Дейр эль-Бахри

Дейр эль-Бахри (араб. الدير البحري‎) — археологическая зона в окрестностях Луксора (древние Фивы), первые важные находки в которой были сделаны Гастоном Масперо в 1881 г. Последующими исследованиями были открыты три поминальных храма, принадлежащие фараонам Ментухотепу II (XXI в. до н. э., обнесён колоннадой и увенчан пирамидой), Хатшепсут (XV в. до н. э., на трёх террасах с гипостилем) и Тутмосу III (XV в. до н. э.) Вместе с другими памятниками Фив охраняется как памятник Всемирного наследия.

Храм Хатшепсут

Заупокойный храм царицы-фараона Хатшепсут в древности именовался Джесер Джесеру — «Священнейший из священных». Он строился на протяжении 9 лет — с 7-го (предположительно, 1482 до н. э.) по 16-й (1473 до н. э.) год правления царицы. Его архитектором был Сенмут, и, хотя храм во многом повторял находящийся рядом храм фараона Среднего царства Ментухотепа II, но его величественные колонны поражают воображение и в наши дни. В своё время, этот храм был во многом уникален, демонстрируя безупречную гармонию архитектурного комплекса за 1000 лет до возведения Парфенона в Афинах.

Джесер Джесеру состоял из трёх крупных террас, украшенных портиками с белоснежными известняковыми протодорическими колоннами. В центре террасы были разделены массивными пандусами, ведущими наверх, к святилищу храма. Террасы храма были украшены многочисленными ярко расписанными осирическими пилястрами царицы, её коленопреклоненными колоссальными статуями и сфинксами, многие из которых хранятся в собраниях Египетского музея в Каире и музея Метрополитен в Нью-Йорке. К первой из террас вела длинная аллея полихромных песчаниковых сфинксов царицы, обсаженная завезёнными из Пунта мирровыми деревьями. Сфинксы находились с двух сторон дороги шириной приблизительно в 40 метров, ведущей от нижней террасы храма к границе пустыни и орошаемых полей долины Нила, где был воздвигнут гигантский пилон. Помимо самой царицы, комплекс в Дейр-эль-Бахри был посвящён Амону-Ра, обожествленному отцу Хатшепсут Тутмосу I, проводнику в загробный мир Анубису и Хатхор Иментет — повелительнице некрополей Западных Фив и великой защитнице умерших. Перед самим храмом был разбит сад из экзотических деревьев и кустарников, вырыты Т-образные бассейны.

Уникальные рельефы храма в Дейр-эль-Бахри, потрясающие высочайшим уровнем своего исполнения, повествуют об основных событиях царствования Хатшепсут. Так, на стенах портика нижней террасы изображена доставка обелисков царицы из Асуана в Карнак и ритуальные сцены, связанные с идеей объединения Верхнего и Нижнего Египта. Рельефы второй террасы повествуют о божественном союзе родителей Хатшепсут — бога Амона и царицы Яхмес и о знаменитой военно-торговой экспедиции в далекую страну Пунт, снаряжённой царицей на 9-м году правления. Идея единства Обеих земель встречается ещё раз на перилах пандуса, соединяющего вторую и третью террасы храма. Нижние основания этой лестницы украшены скульптурными изображениями гигантской кобры — символа богини Уаджет, — хвост которых поднимался вверх по верхней части перил. Голову змеи, олицетворяющую покровительницу Нижнего Египта Уаджет, своими крыльями обрамляет сокол Хор Бехдетский, бог-покровитель Верхнего Египта.

По краям второй террасы расположены святилища Анубиса и Хатхор. Оба святилища состоят из 12-колонных гипостильных залов, расположенных на террасе, и внутренних помещений, уходящих в глубь скалы. Капители колонн святилища Хатхор были украшены позолоченными ликами богини, устремлёнными на запад и восток; на стенах святилища изображена сама Хатшепсут, пьющая божественное молоко из вымени священной коровы Хатхор. Верхняя терраса храма была посвящена богам, даровавшим жизнь Египту, и самой Хатшепсут. По сторонам центрального двора третьей террасы расположены святилища Ра и родителей Хатшепсут — Тутмоса I и Яхмес. В центре этого комплекса расположено Святая Святых, святилище Амона-Ра, которое было самой главной и самой сокровенной частью всего храма Дейр-эль-Бахри. Венчал сооружение гигантский портрет самой Хатшепсут в виде сфинкса. Портрет Хатшепсут должен был быть виден с борта кораблей, плывущих вниз по Нилу - это была основная цель сооружения - потому место выбиралось специально под скалой чтобы было за что крепить портрет, который после смерти Хатшепсут был разрушен.

Расстрел туристов в Дейр-эль-Бахри

Утром 17 ноября 1997 года группа террористов расстреляла посетителей храма Хатшепсут в Дейр-эль-Бахри. Погибло 62 человека: четверо египтян и 58 иностранных туристов.

