Дело «Виксена»

Дело «Виксена» — внешнеполитический конфликт между Российской империей и Британией, произошедший в 1836 году.

Предпосылки

По условиям Адрианопольского мирного договора (1829) Российская империя приобрела Черкесское побережье. Однако контроль над этими землями не был полным. Горцы, противостоявшие русским властям, пользовались поддержкой Британии, Франции, польской эмиграции. Из-за рубежа к ним поступало оружие и боеприпасы. Чтобы пресечь эти поставки, 4 марта 1832 года была издана инструкция для черноморских крейсеров, в которой говорилось:

«Для сохранения Российских владений от внесения заразы и воспрепятствования подвоза военных припасов горским народам, военные крейсеры будут допускать по черноморскому восточному берегу иностранные коммерческие суда только к двум пунктам — Анап и Редут-Кале, в коих есть карантин и таможни…»

Великобритания расценила это как нарушение принципа свободы торговли.

Провокация

В ноябре 1836 года русский военный бриг «Аякс» задержал британскую шхуну «Виксен» в районе порта Суджук-Кале (ныне Новороссийск). На момент задержания с её борта уже было выгружено 8 орудий, 800 пудов пороха и значительное количество оружия.

Это была провокация, организованная первым секретарём британского посольства в Константинополе Дэвидом Урквартом. Кроме него в организации провокации участвовала польская эмиграция в лице Адама Чарторыйского. Экипаж, которым руководил британский агент Джеймс Станислав Белл, получил инструкции отправляться в Суджук-Кале, где встреча с русским крейсером была почти неминуема. Владельцу шхуны предписывалось не избегать её, но, наоборот, всячески искать этой встречи.

Реакция в Соединенном Королевстве и в России

Как и рассчитывали организаторы провокации, реакция Лондона была резкой. Консерваторы подняли в парламенте вопрос о законности пребывания Черкесии под юрисдикцией Российской империи. Звучали требования угрожать России войной, ввести британский флот в Чёрное море. После гневных заявлений из Лондона Николай I приказал привести в состояние повышенной боеготовности армию и флот. Шхуна «Виксен», в соответствии с инструкцией, была конфискована, а её экипаж выслан в Константинополь.

Последствия

Конфликт угрожал перерасти в войну между Российской и Британской империями, но к апрелю 1837 года был замят. Уркварт был отозван в Лондон. Британия не смогла найти континентального союзника для войны с Россией. В официальном ответе правительства и либеральной партии на запрос консерваторов отмечалось, что Россия владеет Черкесией законно, по Адрианопольскому мирному договору. Россия продолжила блокаду восточного побережья Чёрного моря. Конфликт стал одним из значительных эпизодов русско-британского соперничества 30—40-х годов XIX века, повлёкшего за собой Крымскую войну.

См. также

• Восточный вопрос
• Большая Игра

Ссылки

1. О. Айрапетов Внешняя политика Российской империи (1801—1914) Изд. «Европа», 672 стр. 2006 ISBN 5-9739-0064-9 с.149-153
2. П. Хопкирк Большая игра против России: Азиатский синдром Изд. «Рипол Классик», 656 стр. 2004 ISBN 5-7905-1816-8 ISBN 0-7195-4727-X [community.livejournal.com/caucasian_war/5685.html гл. 12]
3. Н. В. Скрицкий Крымская Война. 1853—1856 годы. М.: «Вече», 2006—416 стр., ил. (Военные тайны России). ISBN 5-9533-1525-2

Отрывок, характеризующий Дело «Виксена»

– Слава Богу, – сказала Соня, крестясь. – Но, может быть, она обманула тебя. Пойдем к maman.
Петя молча ходил по комнате.
– Кабы я был на месте Николушки, я бы еще больше этих французов убил, – сказал он, – такие они мерзкие! Я бы их побил столько, что кучу из них сделали бы, – продолжал Петя.
– Молчи, Петя, какой ты дурак!…
– Не я дурак, а дуры те, кто от пустяков плачут, – сказал Петя.
– Ты его помнишь? – после минутного молчания вдруг спросила Наташа. Соня улыбнулась: «Помню ли Nicolas?»
– Нет, Соня, ты помнишь ли его так, чтоб хорошо помнить, чтобы всё помнить, – с старательным жестом сказала Наташа, видимо, желая придать своим словам самое серьезное значение. – И я помню Николеньку, я помню, – сказала она. – А Бориса не помню. Совсем не помню…
– Как? Не помнишь Бориса? – спросила Соня с удивлением.
– Не то, что не помню, – я знаю, какой он, но не так помню, как Николеньку. Его, я закрою глаза и помню, а Бориса нет (она закрыла глаза), так, нет – ничего!
– Ах, Наташа, – сказала Соня, восторженно и серьезно глядя на свою подругу, как будто она считала ее недостойной слышать то, что она намерена была сказать, и как будто она говорила это кому то другому, с кем нельзя шутить. – Я полюбила раз твоего брата, и, что бы ни случилось с ним, со мной, я никогда не перестану любить его во всю жизнь.
Наташа удивленно, любопытными глазами смотрела на Соню и молчала. Она чувствовала, что то, что говорила Соня, была правда, что была такая любовь, про которую говорила Соня; но Наташа ничего подобного еще не испытывала. Она верила, что это могло быть, но не понимала.
– Ты напишешь ему? – спросила она.
Соня задумалась. Вопрос о том, как писать к Nicolas и нужно ли писать и как писать, был вопрос, мучивший ее. Теперь, когда он был уже офицер и раненый герой, хорошо ли было с ее стороны напомнить ему о себе и как будто о том обязательстве, которое он взял на себя в отношении ее.
– Не знаю; я думаю, коли он пишет, – и я напишу, – краснея, сказала она.
– И тебе не стыдно будет писать ему?
Соня улыбнулась.
– Нет.
– А мне стыдно будет писать Борису, я не буду писать.
– Да отчего же стыдно?Да так, я не знаю. Неловко, стыдно.
– А я знаю, отчего ей стыдно будет, – сказал Петя, обиженный первым замечанием Наташи, – оттого, что она была влюблена в этого толстого с очками (так называл Петя своего тезку, нового графа Безухого); теперь влюблена в певца этого (Петя говорил об итальянце, Наташином учителе пенья): вот ей и стыдно.
– Петя, ты глуп, – сказала Наташа.
– Не глупее тебя, матушка, – сказал девятилетний Петя, точно как будто он был старый бригадир.
Графиня была приготовлена намеками Анны Михайловны во время обеда. Уйдя к себе, она, сидя на кресле, не спускала глаз с миниатюрного портрета сына, вделанного в табакерке, и слезы навертывались ей на глаза. Анна Михайловна с письмом на цыпочках подошла к комнате графини и остановилась.
– Не входите, – сказала она старому графу, шедшему за ней, – после, – и затворила за собой дверь.
Граф приложил ухо к замку и стал слушать.
Сначала он слышал звуки равнодушных речей, потом один звук голоса Анны Михайловны, говорившей длинную речь, потом вскрик, потом молчание, потом опять оба голоса вместе говорили с радостными интонациями, и потом шаги, и Анна Михайловна отворила ему дверь. На лице Анны Михайловны было гордое выражение оператора, окончившего трудную ампутацию и вводящего публику для того, чтоб она могла оценить его искусство.