Дело Ивана Скоробогатова

Ваня Скоробогатов (после усыновления англ. Nathaniel Craver, 4 февраля 2002 — 25 августа 2009) — усыновлённый супружеской парой из США российский мальчик, смерть которого вызвала широкий общественный резонанс.

Биография

Ваня родился 4 февраля 2002 года в городе Троицке Челябинской области и вместе с сестрой-близнецом был брошен своими биологическими родителями. В детском доме дети-близнецы получили имена Ваня и Даша Скоробогатовы, а настоящие родители детей установлены не были. Согласно медицинскому освидетельствованию дети страдали от алкогольного синдрома плода и реактивного расстройства привязанностей. В момент рождения Ваня весил всего полтора килограмма и свой первый год жизни вместе с сестрой провёл в больнице.

В 2003 году по решению Российского суда Ваня с сестрой были усыновлены американскими супругами Крэйвер, которые проживали в городе Йорк. Приёмным отцом Вани и Даши стал Майкл Крэйвер, 39-летний отставной солдат военно-воздушных сил США, а приёмной матерью его 48-летняя жена Нанетт Крэйвер. Приёмные дети получили в Америке новые имена Натаниель (англ. Nathaniel) и Элизабет Крэйвер (англ. Elizabeth Craver). В связи с продолжающимися медицинскими и психологическими проблемами дети в Пенсильвании неоднократно проходили курсы лечения и не начали посещать школу в положенный срок, а проходили обучение на дому. В год своей гибели Ваня по-прежнему весил меньше чем 95 % своих сверстников — 41 фунт (18,5 кг).

20 августа 2009 года приёмный отец привёз Ваню в местную больницу, где он умер несколько дней спустя, 25 августа, не приходя в сознание. По заключению врачей смерть наступила от черепно-мозговой травмы, субдуральной гематомы. Медики обнаружили около восьмидесяти различных травм на теле ребёнка, и власти возбудили дело об убийстве мальчика.

Суд над приёмными родителями

Супругам было предъявлено обвинение в убийстве приёмного сына, в феврале 2010 года они были арестованы. По версии обвинения Ваня скончался в результате множества травм, вызванных избиениями, а также от недоедания. Прокуратура, однако, не смогла сформулировать свою версию о том, кто именно из супругов Крэйвер нанёс Ване смертельный удар и каким предметом это было сделано. Прокуратура представила двух свидетелей, описывающих Наннет как «строгую мать, которая наказывала детей за мелкие провинности».

По версии защиты ребёнок страдал психологическими проблемами и систематически ранил себя сам — бился головой о стену, расцарапывал себе глаза и т. п. Фатальную черепно-мозговую травму по версии супругов Ваня также нанёс себе сам, ударившись с разбега головой об отопительный котёл. Защита также предоставила документы, свидетельствующие о том, что Ваня весил значительно меньше своих сверстников в течение всей жизни, и его малый вес не являлся следствием недоедания. Защита пыталась перенести судебное разбирательство из Йорка в другой округ на том основании, что вся округа предвзято настроена против Крэйверов на основании первоначальных отчётов о состоянии ребёнка, и поэтому суд над супругами не будет справедливым. Суд, однако, отклонил это ходатайство.

После длительного разбирательства суд присяжных посчитал, что обвинение не предоставило достаточных доказательств в пользу того, что супруги Крэйвер умышленно убили Ваню, однако признали супругов виновными в убийстве по неосторожности и неосторожном обращении с детьми. Согласно законодательству США наказание по такому обвинению может составлять от 16 месяцев до четырёх лет. 18 ноября 2011 года судья, определяющий приговор в рамках, предписываемых законом, избрал минимальный срок заключения — 16 месяцев. В связи с тем, что супруги к моменту оглашения вердикта присяжных уже провели в тюрьме 19 месяцев, суд освободил их. Поясняя решение о длительности приговора, в своём выступлении судья указал, что считает, что супруги Крэйвер в настоящее время не представляют угрозу для общества и что более длительный срок заключения не сможет послужить полезным примером для других потенциальных нарушителей. Защита в своём последнем слове подчеркнула, что в результате случившегося супруги Крэйвер потеряли своих детей (Даша была отобрана органами опеки, и живёт с родственниками Крэйверов), потеряли работу, свой дом и все свои сбережения, ушедшие на оплату многолетних судебных издержек.

