могла дать себе отчета в том, какая перемена произошла в его лице. Одно, что она увидала, было то, что прежнее строгое и решительное выражение его лица заменилось выражением робости и покорности. Увидав дочь, он зашевелил бессильными губами и захрипел. Нельзя было понять, чего он хотел. Его подняли на руки, отнесли в кабинет и положили на тот диван, которого он так боялся последнее время.
Привезенный доктор в ту же ночь пустил кровь и объявил, что у князя удар правой стороны.
В Лысых Горах оставаться становилось более и более опасным, и на другой день после удара князя, повезли в Богучарово. Доктор поехал с ними.
Когда они приехали в Богучарово, Десаль с маленьким князем уже уехали в Москву.
Все в том же положении, не хуже и не лучше, разбитый параличом, старый князь три недели лежал в Богучарове в новом, построенном князем Андреем, доме. Старый князь был в беспамятстве; он лежал, как изуродованный труп. Он не переставая бормотал что то, дергаясь бровями и губами, и нельзя было знать, понимал он или нет то, что его окружало. Одно можно было знать наверное – это то, что он страдал и, чувствовал потребность еще выразить что то. Но что это было, никто не мог понять; был ли это какой нибудь каприз больного и полусумасшедшего, относилось ли это до общего хода дел, или относилось это до семейных обстоятельств?
Доктор говорил, что выражаемое им беспокойство ничего не значило, что оно имело физические причины; но княжна Марья думала (и то, что ее присутствие всегда усиливало его беспокойство, подтверждало ее предположение), думала, что он что то хотел сказать ей. Он, очевидно, страдал и физически и нравственно.
Надежды на исцеление не было. Везти его было нельзя. И что бы было, ежели бы он умер дорогой? «Не лучше ли бы было конец, совсем конец! – иногда думала княжна Марья. Она день и ночь, почти без сна, следила за ним, и, страшно сказать, она часто следила за ним не с надеждой найти призкаки облегчения, но следила, часто желая найти признаки приближения к концу.
Как ни странно было княжне сознавать в себе это чувство, но оно было в ней. И что было еще ужаснее для княжны Марьи, это было то, что со времени болезни ее отца (даже едва ли не раньше, не тогда ли уж, когда она, ожидая чего то, осталась с ним) в ней проснулись все заснувшие в ней, забытые личные желания и надежды. То, что годами не приходило ей в голову – мысли о свободной жизни без вечного страха отца, даже мысли о возможности любви и семейного счастия, как искушения дьявола, беспрестанно носились в ее воображении. Как ни отстраняла она от себя, беспрестанно ей приходили в голову вопросы о том, как она теперь, после того, устроит свою жизнь. Это были искушения дьявола, и княжна Марья знала это. Она знала, что единственное орудие против него была молитва, и она пыталась молиться. Она становилась в положение молитвы, смотрела на образа, читала слова молитвы, но не могла молиться. Она чувствовала, что теперь ее охватил другой мир – житейской, трудной и свободной деятельности, совершенно противоположный тому нравственному миру, в который она была заключена прежде и в котором лучшее утешение была молитва. Она не могла молиться и не могла плакать, и житейская забота охватила ее.
Оставаться в Вогучарове становилось опасным. Со всех сторон слышно было о приближающихся французах, и в одной деревне, в пятнадцати верстах от Богучарова, была разграблена усадьба французскими мародерами.
Доктор настаивал на том, что надо везти князя дальше; предводитель прислал чиновника к княжне Марье, уговаривая ее уезжать как можно скорее. Исправник, приехав в Богучарово, настаивал на том же, говоря, что в сорока верстах французы, что по деревням ходят французские прокламации и что ежели княжна не уедет с отцом до пятнадцатого, то он ни за что не отвечает.
Княжна пятнадцатого решилась ехать. Заботы приготовлений, отдача приказаний, за которыми все обращались к ней, целый день занимали ее. Ночь с четырнадцатого на пятнадцатое она провела, как обыкновенно, не раздеваясь, в соседней от той комнаты, в которой лежал князь. Несколько раз, просыпаясь, она слышала его кряхтенье, бормотанье, скрип кровати и шаги Тихона и доктора, ворочавших его. Несколько раз она прислушивалась у двери, и ей казалось, что он нынче бормотал громче обыкновенного и чаще ворочался. Она не могла спать и несколько раз подходила к двери, прислушиваясь, желая войти и не решаясь этого сделать. Хотя он и не говорил, но княжна Марья видела, знала, как неприятно было ему всякое выражение страха за него. Она замечала, как недовольно он отвертывался от ее взгляда, иногда невольно и упорно на него устремленного. Она знала, что ее приход ночью, в необычное время, раздражит его.
