Декадентство

Поделись знанием:
(перенаправлено с «Декаданс»)
Перейти к: навигация, поиск

Декаде́нтство, также декаданс (фр. décadent — упадочный) — направление в литературе, творческой мысли, самовыражении периода fin de siècle (рубеж XIX и XX веков), которое характеризуется эстетизмом, индивидуализмом и имморализмом. Иногда рассматривается как cвязующее звено между романтизмом XIX века и модернизмом XX века[1].

Подобно более раннему Движению искусств и ремёсел, родоначальники декадентства стремились освободить искусство от материалистических забот промышленной революции, раскрепостить мораль, скованную условностями викторианской эпохи[2]. Они выступали против старых, академических форм искусства, искали новые формы самовыражения, более гибкие и более соответствующие усложнённому мироощущению современного человека.

Характерными чертами декадентства обычно считаются отход от общественности и отвращение к повседневной жизни (taedium vitae), что проявляется в искусстве отрывом от реальности, поэтикой искусства для искусства, эстетизмом, модой на демонизм («Там, внизу», «Скорбь Сатаны»), преобладанием формы над содержанием, стремлением к внешним эффектам, стилизации и т. д.





Происхождение термина

Французское слово décadence обозначает упадок, культурный регресс[3]. Изначально, в эпоху Просвещения, термин использовался для обозначения культурных явлений Римской империи эпохи её заката. То, что называют «стилем декаданса, — писал Готье, — есть не что иное, как искусство, пришедшее к такой степени крайней зрелости, которую вызывают своим косым солнцем стареющие цивилизации»[4].

Обвинения в декадансе со времени Дезире Низара использовались для оскорбления Виктора Гюго и других французских романтиков. Теофиль Готье, Шарль Бодлер и другие наследники заветов романтизма переосмыслили это клеймо как знак почёта, как символ отрицания того, что они считали «банальностью прогресса». Бестселлером 1884 года стал роман Гюисманса «Наоборот», прозванный «библией декадента».

В 1885 г. сатирики Габриэль Викер и Анри Боклер опубликовали сборник пародийных стихотворений «Расслабления. Декадентские стихи Адоре Флупетта». Поль Верлен (главная мишень пародии) был отнюдь не против, когда его называли декадентом. В 1886—1889 гг. Анатоль Бажю издавал журнал «Декадент» (Le Décadent), в котором среди прочих «проклятых поэтов» публиковался и Верлен.

Поскольку враждебно настроенные критики смешивали декадентство с символизмом, Жан Мореас опубликовал в газете «Фигаро» от 18 сентября 1886 года «Манифест символизма», где перечислил основные ценности символистов и попытался провести между декадентами и символистами некую границу. Полемика о содержании термина «декадентство» продолжалась и в последующие десятилетия.

Конец века

В советском искусствоведении декадентство воспринималось как кризисное явление европейской культуры последней четверти XIX — начала XX веков. Произведения этой эпохи отмечены настроениями уныния, пессимизма, болезненности, безнадёжности, неприятия жизни, крайнего субъективизма (при сходственных, близких к тенденциозным, эпатирующих формулах и штампах — стилистических приёмах, пластике, композиционных построениях, акцентуациях и т. д.). Во многих отношениях декадентство служит синонимом понятия fin de siècle[2].

К писателям-декадентам причисляли в Великобритании Оскара Уайльда и сотрудников «Жёлтой книги», а также популярнейшую романистку Марию Корелли, в Италии — д’Аннунцио, в Австрии — Шницлера, в Польше — С. Пшибышевского, во Франции — Гюисманса, в Бельгии — Роденбаха. Относительно слабо был представлен декадентский эстетизм в странах Нового света, в том числе в США.

К числу русских декадентов в 1890-е гг. относили символистов старшего поколения — таких, как Бальмонт, А. Добролюбов, Коневской, Ф. Сологуб, Мережковский, Зинаида Гиппиус, а также ранний Брюсов. После первой русской революции русские декаденты перестали считаться маргиналами и вместе с ростом популярности их произведений пополнили собой литературный истеблишмент.

