Декабрьские бои 1917 года в Иркутске

Декабрьские бои 1917 года в Иркутске (21 — 30 декабря 1917) — борьба за установление советской власти в Иркутске сразу после Октябрьской революции, крупнейшие бои по количеству жертв после аналогичных боёв в Москве. Послужили прологом гражданской войны в Восточной Сибири.

Предыстория

Иркутск был центром Иркутской губернии и Иркутского военного округа. В Иркутске в 1917 году насчитывалось около 7 тысяч промышленных рабочих (с учётом занятых сезонным трудом численность рабочих и их семей в Иркутске могла достигать 10 тысяч человек), а во всей Иркутской губернии имелось 119 предприятий, на которых работало 18 тысяч человек. Вместе с членами семей численность рабочего класса Иркутской губернии достигала 68 тысяч человек. наиболее сплочённой и организованной частью были рабочие железной дороги и черемховские шахтёры.

В Иркутском военном округе (включавшем в себя Иркутскую и Енисейскую губернию, Забайкальскую и Якутскую области) размещались 11 запасных полков, 12 пеших дружин ополчения и ряд других частей. Непосредственно в Иркутске и окрестностях дислоцировались 9-й, 10-й, 11-й и 12-й Сибирские стрелковые запасные полки (от 700 до 1100 человек каждый), подчинявшиеся находившемуся в Иркутске управлению 2-й Сибирской стрелковой запасной бригады. Также в Иркутске размещались казачий дивизион (336 человек), Сибирский запасной артдивизион, военное училище, три школы прапорщиков, местная, конвойная и автомобильная команды, военно-фельдшерская школа, два отделения конского запаса, военно-медицинские и военно-судебные учреждения, военные склады, мастерские, а также управления 45-й ополченческой бригады, уездного воинского начальника и заведующего школами.

В 1917 году рабочие сформировали Красную гвардию. К ноябрю красногвардейские отряды были во всех городах и горняцких районах Сибири; их бойцы собирались по заводскому гудку или свисткам паровозов. За счёт развала армии Красная гвардия получила оружие, после работы и по воскресеньям проводились регулярные занятия, кое-где образовались пулемётные команды, даже артиллерия, были выделены команды разведки, связи, штабы. Организация строилась либо по производствам (на шахтах и рудниках), либо по профсоюзам (железнодорожников и т. п.)

В октябре — начале ноября 1917 года в Иркутске проходили II съезд Советов рабочих, солдатских и крестьянских депутатов Восточной Сибири и Всесибирский съезд Советов. Всесибирский съезд высказался за переход всей власти Советам и образовал в Иркутске общесибирский орган — Центральный исполнительный комитет Советов Сибири (Центросибирь) во главе с большевиком Б. З. Шумяцким. На выборах в Учредительное собрание в ноябре 1917 года по Сибири большевики получили 10 % голосов избирателей, эсеры — 75 %, кадеты — 3 %. В результате большевикам пришлось устанавливать советскую власть в Сибири преодолевая сопротивление не только эсеров, меньшевиков и кадетов, но и волю большинства населения; они могли опереться только на пролетариат крупных городов и солдат тыловых частей, опасавшихся отправки на фронт.

Сразу после получения известий о захвате власти большевиками 7 ноября в Петрограде Центросибирь заявила о готовности взять власть. Так как в иркутских Советах преобладали эсеры и меньшевики, большевикам было необходимо добиться перевыборов, чтобы обеспечить себе большинство и занять руководящие посты. Перевыборы Совета военных депутатов прошли 12 ноября, Совета рабочих депутатов — 15 ноября. 30 ноября Объединённый комитет рабочего и солдатского Советов объявил о создании временного Военно-революционного комитета (ВРК), Красной гвардии численностью в 200 человек и обыскной комиссии для изъятия продовольствия с предприятий и частных квартир. Собравшее 2 декабря около 500 делегатов объединённое заседание Советов рабочих и солдатских депутатов избрало председателем большевика Я. Д. Янсона. Оно же постановило, что право распоряжаться всеми силами Иркутского гарнизона переходит к ВРК, которому подчиняются все органы управления впредь до организации Советской власти.