3 декабря 2011 года Крэйверы объявили о своём желании добиваться нового суда, продолжая настаивать на своей полной невиновности в смерти приёмного сына. Они также заявили о своём намерении регулярно контактировать с Дашей, сестрой Вани.

Реакция в России

Смерть Вани и процесс над приёмными родителями получил широкий резонанс в России. Две российских телекомпании наблюдали за судебным разбирательством. Мягкость приговора вызвала резкую реакцию в России.

Реакция МИД

Ещё в марте 2010 года МИД России подавал США ноту протеста в связи с тем, что американские власти «не уведомили своевременно российские власти о гибели российского гражданина Ивана Скоробогатова». Российские чиновники отмечали, что за последние 20 лет семнадцать усыновлённых детей из России погибли в США в результате бытового насилия.

Министерство иностранных дел России озувучило своё несогласие с приговором.

Замучившие до смерти семилетнего ребенка (его приемные родители) вышли на свободу, пробыв под арестом всего полтора года. Вердикт суда поражает своей вызывающей безответственностью. Он абсолютно не адекватен содеянному и наступившим тяжким последствиям.

Своё несогласие выразил и вице-консул России в Нью-Йорке Александр Отчайнов:

Мы считаем, что сегодня супругам Крэйвер было вынесено неадекватно мягкое наказание в виде условного лишения свободы на пять лет. Фактически, они вышли на свободу. Хотелось бы напомнить, что российский гражданин — несовершеннолетний ребенок Иван Скоробогатов — был убит далеко не условно.

Попытки судебного преследования приёмных родителей в России

После оглашения приговора в США 19 ноября 2011 года Следственный комитет России распространил заявление о том, что намеревается провести заочный суд супругов Крэйвер в России и объявить их в международный розыск.

В связи с вынесением американским судом вызывающе мягкого приговора за убийство Вани Скоробогатова, усыновленного в России семьей из США, председатель Следственного комитета Российской Федерации дал указание активизировать расследование ранее возбужденного уголовного дела, с целью закрепления доказательств умышленного причинения смерти российскому мальчику с особой жестокостью.

Однако 28 ноября 2011 года Басманный суд города Москвы отклонил ходатайство Следственного комитета о заочном аресте супругов Крэйвер. Судья мотивировал своё решение тем, что супруги уже были осуждены в США, а Следственный комитет России не представил каких-либо доказательств по делу. Прокуратура города Москвы также не поддержала инициативу Следственного комитета и выступила против ареста супругов Крэйвер.

Попытки пересмотра существующей в России системы усыновления

Общественный резонанс, вызванный смертью Вани, послужил поводом для попыток внести изменения в действующую систему усыновления российских детей. Например, Уполномоченный по делам ребёнка при Президенте Российской Федерации П. А. Астахов 10 декабря 2011 года пригрозил вводом моратория на усыновление российских детей американцами.

Президент России Д. А. Медведев 3 декабря 2011 года высказался в пользу создания механизма, позволяющего привлекать к ответственности иностранцев, усыновивших российских детей и применивших к ним насилие и отметил:

Здесь не должно быть деления на случаи, которые происходят где-то за границей или внутри страны, потому что все это тяжкие преступления, и нельзя видеть только у иностранцев сплошные проблемы… Нужно смотреть и на то, что у нас происходит, у нас, к сожалению, количество преступлений, направленных против детей, весьма значительное

После распада СССР иностранцы по разным данным усыновили от 80 000 до 100 000 детей из России. Основная масса этих детей, до 60 000, было усыновлено родителями из США, и 19 из этих детей погибли за эти годы в результате бытового насилия. Для сравнения в России только в прошлом году в приюты попало 93 000 брошенных детей. Точной статистики для определения числа детей погибших в России от бытового насилия нет, и по разным данным это число составляет от 200 до 2000 детей в год. За последние годы российские власти всё более ужесточают правила международного усыновления, однако число брошенных детей, которых усыновляют граждане России, на этом фоне не возрастает, а падает. За последние 6 лет число детей, усыновляемых россиянами сократилось в три раза, причём половину усыновлённых детей россияне, разочаровавшись, возвращают обратно в детские дома.

