Декамерон

«Декамерон»
IL Decamerone
Decameron, 1492
Жанр:	Роман
Дата написания:	1348—1351

«Декамеро́н» (итал. Il Decamerone, от др.-греч. δέκα «десять» и ἡμέρα «день» — букв. «Десятиднев») — собрание ста новелл итальянского писателя Джованни Боккаччо, одна из самых знаменитых книг раннего итальянского Ренессанса, написанная приблизительно в 1352—1354 годы. Большинство новелл этой книги посвящено теме любви, начиная от её эротического и заканчивая трагическим аспектами.

Содержание книги

Название

Название книги «Декамерон» происходит от др.-греч. δέκα «десять» и ἡμέρα «день», буквально переводясь как «Десятиднев». Оно создано автором по греческому образцу — на манер титула одного из трактатов святого Амвросия Медиоланского — Hexaemeron («Шестоднев»). В Шестодневах, создаваемых и другими средневековыми авторами, обычно рассказывалось о создании мира Богом за 6 дней. «Декамерон» тоже книга о сотворении мира. Но творится мир в «Декамероне» не Богом, а человеческим обществом, — правда, не за шесть, а за десять дней.

Также имела вульгарно-простонародное прозвище (подзаголовок) «Принц Галеотто» (итал. Principe Galeotto, букв. «Сводник»), которое намекало на идейных противников Боккаччо, силившихся доказать, что «Декамерон» подрывает устои религии и морали. Галеото — это рыцарь короля Артура Галехот, который способствовал взаимоотношениям Джиневры и Ланцелота и упоминается в «Божественной комедии» Данте. Её персонажи Франческа ди Римини и Паоло впервые целуются под воздействием чтения этого фрагмента легенды («Одни мы были, был беспечен каждый, Над книгой взоры встретились не раз… и книга стала нашим Галеотом…», Ад, V.). Из Данте имя «Галеотто» вошло в итальянский язык как синоним сводника.

Сюжет

Схема этого произведения встречается у Бокаччо и раньше, в «Амето» (любовные рассказы семи нимф) и «Филоколо» (13 любовных вопросов). Структура сочинения двояка — используется «рамочная композиция» со вставными новеллами. Обрамляющие события книги происходят в XIV веке, во время эпидемии чумы 1348 года. Группа из 3 благородных юношей и 7 дам, встретившаяся в церкви Санта Мария Новелла, уезжают из охваченной заразой Флоренции на загородную виллу в 2 милях от города, чтобы там спастись от болезни. (Традиционно считается, что это Вилла Пальмьери во Фьезоле).

За городом они проводят своё время, рассказывая друг другу различные занимательные истории. Многие из них — не оригинальные сочинения Боккаччо, а переработанные им фольклорные, легендарные и классические мотивы — к примеру, из «Метаморфоз» Апулея, анекдоты, составлявшие значительную часть городского фольклора, и религиозно-нравоучительные «примеры», которыми уснащали проповеди прославленные служители церкви, французские фаблио и восточные сказки, устные рассказы современных ему флорентийцев. Боккаччо также черпал из итальянского сборника XIII века «Cento novelle antiche». Индийский сборник сказок «Панчатантра» повлиял на структуру и ряд новелл, а «Historia gentis Langobardorum» Павла Диакона — на способ описания чумы. (Сводную таблицу использованных им источников см. Список новелл Декамерона).

Каждый день начинается заставкой к десяти новеллам, повествующей о том, как проводит время эта небольшая группа молодых людей, образованных, тонко чувствующих красоту природы, верных правилам благородства и воспитанности. В обрамлении новелл «Декамерона» можно видеть утопическую идиллию, первую ренессансную утопию: культура оказывается возвышающим и цементирующим началом этого идеального сообщества.

Таким образом, новеллы «Декамерона» рассказываются в обстановке своего рода «пира во время чумы». Академик А. Н. Веселовский замечает по этому поводу: «Боккаччо схватил живую, психологически верную черту — страсть к жизни у порога смерти».

Повествование начинается утром в среду, события длятся 10 дней, и в каждый день рассказано по 10 историй. Каждый день избирается «король» или «королева», которые устанавливают порядок дня и назначают тему для рассказов, которыми собеседники занимают друг друга. Этой темы должны придерживаться все рассказчики, за исключением Дионео, который получает привилегию рассказывать свою историю последним и на любую тему. В пятницу и субботу правители не избираются и новеллы не рассказываются. После того, как все 10 новелл в один день рассказаны, автор их «обрамляет» — показывает читателю рассказчиков, показывает, как они обмениваются впечатлениями от новелл.

В конце каждого дня одна из дам исполняет стихотворную балладу, являющуюся своего рода музыкальным контрапунктом для рассказываемых историй. Эти баллады — лучшие образцы лирики Боккаччо, в них «по большей части воспеваются радости простой и чистой любви или страдания любящих, которым что-нибудь мешает соединиться». Поскольку в выходные истории не рассказываются, всего события занимают 2 недели, и после окончания действия, опять-таки в среду, молодые люди возвращаются во Флоренцию.

Жанр

Как отмечают исследователи, в «Декамероне» доведен до совершенства жанр прозаической повести-новеллы, которая существовала в итальянской литературе ещё до Боккаччо. Эта книга открыла дорогу всей ренессансной новеллистике.

Привлекательными чертами для читателей являлись занимательность сюжетов новелл, яркие образы, сочный итальянский (народный, в отличие от латыни) язык. Новаторством являлось нетрадиционная трактовка подчас знакомых со времен Средневековья фабул, а также общая идейная направленность. «Декамерон» показывает новые грани возникающего ренессансного гуманизма (например, его антиклерикализм). В центре внимания Боккаччо — проблема самосознания личности, получившая широкую перспективу в дальнейшем развитии ренессансной культуры.

«Декамерон» Боккаччо часто называют «Человеческой комедией», по аналогии с «Божественной комедией» Данте.