В ответ на действия большевиков городская дума 3 декабря образовала Комитет защиты революции, который возглавил эсер Е. М. Тимофеев.

Сочтя, что их позиции достаточно укрепились, большевики пошли на резкое обострение ситуации в Иркутске. В ночь на 7 декабря по распоряжению ВРК были арестованы начальник штаба Иркутского военного округа полковник М. П. Никитин, генерал-майор В. И. Марковский, полковник Л. Н. Скипетров и другие, однако уже 8 декабря из-за протестов эсеров и меньшевиков все арестованные, кроме Л. Н. Скипетрова, были освобождены. 11 декабря собрание представителей гарнизона, заслушав доклад Я. Д. Янсона, одобрило деятельность ВРК и предоставило гарнизон в его распоряжение. 13 декабря ВРК начал изъятие винтовок у милиции и раздачу солдатам патронов, а 16 декабря провёл смотр революционных войск, которыми командовал С. И. Лебедев. Утром 17 декабря красногвардейцы арестовали губернского комиссара Временного правительства правого эсера И. А. Лаврова и начали захват государственных учреждений. 18 декабря приказ № 1 ВРК предписал всем юнкерам и казакам к 14 часам 21 декабря сдать оружие. В свою очередь 20 декабря представители юнкеров потребовали производства в офицеры, выдачи денег на обмундирование и отправку в полки. Большевики заявили, что прежних полков не существует, а офицерские звания упразднены.

Вечером 20 декабря в Белый дом, где заседал ВРК, пришли два юнкера и сообщили, что на завтра намечается выступление против большевиков военного училища и школ прапорщиков.

Бои

К 03:00 21 декабря солдаты заняли Набережную улицу от Белого дома до понтона, расставили в разных частях города артиллерию. С 04:30 начался артиллерийский обстрел здания 1-й школы прапорщиков на Казарминской улице. В полдень 21 декабря отряды юнкеров стали выходить с вооружением из занимаемых зданий и захватывать близлежащие дома и кварталы; операциями руководил командир роты 2-й школы прапорщиков полковник Д. Г. Лисученко. По различным оценкам, на стороне большевиков сражалось от 6 до 16 тысяч человек, на стороне их противников — около 600—800 юнкеров и 100—150 добровольцев.

Вечером 21 декабря в штабе большевиков узнали, что юнкера 3-й школы прапорщиков на станции Иннокентьевская колеблются. Б. З. Шумяцкий и солдат Е.Дмитриев отправились на переговоры с юнкерами, и в итоге договорились, что последние, получив обмундирование, билеты на поезд и по 250 рублей на дорожные расходы, разъедутся по домам. К вечеру 22 декабря 3-я школа опустела, что позволило большевикам беспрепятственно получать подкрепления по железной дороге. В Белый дом, где уже было 60 красногвардейцев, прибыло 100 добровольцев из расквартированного в предместье Глазково 9-го полка.

К вечеру 21 декабря юнкера захватили центральный район города. Ядро их сил составили 400 юнкеров Иркутского военного училища при 6-8 офицерах под общим руководством начальника училища полковника Н. В. Главацкого. Юнкера училища выбрали командиром своего преподавателя — подполковника И. Н. Никитина. 1-я школа прапорщиков выставила против большевиков от 140 до 175 человек под началом полковника Иванова (по спискам в школе было 350 человек, но около половины юнкеров покинуло своих товарищей), 2-я школа выставила порядка 350—400 человек. На стороне юнкеров действовали также 11 офицеров гарнизона под началом поручика Мейера и 50 добровольцев, учащихся и чиновников, под командованием офицера Тимофеева. Выступившие под руководством войскового атамана генерал-майора П. П. Оглоблина казаки заняли Духовную семинарию и детскую больницу.

Утром 22 декабря красные атаковали 1-ю школу прапорщиков, но были отбиты. К вечеру юнкера покинули здание, оставив небольшую группу для демонстрации.

