Декларация независимости Аргентины

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск

  
История Аргентины

Портал Аргентина
Доисторическая Аргентина

Индейцы Аргентины

Колониальная Аргентина

Война гуараниАнгло-португальское вторжениеВице-королевство Рио-де-Ла-ПлатаБританские вторжения

Борьба за независимость

Майская революцияКонтрреволюция ЛиньерсаВойна за независимостьТукуманский конгресс

Гражданские войны в Аргентине

Бернардино РивадавияМануэль РосасФранцузская блокадаАнгло-французская блокада

Формирование аргентинской нации

Конституция 1853 годаЗавоевание пустыниПоколение 1880 годаПравление радикалов (1916—1930)Бесславное десятилетие

Первое правление Перона

Хуан Перон и Эвита ПеронПеронизмВсеобщая конфедерация труда

История Аргентины (1955—1976)

Освободительная революцияАртуро ФрондисиАртуро Умберто ИльиаАргентинская революцияМонтонерос и ААА

Процесс национальной реорганизации

Переворот 1976 годаГрязная войнаФолклендская война

Современность

Суд над хунтамиРауль АльфонсинКризис 2001 годаКиршнеризм

Ныне известная как Декларация независимости Аргентины была принята 9 июля 1816 года Тукуманским конгрессом. На самом деле конгресс принял декларацию независимости Соединённых провинций Южной Америки, которые в 1831 году стали именоваться Аргентинской конфедерацией, а в 1861 приобрели нынешнее официальное название — Аргентинская Республика. Представители провинций Федеральной лиги[1], находившиеся в конфронтации с Соёдинёнными провинциями, не были допущены до участия в Тукуманском конгрессе. В то же время несколько провинций Верхнего Перу, впоследствии ставшие частью нынешней Боливии были представлены на конгрессе.





Предыстория

Тукуманский конгресс возник в соответствии с постановлением Первой хунты, свергнувшей в 1810 году власть вице-короля Ла-Платы, от 15 апреля 1815 года, согласно которому 24 марта 1816 года должно было открыться первое заседание учредительного собрания с участием делегатов всех провинций бывшего вице-королевства из расчёта один представитель на 15 000 человек населения. Первое заседание конгресса состоялось в городе Тукуман в доме Франсиско Басаны де Лагуны. Первые месяцы работа конгресса была крайне напряжённой, его председатели постоянно менялись, принять какие-либо решения не получалось. Наконец, 9 июля, во время председательства в конгрессе Франсиско Нарсисо де Лаприды, была принята Декларация независимости Соединённых провинций Южной Америки.

Документ

В Декларации независимости были отмечены европейские обстоятельства последних 6 лет к моменту написания — отречение короля Испании от своего престола под давлением Наполеона и последующий отказ Фердинанда VII принять конституционное правление над Испанией и её колониями. В документе утверждалось, что Испанская Америка приобрела свой суверенитет от Кастильской короны в 1808 году, когда король Испании Фердинанд VII был свергнут, и любой союз между Испанией и её колониями становился недействительным. Подобные аргументы также приводились в других декларациях независимости Испанской Америки: венесуэльской (1811) и мексиканской (1810). Дальнейшие дискуссии участников конгресса развернулись вокруг формы правления.

Дом, где была подписана декларация независимости, ныне является музеем и памятником, известным как Тукуманский дом.

Депутаты, подписавшие Декларацию независимости

Признание независимости

Напишите отзыв о статье "Декларация независимости Аргентины"

Примечания

Ссылки

Координаты: 26°50′00″ ю. ш. 65°12′12″ з. д. / 26.83333° ю. ш. 65.20333° з. д. / -26.83333; -65.20333 (G) [www.openstreetmap.org/?mlat=-26.83333&mlon=-65.20333&zoom=14 (O)] (Я)

Отрывок, характеризующий Декларация независимости Аргентины

Берг уже более месяца был женихом и только неделя оставалась до свадьбы, а граф еще не решил с собой вопроса о приданом и не говорил об этом с женою. Граф то хотел отделить Вере рязанское именье, то хотел продать лес, то занять денег под вексель. За несколько дней до свадьбы Берг вошел рано утром в кабинет к графу и с приятной улыбкой почтительно попросил будущего тестя объявить ему, что будет дано за графиней Верой. Граф так смутился при этом давно предчувствуемом вопросе, что сказал необдуманно первое, что пришло ему в голову.
– Люблю, что позаботился, люблю, останешься доволен…
И он, похлопав Берга по плечу, встал, желая прекратить разговор. Но Берг, приятно улыбаясь, объяснил, что, ежели он не будет знать верно, что будет дано за Верой, и не получит вперед хотя части того, что назначено ей, то он принужден будет отказаться.
– Потому что рассудите, граф, ежели бы я теперь позволил себе жениться, не имея определенных средств для поддержания своей жены, я поступил бы подло…
Разговор кончился тем, что граф, желая быть великодушным и не подвергаться новым просьбам, сказал, что он выдает вексель в 80 тысяч. Берг кротко улыбнулся, поцеловал графа в плечо и сказал, что он очень благодарен, но никак не может теперь устроиться в новой жизни, не получив чистыми деньгами 30 тысяч. – Хотя бы 20 тысяч, граф, – прибавил он; – а вексель тогда только в 60 тысяч.
– Да, да, хорошо, – скороговоркой заговорил граф, – только уж извини, дружок, 20 тысяч я дам, а вексель кроме того на 80 тысяч дам. Так то, поцелуй меня.