Реакция в США

Американский прокурор, ведущий дело об убийстве Вани, Тим Баркер, во время процесса выражал удивление в связи с активным вниманием российской стороны к судебному разбирательству.

Международное внимание пришло к нам невесть откуда, я его совершенно не ожидал. Мы не рассматриваем этот процесс через призму американского усыновления русского ребёнка. Для нас это просто ребёнок. … Я понимаю, почему процесс освещается и обсуждается, я вижу источник внимания к процессу, но, говоря откровенно, мы сосредоточены на том, чтобы добиться справедливости для Натаниэля. … Проблемы международного усыновления не находятся в фокусе нашего внимания, нас единственно заботит восстановление справедливости .

Прокурор также заверил общественность в благополучии сестры Вани:

Даша сейчас проживает с родственниками приёмного отца. Настроение у неё хорошее. Органы опеки осуществляют регулярный контроль за условиями её содержания и воспитания. Она ходит в школу и очень любит заниматься спортом.

См. также

• Дело Димы Яковлева
• Дело Артёма Савельева
• Дело Максима Кузьмина
• Международное усыновление
• Павел Астахов
• Федеральный закон от 28 декабря 2012 года № 272-ФЗ

Ссылки

• [ria.ru/spravka/20111118/492280546.html Дело о гибели в США российского мальчика Вани Скоробогатова. Справка РИА Новости от 18/11/2011.]
• [www.ntv.ru/novosti/245468/ Репортаж НТВ «Россия объявит в розыск убийц Вани Скоробогатова»]