См. также

• DB-320

Литература

• Mertz, Barbara (1964). «Temples, Tombs and Hieroglyphs». New York: Coward-McCann. ISBN 0-87226-223-5

Отрывок, характеризующий Дейр эль-Бахри

– Таинство, матушка, великое, – отвечало духовное лицо, проводя рукою по лысине, по которой пролегало несколько прядей зачесанных полуседых волос.
– Это кто же? сам главнокомандующий был? – спрашивали в другом конце комнаты. – Какой моложавый!…
– А седьмой десяток! Что, говорят, граф то не узнает уж? Хотели соборовать?
– Я одного знал: семь раз соборовался.
Вторая княжна только вышла из комнаты больного с заплаканными глазами и села подле доктора Лоррена, который в грациозной позе сидел под портретом Екатерины, облокотившись на стол.
– Tres beau, – говорил доктор, отвечая на вопрос о погоде, – tres beau, princesse, et puis, a Moscou on se croit a la campagne. [прекрасная погода, княжна, и потом Москва так похожа на деревню.]
– N'est ce pas? [Не правда ли?] – сказала княжна, вздыхая. – Так можно ему пить?
Лоррен задумался.
– Он принял лекарство?
– Да.
Доктор посмотрел на брегет.
– Возьмите стакан отварной воды и положите une pincee (он своими тонкими пальцами показал, что значит une pincee) de cremortartari… [щепотку кремортартара…]
– Не пило слушай , – говорил немец доктор адъютанту, – чтопи с третий удар шивь оставался .
– А какой свежий был мужчина! – говорил адъютант. – И кому пойдет это богатство? – прибавил он шопотом.
– Окотник найдутся , – улыбаясь, отвечал немец.
Все опять оглянулись на дверь: она скрипнула, и вторая княжна, сделав питье, показанное Лорреном, понесла его больному. Немец доктор подошел к Лоррену.
– Еще, может, дотянется до завтрашнего утра? – спросил немец, дурно выговаривая по французски.
Лоррен, поджав губы, строго и отрицательно помахал пальцем перед своим носом.
– Сегодня ночью, не позже, – сказал он тихо, с приличною улыбкой самодовольства в том, что ясно умеет понимать и выражать положение больного, и отошел.

Между тем князь Василий отворил дверь в комнату княжны.
В комнате было полутемно; только две лампадки горели перед образами, и хорошо пахло куреньем и цветами. Вся комната была установлена мелкою мебелью шифоньерок, шкапчиков, столиков. Из за ширм виднелись белые покрывала высокой пуховой кровати. Собачка залаяла.
– Ах, это вы, mon cousin?
Она встала и оправила волосы, которые у нее всегда, даже и теперь, были так необыкновенно гладки, как будто они были сделаны из одного куска с головой и покрыты лаком.
– Что, случилось что нибудь? – спросила она. – Я уже так напугалась.
– Ничего, всё то же; я только пришел поговорить с тобой, Катишь, о деле, – проговорил князь, устало садясь на кресло, с которого она встала. – Как ты нагрела, однако, – сказал он, – ну, садись сюда, causons. [поговорим.]
– Я думала, не случилось ли что? – сказала княжна и с своим неизменным, каменно строгим выражением лица села против князя, готовясь слушать.
– Хотела уснуть, mon cousin, и не могу.
– Ну, что, моя милая? – сказал князь Василий, взяв руку княжны и пригибая ее по своей привычке книзу.
Видно было, что это «ну, что» относилось ко многому такому, что, не называя, они понимали оба.
Княжна, с своею несообразно длинною по ногам, сухою и прямою талией, прямо и бесстрастно смотрела на князя выпуклыми серыми глазами. Она покачала головой и, вздохнув, посмотрела на образа. Жест ее можно было объяснить и как выражение печали и преданности, и как выражение усталости и надежды на скорый отдых. Князь Василий объяснил этот жест как выражение усталости.
– А мне то, – сказал он, – ты думаешь, легче? Je suis ereinte, comme un cheval de poste; [Я заморен, как почтовая лошадь;] а всё таки мне надо с тобой поговорить, Катишь, и очень серьезно.
Князь Василий замолчал, и щеки его начинали нервически подергиваться то на одну, то на другую сторону, придавая его лицу неприятное выражение, какое никогда не показывалось на лице князя Василия, когда он бывал в гостиных. Глаза его тоже были не такие, как всегда: то они смотрели нагло шутливо, то испуганно оглядывались.
Княжна, своими сухими, худыми руками придерживая на коленях собачку, внимательно смотрела в глаза князю Василию; но видно было, что она не прервет молчания вопросом, хотя бы ей пришлось молчать до утра.
– Вот видите ли, моя милая княжна и кузина, Катерина Семеновна, – продолжал князь Василий, видимо, не без внутренней борьбы приступая к продолжению своей речи, – в такие минуты, как теперь, обо всём надо подумать. Надо подумать о будущем, о вас… Я вас всех люблю, как своих детей, ты это знаешь.
Княжна так же тускло и неподвижно смотрела на него.
– Наконец, надо подумать и о моем семействе, – сердито отталкивая от себя столик и не глядя на нее, продолжал князь Василий, – ты знаешь, Катишь, что вы, три сестры Мамонтовы, да еще моя жена, мы одни прямые наследники графа. Знаю, знаю, как тебе тяжело говорить и думать о таких вещах. И мне не легче; но, друг мой, мне шестой десяток, надо быть ко всему готовым. Ты знаешь ли, что я послал за Пьером, и что граф, прямо указывая на его портрет, требовал его к себе?
Князь Василий вопросительно посмотрел на княжну, но не мог понять, соображала ли она то, что он ей сказал, или просто смотрела на него…