Дейви Джонс (Пираты Карибского моря)

Эта статья о персонаже фильмов; другие значения: Дейви.

Эта статья — о персонаже фильмов. О морской легенде см. Рундук Дэйви Джонса.

К:Википедия:Статьи без источников (тип: не указан)

♂Дэйви Джонс Davy Jones
Появление	Сундук мертвеца
Исчезновение	На краю Света
Причина	смерть
Исполнитель роли	Билл Найи
Число эпизодов	2
Информация
Прозвище	Морской дьявол
Дата рождения	неизвестно, примерно XVII век.
Дата смерти	Начало XVIII века
Род занятий	перевозчик душ погибших в море, капитан корабля «Летучий голландец»
Звание	капитан
Прототип	Сказочное существо, морской дьявол, капитан корабля-призрака "Летучий Голландец"!
Семья
Семья	Калипсо
Дети	Не было, или же засекречено.
Отношения	Калипсо (возлюбленная) Джек Воробей (вражда) Гектор Барбосса (вражда) Катлер Беккет (вражда, но позже сотрудничество из-за шантажа) Уилл Тёрнер (вражда) Элизабет Суон (вражда)

Дэ́йви Джонс (англ. Davy Jones) — вымышленный персонаж в фильмах «Пираты Карибского моря: Сундук мертвеца» и «Пираты Карибского моря: На краю света». Главный антагонист второй части сериала и, наряду с Лордом Катлером Бекеттом, один из двух главных антагонистов третьей части. Исполнитель роли — Билл Найи. При съёмках использовались технологии захвата движения.

Художественный образ

Историческое влияние

Легенде о сундуке мертвеца сотни лет, изначально она называлась "рундук Дэйви Джонса" и не была связана с легендой о Летучем голландце.

В фильме Дэйви Джонс — неуязвимый капитан, наделённый вечной жизнью, которая превратилась в жалкое существование. Он верит, что способен повелевать морской стихией, но в действительности сам является заложником бескрайнего океана, и его бессмертие — это его проклятье.

Предыстория

Некогда Дэйви Джонс был человеком, обычным пиратом. Но однажды он встретил и страстно полюбил женщину, которой оказалась богиня Калипсо, покровительница моряков. Калипсо ответила ему взаимностью. Она поручила Джонсу переправлять на тот свет души людей, погибших в море, для чего наделила капитана и всех, кого он возьмёт в команду, бессмертием, и лишь раз в десять лет он имел право сойти на берег. Но однажды она предала его, не явившись на встречу по истечению десятилетнего срока служения в море. Джонс перестал выполнять свои обязательства и в отместку выдал её первому союзу пиратских баронов, решивших пленить её, заключив в тело земной женщины. Джонс вырезал из груди своё сердце и заключил его в сундук, став навечно капитаном «Летучего голландца». Он не знал, что Калипсо прокляла его. Заклятие, дававшее ему и его команде вечную жизнь, обратилось против них. Дэйви Джонс и вся команда «Летучего голландца» понесли наказание — их облик стал представлять собой нечто среднее между людьми и разными морскими тварями.

Внешний облик

Облик Дэйви Джонса был разработан создателями фильма из смеси различной морской фауны и некой стереотипности в образе пиратского капитана, в частности, Бартоломью Робертса и Черной Бороды. Самая интересная особенность Джонса — его голова, и прежде всего борода, состоящая из щупалец. Под шляпой находится тело осьминога. Носа у него, по всей видимости, нет, но есть одно отверстие на левой скуле, через которое он дышит. Вместо левой руки у него клешня омара, вместо указательного пальца на правой руке — длинное щупальце, а правая нога — крабья. Джонс говорит с ясно выраженным шотландским акцентом. Также его облик очень близок к облику Ктулху из произведений Говарда Филлипса Лавкрафта. При разговоре с Калипсо, Джонс принимал свой «человеческий облик»: мужчины средних лет с белой бородой.

Характер

Джонс беспощаден и безжалостен ко всем, особенно к своей команде и подчиненным. Он говорит: «Жизнь так жестока, почему жизнь за гробом должна быть иной?» Хитёр, коварен, не терпит нарушений договоров, которые с ним заключают, хотя сам нередко не выполняет данных обещаний. Тем не менее проявляет чувства привязанности и любви. Порой сентиментален.