Как отмечают исследователи, у своих средневековых предшественников Боккаччо взял следующие элементы:

• анекдотическую фабулу,
• трезвый бытовой элемент,
• жизненную непосредственность,
• прославление находчивости и остроумия,
• непочтительное отношение к попам и монахам.

К этим элементам он добавил собственные находки:

• интерес к жизни,
• последовательную реалистическую установку,
• богатство психологического содержания
• сознательный артистизм формы, воспитанный внимательным изучением античных авторов.

Благодаря такому подходу к жанру новеллы она стала «полноправным литературным жанром, легшим в основу всей повествовательной литературы нового времени. Свежесть и новизна этого жанра, его глубокие народные корни, отчетливо ощутимые даже под лоском изящного литературного стиля Боккаччо, сделали его наилучше приспособленным к выражению передовых гуманистических воззрений».

Герои «Декамерона»

Десять рассказчиков «Декамерона» — brigata, описаны как реальные люди с вымышленными именами, выведенными из их характеров. Рассказчиками являются некоторые герои прежних поэм. Как отмечают исследователи, почти все женские образы с такими именами встречались в ранних произведениях писателя и были персонажами любовных историй, в то время как в трех юношах Боккаччо дает читателю три различных образа самого себя — так как он уже выводил себя под этими псевдонимами в предыдущих сочинениях.

Дамы (возраст от 18 до 28 лет):

1. Пампинея (итал. Pampinea, «цветущая») — родственница одного из юношей
2. Фьяметта (Фиаметта) (итал. Fiammetta, «огонек») — возлюбленная автора, как считается, настоящее имя Мария д’Аквино, внебрачная дочь Роберта Анжуйского
3. Филомена (греч. Filomena, «любительница пения») — псевдоним дамы, в которую Боккаччо был влюблен до Фьямметты. Ей посвящена его поэма «Филострато». Это имя встречается также у Кретьена де Труа.
4. Емилия (Эмилия) (лат. Emilia, «ласковая»). Это имя использовалось Боккаччо в нескольких произведениях («Тезеида», «Амето», «Любовное видение»). Особо отмечается её красота.
5. Лауретта (итал. Lauretta) отсылает к образу Лауры — возлюбленной Петрарки. Особо хороша в танце и пении.
6. Неифила (Нейфила) (греч. Neifile, «новая для любви») — любима одним из юношей, скорее всего Памфило. Отличается кротостью нрава.
7. Елиза (Элисса) (итал. Elissa, второе имя Дидоны Вергилия). Отличается насмешливостью.

Юноши (возраст от 25 лет):

1. Панфило (греч. Panfilo , «весь любовь; полностью влюбленный») — характер серьёзный, рассудительный. Имя неверного любовника, встречающееся в эклогах Боккаччо и в его «Фьямметте».
2. Филострато (греч. Filostrato, «раздавленный любовью») — характер чувствительный, меланхоличный. Предположительно влюблен в Филомену. Его имя встречается в названии юношеской поэмы Боккаччо, посвящённой трагической любви Троила к Крисеиде.
3. Дионео (Дионей) (итал. Dioneo, «сладострастный», «преданный Венере»), обладает чувственно-веселым характером, оговаривает себе привилегию рассказывать историю последним и уклоняться от темы дня.

Также предполагается, что набор рассказчиков Боккаччо создаётся под влиянием средневековой нумерологии и мистицизма: например, предполагают, что 7 дам символизируют четыре натуральных добродетели (Благоразумие, Справедливость, Воздержание и Стойкость) и три богословские (Вера, Надежда, Любовь); а 3 юношей — три традиционные деления души древними греками (Разум, Гнев и Страсть). Также дам семеро по числу дней недели, планет, и свободных искусств. «Соединившись (что дает совершенное число — десять), они образуют идеальное общество, построенное на началах разума, добродетели и красоты, сочетающее свободу и порядок (выборность и сменяемость короля или королевы, которые правят слугами, дают тему дня и устанавливают последовательность рассказчиков) и противопоставленное тому социальному хаосу, который царит в охваченном чумой внешнем мире».

Слуги: Пармено (слуга Дионео), Сирис (слуга Панфило), Тиндаро, Мизия (служанка Пампинеи), Личиска (прислужница Филомены), Кимера и Стратилия (горничные Лауретты и Фьямметты). Все их имена греческого происхождения и происходят из античных комедий.

Единственными сквозными персонажами собственно новелл являются три реально существовавших художника — Каландрино, Бруно и Буффальмакко (VIII, 3; VIII, 6; VIII, 9; IX, 3; IX, 5), где рассказывается не об их искусстве, а о веселых проделках: Бруно и Буффальмакко постоянно обманывают и дурачат недалёкого Каландрино.

Тематика новелл

В то время как в обрамляющих новеллах Боккаччо показывает идеальное культурное общество, в рассказах проявляется реальная жизнь с многообразием характеров и житейских обстоятельств. Персонажи новелл принадлежат к различным социальным слоям. Характерная черта прозы — подчеркивание возвышающей нравственной стороны любви. Кроме того, очевидно высмеивание ханжества и сластолюбия духовенства. Основные темы:

1. Образцовые герои (в особенности, новеллы VI и X дней): обладающие интеллектом, остроумием, цивилизованностью, а также щедростью и любезностью.
2. Религиозная тематика с редкими, но весьма ядовитыми антиклерикальными замечаниями
3. Любовные истории — самая обширная. Новеллы от забавных и неприличных до воистину трагических
4. Возраст — автор осмеивает расчетливость и лицемерие стариков, восхваляя неподдельность чувств юных
5. Женщины — в том числе матери
6. Насмешки и ирония (в особенности, новеллы VII и VIII дней):

История книги

История написания

Традиционно считается, что книга была создана в 1348—1351 годы частью в Неаполе, частью во Флоренции (по другому мнению, в 1353-54). Тем не менее, точных сведений о датах её создания нет. Скорее всего, многие из новелл были задуманы Боккаччо ещё до чумы 1348 года (в которой умерли его отец и дочь), послужившей толчком его вдохновению и ставшей сюжетообразующим событием книги. Существует предположение, подкрепляемое намеком Боккаччо в одном из писем, что он написал книгу по желанию королевы Джованны Неаполитанской.