Декадентство и символизм

Декадентство — явление сложное и противоречивое, которое имеет источником усталость от лицемерной викторианской морали, кризис общественного сознания, растерянность многих художников перед резкими социальными контрастами, — одиночество, бездушие и антагонизмы действительности. Отказ искусства от политической и гражданских тем художники-декаденты считали проявлением и непременным условием свободы творчества. Постоянными темами являются мотивы небытия и смерти, отрицание исторически сложившихся духовных идеалов и ценностей.

Основным вопросом обозначения границ декадентства становится разделение его с символизмом. Ответов существует довольно много, но господствующих из них два, первый говорит о различности этих течений в искусстве, большим приверженцем и изобретателем его был Ж. Мореас, второй — о невозможности их разделения или отсутствия необходимости в таковом.

К. Бальмонт в статье «Элементарные слова о символической поэзии» говорит о триединстве декаданса, символизма и импрессионизма, называя их «психологической лирикой», которая меняется «в составных частях, но всегда единая в своей сущности. На самом деле, три эти течения то идут параллельно, то расходятся, то сливаются в один поток, но, во всяком случае, они стремятся в одном направлении, и между ними нет того различия, какое существует между водами реки и водами океана». Он характеризует декадента как утонченного художника, «гибнущего в силу своей утонченности», существующего на смене двух периодов: «одного законченного, другого ещё не народившегося». Потому декаденты развенчивают все старое, отжившее, ищут новые формы, новые смыслы, но не могут их найти, так как взросли на старой почве.

Ф. Сологуб называет декадентство методом для различения символа, художественной формой для символистского содержания, «мировоззрения»: «декадентство есть наилучшее, быть может единственное, орудие сознательного символизма».

Русские символисты второй волны (младосимволисты) определяли разницу между декадансом и символизмом мировоззренчески: декадентство субъективно, а символизм преодолевает индивидуалистическую отъединенность эстетства сверхличной правдой соборности. Андрей Белый в книге «Начало века» говорит об этом так: «символисты» — это те, кто, разлагаясь в условиях старой культуры вместе со всею культурою, силятся преодолеть в себе свой упадок, его осознав, и, выходя из него, обновляются; в «декаденте» его упадок есть конечное разложение; в «символисте» декадентизм — только стадия; так что мы полагали: есть декаденты, есть «декаденты и символисты» (то есть в ком упадок борется с возрождением), есть «символисты», но не «декаденты»; и такими мы волили сделать себя.

По мнению Б. Михайловского (Литературная энциклопедия 1929—1939), «символизм» как термин шире термина «декадентство», по сути дела являющегося одной из разновидностей символизма. Термин «символизм» — искусствоведческая категория — удачно обозначает один из важнейших признаков стиля, возникающего на основе психики декадентства. Но можно различить и иные стили, возникающие на этой же почве (например, импрессионизм). И в то же время «символизм» может и освобождаться от декадентства (например, борьба с декадентством в русском символизме). Михайловскому противоречит Ф. П. Шиллер («История западно-европейской литературы нового времени»):

Менялись и сами названия группировок и направлений: начиная с романа «Наоборот» (1884) Гюисманса, наиболее популярным из них было «декадент» (под этим же заглавием выходил журнал), затем позже большим распространением пользовалось название «символист». И тут разница не только в одних названиях. Если, например, все символисты были декадентами, то нельзя сказать, что все декаденты «конца века» были и символистами в узком значении этого слова. Декадентство — более широкое понятие, чем символизм (если отвлечься от небольшой группы поэтов, объединявшихся вокруг журнала «Декадент»).

Критика декаданса

Декадентство критиковали, с одной стороны, консерваторы от искусства (как академисты, так и натуралисты) и консерваторы от морали, с другой стороны — эволюционисты и прогрессисты всех мастей. К последней категории могут быть отнесены, в частности, марксистские авторы.

Для Троцкого истоки декаданса кроются в стремлении части интеллигенции уйти от «бурных социальных противоречий» в мир чистого искусства[5]. По объяснению Плеханова, если литературное развитие русского декадентства и не вполне ещё соответствовало существовавшей в России системе капиталистических отношений, то корни его следует искать в условиях реакции 1880-х и начала 1890-х гг.

Эволюционист Макс Нордау переосмыслил термин «декадентство» в биологическом смысле, обозначив им патологические признаки психо-физического вырождения в области культуры. После публикации в 1892 г. одноимённого трактата Нордау «вырождение» стало модным словечком эпохи. Врач Нордау ополчился против него по гигиеническим соображениям[6].