Но никогда ей так жалко не было, так страшно не было потерять его. Она вспоминала всю свою жизнь с ним, и в каждом слове, поступке его она находила выражение его любви к ней. Изредка между этими воспоминаниями врывались в ее воображение искушения дьявола, мысли о том, что будет после его смерти и как устроится ее новая, свободная жизнь. Но с отвращением отгоняла она эти мысли. К утру он затих, и она заснула.
Она проснулась поздно. Та искренность, которая бывает при пробуждении, показала ей ясно то, что более всего в болезни отца занимало ее. Она проснулась, прислушалась к тому, что было за дверью, и, услыхав его кряхтенье, со вздохом сказала себе, что было все то же.
– Да чему же быть? Чего же я хотела? Я хочу его смерти! – вскрикнула она с отвращением к себе самой.
Она оделась, умылась, прочла молитвы и вышла на крыльцо. К крыльцу поданы были без лошадей экипажи, в которые укладывали вещи.
Утро было теплое и серое. Княжна Марья остановилась на крыльце, не переставая ужасаться перед своей душевной мерзостью и стараясь привести в порядок свои мысли, прежде чем войти к нему.
Доктор сошел с лестницы и подошел к ней.
– Ему получше нынче, – сказал доктор. – Я вас искал. Можно кое что понять из того, что он говорит, голова посвежее. Пойдемте. Он зовет вас…
Сердце княжны Марьи так сильно забилось при этом известии, что она, побледнев, прислонилась к двери, чтобы не упасть. Увидать его, говорить с ним, подпасть под его взгляд теперь, когда вся душа княжны Марьи была переполнена этих страшных преступных искушений, – было мучительно радостно и ужасно.
– Пойдемте, – сказал доктор.
Княжна Марья вошла к отцу и подошла к кровати. Он лежал высоко на спине, с своими маленькими, костлявыми, покрытыми лиловыми узловатыми жилками ручками на одеяле, с уставленным прямо левым глазом и с скосившимся правым глазом, с неподвижными бровями и губами. Он весь был такой худенький, маленький и жалкий. Лицо его, казалось, ссохлось или растаяло, измельчало чертами. Княжна Марья подошла и поцеловала его руку. Левая рука сжала ее руку так, что видно было, что он уже давно ждал ее. Он задергал ее руку, и брови и губы его сердито зашевелились.
Она испуганно глядела на него, стараясь угадать, чего он хотел от нее. Когда она, переменя положение, подвинулась, так что левый глаз видел ее лицо, он успокоился, на несколько секунд не спуская с нее глаза. Потом губы и язык его зашевелились, послышались звуки, и он стал говорить, робко и умоляюще глядя на нее, видимо, боясь, что она не поймет его.
Княжна Марья, напрягая все силы внимания, смотрела на него. Комический труд, с которым он ворочал языком, заставлял княжну Марью опускать глаза и с трудом подавлять поднимавшиеся в ее горле рыдания. Он сказал что то, по нескольку раз повторяя свои слова. Княжна Марья не могла понять их; но она старалась угадать то, что он говорил, и повторяла вопросительно сказанные им слона.
– Гага – бои… бои… – повторил он несколько раз. Никак нельзя было понять этих слов. Доктор думал, что он угадал, и, повторяя его слова, спросил: княжна боится? Он отрицательно покачал головой и опять повторил то же…
– Душа, душа болит, – разгадала и сказала княжна Марья. Он утвердительно замычал, взял ее руку и стал прижимать ее к различным местам своей груди, как будто отыскивая настоящее для нее место.
– Все мысли! об тебе… мысли, – потом выговорил он гораздо лучше и понятнее, чем прежде, теперь, когда он был уверен, что его понимают. Княжна Марья прижалась головой к его руке, стараясь скрыть свои рыдания и слезы.
Он рукой двигал по ее волосам.
– Я тебя звал всю ночь… – выговорил он.
– Ежели бы я знала… – сквозь слезы сказала она. – Я боялась войти.
Он пожал ее руку.
– Не спала ты?
– Нет, я не спала, – сказала княжна Марья, отрицательно покачав головой. Невольно подчиняясь отцу, она теперь так же, как он говорил, старалась говорить больше знаками и как будто тоже с трудом ворочая язык.
– Душенька… – или – дружок… – Княжна Марья не могла разобрать; но, наверное, по выражению его взгляда, сказано было нежное, ласкающее слово, которого он никогда не говорил. – Зачем не пришла?
«А я желала, желала его смерти! – думала княжна Марья. Он помолчал.
– Спасибо тебе… дочь, дружок… за все, за все… прости… спасибо… прости… спасибо!.. – И слезы текли из его глаз. – Позовите Андрюшу, – вдруг сказал он, и что то детски робкое и недоверчивое выразилось в его лице при этом спросе. Он как будто сам знал, что спрос его не имеет смысла. Так, по крайней мере, показалось княжне Марье.
– Я от него получила письмо, – отвечала княжна Марья.