Существуют предположения, что некоторые новеллы были написаны и распространены отдельно. Кроме того, «Четвертому дню» предшествует введение автора, где он отвечает на критику книги. Это говорит о том, что к моменту опубликования этого варианта первые три «Дня» уже циркулировали среди читателей. После опубликования законченной книги Боккаччо неоднократно возвращался к тексту, переписывая и исправляя его. Основным источником современных изданий, исследований и комментариев является его авторский манускрипт 1370 года. Эта рукопись включена в берлинский кодекс Hamilton 1470. В манускрипте, написанном готическим почерком, отсутствуют лишь небольшие фрагменты.

Распространение

Как пишут исследователи, сначала книга не получила «поддержки у тех читателей, на которых она была рассчитана. Книгу жадно читали средневековые купцы, выискивая в ней сальности, но она оставила равнодушной зарождающуюся в Италии интеллигенцию, презирающую народный язык и твердо убежденную в том, что языком новой культуры должна стать возрождаемая Петраркой классическая латынь». Но в XV веке книга проникла и в другие слои населения. Со временем «Декамерон» получил широкое распространение и стал весьма знаменит, подарив своему автору европейскую известность. Быстро появилось большое число его рукописных списков (сохранилось около 150 экземпляров). С изобретением книгопечатания книга стала одной из самых издаваемых (первое издание — 1470 год, предположительно в Неаполе).

Церковь, по причине достаточного количества эротических и антиклерикальных моментов в новеллах, сразу же резко осудила «Декамерон» как произведение безнравственное и наносящее ущерб её авторитету, настаивая на отречении автора от своего детища. Боккаччо, страдая от этого нажима, поведал о своих колебаниях Петрарке, который в ответном письме удержал его от сожжения «Декамерона». В 1559 году книга была включена в Индекс запрещённых книг; впоследствии распространялась с крупными цензурными купюрами. Они присутствуют и в фундаментальном издании 1582 года.

В старости Боккаччо продолжал стесняться этого сочинения. В 1372 году его друг Магинардо Кавальканти пишет ему письмо, где говорит о том, что собирается дать прочитать своим родственницам произведения писателя, включая «Декамерон». В ответ Боккаччо убедительно просит его «не делать этого, ибо он сам от всего сердца раскаивается, что некогда, по приказу свыше, написал такие безнравственные книги, и вовсе не желает, чтобы дамы семьи Кавальканти составили о нём понятие, как о человеке развратном».

Влияние

В своей книге Боккаччо связал воедино традиции французской куртуазной литературы и тосканской народной прозы и фольклора, благодаря чему сделал шаг к развитию итальянской прозы.

«Декамерон» приобрёл большую популярность в Италии, где Боккаччо и его жанр нашёл немало продолжателей (Франко Саккетти, Мазуччо и др.). Благодаря усилиям Пьетро Бембо в начале XVI века книга стала эталоном прозаического volgare — подобно тому, как «Божественная комедия» стала эталоном стихотворного итальянского. Уже в XIV в. он был переведён на французский и английский языки, позже сюжеты «Декамерона» широко заимствовала литература других стран Европы, нередко перерабатывая их в духе национальных традиций (см. последнюю графу таблицы Список новелл Декамерона). В числе авторов, использовавших сюжеты Боккаччо — и Шекспир, и Шарль Перро, Китс и т. д.

На русский язык книга целиком была переведена в 1896 году Александром Веселовским. На украинский — в 1980-х годах Николаем Лукашем. Существует перевод на русский новеллы о Гризельде, сделанный К. Н. Батюшковым

Боккаччо в древнерусской литературе

Как отмечают Брокгауз и Эфрон в своей статье о Боккаччо, материал для своих новелл автор черпал в общечеловеческом фонде повестей и сказаний, начало которого приводит исследователя вглубь Азии, включая древнейший сборник сказок «Панчатантра» и знаменитый «Тысяча и одна ночь». Этим объясняется, что некоторые его новеллы напоминают мотивы русских сказок: так, русские сказки типа «Семилетка» очень часто повторяют остов знаменитой новеллы о верной жене Гризельде (Х день, 10-я новелла).

Но и собственно новеллы Боккаччо были известны древнерусской письменности. Новеллы Боккаччо проникли к нам через польскую литературу и обычно попадаются в рукописных сборниках, носящих заглавие «смехотворные повести» или «фацеции или жарты польски, или издёвки смехотворны московски». В одном из таких сборников — «Фацеций» А. Н. Пыпин нашёл следующие новеллы Боккаччо: «О друзех, о Марке и Шпинелете» (VIII день, 8-я новелла); «О господине Петре и о прекрасной Кассандре, и о слуге Николае» (VII день, 7-я новелла); «О жене обольстившей мужа, якобы ввержеся в кладезь» (VII день, 4-я новелла).

А. Н. Пыпин указывает, что была переведена «Повесть утешная о купце, который заложился с другим о добродетели жены своея» (II день, 9-я новелла). Но число перешедших к нам новелл было больше. Так, в сборнике «Смехотворные повести», напечатанном в «Памятниках древней письменности» (СПб., 1878—1879), находим несколько рассказов, напоминающих новеллы Боккаччо, и в том числе повесть «О жене, всадиише гостя в полбочки» (VII день, 2-я новелла). Наконец, в «Киевской Старине» (1885, № 6) напечатан южно-русский пересказ новеллы о Сигизмунде и Гвискарде (IV день, 1-я новелла), сложенный силлабическими стихами и относящийся к концу XVII или началу XVIII в.

«Декамерон» в искусстве

Живопись

Прежде всего визуальное воплощение «Декамерон» получил во франко-фламандской миниатюре XV—XVI веков. Но это произведение было популярно и в других жанрах у более поздних мастеров: начиная от Луки Синьорелли и заканчивая Марком Шагалом. В ренессансной Италии сюжеты «Декамерона» использовали не только в станковой живописи, но и в ремесленном производстве — при украшении сундуков-кассоне, шпалер, свадебных и родильных подносов.

