Девять песней Священного Писания

Де́вять пе́сней Свяще́нного Писа́ния', Библе́йские пе́сни, Проро́ческие пе́сни — девять отрывков из Библии. Заимствованы из греческой Септуагинты, из книги под названием «Песни» (др.-греч. ᾠδαί), которая помещается после Псалтири. Библейские песни используются в богослужении Православной церкви в качестве канона на утрени. Каждая песнь описывает в толковании Православной церкви то или иное будущее событие, то есть является пророчеством. Песни являются в гимнографии основанием для ирмосов канонов.

Библейские песни используются в богослужении Православной церкви в качестве канона на утрени. Каждая песнь описывает в толковании Православной церкви то или иное будущее событие, то есть является пророчеством. Песни являются в гимнографии основанием для ирмосов канонов, а их отдельные стихи — припевами к каждому тропарю соответствующих песен этих канонов.

Первая песнь

Исх. 15:1–19 в Псалтири имеет название: «Вку́пе погрузи́в фарао́на, Моисе́й глаго́лет: Го́сподеви пое́м, сла́вно бо просла́вися.»

Согласно книге Исход после десяти казней египетских фараон отпускает еврейский народ в Землю Обетованную, но вскоре меняет свою решение и отправляется в погоню за ним, желая вернуть евреев в рабство. Войско египетское догоняет евреев у Чермного моря, а евреям идти некуда. Тогда пророк Моисей, вождь еврейского народа, возносит молитву Богу и ударяет жезлом по воде: море расступается; еврейский народ проходит по дну моря как по суше, фараон и его войско тонет в море. В благодарность Богу за избавление от фараона и рабства Моисей воспел эту песнь. Затем Мариам берёт тимпан, а за ней вслед еврейские женщины и поют песнь Моисея перед еврейским народом. Эта песнь и является первой песнью Псалтыри.

В толковании Православной Церкви, например Феодорита Кирского, переход евреев через Чермное море это прообраз святого Крещения: как воды Чермного моря избавили евреев (народ Израиля) от фараона и египетского рабства, так и воды святого Крещения избавляют христиан (народ Нового Израиля) от диавола и рабства греху. Моисей, спасающий евреев от фараона, это прообраз Христа Спасителя. А жезл Моисея, которым он ударил по воде, разделив их и освободив путь евреям на свободу, это прообраз Креста Христова, при помощи которого верующие в Иисуса вступают новым путём и обретают свободу от греха и смерти.

Вторая песнь

Втор. 32:1–43 в Псалтири имеет название: «Пе́снь Моисе́ова о второзако́нии.»

В книге Второзаконие повествуется о том, как Моисей перед своей смертью призвал Иисуса Навина и старейшин израилевых и дал им духовное завещание. Это завещание в Библии называется песнью. В песне содержится будущее пророчество о судьбе еврейского народа.

Согласно толкованию Феодорита Кирского слова последнего стиха этой песни: «Веселитесь, небеса, вместе с Ним, и поклонитесь Ему, все Ангелы Божии.» — это пророчество о пришествии Христа в мир и поклонение ангелов Ему, согласно Евангелию от Луки: «И внезапно явилось с Ангелом многочисленное воинство небесное, славящее Бога и взывающее: слава в вышних Богу, и на земле мир, в человеках благоволение!» (Лк. 2:13–14); а следующие слова этого же стиха: «Веселитесь, язычники, с народом Его и да укрепятся все сыны Божии» — это пророчество о том, что тысячи иудеев во главе с апостолами уверуют в Спасителя и Евангелие и принесут христианскую веру языческим народам.

Вторая песнь исполняется редко, имеет скорее скорбный характер.

Третья песнь

1 Цар. 2:1–10 в Псалтири имеет название: «А́нны ма́тере Самуи́ла проро́ка. Бо́га почита́ет непло́ды ражда́ющая стра́нно. Свя́т еси́, Го́споди, и Тя́ пое́т ду́х мо́й.»