Несмотря на 40-градусные морозы, по Ангаре шла шуга, и единственным сообщением с Глазковским предместьем был понтонный мост. Главный штаб красных (командующий — поручик В. И. Дмитриевский) разместился в стоявшем рядом с понтонным мостом каменном двухэтажном здании, в котором до начала боёв размещалась частная женская прогимназия (это здание господствовало над окружающими деревянными частными домами). В течение ночи на 23 декабря юнкера обстреливали понтон и прогимназию.

21 декабря Черемховский совет получил просьбу иркутских большевиков прислать подкрепление. Шахтёры, разоружив офицеров проходящих поездов, на следующий день отправили 250 человек. По отзывам участников со стороны белых, вместе с шахтёрами в Иркутск приехали женщины и взрослые дети, рассчитывавшие помародёрствовать в охваченном хаосом городе. Когда толпа 23 декабря попыталась пройти по понтонному мосту, юнкера открыли пулемётный огонь. Погибли сотни человек.

Утром 23 декабря отряд военного училища захватил гауптвахту, освободил И. А. Лаврова и Л. Н. Скипетрова. Несмотря на просьбы юнкеров принять командование, Скипетров уехал на восток. Кроме того, юнкера заняли телеграф на Ивановской площади. Вечером 23 декабря отряд в 20 юнкеров дважды неудачно атаковал Белый дом.

С 23 декабря для поддержки большевиков в Иркутск начали прибывать отряды из Красноярска (командир — Г. И. Ильин), Ачинска (Е. К. Зверев, С. Г. Лазо, Ф. И. Вейман), Канска (Т. М. Стремберг) и других пунктов.

24 декабря юнкера заняли отделение Госбанка и казначейства, но через день, поддавшись уговорам социалистической «общественности», подполковник И. Н. Никитин вывел отряд. Вечером 24 декабря юнкерами была предпринята ещё одна неудачная попытка штурма Белого дома.

Юнкера предложили большевикам перемирие на условиях разоружения гарнизона и роспуска Красной гвардии. В ответ большевики расширили применение артиллерии. В типографии училища было отпечатано тиражом 5 тысяч экземпляров распоряжение губернского комиссара И. А. Лаврова о временном (но без указания срока) роспуске солдат гарнизона, что тех сильно заинтересовало, став оправданием для ухода домой.

В ночь на 25 декабря на помощь юнкерам выступили три казачьих сотни под началом есаула Селиванова и подъесаулов Кубинцева и Коршунова. К рассвету казаки прорвались к военному училищу, доставив 6 подвод хлеба и патронов.

26 декабря стало днём самых ожесточённых боёв. Сводный отряд солдат и красногвардейцев под началом С. Г. Лазо после многочасовой схватки захватил Тихвинскую церковь и повёл наступление по Амурской улице, пытаясь пробиться к Белому дому, однако к вечеру контратакой юнкеров красные части были выбиты из города, С. Г. Лазо с бойцами взят в плен, а понтонный мост через Ангару разведён.

27 и 28 декабря военных столкновений красных с юнкерами не было, но от красной артиллерии и поджогов произошли наиболее масштабные пожары. Жители, спасаясь от обстрелов, пожаров, мародёрства и насилий солдат, покидали город.

Перегруппировавшись, в час ночи на 29 декабря юнкера начали последний штурм Белого дома. У защитников кончились патроны, и юнкера заняли здание, захватив 153 человека.

Перемирие и мир

С 10 часов 29 декабря было объявлено перемирие. Большевики пошли на соглашение из-за пленения гарнизона Белого дома, опасности сожжения города (на чём настаивали солдаты) и разложения красногвардейцев. В 5 часов утра 30 декабря ВРК и КООрг подписали договор, по которому власть в Иркутске и губернии передавалась губернскому Совету из представителей Советов, городской думы, земства и профсоюзов. Противники обязались не преследовать друг друга.

Однако с утра 30 декабря в городе продолжились стрельба и грабежи. 31 декабря на губернском Совете делегаты гарнизона и красногвардейцев Красноярска и Канска заявили, что условия мира неприемлемы и войска не будут отправлены по своим городам, пока в Иркутске не утвердится власть Советов. Прибывшие из Красноярска красные войска установили в роще Звёздочка батарею 152-мм орудий.