• Самые ранние иллюстрации — авторские. Боккаччо на полях своей рукописи набросал портреты некоторых персонажей в трех цветах.
• Сандро Ботичелли написал серию из четырёх картин-эпизодов, иллюстрирующих «Историю Настаджио дельи Онести» (V, 8).
• Существуют издания, иллюстрированные Бидструпом.

Излюбленные изобразительные сюжеты:

• Кружок из десяти рассказчиков, сидящих на природе (в основном художники XIX века — Франческо Подести, Винтергальтер, Уотерхаус)
• Новелла о Гисмонде (IV,1), съевшей сердце возлюбленного. Обычно её рисуют с сердцем в кубке (художники Ренессанса и далее — Франческо Убертини, Бернардино Меи, Уильям Хогарт).
• Новелла о Чимоне (V,1), из любви прекратившем быть невежественным. Изображается обычно созерцающим свою возлюбленную Ифигению (в основном венецианская школа живописи — Веронезе, Пальма Веккьо; а также у Рубенса и Абрахама Блумарта, у Рейнольдска).
• Новелла о горшке с базиликом (IV, 5), в который была закопана голова убитого возлюбленного Изабеллы — была популярным сюжетом прерафаэлитов.
• Новелла о Гризельде (Х, 10) — о девушке из простонародья, вышедшей замуж за знатного и прошедшей ряд проверок. Часто встречается в оформлении флорентийской мебели XV века, иллюминированных рукописях франко-фламандского круга; в живописи — у Аполлонио ди Джованни, Беноццо Гоццоли, Марко дель Буоно, Пезеллино. Анонимный Мастер истории Гризельды получил даже своё прозвище благодаря тому, что создал ряд картин на эту новеллу. Кроме того, был создан цикл фресок во дворце Роккабьянка в Парме. Из поздних мастеров — у Анжелики Кауфманн.

Кинематограф

• Ночи Декамерона (фильм) — британский фильм 1953 года на основе 3 новелл
• В 1970 знаменитый кинорежиссёр Пьер Паоло Пазолини создал вольную экранизацию — Декамерон (фильм), где использовал 7 новелл
• В 1993 белорусский режиссёр анимационных фильмов Белоусов, Олег Павлович создал полнометражный фильм Декамерон по мотивам новелл Джованни Боккаччо. В 2006 завершил работу над второй полнометражной версией.
• Территория девственниц (фильм, 2007) — британский вариант
• Несколько любовных историй (фильм) — украинский фильм, включающий 2-ю новеллу VII дня
• Московский декамерон — российский телефильм 2011 года.
• Декамерон (итал. Maraviglioso Boccaccio — «Чудесный Боккачо») — фильм братьев Тавиани 2015 года по мотивам нескольких новелл

Музыка

• В репертуаре российской группы Винтаж есть альбом «Decamerone», выпущенный в 2014 году. Так же в альбоме есть заглавная песня альбома — «Декамерон». Автором песни является Алексей Романоф. Так же весь альбом посвящён этой теме. Песни исполняет солистка группы Винтаж — Анна Плетнёва.

Издания

• Бокаччо Дж. Декамерон / Перевод Н. Любимова; Вступ. ст. Ю. Уварова; Примеч. Н. Томашевского.. — М.: МП "ФИРМА АРТ", 1992. — 464 с. — 100 000 экз. — ISBN 2-86716-044-0.
• Бокаччо Дж. Декамерон / Пер. с итал. А.Н. Веселовского; Комм. А.П. Штейна.. — М.: Рипол классик, 2001. — 744 с. — 5000 экз. — ISBN 5-7905-0979-7.

Ссылки

• [www.lib.ru/INOOLD/BOKKACHO/dekameron.txt Декамерон] в библиотеке Максима Мошкова
• [briefly.ru/bokkachcho/dekameron/ Краткий пересказ произведения]
• [www.dekamer.ru/book Краткий пересказ произведения. Dekamer.ru]
• Brown University’s [www.brown.edu/Departments/Italian_Studies/dweb/ Decameron Web]  (англ.)

Отрывок, характеризующий Декамерон

– Маменька, голубушка, простите меня!
Но графиня оттолкнула дочь и подошла к графу.
– Mon cher, ты распорядись, как надо… Я ведь не знаю этого, – сказала она, виновато опуская глаза.
– Яйца… яйца курицу учат… – сквозь счастливые слезы проговорил граф и обнял жену, которая рада была скрыть на его груди свое пристыженное лицо.
– Папенька, маменька! Можно распорядиться? Можно?.. – спрашивала Наташа. – Мы все таки возьмем все самое нужное… – говорила Наташа.
Граф утвердительно кивнул ей головой, и Наташа тем быстрым бегом, которым она бегивала в горелки, побежала по зале в переднюю и по лестнице на двор.
Люди собрались около Наташи и до тех пор не могли поверить тому странному приказанию, которое она передавала, пока сам граф именем своей жены не подтвердил приказания о том, чтобы отдавать все подводы под раненых, а сундуки сносить в кладовые. Поняв приказание, люди с радостью и хлопотливостью принялись за новое дело. Прислуге теперь это не только не казалось странным, но, напротив, казалось, что это не могло быть иначе, точно так же, как за четверть часа перед этим никому не только не казалось странным, что оставляют раненых, а берут вещи, но казалось, что не могло быть иначе.
Все домашние, как бы выплачивая за то, что они раньше не взялись за это, принялись с хлопотливостью за новое дело размещения раненых. Раненые повыползли из своих комнат и с радостными бледными лицами окружили подводы. В соседних домах тоже разнесся слух, что есть подводы, и на двор к Ростовым стали приходить раненые из других домов. Многие из раненых просили не снимать вещей и только посадить их сверху. Но раз начавшееся дело свалки вещей уже не могло остановиться. Было все равно, оставлять все или половину. На дворе лежали неубранные сундуки с посудой, с бронзой, с картинами, зеркалами, которые так старательно укладывали в прошлую ночь, и всё искали и находили возможность сложить то и то и отдать еще и еще подводы.
– Четверых еще можно взять, – говорил управляющий, – я свою повозку отдаю, а то куда же их?
– Да отдайте мою гардеробную, – говорила графиня. – Дуняша со мной сядет в карету.
Отдали еще и гардеробную повозку и отправили ее за ранеными через два дома. Все домашние и прислуга были весело оживлены. Наташа находилась в восторженно счастливом оживлении, которого она давно не испытывала.
– Куда же его привязать? – говорили люди, прилаживая сундук к узкой запятке кареты, – надо хоть одну подводу оставить.
– Да с чем он? – спрашивала Наташа.
– С книгами графскими.
– Оставьте. Васильич уберет. Это не нужно.
В бричке все было полно людей; сомневались о том, куда сядет Петр Ильич.
– Он на козлы. Ведь ты на козлы, Петя? – кричала Наташа.
Соня не переставая хлопотала тоже; но цель хлопот ее была противоположна цели Наташи. Она убирала те вещи, которые должны были остаться; записывала их, по желанию графини, и старалась захватить с собой как можно больше.