Отрывок, характеризующий Дело Ивана Скоробогатова

– Бог с ним, дурак, – сказал Ростов.
– Надо лелеять мужей хорошеньких женщин, – сказал Денисов. Пьер не слышал, что они говорили, но знал, что говорят про него. Он покраснел и отвернулся.
– Ну, теперь за здоровье красивых женщин, – сказал Долохов, и с серьезным выражением, но с улыбающимся в углах ртом, с бокалом обратился к Пьеру.
– За здоровье красивых женщин, Петруша, и их любовников, – сказал он.
Пьер, опустив глаза, пил из своего бокала, не глядя на Долохова и не отвечая ему. Лакей, раздававший кантату Кутузова, положил листок Пьеру, как более почетному гостю. Он хотел взять его, но Долохов перегнулся, выхватил листок из его руки и стал читать. Пьер взглянул на Долохова, зрачки его опустились: что то страшное и безобразное, мутившее его во всё время обеда, поднялось и овладело им. Он нагнулся всем тучным телом через стол: – Не смейте брать! – крикнул он.
Услыхав этот крик и увидав, к кому он относился, Несвицкий и сосед с правой стороны испуганно и поспешно обратились к Безухову.
– Полноте, полно, что вы? – шептали испуганные голоса. Долохов посмотрел на Пьера светлыми, веселыми, жестокими глазами, с той же улыбкой, как будто он говорил: «А вот это я люблю». – Не дам, – проговорил он отчетливо.
Бледный, с трясущейся губой, Пьер рванул лист. – Вы… вы… негодяй!.. я вас вызываю, – проговорил он, и двинув стул, встал из за стола. В ту самую секунду, как Пьер сделал это и произнес эти слова, он почувствовал, что вопрос о виновности его жены, мучивший его эти последние сутки, был окончательно и несомненно решен утвердительно. Он ненавидел ее и навсегда был разорван с нею. Несмотря на просьбы Денисова, чтобы Ростов не вмешивался в это дело, Ростов согласился быть секундантом Долохова, и после стола переговорил с Несвицким, секундантом Безухова, об условиях дуэли. Пьер уехал домой, а Ростов с Долоховым и Денисовым до позднего вечера просидели в клубе, слушая цыган и песенников.
– Так до завтра, в Сокольниках, – сказал Долохов, прощаясь с Ростовым на крыльце клуба.
– И ты спокоен? – спросил Ростов…
Долохов остановился. – Вот видишь ли, я тебе в двух словах открою всю тайну дуэли. Ежели ты идешь на дуэль и пишешь завещания да нежные письма родителям, ежели ты думаешь о том, что тебя могут убить, ты – дурак и наверно пропал; а ты иди с твердым намерением его убить, как можно поскорее и повернее, тогда всё исправно. Как мне говаривал наш костромской медвежатник: медведя то, говорит, как не бояться? да как увидишь его, и страх прошел, как бы только не ушел! Ну так то и я. A demain, mon cher! [До завтра, мой милый!]
На другой день, в 8 часов утра, Пьер с Несвицким приехали в Сокольницкий лес и нашли там уже Долохова, Денисова и Ростова. Пьер имел вид человека, занятого какими то соображениями, вовсе не касающимися до предстоящего дела. Осунувшееся лицо его было желто. Он видимо не спал ту ночь. Он рассеянно оглядывался вокруг себя и морщился, как будто от яркого солнца. Два соображения исключительно занимали его: виновность его жены, в которой после бессонной ночи уже не оставалось ни малейшего сомнения, и невинность Долохова, не имевшего никакой причины беречь честь чужого для него человека. «Может быть, я бы то же самое сделал бы на его месте, думал Пьер. Даже наверное я бы сделал то же самое; к чему же эта дуэль, это убийство? Или я убью его, или он попадет мне в голову, в локоть, в коленку. Уйти отсюда, бежать, зарыться куда нибудь», приходило ему в голову. Но именно в те минуты, когда ему приходили такие мысли. он с особенно спокойным и рассеянным видом, внушавшим уважение смотревшим на него, спрашивал: «Скоро ли, и готово ли?»
Когда всё было готово, сабли воткнуты в снег, означая барьер, до которого следовало сходиться, и пистолеты заряжены, Несвицкий подошел к Пьеру.
– Я бы не исполнил своей обязанности, граф, – сказал он робким голосом, – и не оправдал бы того доверия и чести, которые вы мне сделали, выбрав меня своим секундантом, ежели бы я в эту важную минуту, очень важную минуту, не сказал вам всю правду. Я полагаю, что дело это не имеет достаточно причин, и что не стоит того, чтобы за него проливать кровь… Вы были неправы, не совсем правы, вы погорячились…
– Ах да, ужасно глупо… – сказал Пьер.
– Так позвольте мне передать ваше сожаление, и я уверен, что наши противники согласятся принять ваше извинение, – сказал Несвицкий (так же как и другие участники дела и как и все в подобных делах, не веря еще, чтобы дело дошло до действительной дуэли). – Вы знаете, граф, гораздо благороднее сознать свою ошибку, чем довести дело до непоправимого. Обиды ни с одной стороны не было. Позвольте мне переговорить…
– Нет, об чем же говорить! – сказал Пьер, – всё равно… Так готово? – прибавил он. – Вы мне скажите только, как куда ходить, и стрелять куда? – сказал он, неестественно кротко улыбаясь. – Он взял в руки пистолет, стал расспрашивать о способе спуска, так как он до сих пор не держал в руках пистолета, в чем он не хотел сознаваться. – Ах да, вот так, я знаю, я забыл только, – говорил он.
– Никаких извинений, ничего решительно, – говорил Долохов Денисову, который с своей стороны тоже сделал попытку примирения, и тоже подошел к назначенному месту.
Место для поединка было выбрано шагах в 80 ти от дороги, на которой остались сани, на небольшой полянке соснового леса, покрытой истаявшим от стоявших последние дни оттепелей снегом. Противники стояли шагах в 40 ка друг от друга, у краев поляны. Секунданты, размеряя шаги, проложили, отпечатавшиеся по мокрому, глубокому снегу, следы от того места, где они стояли, до сабель Несвицкого и Денисова, означавших барьер и воткнутых в 10 ти шагах друг от друга. Оттепель и туман продолжались; за 40 шагов ничего не было видно. Минуты три всё было уже готово, и всё таки медлили начинать, все молчали.