В Библии повествуется, что Анна это одна из двух жен еврея по имени Елкана. В отличие от другой жены Елканы — Феннаны, имевший детей, Анна долго была бесплодной и находилась в поношении от людей. После долгой и усердной молитвы Анне Бог наконец даровал ребёнка, в её чреве был зачат будущий великий пророк Самуил. В благодарность за испрошенного у Бога, зачатого младенца Анна принесла благодарственную молитву, которая впоследствии вошла в богослужение Православной церкви.

Согласно толкованиям блаженного Августина эта песнь содержит пророчества о Христе. Имя самой Анны, переводимое как «благодать», прообразует Христианскую веру, сам град Божий, которой гордые лишаются, и потому падают, а смиренные исполняются, и потому восстают. Анна находилась в поругании от людей и ждала спасение от Бога через чадородие, в Ветхом Завете люди находились в поругании от диавола и ждали Спасителя — Мессию. Если Анна родила Самуила и ещё четырёх детей, то во Христе церковь родит многочисленное потомство. Дополняя толкование Августина блаженный Феодорит объясняет слова пророчества Анны:

Сказанное ею: «Госпóдь нéмощна сотвори́ сопостáта Егó» (1Цар.2:10), предвещает низложение диавола; а слова: «Госпóдь взы́де на небесá и воз­гремѣ́» (1Цар.2:10), предрекают вознесение нашего Спасителя, сошествие Всесвятого Духа и велегласие Апостольской проповеди. Она предсказывает и второе пришествие Владыки Христа. Ибо говорит: « Тóй сýдитъ концéмъ земли́, прáведенъ Сы́й» (1Цар.2:10), предсказывает и соделавшихся предками Его по плоти и царствовавших от Давида до пленения. Ибо говорит: «и дáстъ крѣ́пость царéмъ нáшымъ» (1Цар.2:10). Объясняя же причину, по которой пользовались они Божиим промышлением, присовокупляет: «и воз­несéтъ рóгъ Христá сво­егó» (1Цар.2:10)

Четвёртая песнь

Авв. 3:1–19 в Псалтири имеет название: «Слова́ истоща́ние Авваку́м сказу́ет. Сла́ва си́ле Твое́й, Го́споди.»

Пророк Аввакум это один из двенадцати малых пророков, который проповедовал еврейскому народу. Его пророчества находятся в «Книге пророка Аввакума». Четвёртая пророческая песнь это третья глава этой книги. В Библии это песнь подписана как «Молитва Аввакума, пророка, для пения».

Молитва Аввакума была понята в Православной церкви как пророчество о пришествии в мир Иисуса Христа. Кирилл Александрийский и Феодорит Кирский одинаково истолковали следующие выражения: «Бóгъ от­ ю́га прiи́детъ» — как пророчество о том, что Христос родится в Вифлееме (Вифлеем находится на юге от Иерусалима); «я́ко вся́деши на кóни твоя́, и яждéнiе твоé спасéнiе.» — как пророчество о том, что Бог Слово «сядет» на апостолы, как на кони и через них принесёт своё Евангельское учение о спасении. Позднее гимнографы (Косма Маюмский и Иоанн Дамаскин) истолковали выражение: «и святы́й изъ горы́ при­­осѣнéн­ныя чáщи» — как рождение Иисуса от Богородицы (гора это Дева Мария).

Пятая песнь

Ис. 26:9–19 в Псалтири имеет название: «Иса́ии прорече́ние, моли́тва вя́щши: Го́споди, Бо́же на́ш, ми́р да́ждь на́м.»

Пророк Исайя один самых почитаемых пророков в Православной церкви, его пророчества по свидетельству отцов Церкви больше чем других пророков свидетельствуют о Христе, его даже называют «ветхозаветный евангелист». Одним из таких пророчеств является и данная песнь, по толкованию Феодорита Кирского 9 и 11 стихи это пророчества о первом пришествии Иисуса Христа; а по толкованию Иакова Низибийского и Иоанна Дамаскина 19-й стих этой песни: «Воскрéснутъ мéртвiи и востáнутъ и́же во гробѣ́хъ, и воз­рáдуют­ся и́же на земли́» — это пророчество о втором пришествии Иисуса Христа и о всеобщем воскресение из мёртвых.