Во втором часу заложенные и уложенные четыре экипажа Ростовых стояли у подъезда. Подводы с ранеными одна за другой съезжали со двора.
Коляска, в которой везли князя Андрея, проезжая мимо крыльца, обратила на себя внимание Сони, устраивавшей вместе с девушкой сиденья для графини в ее огромной высокой карете, стоявшей у подъезда.
– Это чья же коляска? – спросила Соня, высунувшись в окно кареты.
– А вы разве не знали, барышня? – отвечала горничная. – Князь раненый: он у нас ночевал и тоже с нами едут.
– Да кто это? Как фамилия?
– Самый наш жених бывший, князь Болконский! – вздыхая, отвечала горничная. – Говорят, при смерти.
Соня выскочила из кареты и побежала к графине. Графиня, уже одетая по дорожному, в шали и шляпе, усталая, ходила по гостиной, ожидая домашних, с тем чтобы посидеть с закрытыми дверями и помолиться перед отъездом. Наташи не было в комнате.
– Maman, – сказала Соня, – князь Андрей здесь, раненый, при смерти. Он едет с нами.
Графиня испуганно открыла глаза и, схватив за руку Соню, оглянулась.
– Наташа? – проговорила она.
И для Сони и для графини известие это имело в первую минуту только одно значение. Они знали свою Наташу, и ужас о том, что будет с нею при этом известии, заглушал для них всякое сочувствие к человеку, которого они обе любили.
– Наташа не знает еще; но он едет с нами, – сказала Соня.
– Ты говоришь, при смерти?
Соня кивнула головой.
Графиня обняла Соню и заплакала.
«Пути господни неисповедимы!» – думала она, чувствуя, что во всем, что делалось теперь, начинала выступать скрывавшаяся прежде от взгляда людей всемогущая рука.
– Ну, мама, все готово. О чем вы?.. – спросила с оживленным лицом Наташа, вбегая в комнату.
– Ни о чем, – сказала графиня. – Готово, так поедем. – И графиня нагнулась к своему ридикюлю, чтобы скрыть расстроенное лицо. Соня обняла Наташу и поцеловала ее.
Наташа вопросительно взглянула на нее.
– Что ты? Что такое случилось?
– Ничего… Нет…
– Очень дурное для меня?.. Что такое? – спрашивала чуткая Наташа.
Соня вздохнула и ничего не ответила. Граф, Петя, m me Schoss, Мавра Кузминишна, Васильич вошли в гостиную, и, затворив двери, все сели и молча, не глядя друг на друга, посидели несколько секунд.
Граф первый встал и, громко вздохнув, стал креститься на образ. Все сделали то же. Потом граф стал обнимать Мавру Кузминишну и Васильича, которые оставались в Москве, и, в то время как они ловили его руку и целовали его в плечо, слегка трепал их по спине, приговаривая что то неясное, ласково успокоительное. Графиня ушла в образную, и Соня нашла ее там на коленях перед разрозненно по стене остававшимися образами. (Самые дорогие по семейным преданиям образа везлись с собою.)
На крыльце и на дворе уезжавшие люди с кинжалами и саблями, которыми их вооружил Петя, с заправленными панталонами в сапоги и туго перепоясанные ремнями и кушаками, прощались с теми, которые оставались.
Как и всегда при отъездах, многое было забыто и не так уложено, и довольно долго два гайдука стояли с обеих сторон отворенной дверцы и ступенек кареты, готовясь подсадить графиню, в то время как бегали девушки с подушками, узелками из дому в кареты, и коляску, и бричку, и обратно.
– Век свой все перезабудут! – говорила графиня. – Ведь ты знаешь, что я не могу так сидеть. – И Дуняша, стиснув зубы и не отвечая, с выражением упрека на лице, бросилась в карету переделывать сиденье.
– Ах, народ этот! – говорил граф, покачивая головой.
Старый кучер Ефим, с которым одним только решалась ездить графиня, сидя высоко на своих козлах, даже не оглядывался на то, что делалось позади его. Он тридцатилетним опытом знал, что не скоро еще ему скажут «с богом!» и что когда скажут, то еще два раза остановят его и пошлют за забытыми вещами, и уже после этого еще раз остановят, и графиня сама высунется к нему в окно и попросит его Христом богом ехать осторожнее на спусках. Он знал это и потому терпеливее своих лошадей (в особенности левого рыжего – Сокола, который бил ногой и, пережевывая, перебирал удила) ожидал того, что будет. Наконец все уселись; ступеньки собрались и закинулись в карету, дверка захлопнулась, послали за шкатулкой, графиня высунулась и сказала, что должно. Тогда Ефим медленно снял шляпу с своей головы и стал креститься. Форейтор и все люди сделали то же.