– Ну, начинать! – сказал Долохов.
– Что же, – сказал Пьер, всё так же улыбаясь. – Становилось страшно. Очевидно было, что дело, начавшееся так легко, уже ничем не могло быть предотвращено, что оно шло само собою, уже независимо от воли людей, и должно было совершиться. Денисов первый вышел вперед до барьера и провозгласил:
– Так как п'отивники отказались от п'ими'ения, то не угодно ли начинать: взять пистолеты и по слову т'и начинать сходиться.
– Г…'аз! Два! Т'и!… – сердито прокричал Денисов и отошел в сторону. Оба пошли по протоптанным дорожкам всё ближе и ближе, в тумане узнавая друг друга. Противники имели право, сходясь до барьера, стрелять, когда кто захочет. Долохов шел медленно, не поднимая пистолета, вглядываясь своими светлыми, блестящими, голубыми глазами в лицо своего противника. Рот его, как и всегда, имел на себе подобие улыбки.
– Так когда хочу – могу стрелять! – сказал Пьер, при слове три быстрыми шагами пошел вперед, сбиваясь с протоптанной дорожки и шагая по цельному снегу. Пьер держал пистолет, вытянув вперед правую руку, видимо боясь как бы из этого пистолета не убить самого себя. Левую руку он старательно отставлял назад, потому что ему хотелось поддержать ею правую руку, а он знал, что этого нельзя было. Пройдя шагов шесть и сбившись с дорожки в снег, Пьер оглянулся под ноги, опять быстро взглянул на Долохова, и потянув пальцем, как его учили, выстрелил. Никак не ожидая такого сильного звука, Пьер вздрогнул от своего выстрела, потом улыбнулся сам своему впечатлению и остановился. Дым, особенно густой от тумана, помешал ему видеть в первое мгновение; но другого выстрела, которого он ждал, не последовало. Только слышны были торопливые шаги Долохова, и из за дыма показалась его фигура. Одной рукой он держался за левый бок, другой сжимал опущенный пистолет. Лицо его было бледно. Ростов подбежал и что то сказал ему.
– Не…е…т, – проговорил сквозь зубы Долохов, – нет, не кончено, – и сделав еще несколько падающих, ковыляющих шагов до самой сабли, упал на снег подле нее. Левая рука его была в крови, он обтер ее о сюртук и оперся ею. Лицо его было бледно, нахмуренно и дрожало.
– Пожалу… – начал Долохов, но не мог сразу выговорить… – пожалуйте, договорил он с усилием. Пьер, едва удерживая рыдания, побежал к Долохову, и хотел уже перейти пространство, отделяющее барьеры, как Долохов крикнул: – к барьеру! – и Пьер, поняв в чем дело, остановился у своей сабли. Только 10 шагов разделяло их. Долохов опустился головой к снегу, жадно укусил снег, опять поднял голову, поправился, подобрал ноги и сел, отыскивая прочный центр тяжести. Он глотал холодный снег и сосал его; губы его дрожали, но всё улыбаясь; глаза блестели усилием и злобой последних собранных сил. Он поднял пистолет и стал целиться.
– Боком, закройтесь пистолетом, – проговорил Несвицкий.
– 3ак'ойтесь! – не выдержав, крикнул даже Денисов своему противнику.
Пьер с кроткой улыбкой сожаления и раскаяния, беспомощно расставив ноги и руки, прямо своей широкой грудью стоял перед Долоховым и грустно смотрел на него. Денисов, Ростов и Несвицкий зажмурились. В одно и то же время они услыхали выстрел и злой крик Долохова.
– Мимо! – крикнул Долохов и бессильно лег на снег лицом книзу. Пьер схватился за голову и, повернувшись назад, пошел в лес, шагая целиком по снегу и вслух приговаривая непонятные слова:
– Глупо… глупо! Смерть… ложь… – твердил он морщась. Несвицкий остановил его и повез домой.
Ростов с Денисовым повезли раненого Долохова.
Долохов, молча, с закрытыми глазами, лежал в санях и ни слова не отвечал на вопросы, которые ему делали; но, въехав в Москву, он вдруг очнулся и, с трудом приподняв голову, взял за руку сидевшего подле себя Ростова. Ростова поразило совершенно изменившееся и неожиданно восторженно нежное выражение лица Долохова.
– Ну, что? как ты чувствуешь себя? – спросил Ростов.
– Скверно! но не в том дело. Друг мой, – сказал Долохов прерывающимся голосом, – где мы? Мы в Москве, я знаю. Я ничего, но я убил ее, убил… Она не перенесет этого. Она не перенесет…
– Кто? – спросил Ростов.
– Мать моя. Моя мать, мой ангел, мой обожаемый ангел, мать, – и Долохов заплакал, сжимая руку Ростова. Когда он несколько успокоился, он объяснил Ростову, что живет с матерью, что ежели мать увидит его умирающим, она не перенесет этого. Он умолял Ростова ехать к ней и приготовить ее.
Ростов поехал вперед исполнять поручение, и к великому удивлению своему узнал, что Долохов, этот буян, бретёр Долохов жил в Москве с старушкой матерью и горбатой сестрой, и был самый нежный сын и брат.