Способности

Как капитан «Летучего голландца» и «морской дьявол», Джонс был наделён создателями различными сверхъестественными способностями. Он может телепортироваться — так он переносит себя с разбитого корабля на «Чёрную жемчужину» — и проходить сквозь стены собственного корабля. Обычно Джонс полагается на свой корабль, команду и кракена, но в финальной битве третьей части он также показан хорошим фехтовальщиком, на равных сражающимся с Джеком Воробьём. Его отрубленные щупальца могут двигаться независимо от хозяина, как в эпизоде с ключом, и он использует их как оружие в сцене убийства Мёрсера. Джонс может отслеживать любую свою жертву по «чёрной метке». Метку может поставить любой член его команды, но снять её может только Джонс. В отличие от своей команды Джонс может выйти на землю только раз в десять лет. Наконец, Джонс может вызывать кракена и управлять им, заставляя его уничтожать суда.

Производство фильма

Подготовка и создание

На роль Дэйви Джонса, кроме исполнившего её Билла Найи, также пробовались Джим Бродбент, Иэн Глен и Ричард Грант. Как и вся команда «Летучего голландца» (кроме «Прихлопа» Билла), Дэйви Джонс является 3D-моделью, созданной компьютерными технологиями, но глаза и губы — загримированный Билл Найи. Анимация была создана технологией Motion Capture. На 20 секунд в третьем фильме Джонс появляется как человек, играемый Найи в костюме.

Критика и отзывы

По мнению журнала Entertainment Weekly, Дэйви Джонс стал вторым наиболее убедительным персонажем, созданным компьютерными технологиями, после Кинг-Конга.

Работа над образом Дэйви Джонса в фильме «Пираты Карибского моря: Сундук мертвеца» была награждена «Оскаром» в номинации «Лучшие визуальные эффекты». За эту роль Билл Найи получил номинацию на кинопремию MTV в категории лучший злодей.

Отрывок, характеризующий Дейви Джонс (Пираты Карибского моря)

– Это будет не скоро, когда нибудь. Ты подумай, какое счастие, когда я буду его женой, а ты выйдешь за Nicolas.
– Наташа, я тебя просила не говорить об этом. Будем говорить о тебе.
Они помолчали.
– Только для чего же в Петербург! – вдруг сказала Наташа, и сама же поспешно ответила себе: – Нет, нет, это так надо… Да, Мари? Так надо…


