Деллюк, Луи

Луи Деллюк
Louis Delluc
Имя при рождении:	Луи Деллюк
Дата рождения:	14 октября 1890(1890-10-14)
Место рождения:	Кадуэн, Дордонь, Франция
Дата смерти:	22 марта 1924(1924-03-22) (33 года)
Место смерти:	Париж, Франция
Гражданство:	Француз
Профессия:	кинорежиссёр сценарист кинокритик
Направление:	Немое кино

Луи Деллюк (фр. Louis Delluc, 14 октября 1890 — 22 марта 1924) — французский кинорежиссёр, сценарист и кинокритик. Теоретик группы кинематографистов «Авангард». Сформулировал понятие «фотогении». С 1937 года во Франции присуждается за кинорежиссуру премия его имени.

Деятельность

Газеты и журналы

Луи Деллюк попытался создать теорию и эстетику кино. В течение ряда лет он руководил отделом критики в газете «Паримиди», затем сотрудничал с Диаман-Берже в журнале «Фильм», редактировал журналы «Киноклуб» и «Синема». Таким образом Деллюк имел возможность обличать от имени искусства дельцов и ремесленников, которые, по его словам, вели кино к интеллектуальному и художественному оскудению. 1914—1916 — редактирует журнал «Комедия Иллюстре». 1916 — становится главным редактором еженедельника «Фильм». 1918—1922 — ведет отдел кинокритики в журнале «Пари Миди».

Статьи и книги

В своих статьях Л. Деллюк с большой убедительностью подвергал критическому анализу произведения режиссёров-традиционалистов. Многие статьи Л. Деллюка можно считать настоящим откровением. Впоследствии они были собраны им и изданы в 1919 году в виде отдельной брошюры под названием «Кино и компания». В том же году вышла его программная книга «Фотогения кино», затем книга о творчестве Ч. Чаплина «Шарло» и, наконец, сборник написанных им сценариев «Кинодрамы» (1924)с очень интересным предисловием. В 1922 опубликована книга «Джунгли кино». Его работы были написаны ярким публицистическим языком, отличались афористичностью и большой полемичностью.

Если бы не преждевременная смерть (он умер в марте 1924 года в возрасте 34 лет), Л. Деллюк, вероятно, сумел бы сделать много полезного и нужного для киноискусства своей страны. Он был пионером в молодой науке о кино. Л. Деллюк раньше, чем другие европейские киномастера, стал заниматься вопросами киноэстетики.

Творчество

Выступая как теоретик и критик, Л. Деллюк собрал вокруг себя немало молодых адептов. Некоторые из них уже имели опыт работы на киностудиях. Его ближайшими соратниками были: Жермена Дюлак, Марсель Л’Эрбье, Эпштейн, Жан. Все они пришли из литературы и журналистики, все они презирали коммерческий кинематограф, восторгались фильмами Гриффита и Инса и, по меткому выражению критика Л. Муссинака, смотрели на французскую кинематографию через американские очки.

Отлично понимая, что теория без практики недостаточно-весома, Л. Деллюк решил заняться кинодраматургией и режиссурой. Свой первый сценарий «Испанский праздник» он написал для Ж. Дюлак, которая в 1919 году осуществила его постановку. В известной мере этот фильм можно считать программным для нового направления. За первым сценарием последовали новые: в 1920 г. — «Молчание», в 1921 — «Лихорадка» и в 1922 — «Женщина ниоткуда». Поставлены автором. 1921 — по сценарию Деллюка поставлен фильм «Черный дым» (реж. Куаффар).

Эмоциональность сценариев Деллюка давала режиссёру творческую зарядку — возможность своего видения авторского замысла, и в этом отношении не напоминала американские так называемые «железные сценарии», где все заранее предусмотрено и оговорено. Хотя Деллюк не скрывал своего восхищения работами американских кинорежиссёров, но не находил нужным сковывать творческий порыв режиссёра рамками детально разработанного сценария.

Деллюк ставил перед заказчиками, финансировавшими его постановки, условие — создавать фильмы только по своим сценариям. Поэтому он имел возможность широко экспериментировать в области ритма, монтажа, освещения и композиции кадра. Деллюк умел передать глубокие переживания своих героев, создать атмосферу действия. Более чем за год до появления «Осколков», первого «безнадписного» фильма в Германии, он поставил «Молчание», в котором не было ни одной надписи, кроме вступительных титров.