Неодекадентство

Декадентские идеи оказались вновь востребованными на исходе XX века. В частности, определённые черты декадентской эстетики унаследовал готический постпанк. Характерным примером может служить альбом Disintegration группы The Cure (1989). Также декадентством музыкальные критики называли творчество группы Joy Division[7], выпустившей два студийных альбома и в значительной степени повлиявшей на становление жанра готик-рок. Декадансом своё творчество называли группы «Агата Кристи», «Dead Can Dance», «Оберманекен», «Пикник» и другие. В кино с декадансом сравнивали постсоветскую «чернуху» («Зелёный слоник»); «текстом эпохи петербургского декаданса» критики называли фильм А. Балабанова «Про уродов и людей» (1998)[8].

В феврале 1999-го года писательница Маруся Климова и художник Тимур Новиков организовали фестиваль постпанка «Тёмные ночи», который прошёл в концертном зале петербургского Зоопарка[9]. Второй фестиваль состоялся год спустя в петербургском клубе «Декаданс». Эти эпатажные и шумные акции стали своеобразной манифестацией независимого искусства Санкт-Петербурга и Москвы, берущего своё начало в андеграунде советских времён[10]. В дальнейшем декаданс как современное настроение вобрал в себя черты гламура и готики. Эти популярные в начале века стили были объединены в декадентских фестивалях «Бархатное подполье». Первый фестиваль состоялся в 2005 году[11] в московском Клубе на Брестской, автором идеи выступил журналист и музыкант Владимир Преображенский, сегодня организатор салонных вечеров «изысканного удовольствия»[12]. С тех пор фестивали и декадентские салоны фестиваль «Бархатное подполье» стали проходить в Москве регулярно, породив субкультуру «бархатных».

Напишите отзыв о статье "Декадентство"

Примечания

  1. David Weir. Decadence and the Making of Modernism. University of Massachusetts Press, 1995. ISBN 9780870239922. P. 16.
  2. 1 2 [global.britannica.com/event/Decadent Декадентство] в Британской энциклопедии
  3. Как отмечал марксист Плеханов, с социологической точки зрения термин «декадентство» применим для обозначения проявлений социально-психологического комплекса, свойственного всякому общественному классу, находящемуся в стадии упадка, особенно же нисходящему господствующему классу, вместе с которым приходит в упадок целая система общественных отношений («Искусство и общественная жизнь»).
  4. Омри Ронен вообще выводит декаданс за рамки течения в искусстве и даже самого искусства: «Декаданс нашёл художественное воплощение своей тематике в разных стилях: в символизме, в поэтике парнасцев, в позднем романтизме — „викторианском“ в Англии, „бидермайере“ в Средней Европе, и в позднем реализме — натурализме. Декаданс, таким образом, являлся не стилем и даже не литературным течением, а настроением и темой, которые в равной мере окрашивали и искусство, и научную, философскую, религиозную и общественную мысль своего времени».
  5. [www.penpolit.ru/papers/?ELEMENT_ID=974 Лев Бронштейн в сибирской ссылке]
  6. Зато пациент Ницше отметил, что не только «пресловутая борьба за существование», но и появление вырождающихся, слабых, а потому более утонченных и восприимчивых натур способствует облагорожению человека и всякому движению вперёд («Человеческое, слишком человеческое»).
  7. Scaruffi, Piero [webcache.googleusercontent.com/search?q=cache:HQK9shSPRGoJ:www.scaruffi.com/vol4/joydivis.html+%22The+two+albums+cut+by+Joy+Division%22%22coined+a+new+kind+of+gothic,+decadent,+futuristic+and+psychedelic+rock%22 Joy Division]. The History of Rock Music. Проверено 25 октября 2013.
  8. Новейшая история отечественного кино: 1992—1996 (под ред. Л. Аркус). Том 6. С. 590.
  9. [femme-terrible.com/press/radost-zagnivania/ Радость загнивания]
  10. [www.guelman.ru/maksimka/n3/decad.htm Декаданс, или чужие здесь не ходят]
  11. [www.zvuki.ru/R/P/13193 Лирика бархатного декаданса]
  12. [www.newsmusic.ru/news_2_5405.htm «Бостонское Чаепитие» готово к декадентским оргиям]