Шестая песнь

Ион. 2:3–10 в Псалтири имеет название: "Я́ко проро́ка Ио́ну спаси́ на́с, Го́споди. Моли́тва Ионы́ пророка. От зве́ря воззва́ Ио́на, глаго́ля: "

Пророк Иона должен был проповедовать, по повелению Бога, покаяние жителям города Ниневии, но вместо этого сел на корабль и отплыл в ином направлении. За это Бог навел страшную бурю на море и кораблю грозила гибель. Испугавшись смерти, мореплаватели бросили жребий для того, чтобы узнать из-за кого из бывших на корабле, с ними приключилась беда. Жребий пал на Иону, а последний покаялся в своём согрешении — нарушении воли Бога. После чего его выбросили за борт корабля, после чего он не утонул, а был проглочен китом, во чреве которого находился три дня и три ночи, там Иона усердно молился Богу. После чего кит по воли Бога изблевал Иону на берег. Молитва Ионы в во чреве кита это шестая пророческая песнь.

В толковании Церкви, например Кирилла Александрийского, трехдневное пребывание пророка Ионы во чреве кита и чудесное спасение его было прообразом трехдневной смерти и воскресения Христа Спасителя.

Седьмая и восьмая песнь

Дан. 3:26–56 — седьмая песнь в Псалтири имеет название: «Хва́ла пла́мень угаша́ет тре́х ю́нош. Моли́тва святы́х трие́х отроко́в. Оте́ц и на́ш Бо́же, благослове́н еси́.»

Дан. 3:57–88 — восьмая песнь в Псалтири имеет название: «Влады́ку воспо́й созда́нных естество́. Го́спода по́йте дела́, и превозноси́те во́ вся́ ве́ки.»

Третья глава «Книги пророка Даниила» повествует о том, как царь Навуходоносор II соорудил истукана-идола, которому по его команде все подданные должны были кланяться. Еврейские отроки (юноши) Анания, Азария и Мисаил чтили истинного Бога и кумирам не служили, по этой причине они отказались поклониться идолу. Разгневанный царь велел соорудить огромную огненную пещь и сжечь в ней отроков, что и сделали халдеи. Но отроки, сохраняемые Богом не сгорели в пещи, произошло чудо — Бог послал прохладу для отроков и в пещь с небес сошел ангел, который был вместе с ними. Вместо криков отроков, мучимых в пещи огнём, Новуходоносор услышал пение отроков и увидел ангела с ними. Песнь, которую пели три отрока в огненной печи, была разделена на две части и стала седьмой и восьмой песнями Псалтыри.

В толковании Иеронима Стридонского: ангел, который спустился в пещь и спас трех отроков это прообраз Христа, который сошёл в ад и спас от вечной смерти, томящиеся там души праведников. В гимнографии Косма Маюмский и Иоанн Дамаскин увидели в нахождении отроков в огне, который их не опалил, прообраз утробы Богородицы, в которую вселился Христос-Бог (огонь) и не опалил Деву Марию.

Девятая песнь

Девятая песнь взята, в отличие от восьми предыдущих песен, из Нового Завета, из Евангелия от Луки; она состоит из двух частей или из двух песен двух разных людей: Девы Марии и первосвященника Захарии, отца Иоанна Предтечи.

Первая часть: Лк. 1:46–55 в Псалтири имеет название: «Пе́снь Богоро́дицы, о́т Луки́ свята́го Ева́нгелия. Сы́на пое́т и Бо́га Ма́терь Отрокови́ца. Богоро́дицу в пе́снех велича́ем.»

Согласно Евангелию от Луки Дева Мария, после Благовещения, будучи беременной Иисусом, отправилась в Горнее в дом Захарии, к его жене Елисавете, также беременной Иоанном Предтечей. Когда Елисавета увидела Марию, то младенец во чреве её запрыгал от радости, а Елисавета произнесла пророчество: «И откуда это мне, что пришла Матерь Господа моего ко мне? Ибо когда голос приветствия Твоего дошел до слуха моего, взыграл младенец радостно во чреве моем. И блаженна Уверовавшая, потому что совершится сказанное Ей от Господа.» Мария отвечала Елисавете пророческими словами: «Вели́читъ душá моя́ Гóспода…» Ответ Девы Марии — это есть первая часть девятой песни.