1 января 1918 года заработала комиссия по расформированию школ прапорщиков, военного училища и сокращению гарнизона. По окрепшему льду красные части из Глазкова вошли в центр города, а Окружное бюро Советов объявило себя высшим органом власти. Когда 4 января Военно-окружной комитет Советов приказал полкам не расходиться до подавления контрреволюции, а Иркутский Совет и Окружное бюро аннулировали соглашение 30 декабря, юнкера уже были разоружены.

Итоги и последствия

В ходе декабрьских боёв 1917 года Иркутску был нанесён очень серьёзный ущерб. Были частично разрушены артиллерией и пострадали от пожаров многие каменные дома, сгорели десятки частных деревянных домов, разрушена городская инфраструктура.

По количеству жертв бои в Иркутске стоят на втором месте в России после аналогичных событий в Москве. На 30 декабря 1917 года было убито 229 солдат и красногвардейцев, 52 юнкера и офицера, 6 казаков, около 300 человек ранено. Пострадало огромное количество мирных жителей: на 1 января 1918 года в Кузнецовской больнице находилось 170 трупов, в военном госпитале — 35, в 1-й школе прапорщиков — 26, больнице Штейнгауза — 10, в Глазкове — 93. В 20-х числах января 1918 года в ледниках только Кузнецовской больницы хранилось около 200 неопознанных трупов. Неизвестное количество тел было унесено Ангарой.

Итогом боёв 1917 года за Иркутск стал глубокий раскол общества и развязывание Гражданской войны в Сибири. Руководители восстания и рядовые юнкера продолжили борьбу. В отряде есаула Г. М. Семёнова, начавшем борьбу с большевиками в Забайкалье, видную роль играли избежавшие ареста и уехавшие на восток генерал-майор П. П. Оглоблин, полковник Л. Н. Скипетров и другие.

Память

• В Иркутске улица Декабрьских Событий названа в память о боях.
• В Иркутске установлена мемориальная доска в память о боях.
• В 1964 году в Иркутске в память о защитниках Белого дома был установлен мемориальный комплекс — гранитная плита и памятник с барельефами.
• Братская могила красногвардейцев и революционных солдат на Лисихинском кладбище в Иркутске является памятником истории местного значения.
• В 2006 году в Иркутске на месте захоронения казаков, юнкеров и прапорщиков был установлен крест.

Литература

• Новиков П. А. [books.google.ru/books/about/Гражданская_война_в_В.html?id=K4kjAQAAIAAJ&redir_esc=y Гражданская война в Восточной Сибири] / Под ред. В. А. Благово, С. А. Сапожникова. — М.: Центрполиграф, 2005. — 415 с. — ISBN 5-9524-1400-1.

• Новиков П. А. [www.baikalvisa.ru/irkutsk/civil_war/ Иркутск в огне гражданской войны.] (рус.) // Сост. А. Н. Гаращенко События, люди и памятники: Сб. статей по материалам журнала «Земля Иркутская». — Иркутск: Оттиск, 2006. — С. 528.
• Серебренников И. И. Мои воспоминани, // сб. «Гражданская война в России: Великий отход». — М.: АСТ, 2003. — ISBN 5-17-019751-9