Пьер в последнее время редко виделся с женою с глазу на глаз. И в Петербурге, и в Москве дом их постоянно бывал полон гостями. В следующую ночь после дуэли, он, как и часто делал, не пошел в спальню, а остался в своем огромном, отцовском кабинете, в том самом, в котором умер граф Безухий.
Он прилег на диван и хотел заснуть, для того чтобы забыть всё, что было с ним, но он не мог этого сделать. Такая буря чувств, мыслей, воспоминаний вдруг поднялась в его душе, что он не только не мог спать, но не мог сидеть на месте и должен был вскочить с дивана и быстрыми шагами ходить по комнате. То ему представлялась она в первое время после женитьбы, с открытыми плечами и усталым, страстным взглядом, и тотчас же рядом с нею представлялось красивое, наглое и твердо насмешливое лицо Долохова, каким оно было на обеде, и то же лицо Долохова, бледное, дрожащее и страдающее, каким оно было, когда он повернулся и упал на снег.
«Что ж было? – спрашивал он сам себя. – Я убил любовника , да, убил любовника своей жены. Да, это было. Отчего? Как я дошел до этого? – Оттого, что ты женился на ней, – отвечал внутренний голос.
«Но в чем же я виноват? – спрашивал он. – В том, что ты женился не любя ее, в том, что ты обманул и себя и ее, – и ему живо представилась та минута после ужина у князя Василья, когда он сказал эти невыходившие из него слова: „Je vous aime“. [Я вас люблю.] Всё от этого! Я и тогда чувствовал, думал он, я чувствовал тогда, что это было не то, что я не имел на это права. Так и вышло». Он вспомнил медовый месяц, и покраснел при этом воспоминании. Особенно живо, оскорбительно и постыдно было для него воспоминание о том, как однажды, вскоре после своей женитьбы, он в 12 м часу дня, в шелковом халате пришел из спальни в кабинет, и в кабинете застал главного управляющего, который почтительно поклонился, поглядел на лицо Пьера, на его халат и слегка улыбнулся, как бы выражая этой улыбкой почтительное сочувствие счастию своего принципала.
«А сколько раз я гордился ею, гордился ее величавой красотой, ее светским тактом, думал он; гордился тем своим домом, в котором она принимала весь Петербург, гордился ее неприступностью и красотой. Так вот чем я гордился?! Я тогда думал, что не понимаю ее. Как часто, вдумываясь в ее характер, я говорил себе, что я виноват, что не понимаю ее, не понимаю этого всегдашнего спокойствия, удовлетворенности и отсутствия всяких пристрастий и желаний, а вся разгадка была в том страшном слове, что она развратная женщина: сказал себе это страшное слово, и всё стало ясно!