Наташе было 16 лет, и был 1809 год, тот самый, до которого она четыре года тому назад по пальцам считала с Борисом после того, как она с ним поцеловалась. С тех пор она ни разу не видала Бориса. Перед Соней и с матерью, когда разговор заходил о Борисе, она совершенно свободно говорила, как о деле решенном, что всё, что было прежде, – было ребячество, про которое не стоило и говорить, и которое давно было забыто. Но в самой тайной глубине ее души, вопрос о том, было ли обязательство к Борису шуткой или важным, связывающим обещанием, мучил ее.
С самых тех пор, как Борис в 1805 году из Москвы уехал в армию, он не видался с Ростовыми. Несколько раз он бывал в Москве, проезжал недалеко от Отрадного, но ни разу не был у Ростовых.
Наташе приходило иногда к голову, что он не хотел видеть ее, и эти догадки ее подтверждались тем грустным тоном, которым говаривали о нем старшие:
– В нынешнем веке не помнят старых друзей, – говорила графиня вслед за упоминанием о Борисе.
Анна Михайловна, в последнее время реже бывавшая у Ростовых, тоже держала себя как то особенно достойно, и всякий раз восторженно и благодарно говорила о достоинствах своего сына и о блестящей карьере, на которой он находился. Когда Ростовы приехали в Петербург, Борис приехал к ним с визитом.
Он ехал к ним не без волнения. Воспоминание о Наташе было самым поэтическим воспоминанием Бориса. Но вместе с тем он ехал с твердым намерением ясно дать почувствовать и ей, и родным ее, что детские отношения между ним и Наташей не могут быть обязательством ни для нее, ни для него. У него было блестящее положение в обществе, благодаря интимности с графиней Безуховой, блестящее положение на службе, благодаря покровительству важного лица, доверием которого он вполне пользовался, и у него были зарождающиеся планы женитьбы на одной из самых богатых невест Петербурга, которые очень легко могли осуществиться. Когда Борис вошел в гостиную Ростовых, Наташа была в своей комнате. Узнав о его приезде, она раскрасневшись почти вбежала в гостиную, сияя более чем ласковой улыбкой.
Борис помнил ту Наташу в коротеньком платье, с черными, блестящими из под локон глазами и с отчаянным, детским смехом, которую он знал 4 года тому назад, и потому, когда вошла совсем другая Наташа, он смутился, и лицо его выразило восторженное удивление. Это выражение его лица обрадовало Наташу.
– Что, узнаешь свою маленькую приятельницу шалунью? – сказала графиня. Борис поцеловал руку Наташи и сказал, что он удивлен происшедшей в ней переменой.
– Как вы похорошели!
«Еще бы!», отвечали смеющиеся глаза Наташи.
– А папа постарел? – спросила она. Наташа села и, не вступая в разговор Бориса с графиней, молча рассматривала своего детского жениха до малейших подробностей. Он чувствовал на себе тяжесть этого упорного, ласкового взгляда и изредка взглядывал на нее.
Мундир, шпоры, галстук, прическа Бориса, всё это было самое модное и сomme il faut [вполне порядочно]. Это сейчас заметила Наташа. Он сидел немножко боком на кресле подле графини, поправляя правой рукой чистейшую, облитую перчатку на левой, говорил с особенным, утонченным поджатием губ об увеселениях высшего петербургского света и с кроткой насмешливостью вспоминал о прежних московских временах и московских знакомых. Не нечаянно, как это чувствовала Наташа, он упомянул, называя высшую аристократию, о бале посланника, на котором он был, о приглашениях к NN и к SS.
Наташа сидела всё время молча, исподлобья глядя на него. Взгляд этот всё больше и больше, и беспокоил, и смущал Бориса. Он чаще оглядывался на Наташу и прерывался в рассказах. Он просидел не больше 10 минут и встал, раскланиваясь. Всё те же любопытные, вызывающие и несколько насмешливые глаза смотрели на него. После первого своего посещения, Борис сказал себе, что Наташа для него точно так же привлекательна, как и прежде, но что он не должен отдаваться этому чувству, потому что женитьба на ней – девушке почти без состояния, – была бы гибелью его карьеры, а возобновление прежних отношений без цели женитьбы было бы неблагородным поступком. Борис решил сам с собою избегать встреч с Наташей, нo, несмотря на это решение, приехал через несколько дней и стал ездить часто и целые дни проводить у Ростовых. Ему представлялось, что ему необходимо было объясниться с Наташей, сказать ей, что всё старое должно быть забыто, что, несмотря на всё… она не может быть его женой, что у него нет состояния, и ее никогда не отдадут за него. Но ему всё не удавалось и неловко было приступить к этому объяснению. С каждым днем он более и более запутывался. Наташа, по замечанию матери и Сони, казалась по старому влюбленной в Бориса. Она пела ему его любимые песни, показывала ему свой альбом, заставляла его писать в него, не позволяла поминать ему о старом, давая понимать, как прекрасно было новое; и каждый день он уезжал в тумане, не сказав того, что намерен был сказать, сам не зная, что он делал и для чего он приезжал, и чем это кончится. Борис перестал бывать у Элен, ежедневно получал укоризненные записки от нее и всё таки целые дни проводил у Ростовых.