Отрывок, характеризующий Декабрьские бои 1917 года в Иркутске

Доктор вышел в сени, чтобы умыть руки.
– Ах, бессовестные, право, – говорил доктор камердинеру, лившему ему воду на руки. – Только на минуту не досмотрел. Ведь вы его прямо на рану положили. Ведь это такая боль, что я удивляюсь, как он терпит.
– Мы, кажется, подложили, господи Иисусе Христе, – говорил камердинер.
В первый раз князь Андрей понял, где он был и что с ним было, и вспомнил то, что он был ранен и как в ту минуту, когда коляска остановилась в Мытищах, он попросился в избу. Спутавшись опять от боли, он опомнился другой раз в избе, когда пил чай, и тут опять, повторив в своем воспоминании все, что с ним было, он живее всего представил себе ту минуту на перевязочном пункте, когда, при виде страданий нелюбимого им человека, ему пришли эти новые, сулившие ему счастие мысли. И мысли эти, хотя и неясно и неопределенно, теперь опять овладели его душой. Он вспомнил, что у него было теперь новое счастье и что это счастье имело что то такое общее с Евангелием. Потому то он попросил Евангелие. Но дурное положение, которое дали его ране, новое переворачиванье опять смешали его мысли, и он в третий раз очнулся к жизни уже в совершенной тишине ночи. Все спали вокруг него. Сверчок кричал через сени, на улице кто то кричал и пел, тараканы шелестели по столу и образам, в осенняя толстая муха билась у него по изголовью и около сальной свечи, нагоревшей большим грибом и стоявшей подле него.
Душа его была не в нормальном состоянии. Здоровый человек обыкновенно мыслит, ощущает и вспоминает одновременно о бесчисленном количестве предметов, но имеет власть и силу, избрав один ряд мыслей или явлений, на этом ряде явлений остановить все свое внимание. Здоровый человек в минуту глубочайшего размышления отрывается, чтобы сказать учтивое слово вошедшему человеку, и опять возвращается к своим мыслям. Душа же князя Андрея была не в нормальном состоянии в этом отношении. Все силы его души были деятельнее, яснее, чем когда нибудь, но они действовали вне его воли. Самые разнообразные мысли и представления одновременно владели им. Иногда мысль его вдруг начинала работать, и с такой силой, ясностью и глубиною, с какою никогда она не была в силах действовать в здоровом состоянии; но вдруг, посредине своей работы, она обрывалась, заменялась каким нибудь неожиданным представлением, и не было сил возвратиться к ней.
«Да, мне открылась новое счастье, неотъемлемое от человека, – думал он, лежа в полутемной тихой избе и глядя вперед лихорадочно раскрытыми, остановившимися глазами. Счастье, находящееся вне материальных сил, вне материальных внешних влияний на человека, счастье одной души, счастье любви! Понять его может всякий человек, но сознать и предписать его мот только один бог. Но как же бог предписал этот закон? Почему сын?.. И вдруг ход мыслей этих оборвался, и князь Андрей услыхал (не зная, в бреду или в действительности он слышит это), услыхал какой то тихий, шепчущий голос, неумолкаемо в такт твердивший: „И пити пити питии“ потом „и ти тии“ опять „и пити пити питии“ опять „и ти ти“. Вместе с этим, под звук этой шепчущей музыки, князь Андрей чувствовал, что над лицом его, над самой серединой воздвигалось какое то странное воздушное здание из тонких иголок или лучинок. Он чувствовал (хотя это и тяжело ему было), что ему надо было старательна держать равновесие, для того чтобы воздвигавшееся здание это не завалилось; но оно все таки заваливалось и опять медленно воздвигалось при звуках равномерно шепчущей музыки. „Тянется! тянется! растягивается и все тянется“, – говорил себе князь Андрей. Вместе с прислушаньем к шепоту и с ощущением этого тянущегося и воздвигающегося здания из иголок князь Андрей видел урывками и красный, окруженный кругом свет свечки и слышал шуршанъе тараканов и шуршанье мухи, бившейся на подушку и на лицо его. И всякий раз, как муха прикасалась к егв лицу, она производила жгучее ощущение; но вместе с тем его удивляло то, что, ударяясь в самую область воздвигавшегося на лице его здания, муха не разрушала его. Но, кроме этого, было еще одно важное. Это было белое у двери, это была статуя сфинкса, которая тоже давила его.
«Но, может быть, это моя рубашка на столе, – думал князь Андрей, – а это мои ноги, а это дверь; но отчего же все тянется и выдвигается и пити пити пити и ти ти – и пити пити пити… – Довольно, перестань, пожалуйста, оставь, – тяжело просил кого то князь Андрей. И вдруг опять выплывала мысль и чувство с необыкновенной ясностью и силой.