– С богом! – сказал Ефим, надев шляпу. – Вытягивай! – Форейтор тронул. Правый дышловой влег в хомут, хрустнули высокие рессоры, и качнулся кузов. Лакей на ходу вскочил на козлы. Встряхнуло карету при выезде со двора на тряскую мостовую, так же встряхнуло другие экипажи, и поезд тронулся вверх по улице. В каретах, коляске и бричке все крестились на церковь, которая была напротив. Остававшиеся в Москве люди шли по обоим бокам экипажей, провожая их.
Наташа редко испытывала столь радостное чувство, как то, которое она испытывала теперь, сидя в карете подле графини и глядя на медленно подвигавшиеся мимо нее стены оставляемой, встревоженной Москвы. Она изредка высовывалась в окно кареты и глядела назад и вперед на длинный поезд раненых, предшествующий им. Почти впереди всех виднелся ей закрытый верх коляски князя Андрея. Она не знала, кто был в ней, и всякий раз, соображая область своего обоза, отыскивала глазами эту коляску. Она знала, что она была впереди всех.
В Кудрине, из Никитской, от Пресни, от Подновинского съехалось несколько таких же поездов, как был поезд Ростовых, и по Садовой уже в два ряда ехали экипажи и подводы.
Объезжая Сухареву башню, Наташа, любопытно и быстро осматривавшая народ, едущий и идущий, вдруг радостно и удивленно вскрикнула:
– Батюшки! Мама, Соня, посмотрите, это он!
– Кто? Кто?
– Смотрите, ей богу, Безухов! – говорила Наташа, высовываясь в окно кареты и глядя на высокого толстого человека в кучерском кафтане, очевидно, наряженного барина по походке и осанке, который рядом с желтым безбородым старичком в фризовой шинели подошел под арку Сухаревой башни.
– Ей богу, Безухов, в кафтане, с каким то старым мальчиком! Ей богу, – говорила Наташа, – смотрите, смотрите!
– Да нет, это не он. Можно ли, такие глупости.
– Мама, – кричала Наташа, – я вам голову дам на отсечение, что это он! Я вас уверяю. Постой, постой! – кричала она кучеру; но кучер не мог остановиться, потому что из Мещанской выехали еще подводы и экипажи, и на Ростовых кричали, чтоб они трогались и не задерживали других.
Действительно, хотя уже гораздо дальше, чем прежде, все Ростовы увидали Пьера или человека, необыкновенно похожего на Пьера, в кучерском кафтане, шедшего по улице с нагнутой головой и серьезным лицом, подле маленького безбородого старичка, имевшего вид лакея. Старичок этот заметил высунувшееся на него лицо из кареты и, почтительно дотронувшись до локтя Пьера, что то сказал ему, указывая на карету. Пьер долго не мог понять того, что он говорил; так он, видимо, погружен был в свои мысли. Наконец, когда он понял его, посмотрел по указанию и, узнав Наташу, в ту же секунду отдаваясь первому впечатлению, быстро направился к карете. Но, пройдя шагов десять, он, видимо, вспомнив что то, остановился.
Высунувшееся из кареты лицо Наташи сияло насмешливою ласкою.
– Петр Кирилыч, идите же! Ведь мы узнали! Это удивительно! – кричала она, протягивая ему руку. – Как это вы? Зачем вы так?
Пьер взял протянутую руку и на ходу (так как карета. продолжала двигаться) неловко поцеловал ее.
– Что с вами, граф? – спросила удивленным и соболезнующим голосом графиня.
– Что? Что? Зачем? Не спрашивайте у меня, – сказал Пьер и оглянулся на Наташу, сияющий, радостный взгляд которой (он чувствовал это, не глядя на нее) обдавал его своей прелестью.
– Что же вы, или в Москве остаетесь? – Пьер помолчал.
– В Москве? – сказал он вопросительно. – Да, в Москве. Прощайте.
– Ах, желала бы я быть мужчиной, я бы непременно осталась с вами. Ах, как это хорошо! – сказала Наташа. – Мама, позвольте, я останусь. – Пьер рассеянно посмотрел на Наташу и что то хотел сказать, но графиня перебила его:
– Вы были на сражении, мы слышали?
– Да, я был, – отвечал Пьер. – Завтра будет опять сражение… – начал было он, но Наташа перебила его:
– Да что же с вами, граф? Вы на себя не похожи…
– Ах, не спрашивайте, не спрашивайте меня, я ничего сам не знаю. Завтра… Да нет! Прощайте, прощайте, – проговорил он, – ужасное время! – И, отстав от кареты, он отошел на тротуар.
Наташа долго еще высовывалась из окна, сияя на него ласковой и немного насмешливой, радостной улыбкой.