Вторая часть: Лк. 1:68–79 в Псалтири имеет название: «Заха́рия благословля́ет отроча́те рожде́ние. Моли́тва Заха́рии, отца́ Предоте́чева.»

В Евангелии рассказывается о праведных супругах: иереи Захарии и Елисавете, они были уже преклонного возраста и не имели детей. Во время чреды священнослужения Захарии, когда он вошел кадить алтарь, ему явился ангел Господень Гавриил. Ангел принес Захарии от Бога известие о том, что его жена зачнёт и родит сына и великого будущего пророка, которого назовут Иоанн, и который многих своей проповедью приведет к Богу. Захария засомневался в этом известии, за это неверие Гавриил наградил Захарию немотой до рождения сына. Захария вышел из алтаря и ничего не мог сказать людям, люди поняли, что у Захарии было божественное видение. После этого откровения Елисавета забеременела и через девять месяцев родился сын у супругов — пророк Иоанн Предтеча. Захарию стали спрашивать о том, как назвать ребёнка. Захария попросил дощечку и написал на ней: «Иоанн», после этого немота исчезла и он произнес благословение-пророчество сыну, которое начинается словами: «Благословéнъ Госпóдь Бóгъ Изрáилевъ, я́ко посѣти́ и сотвори́ избавлéнiе лю́демъ сво­и́мъ…», это благословение и является второй частью девятой песни.

Феофилакт Болгарский объясняет слова Девы Марии как пророческое описание грядущих дел Иисуса Христа; он же, толкуя слова Захарии, говорит о том, что в них описано будущее служение Иоанна перед Иисусом Христом.

Значение пророческих песен в богослужении Православной церкви

Пророческие песни имеют огромное значение в литургической жизни Православной церкви. Если Великим постом эти песни стихословятся полностью, то согласно Типикону, в остальные дни, кроме Страстной и Светлой седмицы, должны стихословятся стихи из этих песен с тропарями канона на утрени, для этого в Ирмологии помещены два раздела, один из которых предназначен для будничного богослужения: «Го́сподеви пое́м», а другой для праздничного: «Пое́м Го́сподеви». Помимо этого ирмосы канонов это перефразирования стихов Пророческих песен, поэтому в любом богослужении, где поют канон звучат фразы из пророческих песен. Кроме этого, стихи из пророческих песен используются как прокимны, стихи к стихирам; а сами пророческие песни читаются ещё в качестве паремий.

См. также

• Песнь библейская (canticum)

Литература

• [www.synaxis.info/psalter/4_slavonic/d_bib_pesny/bib_pesny.html ПЕСНИ СВЯЩЕННОГО ПИСАНИЯ]
• [www.pravenc.ru/text/библейских%20песней.html Православная энциклопедия БИБЛЕЙСКИЕ ПЕСНИ]
• [www.typikon.ru/ Василий Розанов БОГОСЛУЖЕБНЫЙ УСТАВ ПРАВОСЛАВНОЙ ЦЕРКВИ. Опыт изъяснительного изложения порядка богослужения Православной Церкви. 1902 год]
• [azbyka.ru/bogosluzhenie/psalm/pesni.shtml Переводы Богослужебных книг ПЕСНИ СВЯЩЕННОГО ПИСАНИЯ]
• [www.liturgica.ru/bibliot/bibl_odes.html А. А. Кантер ПРОРОЧЕСКИЕ ПЕСНИ В ИЕРУСАЛИМСКОМ УСТАВЕ ДОНИКОНОВСКОЙ РЕДАКЦИИ]
• [www.tayninskoye.ru/prihodjanam/besediustav/bibleiskie-pesni.html Библейские песни]
• [azbyka.ru/dictionary/08/zakon_bozhiy_001-all.shtml Слободской Серафим, протоиерей «Закон Божий»]
• [www.ispovednik.ru/zlatoust/Z06_2/Z06_2_03.htm Иоанн Златоуст Толкование на пророка Даниила Глава 3]