Прошло семь лет после 12 го года. Взволнованное историческое море Европы улеглось в свои берега. Оно казалось затихшим; но таинственные силы, двигающие человечество (таинственные потому, что законы, определяющие их движение, неизвестны нам), продолжали свое действие.
Несмотря на то, что поверхность исторического моря казалась неподвижною, так же непрерывно, как движение времени, двигалось человечество. Слагались, разлагались различные группы людских сцеплений; подготовлялись причины образования и разложения государств, перемещений народов.
Историческое море, не как прежде, направлялось порывами от одного берега к другому: оно бурлило в глубине. Исторические лица, не как прежде, носились волнами от одного берега к другому; теперь они, казалось, кружились на одном месте. Исторические лица, прежде во главе войск отражавшие приказаниями войн, походов, сражений движение масс, теперь отражали бурлившее движение политическими и дипломатическими соображениями, законами, трактатами…
Эту деятельность исторических лиц историки называют реакцией.
Описывая деятельность этих исторических лиц, бывших, по их мнению, причиною того, что они называют реакцией, историки строго осуждают их. Все известные люди того времени, от Александра и Наполеона до m me Stael, Фотия, Шеллинга, Фихте, Шатобриана и проч., проходят перед их строгим судом и оправдываются или осуждаются, смотря по тому, содействовали ли они прогрессу или реакции.
В России, по их описанию, в этот период времени тоже происходила реакция, и главным виновником этой реакции был Александр I – тот самый Александр I, который, по их же описаниям, был главным виновником либеральных начинаний своего царствования и спасения России.
В настоящей русской литературе, от гимназиста до ученого историка, нет человека, который не бросил бы своего камушка в Александра I за неправильные поступки его в этот период царствования.
«Он должен был поступить так то и так то. В таком случае он поступил хорошо, в таком дурно. Он прекрасно вел себя в начале царствования и во время 12 го года; но он поступил дурно, дав конституцию Польше, сделав Священный Союз, дав власть Аракчееву, поощряя Голицына и мистицизм, потом поощряя Шишкова и Фотия. Он сделал дурно, занимаясь фронтовой частью армии; он поступил дурно, раскассировав Семеновский полк, и т. д.».
Надо бы исписать десять листов для того, чтобы перечислить все те упреки, которые делают ему историки на основании того знания блага человечества, которым они обладают.
Что значат эти упреки?
Те самые поступки, за которые историки одобряют Александра I, – как то: либеральные начинания царствования, борьба с Наполеоном, твердость, выказанная им в 12 м году, и поход 13 го года, не вытекают ли из одних и тех же источников – условий крови, воспитания, жизни, сделавших личность Александра тем, чем она была, – из которых вытекают и те поступки, за которые историки порицают его, как то: Священный Союз, восстановление Польши, реакция 20 х годов?
В чем же состоит сущность этих упреков?
В том, что такое историческое лицо, как Александр I, лицо, стоявшее на высшей возможной ступени человеческой власти, как бы в фокусе ослепляющего света всех сосредоточивающихся на нем исторических лучей; лицо, подлежавшее тем сильнейшим в мире влияниям интриг, обманов, лести, самообольщения, которые неразлучны с властью; лицо, чувствовавшее на себе, всякую минуту своей жизни, ответственность за все совершавшееся в Европе, и лицо не выдуманное, а живое, как и каждый человек, с своими личными привычками, страстями, стремлениями к добру, красоте, истине, – что это лицо, пятьдесят лет тому назад, не то что не было добродетельно (за это историки не упрекают), а не имело тех воззрений на благо человечества, которые имеет теперь профессор, смолоду занимающийся наукой, то есть читанном книжек, лекций и списыванием этих книжек и лекций в одну тетрадку.
Но если даже предположить, что Александр I пятьдесят лет тому назад ошибался в своем воззрении на то, что есть благо народов, невольно должно предположить, что и историк, судящий Александра, точно так же по прошествии некоторого времени окажется несправедливым, в своем воззрении на то, что есть благо человечества. Предположение это тем более естественно и необходимо, что, следя за развитием истории, мы видим, что с каждым годом, с каждым новым писателем изменяется воззрение на то, что есть благо человечества; так что то, что казалось благом, через десять лет представляется злом; и наоборот. Мало того, одновременно мы находим в истории совершенно противоположные взгляды на то, что было зло и что было благо: одни данную Польше конституцию и Священный Союз ставят в заслугу, другие в укор Александру.
Про деятельность Александра и Наполеона нельзя сказать, чтобы она была полезна или вредна, ибо мы не можем сказать, для чего она полезна и для чего вредна. Если деятельность эта кому нибудь не нравится, то она не нравится ему только вследствие несовпадения ее с ограниченным пониманием его о том, что есть благо. Представляется ли мне благом сохранение в 12 м году дома моего отца в Москве, или слава русских войск, или процветание Петербургского и других университетов, или свобода Польши, или могущество России, или равновесие Европы, или известного рода европейское просвещение – прогресс, я должен признать, что деятельность всякого исторического лица имела, кроме этих целей, ещь другие, более общие и недоступные мне цели.
Но положим, что так называемая наука имеет возможность примирить все противоречия и имеет для исторических лиц и событий неизменное мерило хорошего и дурного.
Положим, что Александр мог сделать все иначе. Положим, что он мог, по предписанию тех, которые обвиняют его, тех, которые профессируют знание конечной цели движения человечества, распорядиться по той программе народности, свободы, равенства и прогресса (другой, кажется, нет), которую бы ему дали теперешние обвинители. Положим, что эта программа была бы возможна и составлена и что Александр действовал бы по ней. Что же сталось бы тогда с деятельностью всех тех людей, которые противодействовали тогдашнему направлению правительства, – с деятельностью, которая, по мнению историков, хороша и полезна? Деятельности бы этой не было; жизни бы не было; ничего бы не было.
Если допустить, что жизнь человеческая может управляться разумом, – то уничтожится возможность жизни.