Пьер, со времени исчезновения своего из дома, ужа второй день жил на пустой квартире покойного Баздеева. Вот как это случилось.
Проснувшись на другой день после своего возвращения в Москву и свидания с графом Растопчиным, Пьер долго не мог понять того, где он находился и чего от него хотели. Когда ему, между именами прочих лиц, дожидавшихся его в приемной, доложили, что его дожидается еще француз, привезший письмо от графини Елены Васильевны, на него нашло вдруг то чувство спутанности и безнадежности, которому он способен был поддаваться. Ему вдруг представилось, что все теперь кончено, все смешалось, все разрушилось, что нет ни правого, ни виноватого, что впереди ничего не будет и что выхода из этого положения нет никакого. Он, неестественно улыбаясь и что то бормоча, то садился на диван в беспомощной позе, то вставал, подходил к двери и заглядывал в щелку в приемную, то, махая руками, возвращался назад я брался за книгу. Дворецкий в другой раз пришел доложить Пьеру, что француз, привезший от графини письмо, очень желает видеть его хоть на минутку и что приходили от вдовы И. А. Баздеева просить принять книги, так как сама г жа Баздеева уехала в деревню.
– Ах, да, сейчас, подожди… Или нет… да нет, поди скажи, что сейчас приду, – сказал Пьер дворецкому.
Но как только вышел дворецкий, Пьер взял шляпу, лежавшую на столе, и вышел в заднюю дверь из кабинета. В коридоре никого не было. Пьер прошел во всю длину коридора до лестницы и, морщась и растирая лоб обеими руками, спустился до первой площадки. Швейцар стоял у парадной двери. С площадки, на которую спустился Пьер, другая лестница вела к заднему ходу. Пьер пошел по ней и вышел во двор. Никто не видал его. Но на улице, как только он вышел в ворота, кучера, стоявшие с экипажами, и дворник увидали барина и сняли перед ним шапки. Почувствовав на себя устремленные взгляды, Пьер поступил как страус, который прячет голову в куст, с тем чтобы его не видали; он опустил голову и, прибавив шагу, пошел по улице.
Из всех дел, предстоявших Пьеру в это утро, дело разборки книг и бумаг Иосифа Алексеевича показалось ему самым нужным.
Он взял первого попавшегося ему извозчика и велел ему ехать на Патриаршие пруды, где был дом вдовы Баздеева.
Беспрестанно оглядываясь на со всех сторон двигавшиеся обозы выезжавших из Москвы и оправляясь своим тучным телом, чтобы не соскользнуть с дребезжащих старых дрожек, Пьер, испытывая радостное чувство, подобное тому, которое испытывает мальчик, убежавший из школы, разговорился с извозчиком.
Извозчик рассказал ему, что нынешний день разбирают в Кремле оружие, и что на завтрашний народ выгоняют весь за Трехгорную заставу, и что там будет большое сражение.
Приехав на Патриаршие пруды, Пьер отыскал дом Баздеева, в котором он давно не бывал. Он подошел к калитке. Герасим, тот самый желтый безбородый старичок, которого Пьер видел пять лет тому назад в Торжке с Иосифом Алексеевичем, вышел на его стук.
– Дома? – спросил Пьер.
– По обстоятельствам нынешним, Софья Даниловна с детьми уехали в торжковскую деревню, ваше сиятельство.
– Я все таки войду, мне надо книги разобрать, – сказал Пьер.
– Пожалуйте, милости просим, братец покойника, – царство небесное! – Макар Алексеевич остались, да, как изволите знать, они в слабости, – сказал старый слуга.
Макар Алексеевич был, как знал Пьер, полусумасшедший, пивший запоем брат Иосифа Алексеевича.
– Да, да, знаю. Пойдем, пойдем… – сказал Пьер и вошел в дом. Высокий плешивый старый человек в халате, с красным носом, в калошах на босу ногу, стоял в передней; увидав Пьера, он сердито пробормотал что то и ушел в коридор.
– Большого ума были, а теперь, как изволите видеть, ослабели, – сказал Герасим. – В кабинет угодно? – Пьер кивнул головой. – Кабинет как был запечатан, так и остался. Софья Даниловна приказывали, ежели от вас придут, то отпустить книги.
Пьер вошел в тот самый мрачный кабинет, в который он еще при жизни благодетеля входил с таким трепетом. Кабинет этот, теперь запыленный и нетронутый со времени кончины Иосифа Алексеевича, был еще мрачнее.
Герасим открыл один ставень и на цыпочках вышел из комнаты. Пьер обошел кабинет, подошел к шкафу, в котором лежали рукописи, и достал одну из важнейших когда то святынь ордена. Это были подлинные шотландские акты с примечаниями и объяснениями благодетеля. Он сел за письменный запыленный стол и положил перед собой рукописи, раскрывал, закрывал их и, наконец, отодвинув их от себя, облокотившись головой на руки, задумался.
Несколько раз Герасим осторожно заглядывал в кабинет и видел, что Пьер сидел в том же положении. Прошло более двух часов. Герасим позволил себе пошуметь в дверях, чтоб обратить на себя внимание Пьера. Пьер не слышал его.
– Извозчика отпустить прикажете?
– Ах, да, – очнувшись, сказал Пьер, поспешно вставая. – Послушай, – сказал он, взяв Герасима за пуговицу сюртука и сверху вниз блестящими, влажными восторженными глазами глядя на старичка. – Послушай, ты знаешь, что завтра будет сражение?..
– Сказывали, – отвечал Герасим.
– Я прошу тебя никому не говорить, кто я. И сделай, что я скажу…
– Слушаюсь, – сказал Герасим. – Кушать прикажете?
– Нет, но мне другое нужно. Мне нужно крестьянское платье и пистолет, – сказал Пьер, неожиданно покраснев.
– Слушаю с, – подумав, сказал Герасим.
Весь остаток этого дня Пьер провел один в кабинете благодетеля, беспокойно шагая из одного угла в другой, как слышал Герасим, и что то сам с собой разговаривая, и ночевал на приготовленной ему тут же постели.
Герасим с привычкой слуги, видавшего много странных вещей на своем веку, принял переселение Пьера без удивления и, казалось, был доволен тем, что ему было кому услуживать. Он в тот же вечер, не спрашивая даже и самого себя, для чего это было нужно, достал Пьеру кафтан и шапку и обещал на другой день приобрести требуемый пистолет. Макар Алексеевич в этот вечер два раза, шлепая своими калошами, подходил к двери и останавливался, заискивающе глядя на Пьера. Но как только Пьер оборачивался к нему, он стыдливо и сердито запахивал свой халат и поспешно удалялся. В то время как Пьер в кучерском кафтане, приобретенном и выпаренном для него Герасимом, ходил с ним покупать пистолет у Сухаревой башни, он встретил Ростовых.