Отрывок, характеризующий Девять песней Священного Писания

– Вы совершенно вправе оказывать или не оказывать мне уважение, – сказал Балашев. – Но позвольте вам заметить, что я имею честь носить звание генерал адъютанта его величества…
Даву взглянул на него молча, и некоторое волнение и смущение, выразившиеся на лице Балашева, видимо, доставили ему удовольствие.
– Вам будет оказано должное, – сказал он и, положив конверт в карман, вышел из сарая.
Через минуту вошел адъютант маршала господин де Кастре и провел Балашева в приготовленное для него помещение.
Балашев обедал в этот день с маршалом в том же сарае, на той же доске на бочках.
На другой день Даву выехал рано утром и, пригласив к себе Балашева, внушительно сказал ему, что он просит его оставаться здесь, подвигаться вместе с багажами, ежели они будут иметь на то приказания, и не разговаривать ни с кем, кроме как с господином де Кастро.
После четырехдневного уединения, скуки, сознания подвластности и ничтожества, особенно ощутительного после той среды могущества, в которой он так недавно находился, после нескольких переходов вместе с багажами маршала, с французскими войсками, занимавшими всю местность, Балашев привезен был в Вильну, занятую теперь французами, в ту же заставу, на которой он выехал четыре дня тому назад.
На другой день императорский камергер, monsieur de Turenne, приехал к Балашеву и передал ему желание императора Наполеона удостоить его аудиенции.
Четыре дня тому назад у того дома, к которому подвезли Балашева, стояли Преображенского полка часовые, теперь же стояли два французских гренадера в раскрытых на груди синих мундирах и в мохнатых шапках, конвой гусаров и улан и блестящая свита адъютантов, пажей и генералов, ожидавших выхода Наполеона вокруг стоявшей у крыльца верховой лошади и его мамелюка Рустава. Наполеон принимал Балашева в том самом доме в Вильве, из которого отправлял его Александр.