Источники

В Викисловаре есть статья «декадентство»
  • [ec-dejavu.ru/d-2/Decadence.html Камилла Палья. Декадентское искусство] // Палья К. Личины сексуальности. — Екатеринбург: У-Фактория; Изд-во Урал. ун-та, 2006, с. 624—643
  • Толмачев В. М. Декаданс: Опыт культурологической характеристики // Вестник Московского университета. Сер. 9. Филология., 1991, № 5.
  • [www.zpu-journal.ru/e-zpu/2008/5/Saveliev/ Савельев К. Н. Английский декаданс: французский фактор]
  • [magazines.russ.ru/zvezda/2007/5/ro19.html Омри Ронен — Декаданс]
  • [feb-web.ru/feb/litenc/encyclop/ «Декадентство»] в Литературной энциклопедии
  • Трыков В. П. [modfrancelit.ru/dekadans/ Декаданс]. Электронная энциклопедия «Современная французская литература» (2011). Проверено 19 ноября 2011. [www.webcitation.org/65Bhzm8jW Архивировано из первоисточника 4 февраля 2012].

Отрывок, характеризующий Декадентство

Соня чувствовала, что это была правда, что единственная возможность поправления дел Ростовых была женитьба на богатой и что княжна была хорошая партия. Но ей было это очень горько. Несмотря на свое горе или, может быть, именно вследствие своего горя, она на себя взяла все трудные заботы распоряжений об уборке и укладке вещей и целые дни была занята. Граф и графиня обращались к ней, когда им что нибудь нужно было приказывать. Петя и Наташа, напротив, не только не помогали родителям, но большею частью всем в доме надоедали и мешали. И целый день почти слышны были в доме их беготня, крики и беспричинный хохот. Они смеялись и радовались вовсе не оттого, что была причина их смеху; но им на душе было радостно и весело, и потому все, что ни случалось, было для них причиной радости и смеха. Пете было весело оттого, что, уехав из дома мальчиком, он вернулся (как ему говорили все) молодцом мужчиной; весело было оттого, что он дома, оттого, что он из Белой Церкви, где не скоро была надежда попасть в сраженье, попал в Москву, где на днях будут драться; и главное, весело оттого, что Наташа, настроению духа которой он всегда покорялся, была весела. Наташа же была весела потому, что она слишком долго была грустна, и теперь ничто не напоминало ей причину ее грусти, и она была здорова. Еще она была весела потому, что был человек, который ею восхищался (восхищение других была та мазь колес, которая была необходима для того, чтоб ее машина совершенно свободно двигалась), и Петя восхищался ею. Главное же, веселы они были потому, что война была под Москвой, что будут сражаться у заставы, что раздают оружие, что все бегут, уезжают куда то, что вообще происходит что то необычайное, что всегда радостно для человека, в особенности для молодого.