Предвосхищая «внутренний монолог», ставший потом отличительной чертой многих звуковых фильмов, Деллюк добился аналогичных результатов, изобретательно обыгрывая детали, используя намеки, воспоминания и тонкую нюансировку в игре актёров. В результате изобретательной режиссуры «Молчание» было понятно зрителям без надписей. Многочисленные эксперименты Л. Деллюка отнюдь не затрудняли восприятия зрителями созданных им фильмов.

Фильмография

Только сценарист

• 1919 — Испанский праздник / режиссёр Жермен Дюлак.
• 1926 — Поезд без глаз / режиссёр А. Кавальканти.

Режиссёр и сценарист

• 1920 — Американец, или Дорога в Эрноа / L'Americain ou le chemin d'Ernoa
• 1920 — Молчание / Le silence
• 1920 — Черный дым / Fumee noire
• 1920 — Гром / Le tonnerre
• 1921 — Лихорадка / Fievre
• 1922 — Женщина ниоткуда / La femme de nulle part
• 1924 — Наводнение

Сочинения

• Деллюк Л. Фотогения. (Photogénie) М., 1920.
• Деллюк Л. В дебрях кинематографа. М. — Л., 1921;
• Delluc L., CinemaetCie. P., 1919.
• Delluc L. Шарло (Charlot). P., 1921. (о Чарли Чаплине)

Цитаты

Многие высказывания Л. Деллюка не потеряли своего значения и в наши дни. Но когда писалась «Фотогения», ему приходилось доказывать и спорить со своими противниками по каждому поводу. Афоризмы, насмешки и сарказм обильно-пересыпали сочинения Л. Деллюка. Из-за этого часто терялась главная мысль, язык рассуждений становился витиеватым, порой манерным.

Источники

1. Сергей Комаров. Немое кино // [zmiersk.ru/komarov/istorija-zarubezhnogo-kino.html История зарубежного кино]. — Москва: Искусство, 1965. — Т. 1. — 416 с.

Отрывок, характеризующий Деллюк, Луи

– Дарю вам, ребята, эту колонну, – говорил он, подъезжая к войскам и указывая кавалеристам на французов. И кавалеристы на худых, ободранных, еле двигающихся лошадях, подгоняя их шпорами и саблями, рысцой, после сильных напряжений, подъезжали к подаренной колонне, то есть к толпе обмороженных, закоченевших и голодных французов; и подаренная колонна кидала оружие и сдавалась, чего ей уже давно хотелось.
Под Красным взяли двадцать шесть тысяч пленных, сотни пушек, какую то палку, которую называли маршальским жезлом, и спорили о том, кто там отличился, и были этим довольны, но очень сожалели о том, что не взяли Наполеона или хоть какого нибудь героя, маршала, и упрекали в этом друг друга и в особенности Кутузова.
Люди эти, увлекаемые своими страстями, были слепыми исполнителями только самого печального закона необходимости; но они считали себя героями и воображали, что то, что они делали, было самое достойное и благородное дело. Они обвиняли Кутузова и говорили, что он с самого начала кампании мешал им победить Наполеона, что он думает только об удовлетворении своих страстей и не хотел выходить из Полотняных Заводов, потому что ему там было покойно; что он под Красным остановил движенье только потому, что, узнав о присутствии Наполеона, он совершенно потерялся; что можно предполагать, что он находится в заговоре с Наполеоном, что он подкуплен им, [Записки Вильсона. (Примеч. Л.Н. Толстого.) ] и т. д., и т. д.
Мало того, что современники, увлекаемые страстями, говорили так, – потомство и история признали Наполеона grand, a Кутузова: иностранцы – хитрым, развратным, слабым придворным стариком; русские – чем то неопределенным – какой то куклой, полезной только по своему русскому имени…