«Да, любовь, – думал он опять с совершенной ясностью), но не та любовь, которая любит за что нибудь, для чего нибудь или почему нибудь, но та любовь, которую я испытал в первый раз, когда, умирая, я увидал своего врага и все таки полюбил его. Я испытал то чувство любви, которая есть самая сущность души и для которой не нужно предмета. Я и теперь испытываю это блаженное чувство. Любить ближних, любить врагов своих. Все любить – любить бога во всех проявлениях. Любить человека дорогого можно человеческой любовью; но только врага можно любить любовью божеской. И от этого то я испытал такую радость, когда я почувствовал, что люблю того человека. Что с ним? Жив ли он… Любя человеческой любовью, можно от любви перейти к ненависти; но божеская любовь не может измениться. Ничто, ни смерть, ничто не может разрушить ее. Она есть сущность души. А сколь многих людей я ненавидел в своей жизни. И из всех людей никого больше не любил я и не ненавидел, как ее». И он живо представил себе Наташу не так, как он представлял себе ее прежде, с одною ее прелестью, радостной для себя; но в первый раз представил себе ее душу. И он понял ее чувство, ее страданья, стыд, раскаянье. Он теперь в первый раз поняд всю жестокость своего отказа, видел жестокость своего разрыва с нею. «Ежели бы мне было возможно только еще один раз увидать ее. Один раз, глядя в эти глаза, сказать…»
И пити пити пити и ти ти, и пити пити – бум, ударилась муха… И внимание его вдруг перенеслось в другой мир действительности и бреда, в котором что то происходило особенное. Все так же в этом мире все воздвигалось, не разрушаясь, здание, все так же тянулось что то, так же с красным кругом горела свечка, та же рубашка сфинкс лежала у двери; но, кроме всего этого, что то скрипнуло, пахнуло свежим ветром, и новый белый сфинкс, стоячий, явился пред дверью. И в голове этого сфинкса было бледное лицо и блестящие глаза той самой Наташи, о которой он сейчас думал.
«О, как тяжел этот неперестающий бред!» – подумал князь Андрей, стараясь изгнать это лицо из своего воображения. Но лицо это стояло пред ним с силою действительности, и лицо это приближалось. Князь Андрей хотел вернуться к прежнему миру чистой мысли, но он не мог, и бред втягивал его в свою область. Тихий шепчущий голос продолжал свой мерный лепет, что то давило, тянулось, и странное лицо стояло перед ним. Князь Андрей собрал все свои силы, чтобы опомниться; он пошевелился, и вдруг в ушах его зазвенело, в глазах помутилось, и он, как человек, окунувшийся в воду, потерял сознание. Когда он очнулся, Наташа, та самая живая Наташа, которую изо всех людей в мире ему более всего хотелось любить той новой, чистой божеской любовью, которая была теперь открыта ему, стояла перед ним на коленях. Он понял, что это была живая, настоящая Наташа, и не удивился, но тихо обрадовался. Наташа, стоя на коленях, испуганно, но прикованно (она не могла двинуться) глядела на него, удерживая рыдания. Лицо ее было бледно и неподвижно. Только в нижней части его трепетало что то.
Князь Андрей облегчительно вздохнул, улыбнулся и протянул руку.
– Вы? – сказал он. – Как счастливо!
Наташа быстрым, но осторожным движением подвинулась к нему на коленях и, взяв осторожно его руку, нагнулась над ней лицом и стала целовать ее, чуть дотрогиваясь губами.
– Простите! – сказала она шепотом, подняв голову и взглядывая на него. – Простите меня!
– Я вас люблю, – сказал князь Андрей.
– Простите…
– Что простить? – спросил князь Андрей.
– Простите меня за то, что я сделала, – чуть слышным, прерывным шепотом проговорила Наташа и чаще стала, чуть дотрогиваясь губами, целовать руку.
– Я люблю тебя больше, лучше, чем прежде, – сказал князь Андрей, поднимая рукой ее лицо так, чтобы он мог глядеть в ее глаза.
Глаза эти, налитые счастливыми слезами, робко, сострадательно и радостно любовно смотрели на него. Худое и бледное лицо Наташи с распухшими губами было более чем некрасиво, оно было страшно. Но князь Андрей не видел этого лица, он видел сияющие глаза, которые были прекрасны. Сзади их послышался говор.
Петр камердинер, теперь совсем очнувшийся от сна, разбудил доктора. Тимохин, не спавший все время от боли в ноге, давно уже видел все, что делалось, и, старательно закрывая простыней свое неодетое тело, ежился на лавке.
– Это что такое? – сказал доктор, приподнявшись с своего ложа. – Извольте идти, сударыня.
В это же время в дверь стучалась девушка, посланная графиней, хватившейся дочери.
Как сомнамбулка, которую разбудили в середине ее сна, Наташа вышла из комнаты и, вернувшись в свою избу, рыдая упала на свою постель.