1 го сентября в ночь отдан приказ Кутузова об отступлении русских войск через Москву на Рязанскую дорогу.
Первые войска двинулись в ночь. Войска, шедшие ночью, не торопились и двигались медленно и степенно; но на рассвете двигавшиеся войска, подходя к Дорогомиловскому мосту, увидали впереди себя, на другой стороне, теснящиеся, спешащие по мосту и на той стороне поднимающиеся и запружающие улицы и переулки, и позади себя – напирающие, бесконечные массы войск. И беспричинная поспешность и тревога овладели войсками. Все бросилось вперед к мосту, на мост, в броды и в лодки. Кутузов велел обвезти себя задними улицами на ту сторону Москвы.
К десяти часам утра 2 го сентября в Дорогомиловском предместье оставались на просторе одни войска ариергарда. Армия была уже на той стороне Москвы и за Москвою.
В это же время, в десять часов утра 2 го сентября, Наполеон стоял между своими войсками на Поклонной горе и смотрел на открывавшееся перед ним зрелище. Начиная с 26 го августа и по 2 е сентября, от Бородинского сражения и до вступления неприятеля в Москву, во все дни этой тревожной, этой памятной недели стояла та необычайная, всегда удивляющая людей осенняя погода, когда низкое солнце греет жарче, чем весной, когда все блестит в редком, чистом воздухе так, что глаза режет, когда грудь крепнет и свежеет, вдыхая осенний пахучий воздух, когда ночи даже бывают теплые и когда в темных теплых ночах этих с неба беспрестанно, пугая и радуя, сыплются золотые звезды.
2 го сентября в десять часов утра была такая погода. Блеск утра был волшебный. Москва с Поклонной горы расстилалась просторно с своей рекой, своими садами и церквами и, казалось, жила своей жизнью, трепеща, как звезды, своими куполами в лучах солнца.
При виде странного города с невиданными формами необыкновенной архитектуры Наполеон испытывал то несколько завистливое и беспокойное любопытство, которое испытывают люди при виде форм не знающей о них, чуждой жизни. Очевидно, город этот жил всеми силами своей жизни. По тем неопределимым признакам, по которым на дальнем расстоянии безошибочно узнается живое тело от мертвого. Наполеон с Поклонной горы видел трепетание жизни в городе и чувствовал как бы дыханио этого большого и красивого тела.
– Cette ville asiatique aux innombrables eglises, Moscou la sainte. La voila donc enfin, cette fameuse ville! Il etait temps, [Этот азиатский город с бесчисленными церквами, Москва, святая их Москва! Вот он, наконец, этот знаменитый город! Пора!] – сказал Наполеон и, слезши с лошади, велел разложить перед собою план этой Moscou и подозвал переводчика Lelorgne d'Ideville. «Une ville occupee par l'ennemi ressemble a une fille qui a perdu son honneur, [Город, занятый неприятелем, подобен девушке, потерявшей невинность.] – думал он (как он и говорил это Тучкову в Смоленске). И с этой точки зрения он смотрел на лежавшую перед ним, невиданную еще им восточную красавицу. Ему странно было самому, что, наконец, свершилось его давнишнее, казавшееся ему невозможным, желание. В ясном утреннем свете он смотрел то на город, то на план, проверяя подробности этого города, и уверенность обладания волновала и ужасала его.
«Но разве могло быть иначе? – подумал он. – Вот она, эта столица, у моих ног, ожидая судьбы своей. Где теперь Александр и что думает он? Странный, красивый, величественный город! И странная и величественная эта минута! В каком свете представляюсь я им! – думал он о своих войсках. – Вот она, награда для всех этих маловерных, – думал он, оглядываясь на приближенных и на подходившие и строившиеся войска. – Одно мое слово, одно движение моей руки, и погибла эта древняя столица des Czars. Mais ma clemence est toujours prompte a descendre sur les vaincus. [царей. Но мое милосердие всегда готово низойти к побежденным.] Я должен быть великодушен и истинно велик. Но нет, это не правда, что я в Москве, – вдруг приходило ему в голову. – Однако вот она лежит у моих ног, играя и дрожа золотыми куполами и крестами в лучах солнца. Но я пощажу ее. На древних памятниках варварства и деспотизма я напишу великие слова справедливости и милосердия… Александр больнее всего поймет именно это, я знаю его. (Наполеону казалось, что главное значение того, что совершалось, заключалось в личной борьбе его с Александром.) С высот Кремля, – да, это Кремль, да, – я дам им законы справедливости, я покажу им значение истинной цивилизации, я заставлю поколения бояр с любовью поминать имя своего завоевателя. Я скажу депутации, что я не хотел и не хочу войны; что я вел войну только с ложной политикой их двора, что я люблю и уважаю Александра и что приму условия мира в Москве, достойные меня и моих народов. Я не хочу воспользоваться счастьем войны для унижения уважаемого государя. Бояре – скажу я им: я не хочу войны, а хочу мира и благоденствия всех моих подданных. Впрочем, я знаю, что присутствие их воодушевит меня, и я скажу им, как я всегда говорю: ясно, торжественно и велико. Но неужели это правда, что я в Москве? Да, вот она!»
– Qu'on m'amene les boyards, [Приведите бояр.] – обратился он к свите. Генерал с блестящей свитой тотчас же поскакал за боярами.
Прошло два часа. Наполеон позавтракал и опять стоял на том же месте на Поклонной горе, ожидая депутацию. Речь его к боярам уже ясно сложилась в его воображении. Речь эта была исполнена достоинства и того величия, которое понимал Наполеон.
Тот тон великодушия, в котором намерен был действовать в Москве Наполеон, увлек его самого. Он в воображении своем назначал дни reunion dans le palais des Czars [собраний во дворце царей.], где должны были сходиться русские вельможи с вельможами французского императора. Он назначал мысленно губернатора, такого, который бы сумел привлечь к себе население. Узнав о том, что в Москве много богоугодных заведений, он в воображении своем решал, что все эти заведения будут осыпаны его милостями. Он думал, что как в Африке надо было сидеть в бурнусе в мечети, так в Москве надо было быть милостивым, как цари. И, чтобы окончательно тронуть сердца русских, он, как и каждый француз, не могущий себе вообразить ничего чувствительного без упоминания о ma chere, ma tendre, ma pauvre mere, [моей милой, нежной, бедной матери ,] он решил, что на всех этих заведениях он велит написать большими буквами: Etablissement dedie a ma chere Mere. Нет, просто: Maison de ma Mere, [Учреждение, посвященное моей милой матери… Дом моей матери.] – решил он сам с собою. «Но неужели я в Москве? Да, вот она передо мной. Но что же так долго не является депутация города?» – думал он.