31 го августа, в субботу, в доме Ростовых все казалось перевернутым вверх дном. Все двери были растворены, вся мебель вынесена или переставлена, зеркала, картины сняты. В комнатах стояли сундуки, валялось сено, оберточная бумага и веревки. Мужики и дворовые, выносившие вещи, тяжелыми шагами ходили по паркету. На дворе теснились мужицкие телеги, некоторые уже уложенные верхом и увязанные, некоторые еще пустые.
Голоса и шаги огромной дворни и приехавших с подводами мужиков звучали, перекликиваясь, на дворе и в доме. Граф с утра выехал куда то. Графиня, у которой разболелась голова от суеты и шума, лежала в новой диванной с уксусными повязками на голове. Пети не было дома (он пошел к товарищу, с которым намеревался из ополченцев перейти в действующую армию). Соня присутствовала в зале при укладке хрусталя и фарфора. Наташа сидела в своей разоренной комнате на полу, между разбросанными платьями, лентами, шарфами, и, неподвижно глядя на пол, держала в руках старое бальное платье, то самое (уже старое по моде) платье, в котором она в первый раз была на петербургском бале.
Наташе совестно было ничего не делать в доме, тогда как все были так заняты, и она несколько раз с утра еще пробовала приняться за дело; но душа ее не лежала к этому делу; а она не могла и не умела делать что нибудь не от всей души, не изо всех своих сил. Она постояла над Соней при укладке фарфора, хотела помочь, но тотчас же бросила и пошла к себе укладывать свои вещи. Сначала ее веселило то, что она раздавала свои платья и ленты горничным, но потом, когда остальные все таки надо было укладывать, ей это показалось скучным.
– Дуняша, ты уложишь, голубушка? Да? Да?
И когда Дуняша охотно обещалась ей все сделать, Наташа села на пол, взяла в руки старое бальное платье и задумалась совсем не о том, что бы должно было занимать ее теперь. Из задумчивости, в которой находилась Наташа, вывел ее говор девушек в соседней девичьей и звуки их поспешных шагов из девичьей на заднее крыльцо. Наташа встала и посмотрела в окно. На улице остановился огромный поезд раненых.
Девушки, лакеи, ключница, няня, повар, кучера, форейторы, поваренки стояли у ворот, глядя на раненых.
Наташа, накинув белый носовой платок на волосы и придерживая его обеими руками за кончики, вышла на улицу.
Бывшая ключница, старушка Мавра Кузминишна, отделилась от толпы, стоявшей у ворот, и, подойдя к телеге, на которой была рогожная кибиточка, разговаривала с лежавшим в этой телеге молодым бледным офицером. Наташа подвинулась на несколько шагов и робко остановилась, продолжая придерживать свой платок и слушая то, что говорила ключница.
– Что ж, у вас, значит, никого и нет в Москве? – говорила Мавра Кузминишна. – Вам бы покойнее где на квартире… Вот бы хоть к нам. Господа уезжают.
– Не знаю, позволят ли, – слабым голосом сказал офицер. – Вон начальник… спросите, – и он указал на толстого майора, который возвращался назад по улице по ряду телег.
Наташа испуганными глазами заглянула в лицо раненого офицера и тотчас же пошла навстречу майору.
– Можно раненым у нас в доме остановиться? – спросила она.
Майор с улыбкой приложил руку к козырьку.
– Кого вам угодно, мамзель? – сказал он, суживая глаза и улыбаясь.
Наташа спокойно повторила свой вопрос, и лицо и вся манера ее, несмотря на то, что она продолжала держать свой платок за кончики, были так серьезны, что майор перестал улыбаться и, сначала задумавшись, как бы спрашивая себя, в какой степени это можно, ответил ей утвердительно.