В 12 м и 13 м годах Кутузова прямо обвиняли за ошибки. Государь был недоволен им. И в истории, написанной недавно по высочайшему повелению, сказано, что Кутузов был хитрый придворный лжец, боявшийся имени Наполеона и своими ошибками под Красным и под Березиной лишивший русские войска славы – полной победы над французами. [История 1812 года Богдановича: характеристика Кутузова и рассуждение о неудовлетворительности результатов Красненских сражений. (Примеч. Л.Н. Толстого.) ]
Такова судьба не великих людей, не grand homme, которых не признает русский ум, а судьба тех редких, всегда одиноких людей, которые, постигая волю провидения, подчиняют ей свою личную волю. Ненависть и презрение толпы наказывают этих людей за прозрение высших законов.
Для русских историков – странно и страшно сказать – Наполеон – это ничтожнейшее орудие истории – никогда и нигде, даже в изгнании, не выказавший человеческого достоинства, – Наполеон есть предмет восхищения и восторга; он grand. Кутузов же, тот человек, который от начала и до конца своей деятельности в 1812 году, от Бородина и до Вильны, ни разу ни одним действием, ни словом не изменяя себе, являет необычайный s истории пример самоотвержения и сознания в настоящем будущего значения события, – Кутузов представляется им чем то неопределенным и жалким, и, говоря о Кутузове и 12 м годе, им всегда как будто немножко стыдно.
А между тем трудно себе представить историческое лицо, деятельность которого так неизменно постоянно была бы направлена к одной и той же цели. Трудно вообразить себе цель, более достойную и более совпадающую с волею всего народа. Еще труднее найти другой пример в истории, где бы цель, которую поставило себе историческое лицо, была бы так совершенно достигнута, как та цель, к достижению которой была направлена вся деятельность Кутузова в 1812 году.
Кутузов никогда не говорил о сорока веках, которые смотрят с пирамид, о жертвах, которые он приносит отечеству, о том, что он намерен совершить или совершил: он вообще ничего не говорил о себе, не играл никакой роли, казался всегда самым простым и обыкновенным человеком и говорил самые простые и обыкновенные вещи. Он писал письма своим дочерям и m me Stael, читал романы, любил общество красивых женщин, шутил с генералами, офицерами и солдатами и никогда не противоречил тем людям, которые хотели ему что нибудь доказывать. Когда граф Растопчин на Яузском мосту подскакал к Кутузову с личными упреками о том, кто виноват в погибели Москвы, и сказал: «Как же вы обещали не оставлять Москвы, не дав сраженья?» – Кутузов отвечал: «Я и не оставлю Москвы без сражения», несмотря на то, что Москва была уже оставлена. Когда приехавший к нему от государя Аракчеев сказал, что надо бы Ермолова назначить начальником артиллерии, Кутузов отвечал: «Да, я и сам только что говорил это», – хотя он за минуту говорил совсем другое. Какое дело было ему, одному понимавшему тогда весь громадный смысл события, среди бестолковой толпы, окружавшей его, какое ему дело было до того, к себе или к нему отнесет граф Растопчин бедствие столицы? Еще менее могло занимать его то, кого назначат начальником артиллерии.
Не только в этих случаях, но беспрестанно этот старый человек дошедший опытом жизни до убеждения в том, что мысли и слова, служащие им выражением, не суть двигатели людей, говорил слова совершенно бессмысленные – первые, которые ему приходили в голову.
Но этот самый человек, так пренебрегавший своими словами, ни разу во всю свою деятельность не сказал ни одного слова, которое было бы не согласно с той единственной целью, к достижению которой он шел во время всей войны. Очевидно, невольно, с тяжелой уверенностью, что не поймут его, он неоднократно в самых разнообразных обстоятельствах высказывал свою мысль. Начиная от Бородинского сражения, с которого начался его разлад с окружающими, он один говорил, что Бородинское сражение есть победа, и повторял это и изустно, и в рапортах, и донесениях до самой своей смерти. Он один сказал, что потеря Москвы не есть потеря России. Он в ответ Лористону на предложение о мире отвечал, что мира не может быть, потому что такова воля народа; он один во время отступления французов говорил, что все наши маневры не нужны, что все сделается само собой лучше, чем мы того желаем, что неприятелю надо дать золотой мост, что ни Тарутинское, ни Вяземское, ни Красненское сражения не нужны, что с чем нибудь надо прийти на границу, что за десять французов он не отдаст одного русского.
И он один, этот придворный человек, как нам изображают его, человек, который лжет Аракчееву с целью угодить государю, – он один, этот придворный человек, в Вильне, тем заслуживая немилость государя, говорит, что дальнейшая война за границей вредна и бесполезна.