Несмотря на привычку Балашева к придворной торжественности, роскошь и пышность двора императора Наполеона поразили его.
Граф Тюрен ввел его в большую приемную, где дожидалось много генералов, камергеров и польских магнатов, из которых многих Балашев видал при дворе русского императора. Дюрок сказал, что император Наполеон примет русского генерала перед своей прогулкой.
После нескольких минут ожидания дежурный камергер вышел в большую приемную и, учтиво поклонившись Балашеву, пригласил его идти за собой.
Балашев вошел в маленькую приемную, из которой была одна дверь в кабинет, в тот самый кабинет, из которого отправлял его русский император. Балашев простоял один минуты две, ожидая. За дверью послышались поспешные шаги. Быстро отворились обе половинки двери, камергер, отворивший, почтительно остановился, ожидая, все затихло, и из кабинета зазвучали другие, твердые, решительные шаги: это был Наполеон. Он только что окончил свой туалет для верховой езды. Он был в синем мундире, раскрытом над белым жилетом, спускавшимся на круглый живот, в белых лосинах, обтягивающих жирные ляжки коротких ног, и в ботфортах. Короткие волоса его, очевидно, только что были причесаны, но одна прядь волос спускалась книзу над серединой широкого лба. Белая пухлая шея его резко выступала из за черного воротника мундира; от него пахло одеколоном. На моложавом полном лице его с выступающим подбородком было выражение милостивого и величественного императорского приветствия.
Он вышел, быстро подрагивая на каждом шагу и откинув несколько назад голову. Вся его потолстевшая, короткая фигура с широкими толстыми плечами и невольно выставленным вперед животом и грудью имела тот представительный, осанистый вид, который имеют в холе живущие сорокалетние люди. Кроме того, видно было, что он в этот день находился в самом хорошем расположении духа.
Он кивнул головою, отвечая на низкий и почтительный поклон Балашева, и, подойдя к нему, тотчас же стал говорить как человек, дорожащий всякой минутой своего времени и не снисходящий до того, чтобы приготавливать свои речи, а уверенный в том, что он всегда скажет хорошо и что нужно сказать.
– Здравствуйте, генерал! – сказал он. – Я получил письмо императора Александра, которое вы доставили, и очень рад вас видеть. – Он взглянул в лицо Балашева своими большими глазами и тотчас же стал смотреть вперед мимо него.
Очевидно было, что его не интересовала нисколько личность Балашева. Видно было, что только то, что происходило в его душе, имело интерес для него. Все, что было вне его, не имело для него значения, потому что все в мире, как ему казалось, зависело только от его воли.
– Я не желаю и не желал войны, – сказал он, – но меня вынудили к ней. Я и теперь (он сказал это слово с ударением) готов принять все объяснения, которые вы можете дать мне. – И он ясно и коротко стал излагать причины своего неудовольствия против русского правительства.
Судя по умеренно спокойному и дружелюбному тону, с которым говорил французский император, Балашев был твердо убежден, что он желает мира и намерен вступить в переговоры.
– Sire! L'Empereur, mon maitre, [Ваше величество! Император, государь мой,] – начал Балашев давно приготовленную речь, когда Наполеон, окончив свою речь, вопросительно взглянул на русского посла; но взгляд устремленных на него глаз императора смутил его. «Вы смущены – оправьтесь», – как будто сказал Наполеон, с чуть заметной улыбкой оглядывая мундир и шпагу Балашева. Балашев оправился и начал говорить. Он сказал, что император Александр не считает достаточной причиной для войны требование паспортов Куракиным, что Куракин поступил так по своему произволу и без согласия на то государя, что император Александр не желает войны и что с Англией нет никаких сношений.
– Еще нет, – вставил Наполеон и, как будто боясь отдаться своему чувству, нахмурился и слегка кивнул головой, давая этим чувствовать Балашеву, что он может продолжать.
Высказав все, что ему было приказано, Балашев сказал, что император Александр желает мира, но не приступит к переговорам иначе, как с тем условием, чтобы… Тут Балашев замялся: он вспомнил те слова, которые император Александр не написал в письме, но которые непременно приказал вставить в рескрипт Салтыкову и которые приказал Балашеву передать Наполеону. Балашев помнил про эти слова: «пока ни один вооруженный неприятель не останется на земле русской», но какое то сложное чувство удержало его. Он не мог сказать этих слов, хотя и хотел это сделать. Он замялся и сказал: с условием, чтобы французские войска отступили за Неман.
Наполеон заметил смущение Балашева при высказывании последних слов; лицо его дрогнуло, левая икра ноги начала мерно дрожать. Не сходя с места, он голосом, более высоким и поспешным, чем прежде, начал говорить. Во время последующей речи Балашев, не раз опуская глаза, невольно наблюдал дрожанье икры в левой ноге Наполеона, которое тем более усиливалось, чем более он возвышал голос.