– О, да, отчего ж, можно, – сказал он.
Наташа слегка наклонила голову и быстрыми шагами вернулась к Мавре Кузминишне, стоявшей над офицером и с жалобным участием разговаривавшей с ним.
– Можно, он сказал, можно! – шепотом сказала Наташа.
Офицер в кибиточке завернул во двор Ростовых, и десятки телег с ранеными стали, по приглашениям городских жителей, заворачивать в дворы и подъезжать к подъездам домов Поварской улицы. Наташе, видимо, поправились эти, вне обычных условий жизни, отношения с новыми людьми. Она вместе с Маврой Кузминишной старалась заворотить на свой двор как можно больше раненых.
– Надо все таки папаше доложить, – сказала Мавра Кузминишна.
– Ничего, ничего, разве не все равно! На один день мы в гостиную перейдем. Можно всю нашу половину им отдать.
– Ну, уж вы, барышня, придумаете! Да хоть и в флигеля, в холостую, к нянюшке, и то спросить надо.
– Ну, я спрошу.
Наташа побежала в дом и на цыпочках вошла в полуотворенную дверь диванной, из которой пахло уксусом и гофманскими каплями.
– Вы спите, мама?
– Ах, какой сон! – сказала, пробуждаясь, только что задремавшая графиня.
– Мама, голубчик, – сказала Наташа, становясь на колени перед матерью и близко приставляя свое лицо к ее лицу. – Виновата, простите, никогда не буду, я вас разбудила. Меня Мавра Кузминишна послала, тут раненых привезли, офицеров, позволите? А им некуда деваться; я знаю, что вы позволите… – говорила она быстро, не переводя духа.
– Какие офицеры? Кого привезли? Ничего не понимаю, – сказала графиня.
Наташа засмеялась, графиня тоже слабо улыбалась.
– Я знала, что вы позволите… так я так и скажу. – И Наташа, поцеловав мать, встала и пошла к двери.
В зале она встретила отца, с дурными известиями возвратившегося домой.
– Досиделись мы! – с невольной досадой сказал граф. – И клуб закрыт, и полиция выходит.
– Папа, ничего, что я раненых пригласила в дом? – сказала ему Наташа.
– Разумеется, ничего, – рассеянно сказал граф. – Не в том дело, а теперь прошу, чтобы пустяками не заниматься, а помогать укладывать и ехать, ехать, ехать завтра… – И граф передал дворецкому и людям то же приказание. За обедом вернувшийся Петя рассказывал свои новости.
Он говорил, что нынче народ разбирал оружие в Кремле, что в афише Растопчина хотя и сказано, что он клич кликнет дня за два, но что уж сделано распоряжение наверное о том, чтобы завтра весь народ шел на Три Горы с оружием, и что там будет большое сражение.
Графиня с робким ужасом посматривала на веселое, разгоряченное лицо своего сына в то время, как он говорил это. Она знала, что ежели она скажет слово о том, что она просит Петю не ходить на это сражение (она знала, что он радуется этому предстоящему сражению), то он скажет что нибудь о мужчинах, о чести, об отечестве, – что нибудь такое бессмысленное, мужское, упрямое, против чего нельзя возражать, и дело будет испорчено, и поэтому, надеясь устроить так, чтобы уехать до этого и взять с собой Петю, как защитника и покровителя, она ничего не сказала Пете, а после обеда призвала графа и со слезами умоляла его увезти ее скорее, в эту же ночь, если возможно. С женской, невольной хитростью любви, она, до сих пор выказывавшая совершенное бесстрашие, говорила, что она умрет от страха, ежели не уедут нынче ночью. Она, не притворяясь, боялась теперь всего.