С этого дня, во время всего дальнейшего путешествия Ростовых, на всех отдыхах и ночлегах, Наташа не отходила от раненого Болконского, и доктор должен был признаться, что он не ожидал от девицы ни такой твердости, ни такого искусства ходить за раненым.
Как ни страшна казалась для графини мысль, что князь Андрей мог (весьма вероятно, по словам доктора) умереть во время дороги на руках ее дочери, она не могла противиться Наташе. Хотя вследствие теперь установившегося сближения между раненым князем Андреем и Наташей приходило в голову, что в случае выздоровления прежние отношения жениха и невесты будут возобновлены, никто, еще менее Наташа и князь Андрей, не говорил об этом: нерешенный, висящий вопрос жизни или смерти не только над Болконским, но над Россией заслонял все другие предположения.


Пьер проснулся 3 го сентября поздно. Голова его болела, платье, в котором он спал не раздеваясь, тяготило его тело, и на душе было смутное сознание чего то постыдного, совершенного накануне; это постыдное был вчерашний разговор с капитаном Рамбалем.
Часы показывали одиннадцать, но на дворе казалось особенно пасмурно. Пьер встал, протер глаза и, увидав пистолет с вырезным ложем, который Герасим положил опять на письменный стол, Пьер вспомнил то, где он находился и что ему предстояло именно в нынешний день.
«Уж не опоздал ли я? – подумал Пьер. – Нет, вероятно, он сделает свой въезд в Москву не ранее двенадцати». Пьер не позволял себе размышлять о том, что ему предстояло, но торопился поскорее действовать.
Оправив на себе платье, Пьер взял в руки пистолет и сбирался уже идти. Но тут ему в первый раз пришла мысль о том, каким образом, не в руке же, по улице нести ему это оружие. Даже и под широким кафтаном трудно было спрятать большой пистолет. Ни за поясом, ни под мышкой нельзя было поместить его незаметным. Кроме того, пистолет был разряжен, а Пьер не успел зарядить его. «Все равно, кинжал», – сказал себе Пьер, хотя он не раз, обсуживая исполнение своего намерения, решал сам с собою, что главная ошибка студента в 1809 году состояла в том, что он хотел убить Наполеона кинжалом. Но, как будто главная цель Пьера состояла не в том, чтобы исполнить задуманное дело, а в том, чтобы показать самому себе, что не отрекается от своего намерения и делает все для исполнения его, Пьер поспешно взял купленный им у Сухаревой башни вместе с пистолетом тупой зазубренный кинжал в зеленых ножнах и спрятал его под жилет.
Подпоясав кафтан и надвинув шапку, Пьер, стараясь не шуметь и не встретить капитана, прошел по коридору и вышел на улицу.
Тот пожар, на который так равнодушно смотрел он накануне вечером, за ночь значительно увеличился. Москва горела уже с разных сторон. Горели в одно и то же время Каретный ряд, Замоскворечье, Гостиный двор, Поварская, барки на Москве реке и дровяной рынок у Дорогомиловского моста.
Путь Пьера лежал через переулки на Поварскую и оттуда на Арбат, к Николе Явленному, у которого он в воображении своем давно определил место, на котором должно быть совершено его дело. У большей части домов были заперты ворота и ставни. Улицы и переулки были пустынны. В воздухе пахло гарью и дымом. Изредка встречались русские с беспокойно робкими лицами и французы с негородским, лагерным видом, шедшие по серединам улиц. И те и другие с удивлением смотрели на Пьера. Кроме большого роста и толщины, кроме странного мрачно сосредоточенного и страдальческого выражения лица и всей фигуры, русские присматривались к Пьеру, потому что не понимали, к какому сословию мог принадлежать этот человек. Французы же с удивлением провожали его глазами, в особенности потому, что Пьер, противно всем другим русским, испуганно или любопытна смотревшим на французов, не обращал на них никакого внимания. У ворот одного дома три француза, толковавшие что то не понимавшим их русским людям, остановили Пьера, спрашивая, не знает ли он по французски?