– Я желаю мира не менее императора Александра, – начал он. – Не я ли осьмнадцать месяцев делаю все, чтобы получить его? Я осьмнадцать месяцев жду объяснений. Но для того, чтобы начать переговоры, чего же требуют от меня? – сказал он, нахмурившись и делая энергически вопросительный жест своей маленькой белой и пухлой рукой.
– Отступления войск за Неман, государь, – сказал Балашев.
– За Неман? – повторил Наполеон. – Так теперь вы хотите, чтобы отступили за Неман – только за Неман? – повторил Наполеон, прямо взглянув на Балашева.
Балашев почтительно наклонил голову.
Вместо требования четыре месяца тому назад отступить из Номерании, теперь требовали отступить только за Неман. Наполеон быстро повернулся и стал ходить по комнате.
– Вы говорите, что от меня требуют отступления за Неман для начатия переговоров; но от меня требовали точно так же два месяца тому назад отступления за Одер и Вислу, и, несмотря на то, вы согласны вести переговоры.
Он молча прошел от одного угла комнаты до другого и опять остановился против Балашева. Лицо его как будто окаменело в своем строгом выражении, и левая нога дрожала еще быстрее, чем прежде. Это дрожанье левой икры Наполеон знал за собой. La vibration de mon mollet gauche est un grand signe chez moi, [Дрожание моей левой икры есть великий признак,] – говорил он впоследствии.
– Такие предложения, как то, чтобы очистить Одер и Вислу, можно делать принцу Баденскому, а не мне, – совершенно неожиданно для себя почти вскрикнул Наполеон. – Ежели бы вы мне дали Петербуг и Москву, я бы не принял этих условий. Вы говорите, я начал войну? А кто прежде приехал к армии? – император Александр, а не я. И вы предлагаете мне переговоры тогда, как я издержал миллионы, тогда как вы в союзе с Англией и когда ваше положение дурно – вы предлагаете мне переговоры! А какая цель вашего союза с Англией? Что она дала вам? – говорил он поспешно, очевидно, уже направляя свою речь не для того, чтобы высказать выгоды заключения мира и обсудить его возможность, а только для того, чтобы доказать и свою правоту, и свою силу, и чтобы доказать неправоту и ошибки Александра.
Вступление его речи было сделано, очевидно, с целью выказать выгоду своего положения и показать, что, несмотря на то, он принимает открытие переговоров. Но он уже начал говорить, и чем больше он говорил, тем менее он был в состоянии управлять своей речью.
Вся цель его речи теперь уже, очевидно, была в том, чтобы только возвысить себя и оскорбить Александра, то есть именно сделать то самое, чего он менее всего хотел при начале свидания.
– Говорят, вы заключили мир с турками?
Балашев утвердительно наклонил голову.
– Мир заключен… – начал он. Но Наполеон не дал ему говорить. Ему, видно, нужно было говорить самому, одному, и он продолжал говорить с тем красноречием и невоздержанием раздраженности, к которому так склонны балованные люди.
– Да, я знаю, вы заключили мир с турками, не получив Молдавии и Валахии. А я бы дал вашему государю эти провинции так же, как я дал ему Финляндию. Да, – продолжал он, – я обещал и дал бы императору Александру Молдавию и Валахию, а теперь он не будет иметь этих прекрасных провинций. Он бы мог, однако, присоединить их к своей империи, и в одно царствование он бы расширил Россию от Ботнического залива до устьев Дуная. Катерина Великая не могла бы сделать более, – говорил Наполеон, все более и более разгораясь, ходя по комнате и повторяя Балашеву почти те же слова, которые ои говорил самому Александру в Тильзите. – Tout cela il l'aurait du a mon amitie… Ah! quel beau regne, quel beau regne! – повторил он несколько раз, остановился, достал золотую табакерку из кармана и жадно потянул из нее носом.
– Quel beau regne aurait pu etre celui de l'Empereur Alexandre! [Всем этим он был бы обязан моей дружбе… О, какое прекрасное царствование, какое прекрасное царствование! О, какое прекрасное царствование могло бы быть царствование императора Александра!]
Он с сожалением взглянул на Балашева, и только что Балашев хотел заметить что то, как он опять поспешно перебил его.