M me Schoss, ходившая к своей дочери, еще болоо увеличила страх графини рассказами о том, что она видела на Мясницкой улице в питейной конторе. Возвращаясь по улице, она не могла пройти домой от пьяной толпы народа, бушевавшей у конторы. Она взяла извозчика и объехала переулком домой; и извозчик рассказывал ей, что народ разбивал бочки в питейной конторе, что так велено.
После обеда все домашние Ростовых с восторженной поспешностью принялись за дело укладки вещей и приготовлений к отъезду. Старый граф, вдруг принявшись за дело, всё после обеда не переставая ходил со двора в дом и обратно, бестолково крича на торопящихся людей и еще более торопя их. Петя распоряжался на дворе. Соня не знала, что делать под влиянием противоречивых приказаний графа, и совсем терялась. Люди, крича, споря и шумя, бегали по комнатам и двору. Наташа, с свойственной ей во всем страстностью, вдруг тоже принялась за дело. Сначала вмешательство ее в дело укладывания было встречено с недоверием. От нее всё ждали шутки и не хотели слушаться ее; но она с упорством и страстностью требовала себе покорности, сердилась, чуть не плакала, что ее не слушают, и, наконец, добилась того, что в нее поверили. Первый подвиг ее, стоивший ей огромных усилий и давший ей власть, была укладка ковров. У графа в доме были дорогие gobelins и персидские ковры. Когда Наташа взялась за дело, в зале стояли два ящика открытые: один почти доверху уложенный фарфором, другой с коврами. Фарфора было еще много наставлено на столах и еще всё несли из кладовой. Надо было начинать новый, третий ящик, и за ним пошли люди.
– Соня, постой, да мы всё так уложим, – сказала Наташа.
– Нельзя, барышня, уж пробовали, – сказал буфетчнк.
– Нет, постой, пожалуйста. – И Наташа начала доставать из ящика завернутые в бумаги блюда и тарелки.
– Блюда надо сюда, в ковры, – сказала она.
– Да еще и ковры то дай бог на три ящика разложить, – сказал буфетчик.
– Да постой, пожалуйста. – И Наташа быстро, ловко начала разбирать. – Это не надо, – говорила она про киевские тарелки, – это да, это в ковры, – говорила она про саксонские блюда.
– Да оставь, Наташа; ну полно, мы уложим, – с упреком говорила Соня.
– Эх, барышня! – говорил дворецкий. Но Наташа не сдалась, выкинула все вещи и быстро начала опять укладывать, решая, что плохие домашние ковры и лишнюю посуду не надо совсем брать. Когда всё было вынуто, начали опять укладывать. И действительно, выкинув почти все дешевое, то, что не стоило брать с собой, все ценное уложили в два ящика. Не закрывалась только крышка коверного ящика. Можно было вынуть немного вещей, но Наташа хотела настоять на своем. Она укладывала, перекладывала, нажимала, заставляла буфетчика и Петю, которого она увлекла за собой в дело укладыванья, нажимать крышку и сама делала отчаянные усилия.
– Да полно, Наташа, – говорила ей Соня. – Я вижу, ты права, да вынь один верхний.
– Не хочу, – кричала Наташа, одной рукой придерживая распустившиеся волосы по потному лицу, другой надавливая ковры. – Да жми же, Петька, жми! Васильич, нажимай! – кричала она. Ковры нажались, и крышка закрылась. Наташа, хлопая в ладоши, завизжала от радости, и слезы брызнули у ней из глаз. Но это продолжалось секунду. Тотчас же она принялась за другое дело, и уже ей вполне верили, и граф не сердился, когда ему говорили, что Наталья Ильинишна отменила его приказанье, и дворовые приходили к Наташе спрашивать: увязывать или нет подводу и довольно ли она наложена? Дело спорилось благодаря распоряжениям Наташи: оставлялись ненужные вещи и укладывались самым тесным образом самые дорогие.
Но как ни хлопотали все люди, к поздней ночи еще не все могло быть уложено. Графиня заснула, и граф, отложив отъезд до утра, пошел спать.
Соня, Наташа спали, не раздеваясь, в диванной. В эту ночь еще нового раненого провозили через Поварскую, и Мавра Кузминишна, стоявшая у ворот, заворотила его к Ростовым. Раненый этот, по соображениям Мавры Кузминишны, был очень значительный человек. Его везли в коляске, совершенно закрытой фартуком и с спущенным верхом. На козлах вместе с извозчиком сидел старик, почтенный камердинер. Сзади в повозке ехали доктор и два солдата.
– Пожалуйте к нам, пожалуйте. Господа уезжают, весь дом пустой, – сказала старушка, обращаясь к старому слуге.
– Да что, – отвечал камердинер, вздыхая, – и довезти не чаем! У нас и свой дом в Москве, да далеко, да и не живет никто.
– К нам милости просим, у наших господ всего много, пожалуйте, – говорила Мавра Кузминишна. – А что, очень нездоровы? – прибавила она.
Камердинер махнул рукой.
– Не чаем довезти! У доктора спросить надо. – И камердинер сошел с козел и подошел к повозке.
– Хорошо, – сказал доктор.
Камердинер подошел опять к коляске, заглянул в нее, покачал головой, велел кучеру заворачивать на двор и остановился подле Мавры Кузминишны.
– Господи Иисусе Христе! – проговорила она.
Мавра Кузминишна предлагала внести раненого в дом.
– Господа ничего не скажут… – говорила она. Но надо было избежать подъема на лестницу, и потому раненого внесли во флигель и положили в бывшей комнате m me Schoss. Раненый этот был князь Андрей Болконский.


Наступил последний день Москвы. Была ясная веселая осенняя погода. Было воскресенье. Как и в обыкновенные воскресенья, благовестили к обедне во всех церквах. Никто, казалось, еще не мог понять того, что ожидает Москву.
Только два указателя состояния общества выражали то положение, в котором была Москва: чернь, то есть сословие бедных людей, и цены на предметы. Фабричные, дворовые и мужики огромной толпой, в которую замешались чиновники, семинаристы, дворяне, в этот день рано утром вышли на Три Горы. Постояв там и не дождавшись Растопчина и убедившись в том, что Москва будет сдана, эта толпа рассыпалась по Москве, по питейным домам и трактирам. Цены в этот день тоже указывали на положение дел. Цены на оружие, на золото, на телеги и лошадей всё шли возвышаясь, а цены на бумажки и на городские вещи всё шли уменьшаясь, так что в середине дня были случаи, что дорогие товары, как сукна, извозчики вывозили исполу, а за мужицкую лошадь платили пятьсот рублей; мебель же, зеркала, бронзы отдавали даром.