Пьер отрицательно покачал головой и пошел дальше. В другом переулке на него крикнул часовой, стоявший у зеленого ящика, и Пьер только на повторенный грозный крик и звук ружья, взятого часовым на руку, понял, что он должен был обойти другой стороной улицы. Он ничего не слышал и не видел вокруг себя. Он, как что то страшное и чуждое ему, с поспешностью и ужасом нес в себе свое намерение, боясь – наученный опытом прошлой ночи – как нибудь растерять его. Но Пьеру не суждено было донести в целости свое настроение до того места, куда он направлялся. Кроме того, ежели бы даже он и не был ничем задержан на пути, намерение его не могло быть исполнено уже потому, что Наполеон тому назад более четырех часов проехал из Дорогомиловского предместья через Арбат в Кремль и теперь в самом мрачном расположении духа сидел в царском кабинете кремлевского дворца и отдавал подробные, обстоятельные приказания о мерах, которые немедленно должны были бытт, приняты для тушения пожара, предупреждения мародерства и успокоения жителей. Но Пьер не знал этого; он, весь поглощенный предстоящим, мучился, как мучаются люди, упрямо предпринявшие дело невозможное – не по трудностям, но по несвойственности дела с своей природой; он мучился страхом того, что он ослабеет в решительную минуту и, вследствие того, потеряет уважение к себе.
Он хотя ничего не видел и не слышал вокруг себя, но инстинктом соображал дорогу и не ошибался переулками, выводившими его на Поварскую.
По мере того как Пьер приближался к Поварской, дым становился сильнее и сильнее, становилось даже тепло от огня пожара. Изредка взвивались огненные языка из за крыш домов. Больше народу встречалось на улицах, и народ этот был тревожнее. Но Пьер, хотя и чувствовал, что что то такое необыкновенное творилось вокруг него, не отдавал себе отчета о том, что он подходил к пожару. Проходя по тропинке, шедшей по большому незастроенному месту, примыкавшему одной стороной к Поварской, другой к садам дома князя Грузинского, Пьер вдруг услыхал подле самого себя отчаянный плач женщины. Он остановился, как бы пробудившись от сна, и поднял голову.
В стороне от тропинки, на засохшей пыльной траве, были свалены кучей домашние пожитки: перины, самовар, образа и сундуки. На земле подле сундуков сидела немолодая худая женщина, с длинными высунувшимися верхними зубами, одетая в черный салоп и чепчик. Женщина эта, качаясь и приговаривая что то, надрываясь плакала. Две девочки, от десяти до двенадцати лет, одетые в грязные коротенькие платьица и салопчики, с выражением недоумения на бледных, испуганных лицах, смотрели на мать. Меньшой мальчик, лет семи, в чуйке и в чужом огромном картузе, плакал на руках старухи няньки. Босоногая грязная девка сидела на сундуке и, распустив белесую косу, обдергивала опаленные волосы, принюхиваясь к ним. Муж, невысокий сутуловатый человек в вицмундире, с колесообразными бакенбардочками и гладкими височками, видневшимися из под прямо надетого картуза, с неподвижным лицом раздвигал сундуки, поставленные один на другом, и вытаскивал из под них какие то одеяния.