– Чего он мог желать и искать такого, чего бы он не нашел в моей дружбе?.. – сказал Наполеон, с недоумением пожимая плечами. – Нет, он нашел лучшим окружить себя моими врагами, и кем же? – продолжал он. – Он призвал к себе Штейнов, Армфельдов, Винцингероде, Бенигсенов, Штейн – прогнанный из своего отечества изменник, Армфельд – развратник и интриган, Винцингероде – беглый подданный Франции, Бенигсен несколько более военный, чем другие, но все таки неспособный, который ничего не умел сделать в 1807 году и который бы должен возбуждать в императоре Александре ужасные воспоминания… Положим, ежели бы они были способны, можно бы их употреблять, – продолжал Наполеон, едва успевая словом поспевать за беспрестанно возникающими соображениями, показывающими ему его правоту или силу (что в его понятии было одно и то же), – но и того нет: они не годятся ни для войны, ни для мира. Барклай, говорят, дельнее их всех; но я этого не скажу, судя по его первым движениям. А они что делают? Что делают все эти придворные! Пфуль предлагает, Армфельд спорит, Бенигсен рассматривает, а Барклай, призванный действовать, не знает, на что решиться, и время проходит. Один Багратион – военный человек. Он глуп, но у него есть опытность, глазомер и решительность… И что за роль играет ваш молодой государь в этой безобразной толпе. Они его компрометируют и на него сваливают ответственность всего совершающегося. Un souverain ne doit etre a l'armee que quand il est general, [Государь должен находиться при армии только тогда, когда он полководец,] – сказал он, очевидно, посылая эти слова прямо как вызов в лицо государя. Наполеон знал, как желал император Александр быть полководцем.
– Уже неделя, как началась кампания, и вы не сумели защитить Вильну. Вы разрезаны надвое и прогнаны из польских провинций. Ваша армия ропщет…
– Напротив, ваше величество, – сказал Балашев, едва успевавший запоминать то, что говорилось ему, и с трудом следивший за этим фейерверком слов, – войска горят желанием…
– Я все знаю, – перебил его Наполеон, – я все знаю, и знаю число ваших батальонов так же верно, как и моих. У вас нет двухсот тысяч войска, а у меня втрое столько. Даю вам честное слово, – сказал Наполеон, забывая, что это его честное слово никак не могло иметь значения, – даю вам ma parole d'honneur que j'ai cinq cent trente mille hommes de ce cote de la Vistule. [честное слово, что у меня пятьсот тридцать тысяч человек по сю сторону Вислы.] Турки вам не помощь: они никуда не годятся и доказали это, замирившись с вами. Шведы – их предопределение быть управляемыми сумасшедшими королями. Их король был безумный; они переменили его и взяли другого – Бернадота, который тотчас сошел с ума, потому что сумасшедший только, будучи шведом, может заключать союзы с Россией. – Наполеон злобно усмехнулся и опять поднес к носу табакерку.
На каждую из фраз Наполеона Балашев хотел и имел что возразить; беспрестанно он делал движение человека, желавшего сказать что то, но Наполеон перебивал его. Например, о безумии шведов Балашев хотел сказать, что Швеция есть остров, когда Россия за нее; но Наполеон сердито вскрикнул, чтобы заглушить его голос. Наполеон находился в том состоянии раздражения, в котором нужно говорить, говорить и говорить, только для того, чтобы самому себе доказать свою справедливость. Балашеву становилось тяжело: он, как посол, боялся уронить достоинство свое и чувствовал необходимость возражать; но, как человек, он сжимался нравственно перед забытьем беспричинного гнева, в котором, очевидно, находился Наполеон. Он знал, что все слова, сказанные теперь Наполеоном, не имеют значения, что он сам, когда опомнится, устыдится их. Балашев стоял, опустив глаза, глядя на движущиеся толстые ноги Наполеона, и старался избегать его взгляда.
– Да что мне эти ваши союзники? – говорил Наполеон. – У меня союзники – это поляки: их восемьдесят тысяч, они дерутся, как львы. И их будет двести тысяч.
И, вероятно, еще более возмутившись тем, что, сказав это, он сказал очевидную неправду и что Балашев в той же покорной своей судьбе позе молча стоял перед ним, он круто повернулся назад, подошел к самому лицу Балашева и, делая энергические и быстрые жесты своими белыми руками, закричал почти:
– Знайте, что ежели вы поколеблете Пруссию против меня, знайте, что я сотру ее с карты Европы, – сказал он с бледным, искаженным злобой лицом, энергическим жестом одной маленькой руки ударяя по другой. – Да, я заброшу вас за Двину, за Днепр и восстановлю против вас ту преграду, которую Европа была преступна и слепа, что позволила разрушить. Да, вот что с вами будет, вот что вы выиграли, удалившись от меня, – сказал он и молча прошел несколько раз по комнате, вздрагивая своими толстыми плечами. Он положил в жилетный карман табакерку, опять вынул ее, несколько раз приставлял ее к носу и остановился против Балашева. Он помолчал, поглядел насмешливо прямо в глаза Балашеву и сказал тихим голосом: – Et cependant quel beau regne aurait pu avoir votre maitre! [A между тем какое прекрасное царствование мог бы иметь ваш государь!]
Балашев, чувствуя необходимость возражать, сказал, что со стороны России дела не представляются в таком мрачном виде. Наполеон молчал, продолжая насмешливо глядеть на него и, очевидно, его не слушая. Балашев сказал, что в России ожидают от войны всего хорошего. Наполеон снисходительно кивнул головой, как бы говоря: «Знаю, так говорить ваша обязанность, но вы сами в это не верите, вы убеждены мною».